Текст книги "Вы сотворили нас (сборник)"

Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц)

8

Уинслоу Грант не опоздал.

Добравшись до почтового ящика, Инек увидел вдали облако пыли, поднятое его развалюхой, подпрыгивающей на ухабах дороги. В этом году вообще пыльно, подумал Инек, поджидая Уинслоу. Дождей выпадало мало, и это сказалось на урожае. Хотя, по правде говоря, не так уж много осталось обработанных земель в здешних местах. Было время, вдоль дороги одна за другой тянулись небольшие фермы, на которые приятно было поглядеть: красные сараи, белые дома. Но теперь почти все они стояли заброшенные и опустевшие. Краска на сараях и домах облезла, и теперь постройки были не красные или белые, а одинаково серые от непогоды. Крыши просели, люди ушли.

До прибытия Уинслоу осталось совсем недолго. Инек ждал. Почтальон, может быть, остановится у ящика Фишеров, сразу за поворотом, хотя Фишеры, как правило, почти не получали писем – разве что рекламные проспекты и прочую ерунду, которая рассылается всем без разбору сельским жителям. Фишеров, впрочем, такая корреспонденция мало волновала: иногда они не забирали почту по нескольку дней. И если бы не Люси, которая обычно бегала к ящику, они бы вообще её не брали.

Таких лодырей, как Фишеры, думал Инек, ещё надо поискать. И дом, и все их постройки столько лет уже держатся на честном слове, что того и гляди рухнут. На своём запущенном участке они высаживали кукурузу, которую заливало каждый раз, когда поднималась вода в реке. Сено Фишеры косили на заливном лугу в долине. Из живности держали двух костлявых лошадей, с полдюжины тощих коров и несколько кур. Машина-развалюха да спрятанная где-то в зарослях у реки самогонная установка – вот, пожалуй, и всё хозяйство. Они, конечно, охотились, ловили рыбу, ставили капканы, но от случая к случаю – в общем, совершенно безалаберный народ. Хотя, если поразмыслить, соседи они вроде бы и не плохие. Занимаются своими делами и никого особенно не беспокоят, разве что изредка выбираются всем кланом и ходят по окрестностям, раздавая брошюры никому не известной секты фундаменталистов, в которую Ма Фишер записалась несколько лет назад на ярмарке в Милвилле.

Уинслоу не остановился у ящика Фишеров и в облаке пыли вылетел из-за поворота. Подъехав к Инеку, он резко затормозил и выключил двигатель.

– Пусть остынет немного, – сказал он.

Мотор, охлаждаясь, начал пощёлкивать.

– Ты сегодня прямо минута в минуту, – сказал Инек.

– Почты было мало, – ответил Уинслоу. – Проезжал мимо ящиков, даже не останавливаясь.

Он полез в сумку, стоявшую рядом с ним на сиденье, и достал перевязанную бечёвкой пачку для Инека: несколько ежедневных газет и два журнала.

– Ты, я смотрю, много всякого выписываешь, – сказал он, – а писем почти не получаешь.

– Да кто же мне напишет? У меня никого не осталось.

– Но сегодня тебе пришло письмо.

Инек, не скрывая удивления, взглянул на пачку корреспонденции и тут только заметил уголок конверта, торчащего между журналами.

– Личное письмо, – добавил Уинслоу, причмокнув губами. – Не деловое. И не реклама.

Инек сунул пачку под руку, рядом с прикладом ружья.

– Наверно, какая-нибудь ерунда.

– А может, и нет, – сказал Уинслоу, и глаза его блеснули. Он достал из кармана трубку, затем извлёк кисет и неторопливо набил её табаком. Мотор всё ещё пощёлкивал. На безоблачном небе сияло солнце. Пышная листва вдоль дороги источала душный едкий запах.

– Я слышал, этот тип, что ищет женьшень, опять вернулся в наши места, – сказал Уинслоу, стараясь, чтобы фраза прозвучала обыденно, но в голосе его всё равно послышались заговорщицкие нотки. – Дня три или четыре его не было.

– Может быть, уезжал продавать женьшень.

– Сдаётся мне, он вовсе не женьшень ищет, – сказал почтальон. – Что-то другое.

