355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Клиффорд Дональд Саймак » Вы сотворили нас (сборник) » Текст книги (страница 40)
Вы сотворили нас (сборник)
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 19:13

Текст книги "Вы сотворили нас (сборник)"


Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак



сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 41 страниц)

Однако подлинный успех принес ему только «Город». Сперва это был рассказ, к которому вскоре присоединился второй, третий… И так с 1944-го по 1952 год, когда вышло уже отдельное издание, постепенно сложился тот роман, знакомый нам по неоднократно переиздававшимся переводам. Правда, в 1973 году Саймак дописал к нему девятую новеллу, Эпилог», несколько меняющую общий тон произведения в целом, и нам, увы, пока не известную. Город» сделал Саймака, может быть, не знаменитым, но, во всяком случае, известным фантастом и принес ему в 1953 году Международную фантастическую премию, учрежденную и присуждаемую в Великобритании за лучшие англоязычные фантастические книги, а также за научно-популярные работы, представляющие интерес для любителей НФ (именно по этому второму разряду годом раньше Саймака получил Международную фантастическую премию за свои «Космические исследования» Артур Ч. Кларк).

Успех успехом, но иметь дело с Кемпбеллом было не так уж и просто. И не только потому, что нередко он буквально заставлял авторов переделывать, изменять, а то и попросту переписывать произведения, пока они не начнут соответствовать его, кемпбелловским, взглядам и вкусам, – так, например, Айзек Азимов шесть раз перелопачивал своего, Инока Вечного Огня», но так и не смог удовлетворить редактора. В конце концов эта повесть была все же опубликована – но в другом журнале; читатель, впрочем, в отличие от Кемпбелла, остался вполне удовлетворен. Но, сверх того, раздражал и усвоенный со временем уверовавшим в собственную непогрешимость Кемпбеллом менторский тон, стремление поучать и наставлять. Получив в очередной раз восьмистраничное послание с подробным разбором своего рассказа (не намного превосходящего объемом письмо), Саймак однажды не выдержал и попросил впредь извещать его о принятии или отклонении рукописи, но избавить его от этих нотаций. Разумеется, отношения между ними стали после этого весьма прохладными, чтобы не сказать натянутыми, однако сотрудничество еще некоторое время продолжалось. Редактор до мозга костей, Кемпбелл не хотел терять полюбившегося подписчикам автора.

Для Саймака, Эстаундинг сториз» постепенно перестал быть единственным светом в окошке. Рынок его произведений расширялся. В 1952 году роман, Снова и снова» (под названием «Прежде он умер») был опубликован новым, только что открывшимся журналом «Гэлакси». Некоторые критики утверждают, что именно публикация «Снова и снова» позволила редактору «Гэлакси» Горацию Голду сразу же сделать свой журнал популярным и завоевать массу подписчиков. Вскоре увидел свет и следующий роман – «Кольцо вокруг Солнца»…

Таким образом, жизнь Саймака наладилась окончательно. Он работал в, Миннеаполис Стар», в свободное время (вот только загадкой остается, где брал столь плодовитый журналист это самое свободное время) писал романы и рассказы, которые у него охотно покупали издатели, чтобы с успехом перепродать читателям. И так – из года в год. Почти тридцать лет подряд.

Всемирная (по названию, по сути же – американская, любят они громкие слова) Ассоциация любителей НФ дважды присуждала ему свою знаменитую премию «Хьюго» – в 1959 году за повесть «Необъятный двор» и в 1964 году за роман «Пересадочная станция»; а в 1981 году его рассказ «Грот танцующего оленя» удостоился сразу двух премий – «Хьюго» и «Небьюлы», присуждаемой Ассоциацией американских писателей-фантастов. Впрочем, это был вовсе не первый случай, когда Саймака отметили не только читатели, но и коллеги: еще в 1977 году он стал третьим (после Роберта Хайнлайна и Джека Уильямсона) Великим Мастером, то есть получил наивысшее признание собратьев по литературному цеху. Наконец, дважды – в 1971-м и 1981 годах – его приглашали в качестве почетного гостя на Всемирные (см. выше) конгрессы любителей НФ.