– Он уже довольно давно тут…

– Начнём с того, – сказал Уинслоу, – что на женьшень теперь почти нет спроса, но даже если бы и был, так нет самого женьшеня. Вот раньше его хорошо покупали. Китайцы им вроде лечатся. Но сейчас торговли с Китаем почти что нет. Помню, когда я был мальчишкой, мы тоже ходили искать корешки. Они и в ту пору не часто попадались, но всё же попадались…

Уинслоу откинулся на спинку сиденья, сосредоточенно потягивая трубку.

– Странно всё это, – сказал он.

– Я ни разу этого человека не видел, – ответил Инек.

– Бродит по лесам, – продолжал Уинслоу. – Собирает всякие растения. Я одно время думал, он какой-нибудь знахарь или колдун. Травы для разных там снадобий и всё такое. И к Фишерам зачастил, хлещут там это их пойло да всё о чём-то разговаривают. Колдовство сейчас не в почёте, но я в эти вещи верю. На свете полно такого, что наука объяснить не в состоянии. Взять хотя бы дочку Фишера, глухонемую, – так вот она умеет заговаривать бородавки.

– Я тоже слышал, – сказал Инек и подумал: «Не только это. Она ещё умеет лечить бабочек».

Уинслоу наклонился вперёд.

– Чуть не забыл. У меня для тебя ещё кое-что есть.

Он поднял с пола машины коричневый бумажный свёрток и протянул Инеку.

– Не посылка. Это я сам для тебя сделал.

– Да? Спасибо. – Инек взял свёрток из его рук.

– Можешь развернуть, – сказал Уинслоу. – Посмотришь, что там такое.

Инек медлил.

– Стесняешься, что ли? Открывай.

Инек разорвал бумагу и увидел деревянную статуэтку, двенадцати дюймов высотой, изображающую его самого. Светлое, медового цвета дерево сияло на солнце – словно золотистый кристалл. Он шагал, удерживая винтовку под рукой и чуть наклонившись против ветра, морщившего куртку и брюки.

Инек даже дар речи потерял, так его поразила статуэтка.

– Уинс, – сказал он наконец, – я такой красоты в жизни не видывал.

– Я её вырезал из того полешка, что ты дал мне прошлой зимой, – сказал почтальон. – Материал, скажу тебе, отменный, первый раз такой попался. Твёрдое дерево, и почти без волокон. Не колется, не ломается. Режешь по нему, и получается то, что надо. А полируется, считай, само, пока режешь; просто руками потереть, и больше ничего не требуется.

– Ты не представляешь себе, как много это для меня значит.

– За эти годы ты мне много всяких чурбачков надарил. Дерево, какого здесь никто никогда не видел. Всё высочайшего качества и очень красивое. Так что я подумал, пора мне что-то и для тебя сделать.

– Ты и так для меня много делаешь, – сказал Инек. – Возишь из города всё, что ни попрошу…

– Инек, – сказал Уинслоу, – я к тебе очень хорошо отношусь. Не знаю, кто ты, и не собираюсь спрашивать, но, кто бы ты ни был, отношусь я к тебе очень хорошо.

– Я бы рад рассказать тебе, но нельзя.

– Ну и ладно, – сказал Уинслоу, усаживаясь поудобнее за рулём. – Пока мы ладим друг с другом, не так уж и важно знать, кто каждый из нас. Если бы некоторые страны брали пример с таких вот маленьких общин, как наша, – пример того, как жить в согласии, – мир был бы куда лучше.

– А пока в мире не очень-то спокойно, – с серьёзным видом поддержал его Инек.

– Да уж куда там, – ответил почтальон и завёл мотор.

Машина двинулась вниз по холму, волоча за собой шлейф пыли. Инек долго смотрел ей вслед, потом перевёл взгляд на деревянную статуэтку.

Человек, похоже, шёл по гребню холма, открытому ветру, и чуть пригнулся, чтобы выдержать его бешеный напор.

Почему Уинслоу изобразил меня именно так? – недоумевал Инек. – Что он такое разглядел во мне, изобразив шагающим навстречу ветру?