Но вот что интересно. При всем том Саймак никогда не стремился принимать какого-то участия в общественной деятельности, не входил в жюри многочисленных литературных премий, не выступал с речами и пламенными манифестами, не искал рекламы, оставляя последнее своим издателям; он даже не слишком часто покидал свой любимый Средний Запад, Миннеаполис, свой дом под городом, на берегу озера Миннетука. Детским увлечениям – рыбалке, шахматам и коллекционированию марок – он при малейшей возможности продолжал предаваться всю жизнь; с годами к их числу прибавилось лишь разведение роз. Он отказался даже от предложенного ему престижного кресла редактора весьма популярного журнала «Аналог» – многие из коллег не пожалели бы, как говорят американцы, глазного зуба, чтобы занять это место (в конечном счете, редактором стал уже упоминавшийся Бен Вова). Саймак принадлежал к не часто встречающейся породе тех, кто полностью реализуется в написанном слове. В полном соответствии с девизом Юрия Олеши, ни дня без строчки!». Саймак утверждал, что если в какой-то день он не написал хоть полстраницы текста – это неудачный, плохой, бессмысленный день.

Годы, однако, брали свое.

Когда Саймаку исполнилось шестьдесят пять, он решил уйти на пенсию, чтобы отныне заняться только литературным трудом. Однако ему пришлось сделать неприятное открытие – разочарование, постигшее и многих других его коллег, – что налоговое ведомство рассматривает авторские гонорары как заработки, и это существенно уменьшает, а то и сводит на нет размеры пенсии. В итоге Саймак так и не покинул, Миннеаполис Стар» – еще целых восемь лет. Правда, издатели, в свою очередь, тоже держались за него, предоставляя не только работу, но и полную свободу выбора – чем и как заниматься. Гордон Диксон вспоминал, что однажды, в 1976 году, когда они с Саймаком только что кончили раздавать автографы в специализированном Миннеаполисском магазине фантастики «Дядюшка Хьюго» (имеется в виду отец американского НФ Хьюго Гернсбек), он спросил:

– Клифф, если бы вы знали, что литературные дела пойдут так успешно, может, вы и не остались бы в газете?

– Нет, – подумав, отозвался Саймак. – Остался бы. В любом случае бы остался.

А ведь к этому времени он стал уже едва ли не символом американской НФ – одним из наиболее ярких ее олицетворений. Тот, кто не любит Саймака, вообще не может любить фантастику», – утверждал Роберт Хайнлайн…Всякий, кто хоть раз прочел хоть одну его книгу, не может не полюбить Саймака», – вторил ему Пол Андерсон. Подобных высказываний тьма. И, казалось бы, Саймак мог спокойно существовать в этом принявшем, признавшем и полюбившем его мире авторов, издателей и читателей НФ.

Однако он помыслить себя не мог без той самой суматошной и галдежной обстановки редакции. И оставил ее лишь тогда, когда этого настоятельно потребовало ухудшившееся здоровье.

Чета Саймаков жила теперь уединенно. Дети – сын Скотт и дочь Шелли – уже выросли и разъехались в разные концы страны. Кэй все больше сдавала – ее мучил тяжелый артрит. Саймак самоотверженно ухаживал за ней, взвалив на свои широкие (в прямом и переносном смысле) плечи и все домашние обязанности, но бремя забот оказалось непосильным для этого, еще совсем недавно такого крепкого и выносливого человека. У него развились лейкемия и эмфизема. В конце концов они пришли к выводу, что дома Саймак не в состоянии обеспечить жене нужного ухода, и ей пришлось первые селиться в дом престарелых. Саймак находился возле нее все возможное время – говорю возможное, потому что порой ему не позволяли этого собственные болезни. В 1985 году Клиффорд Саймак овдовел. Прежде он нередко говорил друзьям, что, потеряв Кэй, он потеряет и волю к жизни. И тем не менее он сумел пережить эту потерю. Он даже нашел в себе силы работать – а может быть, как раз работа дала ему силы перенести смерть жены.

Эти последние три года жизни были для Саймака очень одинокими. Дети навещали – но лишь наездами. У них были свои дела, своя жизнь, своя работа. Трогательную заботу о нем проявляли соседи – то самое добрососедство, о котором он всегда писал, которое являлось идеалом и жизненной позицией многих его героев. Но ближе всех в эти годы оказался к нему литературный агент Гордона Р. Диксона Дэйв Уиксон. Дэйв не только помогал Саймаку в литературной работе, но и делал для него покупки, помогал готовить, возил его на машине, когда нужно было покинуть дом, а порой мог просто посидеть с Саймаком вечерком у камина или перед телевизором, скрашивая холод и одиночество большого и опустелого дома. Как-то раз Саймак признался Диксону, что если бы не Дэйв – он умер бы вскоре после Кэй.

Когда я читал об этом, мне все время вспоминалась сцена из «Заповедника гоблинов» – помните, Питер Максвелл приходит посидеть с умирающим банши… Одиноким банши, последним из своего рода. Саймак тоже был одним из последних в своем поколении

Он ушел из жизни почти так же незаметно, как банши:,темное облако, колыхавшееся среди ветвей терновника, истончилось и исчезло». С той лишь – но великой! – разницей, что Клиффорд Доналд Саймак любил людей. Эта любовь светит едва ли не из каждой написанной им строки.

Умер Саймак 25 апреля 1988 года в Риверсайдском Медицински и центре Миннеаполиса Похоронили его на Лейквудском кладбище. Именно там, во время траурной церемонии, и произнес Бен Бова те слова, с которых я начал свой рассказ.

«Говорят, что лучшие умирают молодыми, – сказал он. – Может быть, и так. Но подлинно великие живут долго и плодотворно. Но тем больнее, когда они покидают нас.»

III

Грешен, я испытывал великий соблазн на этом и завершить наш с вами сегодняшний разговор. Потому что если о самом Саймаке у нас до сих пор действительно почти ничего не было написано, то о его книгах – довольно много. А попытаться в одной статье объять все его книги, все заключенные в них идеи, поговорить о художественных особенностях его мира – задача, в принципе, невыполнимая. Судите сами. В свое время братья Стругацкие написали превосходное предисловие к роману, Все живое…». И хотя там почти ничего не сказано о личности писателя, о его жизни; ровно столько же – о его стилистике или, скажем, поэтике; тем не менее, Стругацким понадобился почти печатный лист, чтобы поделиться рассуждениями (и очень интересными рассуждениями!) лишь о некоторых идеях книги. А ведь нынешний двухтомник включает шесть романов! И попробуй-ка поговорить о каждом из них! В то же время в различных статьях, послесловиях и предисловиях к выходившим до сих пор сборникам Саймака о его идеях сказано немало. И пусть далеко не со всем можно согласиться, однако не начинать же сейчас дискуссии – тем более с оппонентами, высказывавшимися порой два десятка лет назад; да и вообще послесловие – не полигон для полемики.

И все же о некоторых сторонах творчества Клиффорда Саймака я не могу не сказать. О том, что так или иначе проступает во всех его книгах – или, по крайней мере, в подавляющем большинстве.

Как я уже говорил, литературный успех пришел к Саймаку не сразу. Первые публикации остались почти незамеченными. Хотя – именно почти. Ибо находились и придерживающиеся противоположного мнения читатели – причем такие, с чьим мнением трудно не считаться.

Представьте себе такую картинку. Возле одной из бруклинских школ стоит двенадцатилетний подросток и упоенно пересказывает окружившим его и напряженно внимающим одноклассникам только что прочитанный и покоривший воображение фантастический рассказ. Этим рассказом был дебют Саймака – «Мир красного солнца». А школьником – юный Айзек Азимов. И не стоит делать слишком большой скидки на детское восприятие – много десятилетий спустя Азимов признавался, что и по сей день относится к «Миру красного солнца» с трепетной нежностью.