9

Положив винтовку и почту на пыльную траву, Инек снова аккуратно завернул статуэтку. Он поставит её на каминную полку или, ещё лучше, на кофейный столик, что у его любимого кресла, рядом с письменным столом. Хочется, признавался он самому себе немного смущённо, чтобы статуэтка всегда стояла рядом, чтобы можно было смотреть на неё или подержать в руке, когда захочется. Подарок почтальона согревал душу, вызывая у него глубокое радостное чувство. Отчего это, почему он так разволновался?

Вовсе не потому, что редко получал подарки. Практически ни одна неделя не проходила без того, чтобы кто-то из инопланетных путешественников не оставил ему подарка. Они стояли и лежали по всему дому, а в похожем на пещеру подвале занимали целую стену, от пола до потолка. Может быть, говорил он себе, дело в том, что это подарок жителя Земли, такого же, как он сам.

Инек сунул свёрток со статуэткой под руку, другой подхватил винтовку, пачку газет и журналов и направился домой по изрядно заросшей тропе – когда-то она была дорогой до фермы и по ней свободно проезжала повозка.

Между колеями буйно разрослась густая трава, но сами колеи так глубоко врезались в глинистую почву, так плотно утрамбовали их окованные железом колёса старинных фургонов, что там до сих пор не могло укорениться ни одно растение. Кусты по обеим сторонам дороги, расползшиеся от края леса по всему полю, вымахали в рост человека, а кое-где и выше, и получилось нечто вроде зелёного коридора.

Но в некоторых местах, непонятно почему, может, почва другая, да и мало ли какие ещё бывают капризы у природы, кустарник редел и сходил на нет, оставляя большие окна, откуда с гребня холма можно было увидеть всю речную долину.

В одном из таких просветов Инек и уловил блик среди деревьев на краю старого поля, неподалёку от ручья, где он повстречал Люси. Он нахмурился и остановился на тропе, ожидая повторения, но больше там ничего не мелькнуло.

Видимо, один из наблюдателей с биноклем. И этот блик просто отражённое от линзы солнце.

Кто они? И почему следят за ним? Это ведь продолжается довольно долго, но, как ни странно, они только наблюдают, не предпринимая никаких действий, и ни один из них даже не пытался к нему приблизиться, познакомиться с ним, хотя это было бы вполне естественно и так просто сделать. Если им – кто бы это ни был – хотелось поговорить с ним, они могли устроить вроде бы совершенно случайную встречу во время одной из его утренних прогулок.

Но, как видно, у них пока такого желания не возникло. Чего же, гадал Инек, они хотят? Наверно, изучают его привычки. Но для этого, подумал он, криво усмехнувшись, им вполне хватило бы первых десяти дней наблюдений. А возможно, они ждут какого-то события, которое поможет им понять, чем он занимается. Хотя тут их наверняка постигнет разочарование: они могут наблюдать хоть тысячу лет подряд и всё равно ни о чём не догадаются.

Инек отвёл взгляд от просвета в зелёной стене и зашагал по дороге, озадаченный и обеспокоенный своими наблюдениями.

Может быть, думал Инек, они не пытались вступить в контакт из-за разных историй, которые им могли рассказать. Историй, которые никто, даже Уинслоу, не передаёт ему самому. Интересно, что напридумывали за долгие годы люди, жившие по соседству? Всякие небылицы, что рассказывают у камина и слушают, затаив дыхание?

Возможно, это и к лучшему, что он не знает, какие о нём рассказывают байки, хотя они наверняка существуют. И то, что наблюдатели не вступают с ним в разговор, тоже, может быть, к лучшему. Пока контактов нет, он всё ещё в безопасности. Пока нет вопросов, не надо на них и отвечать.

Вы действительно, спросят они, тот самый Инек Уоллис, что в 1861 году отправился сражаться за Эйба Линкольна? И на этот вопрос есть только один ответ. Да, скажет он, я именно тот человек.

Но это, пожалуй, единственный вопрос, на который он сможет ответить правдиво. Во всех остальных случаях обязательно придётся вилять или отмалчиваться.