Но так или иначе, а подлинную славу принес Саймаку все-таки лишь «Город» – странный, почти бессюжетный роман; бессюжетный, по словам Роберта Хайнлайна, в том смысле, в каком бессюжетна история. И это действительно история – панорама грядущего человеческого (и не только человеческого) рода. Написанный со стэплдоновским размахом, а может быть – и не без влияния У. Олафа Стэплдона, но в отличие от «Первых и последних людей» рассматривающий историю все-таки на уровне отдельных человеческих (и нечеловеческих) существ, а не на уровне масс и цивилизаций, «Город» в числе прочих содержал в себе одну идею, ставшую впоследствии для Саймака едва ли не главной. Во всяком случае – одной из неизменно присутствующих в любой его книге. Она может принимать любые формы – горестного недоумения, тоски, гневного обличения или пламенного манифеста, но в том или ином виде наличествует всегда.

Это мысль о толерантности как необходимом свойстве человеческого сознания. Я бы даже сказал, сверхтолерантности – полном приятии права на существование любых иных взглядов, позиций, норм жизни и поведения, внешних обликов и всех остальных жизненных проявлений. Это полное отсутствие ксенофобии в любой, даже самой что ни на есть зачаточной степени. И в то же время – ни в коей мере не ксенофилия. не стремление предпочесть чуждое своему, не жажда раствориться в чужом, а умение всегда сохранить себя, собственную систему ценностей, лишь обогатив их чуждым восприятием, знанием и пониманием. Для художественного исследования этого постулата Саймак неизменно использует распространенную в фантастике и словно бы специально для этой цели придуманную тему Контакта, понимая под этим, по определению Стругацких, «…непосредственное соприкосновение человечества с иной, безразлично какой, но только внечеловеческой цивилизацией». Добавлю лишь, что человечество может участвовать в Контакте персонифицированно – даже одним-единственным человеком, например. Разумеется, то же самое справедливо и по отношению к иной цивилизации.

Так вот, с кем бы ни вступали в Контакт герои Саймака – это всегда стремление ко взаимопониманию и взаимообогащению. В максимуме это метафорически выражается совмещением сознаний, подсадкой разума представителя той, иной цивилизации в человеческий мозг. Именно таким подселенцем является Джонни в мозгу Эшера Саттона в романе «Снова и снова» или Розовый в мозгу Шепарда Блэйна в романе «Что может быть проще времени». Но разве можно отнести Саттона или Блэйна к категории нелюдей.

По-моему, это очень американский взгляд на мир – взгляд, который неизбежно должен был рано или поздно возникнуть в стране, чей народ сложился в результате вавилонского смешения наций, рас и культур. Сформироваться постепенно, исподволь, ибо возникни он сразу – и не нашлось бы в американской истории места ни рабству, ни расизму, ни кровавым войнам с индейцами… Но сразу ничто не возникает. Удивительно скорее другое – понадобилось всего две сотни лет национальной истории, чтобы этот взгляд нашел себе ярких выразителей. И Саймака в том числе. С умелым радением поднаторелого в разведении капризных роз садовника Саймак пестовал и взращивал – в себе, в героях своих, в своих читателях – это сверхтолерантное мироощущение. И, пожалуй, вершинным проявлением его стала «Пересадочная станция», может быть, самый любимый мой саймаковский роман. Однако и для толерантности существует граница, которую не дозволено преступать. Граница нравственная. Допустимы любые различия, но не может быть допущено зло.

Впрочем, как только речь заходит о добре и зле, так сразу же с твердой почвы позитивистских концепций приходится ступать в зыбкую область духа и веры, а значит – неизбежно обращаться к проблемам религии. Саймак никогда не был человеком религиозным – скорее уж его можно было бы назвать агностиком. Однако вопросы веры занимали его очень глубоко. Приглядитесь повнимательнее хотя бы к фигуре отца Фланагана в «Что может быть проще времени», персонажу вроде бы чисто эпизодическому, – и противоречия, соединившиеся в этом человеке, сразу покажут вам, что я имею в виду. А каким пиршеством для теологических размышлений выступает «Выбор богов» с его проблемами души и одушевления, с его богоискательством и богосозиданием… И ведь это – лишь два примера из длинного ряда подобных. В то же время связанные с верой, религией, добром и злом проблемы – предмет особого (и весьма пространного!) разговора, завести который нам с вами сегодня не удастся при всем желании.

Но об одном аспекте этих многогранных проблем мы все-таки чуть-чуть поговорим. Любопытная деталь: Саймак даже в любой борьбе со злом всегда стремится не к компромиссу – нет! – но к тому, чтобы избежать открытой конфронтации. Нет в его душе места тезису «кто не с нами, тот против нас!» или «если враг не сдается – его уничтожают». Наоборот, если борьбы можно избежать – ее нужно избежать. Независимо от того, есть у тебя шансы одержать в этой борьбе победу или ты заведомо обречен на поражение. То есть конфронтация одинаково нежелательна как с позиции слабости, так и с позиции силы. Эта особенность заметно выделяла Саймака из среды его собратьев, многие из которых чрезмерно увлеклись поэтикой галактических империй, звездных битв и тех мечей, бластеров и прочих орудий, что от веку считались все-таки последним доводом королей. Не хочу тем самым ни в кого из них бросать камня: в такое уж время мы с вами живем. Не знаю, станут ли первые последними в царствии небесном, но в земных делах последний довод частенько становится в наши дни первым, а то и вообще единственным…

Но для Саймака – никогда. Я отнюдь не утверждаю при этом, что герои его – бесхребетные непротивленцы. Нет, в полном соответствии с практикой жизни и традицией жанра они могут и в драку ввязаться, и пострелять, когда надо. Но только – в том случае, когда нет альтернативы. Но только – если против этого не восстанет руководящий их действиями нравственный закон. В свое время Иммануил Кант удивлялся звездам над нами и нравственному закону внутри нас – в своих книгах Саймак свел звезды и нравственный закон воедино. И не случайно в романе, Вы сотворили нас!» две главы посвящены Геттисбергской битве. Может быть, не самая важная в отношении военно-стратегическом; возможно, не самая даже кровавая (под Фредериксбергом полегло не меньше, если не больше); но стала она символом тщеты братоубийства. И Саймак преисполнен протеста против этой тщеты.

Очень часто избежать конфронтации означает для его героев – уйти. Как уводит на некую «райскую» планету своих собратьев-«парапсихов» Шепард Блэйн. Причем – нельзя упускать этого из виду – это не бегство; не отступление даже. Это шаг вперед. Следующий – или один из следующих – после рейса, Мейфлауэра». Новый караван, отправляющийся по новому Великому Западному Пути.

Кстати, о Западе. Я уже говорил, насколько вошли в саймаковские плоть и кровь холмы, долины и реки Среднего Запада. Их описания вы найдете едва ли не в каждом его – по крайней мере, крупном – произведении. И это не просто фон, на котором развиваются события. Это среда, создающая человека, формирующая его ум и душу.

Порой мне кажется, что до конца нам так и не удастся понять Саймака, не побывав, не пожив в тех местах. Само собой, есть и у нас, в России, места, ничуть Среднему Западу не уступающие – ни красотой и живописностью, ни мощью и величием природы; но все равно они – иные. Они производят на душу иное впечатление и обязывают к иному образу жизни. Вообще-то фантастике не слишком свойственны тонкие пейзажные зарисовки, благодаря которым заслужил Саймак свою славу пасторального, даже буколического автора; волшебство НФ таится в детали и действии. «Встречая описания природы и погоды, я тороплюсь перелистать и пропустить эти страницы, – признавался Роберт Хайнлайн; и впрямь, в его собственных сочинениях ничего подобного не встретишь, – Но,– заканчивал он, – взяв в руки книгу Саймака, я не поступаю подобным образом никогда». Как удалось Саймаку достичь такого эффекта, столь полного слияния пейзажа и действия – боюсь, это останется секретом навсегда.