Они спросят, почему он с тех пор не изменился. Почему он остаётся молодым, когда все люди стареют? Не может же он объяснить им, что стареет только вне станции: что стареет только час, когда выходит на прогулку, час или около того, когда работает на огороде, и пятнадцать минут, когда сидит на ступенях крыльца, любуясь закатом. Но едва он возвращается на станцию, процесс старения прекращается, и его организм возвращается в прежнее состояние.

Конечно же, он не может им этого рассказать. Как не может рассказать и многое другое. Возможно, наступит день, когда они придут к нему с вопросами, и тогда, он знал, придётся бежать от них и скрыться в стенах станции, полностью отрезав себя от мира.

Такой поворот событий не вызовет осложнений, поскольку он может жить внутри станции, не испытывая никаких неудобств. Недостатка у него не будет ни в чём: инопланетяне предоставят ему всё необходимое для жизни. Время от времени Инек, конечно, покупал земные продукты через Уинслоу, который привозил его заказы из города, но только потому, что ему иногда хотелось простой земной пищи, памятной с детства или со времён военных походов.

Но даже и такие продукты он мог бы получать с помощью дупликации. Для этого достаточно отправить кусок бекона или дюжину яиц на другую станцию, где они останутся в качестве образцов, а копии ему будут высылать по мере необходимости.

Инопланетяне не могут предоставить ему только одного – общения с человечеством, которое он поддерживает через Уинслоу и почту. Оставшись внутри станции, он будет полностью отрезан от знакомого мира, поскольку газеты и журналы – единственная ниточка, которая связывает его с Землёй. Радио на станции просто не работает из-за помех, создаваемых аппаратурой.

Он не будет знать, что происходит вокруг, не будет знать, как идут дела во всём мире. Это, конечно же, отразится на работе над таблицей, но кому она тогда будет нужна? Впрочем, сказал он себе, она и сейчас почти бесполезна, поскольку он не уверен, что правильно учитывает все факторы.

Но самое главное – ему будет недоставать той маленькой части окружающего мира, что знакома ему до последнего камушка, того маленького уголка планеты, где он совершает свои прогулки. Может быть, эти самые прогулки более, чем всё остальное, позволяли ему оставаться человеком, жителем Земли.

Он никак не мог решить для себя, насколько это важно – оставаться жителем Земли со всеми его мыслями и чувствами, оставаться частичкой человечества. Может быть, это и ни к чему. Может быть, он ведёт себя слишком провинциально, цепляясь так долго за старую родную планету, – ведь ему открыта вся галактика. Не исключено, что из-за этого провинциализма он даже что-то теряет.

Однако Инек знал, что не в силах будет отвернуться от родной Земли. Он слишком сильно любит свою планету, сильнее, может быть, чем те люди, которым не довелось, как ему, соприкоснуться с далёкими загадочными мирами. Человек, говорил он себе, должен быть к чему-то привязан, должен быть верен чему-то, должен себя с чем-то отождествлять. Галактика слишком велика, чтобы остаться с ней один на один, без опоры и поддержки.

Над поросшей высокими травами поляной пронёсся жаворонок и взмыл в небо. Инек прислушался, ожидая, что с высоты польются стремительные переливчатые трели, но птица молчала: весна уже давно прошла.

Инек двинулся дальше по дороге, и вскоре впереди показалось строгое здание станции, оседлавшее холм.

Странно, что он воспринимает это здание не как дом, а только как станцию, подумал Инек. Хотя на самом деле ничего удивительного тут, может быть, и нет: станцией оно прослужило дольше, чем домом. Что-то в нём чувствовалось вызывающе-непоколебимое, словно здание уселось на холме навсегда. Но, собственно говоря, если понадобится, оно и простоит там целую вечность, ибо ничто не может причинить станции вреда.

Если он будет вынужден когда-нибудь остаться в стенах станции, она выдержит любые попытки узнать её природу. Ни отколоть кусочек, ни оцарапать, ни разрушить её просто невозможно. Люди не смогут сделать ровным счётом ничего. Любые наблюдения, предположения, попытки анализа не принесут им ничего нового, кроме понимания, что на вершине холма стоит в высшей степени необычное строение. Потому что оно в состоянии выдержать любое воздействие, кроме, пожалуй, термоядерного взрыва, а может, и его тоже.

Зайдя во двор, Инек обернулся и взглянул в сторону рощицы, где он заметил блик, но не увидел ничего такого, что выдавало бы наблюдателя.

10

В помещении станции жалобно свистел аппарат связи.

Инек повесил ружьё на место, положил почту и статуэтку на стол и подошёл к аппарату в другом конце комнаты. Нажал кнопку, передвинул рычажок, и свист прекратился. На экране возник текст:

НОМЕР 406 302 СТАНЦИИ 18 327. ПРИБУДУ РАНО ВЕЧЕРОМ ПО ТВОЕМУ ВРЕМЕНИ.

ПРИГОТОВЬ ГОРЯЧИЙ КОФЕ. УЛИСС.

Инек улыбнулся. Улисс и его кофе! Он оказался единственным инопланетянином, которому понравилось хотя бы что-то из земной еды и напитков. Другие тоже пробовали разок-другой, но им ничего не нравилось.

У них с Улиссом вообще сложились странные отношения. Они с самого начала прониклись друг к другу тёплыми чувствами, ещё с того дня, когда сидели вдвоём на ступенях крыльца перед началом грозы и с лица Улисса сползла человеческая маска, скрывавшая его истинный облик.

Под ней оказалось ужасное лицо, некрасивое, даже отталкивающее. Лицо, как подумалось Инеку, жестокого клоуна. Хотя ещё в тот момент он удивился возникшему сравнению, потому что жестоких клоунов не бывает. Однако вот он – лицо в цветных пятнах, плотно сжатые тяжёлые челюсти, узкая щель рта.

Потом Инек увидел глаза, и это сразу изменило впечатление. Большие, добрые глаза, светившиеся пониманием, – существо словно тянулось к нему взглядом, как земной человек протянул бы руку дружбы.

Стремительно налетел дождь, прошелестел по траве, потом забарабанил по крыше сарая, а потом косая пелена придвинулась ещё ближе, и дождевые капли ожесточённо застучали по участку, вколачивая в землю пыль, а перепачканные куры испуганно бросились под навес.

Инек вскочил и, схватив гостя за руку, втащил под крышу. Они стояли, глядя друг на друга, и Улисс потянул за обвисшие края маски, обнажая лысую голову, похожую на тупую пулю, и расцвеченное лицо – словно у разъярённого индейца, что вышел на тропу войны, хотя в нём всё же было что-то клоунское, какие-то нелепые мазки тут и там, точно лицо это являло собой гротескный образ войны, нелепого и бессмысленного занятия. Но мгновение спустя Инек понял, что это не грим, а естественная пигментация существа, прилетевшего из невообразимой звёздной дали.

Конечно, он был удивлён, растерян, но ни на минуту не усомнился, что перед ним и вправду неземное существо. Не человек. Фигура человеческая: две руки, две ноги, голова, лицо. И в то же время было в нём что-то нечеловеческое, отталкивающее, чуждое.

В древности, подумал Инек, его, возможно, приняли бы за демона, но давно уже минуло то время (хотя, как знать, может, ещё не везде), когда люди верили в демонов, призраков и прочую нечисть, что в представлении людей некогда обитала на Земле.

Пришелец со звёзд, значит. Может, так оно и есть. Хотя это просто не укладывалось у Инека в голове. Такое не представить даже самой смелой фантазии. Не знаешь, что и делать, – ни примеров, ни правил для такой ситуации нет. В голове пустота, полная пустота! Может, со временем и осенит какая-нибудь мысль, но пока одно безмерное, бесконечное удивление.

– Не торопитесь, – произнёс пришелец. – Я понимаю, вам нелегко. Только не знаю, чем вам помочь. Я даже не могу убедительно доказать, что действительно прилетел оттуда.

– Но вы так хорошо говорите…

– Вы имеете в виду, на вашем языке? Это совсем не сложно. Если бы вы знали, как много во всей галактике различных языков, то поняли бы, насколько не сложно. Ваш язык относительно прост. В нём отсутствует множество понятий – с какими-то явлениями людям просто не приходилось ещё сталкиваться.

Возможно, так оно и есть, подумал Инек.

– Если хотите, – сказал пришелец, – я могу уйти дня на два, чтобы дать вам время поразмыслить. А потом, когда вы всё обдумаете, вернусь.

Инек улыбнулся и почувствовал, что улыбка у него получилась натянутая, деревянная.

– Мне как раз хватит времени, чтобы разнести новость по всей округе. И когда вы возвратитесь, тут будет ждать засада.

Пришелец покачал головой.

– Уверен, что вы этого не сделаете, и готов рискнуть. Если вы хотите…

– Нет, – ответил Инек спокойно и сам удивился своему спокойствию. – Если уж на тебя что свалилось, то решать надо сразу. Это я ещё на войне понял.

– Отлично, – сказал пришелец. – Просто отлично. Я не ошибся в вас и могу этим гордиться.

– Не ошиблись?..

– Не думаете же вы, что я пришёл сюда наугад? Я много знаю о вас, Инек. Почти столько же, сколько знаете о себе вы сами. А может быть, и больше.

– Вы знаете, как меня зовут…

– Конечно.

– Ладно, – сказал Инек. – А как зовут вас?

– Этот вопрос вызывает у меня крайнее смущение, – ответил пришелец, – потому что у меня нет имени как такового. Есть опознавательный признак, соответствующий предназначению моей расы, но его невозможно передать словами.

Непонятно почему, но Инек вдруг вспомнил сутулую фигуру человека, сидящего на верхней перекладине ограды с палкой в одной руке и складным ножом в другой. Человек спокойно обстругивал палку. Над головой его свистели пушечные ядра, а всего в полумиле от него трещали мушкеты, изрыгая свинец и клубы порохового дыма, поднимавшегося над рядами солдат…

– Вам нужно имя, – сказал Инек. – Пусть это будет имя Улисс. Должен же я как-то вас называть.

– Согласен, – ответил пришелец. – Но могу я спросить, почему именно Улисс?

– Потому что это имя великого представителя моего народа.

Дико, конечно. Они нисколько не были похожи – сутуловатый американский генерал времён Гражданской войны и это существо, что стояло напротив Инека на крыльце.

– Вот мы и познакомились. Я рад, что теперь у меня есть имя, – произнёс Улисс. – Мне кажется, оно звучит возвышенно и благородно, и, между нами говоря, я буду даже счастлив носить это имя. А тебя я буду звать просто Инеком, как водится между друзьями, – ведь нам предстоит работать вместе много твоих лет.

Мало-помалу к Инеку возвращалось трезвое понимание происходящего, и ему стало немного не по себе. Может быть, и к лучшему, подумал он, что сначала меня всё это так ошарашило. Я даже не мог понять, в чём дело.

– Что ж, может, и так, – сказал он, инстинктивно сопротивляясь подсказываемому сознанием выводу, уж слишком быстро теснящему привычный ход мыслей. – Я могу предложить тебе перекусить. И приготовлю кофе.

– Кофе… – Улисс причмокнул тонкими губами. – У тебя есть кофе?

– Я сделаю большой кофейник. И разобью туда сырое яйцо, чтобы осела гуща.

– Замечательно! – воскликнул Улисс. – Сколько я напитков перепробовал на разных планетах, но кофе мне понравился больше всего.

Они прошли на кухню. Инек поворошил угли в печке и подбросил ещё несколько поленьев. Затем налил в кофейник воды и поставил его на огонь. Принёс из кладовой яйца и слазил в подпол за окороком. Улисс сидел неподвижно в кресле и наблюдал за его действиями.

– Ты ешь ветчину и яйца? – спросил Инек.

– Я ем всё, – ответил Улисс. – Моя раса очень легко приспосабливается к чему угодно. По этой причине меня и послали на твою планету в качестве… Как это называется? – Высматривателя?

– Разведчика, – подсказал Инек.

– Да, верно. Разведчика.

Инек удивлялся, что с ним так легко разговаривать – почти как с обычным человеком, хотя, видит бог, на человека Улисс совсем не походил. Скорее, на какую-то дикую карикатуру на человека.

– Ты уже так долго живёшь здесь, – сказал Улисс, – и, наверно, любишь свой дом?

– Я тут родился. Правда, отсутствовал четыре года, но родной дом всегда родной.

– Я тоже жду не дождусь, когда смогу вернуться домой. Давно я там уже не был. Но такие задания, как это, всегда отнимают много времени.

Инек положил на стол нож, которым резал ветчину, и тяжело опустился на стул, глядя на Улисса, сидящего по другую сторону стола.

– Ты отправишься домой?

– Конечно, – ответил Улисс. – Я почти закончил свою работу, и у меня тоже есть дом. А ты как думал?

– Не знаю, – тихо произнёс Инек. – Я ещё ничего об этом не думал.

Вот оно как… Ему и в голову не пришло, что у такого существа тоже может быть дом. Дом, в его представлении, мог быть только у человека.

– При случае, – сказал Улисс, – я расскажу тебе о своём доме, и, возможно, ты даже будешь когда-нибудь моим гостем.

– Там, среди звёзд…

– Сейчас тебе всё кажется странным, – сказал Улисс. Ты не сразу привыкнешь. Но, узнав нас лучше – всех нас, – ты многое поймёшь. И я надеюсь, мы понравимся тебе. Галактику населяет множество самых разных существ. И все мы, право же, неплохие соседи.

Звёзды, застывшие в одиночестве космоса… Инек даже представить себе не мог, насколько они далеки, и что они такое, и для чего существуют. Другой мир – нет, неверно! – много других миров. И там живут люди. Много других людей. Самые разные люди у каждой из этих звёзд. И один из них сидит у него на кухне, ждёт, когда закипит вода в кофейнике и поджарится яичница с ветчиной.

– Но почему?.. – спросил Инек. – Зачем я тебе нужен?

– Мы все путешественники. И нам нужна здесь пересадочная станция. Мы хотели бы превратить этот дом в станцию, а ты чтоб был её смотрителем.

– Этот дом?

– Мы не можем построить новую станцию, потому что твои люди начнут задавать вопросы: кто строит, для чего? Мы вынуждены использовать уже существующие строения и переделывать их для наших целей. Но только внутри. Снаружи мы оставляем всё, как есть. Я хочу сказать, внешний вид останется прежним. Мы не хотим, чтобы кто-то задавал вопросы. Это важно…

– А путешествия?

– Мы путешествуем от звезды до звезды быстрее, чем ты можешь об этом подумать, – сказал Улисс. – Быстрее, чем ты моргнёшь. У нас есть то, что ты назвал бы машинами. Но это не машины, во всяком случае не те, которые ты знаешь.

– Извини, – произнёс Инек в замешательстве, – но всё это кажется мне совершенно невероятным.

– Ты помнишь, когда в Милвилл пришла железная дорога?

– Помню. Я тогда был совсем ещё мальчишкой.

– Тогда представь себе: это просто ещё одна железная дорога, и Земля на ней – просто городок, а твой дом – станция для новой, необычной дороги. Разница только в одном: никто на Земле, кроме тебя, не будет знать о существовании новой дороги. И этой станции. Совсем маленькая станция, место, где можно немного отдохнуть и пересесть на другой поезд. Однако на Земле никто не сможет купить на него билет.

В таком виде, конечно, это звучало просто, но Инек чувствовал, что на самом деле всё несравненно сложнее.

– Вагоны в космосе? – спросил он.

– Не вагоны, – ответил Улисс. – Это нечто совсем иное, и я даже не знаю, как тебе объяснить…

– Может, тебе стоит подыскать кого-то другого. Кого-то, кто сможет понять.

– Пока что на этой планете нет никого, кто сумел бы понять меня пусть даже приблизительно. Так что, Инек, ты устраиваешь нас так же, как любой другой. И во многих отношениях даже больше, чем любой другой.

– А знаешь…

– Ты что-то хотел сказать?

– Нет, ничего.

Он просто вспомнил, как сидел на крыльце и думал о том, что остался совсем один и надо начинать новую жизнь. Да, ничего не поделаешь, надо строить свою жизнь сначала.

И вдруг вот оно, начало – удивительное, пугающее. Такое не привиделось бы ему даже в самом безумном сне!