Впрочем, в творчестве Клиффорда Доналда Саймака таится еще великое множество секретов. И о каждом из них так и тянет поделиться мыслями и порассуждать. Но это – уже в другой раз. Надеюсь, такой случай нам с вами еще представится.

IV

Но об одном – маленьком! – секрете не могу промолчать сейчас.

В романе «Снова и снова» Саймак спрятал свой автопортрет. Сорокавосьмилетний писатель изобразил себя семидесятитрехлетним – действие этого эпизода романа разворачивается в 1977 году. Это – автопортрет себя в будущем. Том несостоявшемся будущем, когда он вернется доживать свои дни на ферму среди родных Висконсинских холмов. В тридцать третьей главе романа Саттон «увидел на берегу старика. Старик сидел, ссутулившись, на небольшом валуне, вросшем в глинистую землю. Между колен у него была зажата самодельная удочка. Лицо украшала борода двухнедельной давности. Он курил вонючую трубку, а рядом с ним стоял заляпанный глиной кувшин, заткнутый огрызком кукурузного початка. (…)

– Поймали что-нибудь? – поинтересовался Саттон.

– Ни хрена не поймал, – грубо ответил старик, не выпуская мундштука изо рта.

Он попыхивал трубкой, и Саттон с любопытством наблюдал за тем, как он курит. Окутанная клубами дыма борода его, казалось, давным-давно должна была бы сгореть синим пламенем.

– И вчера – ни хрена, – сообщил старик. (…) – Хлебни, – сказал он, не поворачивая головы. Взял кувшин, протер горлышко грязной рукой.

Саттон, потрясенный до глубины души таким отношением к гигиене, чуть не расхохотался, но сдержался и принял кувшин из рук старика.

У жидкости был вкус желчи, и от нее драло горло, как наждаком. Саттон отодвинул кувшин и с минуту сидел, тяжело дыша, широко открыв рот, надеясь, что воздух охладит пылающее нутро.

Старик взял у него кувшин, Саттон утер текшие по щекам слезы.

– Выдержка, жаль, слабовата, – посетовал старик. – Не было времени дожидаться, пока поспеет.

Он тоже хлебнул прилично, вытер рот тыльной стороной ладони и, смачно крякнув, выдохнул… Пролетавший мимо шмель свалился замертво. Старик поддел шмеля ногой.

– Хиляк, – презрительно отметил он.»

Я с удовольствием привел бы здесь всю главу, так сочно и смачно она написана, но это – увы! – невозможно. Или не цитировал бы вовсе – если бы роман вошел в состав этого двухтомника. Но сделать этого мне – вновь увы! – не удалось. Хотя даже из приведенного отрывка встает колоритная фигура.

Но почему я так уверен, что старик – это автопортрет?

Очень просто. Дальше, по ходу разговора, старик поминает Саттону:,Я даже написал рассказ про это, ей-Богу, хочешь – верь, хочешь – нет. Но, правда, не очень хорошо вышло…» А в конце неторопливой беседы приглашает Саттона:,Может, еще когда забредешь. Поболтаем. Звать меня Клифф, а теперь все величают старым Клиффом. Так и спроси, где старого Клиффа найти. Всякий скажет».

Есть в этом портрете чуточку шаржа, той иронии, которой мы так часто сдабриваем из предосторожности мечту, рассказывая кому-нибудь о ней, как бы делая тем самым прививку себе и мечте против чужой насмешки.

И все же – именно таким мечтал увидеть себя в старости Клиффорд Доналд Саймак. Он вообще сызмальства много думал о старости, не боялся ее, даже любил, наделяя самых дорогих его сердцу героев двумя взаимосвязанными в его представлении чертами – старостью и мудростью.

И хотя точь-в-точь таким он не стал – все равно, я всегда буду представлять себе Саймака «старым Клиффом».

Может быть, таким представите себе, запомните и полюбите его вы.

Андрей БАЛАБУХА

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю