Текст книги "Снег, собака, нога"

Автор книги: Клаудио Морандини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Пятнадцать

– А у тебя бывает, что голова кружится? – спрашивает вечером Адельмо Фарандола пса.

– Отчего? – откликается пес, насторожив уши.

– Да так, ничего.

– Мы куда-то пойдем, куда пойдем, а?

Пес начинает подпрыгивать. Адельмо Фарандола уже жалеет, что спросил, не кружится ли у него голова.

Но весна уже наступает, и скоро придется задуматься о том, чтобы переселиться выше в гору, куда не добираются экскурсанты, летом заполоняющие пастбища.

– Видишь ли, я скоро ухожу в горы.

– В горы? Зачем, а мы где?

– Я хочу сказать, еще выше. Не в горы, а на гору.

– А зачем тебе туда?

– Чтоб спокойно было.

Пес растерянно нюхает воздух.

– Здесь недостаточно спокойно?

Старик рассказывает ему про экскурсантов. Пса, похоже, это не сильно впечатляет. Для него экскурсанты означают множество объедков.

В общем, летом, чтобы чувствовать себя по-настоящему спокойно, Адельмо Фарандола выдвигается к старому приюту, теперь заброшенному, на вершине перевала, среди каменных насыпей, откуда закидывает камнями тех редких туристов, которые туда поднимаются. Приют этот представляет собой лачугу из металлических листов и дерева, которая держится не пойми на чем, стоящую в конце невидимой дороги, которой много десятилетий назад ходили лишь контрабандисты, самые отчаянные или самые глупые. Там, наверху, меж тонких металлических стен, человек с трудом может вытянуться для сна на убогом лежбище из старых одеял. А днем ветер завывает в щелях между пластами металла и сотрясает лачугу до самого вечера, когда внезапно стихает.

Вот что Адельмо Фарандола своими словами рассказывает псу.

– Рад за тебя, – говорит пес. – Но понимать отказываюсь. Мне-то что делать? С тобой идти, что ли?

– Если у тебя голова не кружится.

– Да нет вроде бы. Какое мне дело до того, кружится ли она? Я все больше нюхаю.

– Тогда, возможно, возьму тебя.

Приют часто укрывают облака, они прилегают к отвесным стенам, и камни из-за них становятся скользкими. Солнце там, наверху, показывается нечасто. А вот снег, бывает, идет даже летом. Ни одна карта, ни один путеводитель по избушкам, переходам и тропам не упоминают про этот неприступный перевал, и, только забредя случайно, или по ошибке, или по подсказкам старожилов низинных деревушек, можно оказаться там. Снизу приют даже не виден, поскольку он серого цвета и сливается со скалой, к которой прижался. «Самое то место, чтобы жить в покое», – повторяет про себя Адельмо Фарандола, который летом встречает на своем пастбище слишком много народа и слышит, как в его дверь стучат тупые туристы, которым надо узнать, не продают ли тут сыр или мед. Наверху, в лачуге такой тесной, что с трудом выйдет уместиться одному, ничего интересного для этих тупых нету. Если оглядеться в тот редкий день, когда что-то видно, так и нет ничего вокруг, кроме крутых насыпей, рябых пятен лишайников, сухих лунок, в которых каждый год еле-еле набираются лужицы темной воды.

– Впрочем, там для двоих места нет, – произносит Адельмо Фарандола через некоторое время.

– Ты что, передумал?

– Просто говорю, что места нет.

– Но я же пес и мне немного надо! А учитывая, как я мало ем, оказавшись у тебя, так теперь еще меньше нужно!

– Поглядим.

– Что поглядим?

– Я подумаю. Не исключено, оставлю тебя здесь.

– И речи быть не может, – волнуется пес и несколько раз гавкает.

Адельмо Фарандола хихикает. Он много лет уже не хихикал. Пес смешит его, это такое развлечение – подшучивать над ним. Вдруг он и вправду возьмет его с собой в приют, и пусть он там спит у двери, на самом краю пропасти, просто развлечения ради.

Ему всегда нравилось смотреть в пропасть и испытывать внезапную тошноту, вызванную головокружением. Больше всего ему нравится чувствовать, как сжимаются яички при виде этой распахнувшей впереди пропасти, как его увлекает водоворот воздуха, пугающие потоки, стремящиеся вниз, в долину или вдаль, к другим долинам.

Он позволяет себе так развлекаться только летом, когда ему достаточно высунуть нос из лачуги, чтобы обнаружить, что он над пропастью. И тогда невидимая рука немедленно сжимает ему яйца, а две другие больно пощипывают за соски. Он осознает тогда, что живет и заново открывает для себя, так сказать, некоторые свои части, о которых не вспоминает, разве что позывы почесаться напоминают ему о них, а для чего те служат, он больше не ведает.

Если бы память резво не покинула его, он вспомнил бы, что похожие ощущения искал и испытывал в юности, на пастбищных лугах, где с такими же, как он, сопливыми мальчишками устраивал соревнования – кто дольше удержит в руках тонкий провод под напряжением, который ограждал место выпаса коров. Уже тогда, во время этих бесконечных болезненных испытаний, удары тока проникали в его ладони, как гвозди, поднимались по рукам, дрожали в висках, сжимали яички. И никто из мальчишек не мог быстро выпустить провод из рук, а то другие станут смеяться, и длиться это будет месяцами, скучными, долгими летними днями на безлюдных лугах плоскогорий. Как же больно бил ток, прошибал до зубов, до глаз! Адельмо Фарандола сдавался лишь на грани обморока. И падал почти без чувств на землю, глядя на свои пульсирующие, почерневшие ладони.

В те юные годы он был уверен, что способен выдержать удары тока дольше, чем его сверстники, из-за тех высоковольтных проводов, которые внизу, в деревне, протянулись над крышами домов, и все от них делались тронувшимися, и люди, и звери. И эта уверенность действительно давала ему силы держаться дольше остальных, сжимая в руке провод и чувствуя, как его покалывание становится все сильнее.

* * *

Появление ворон вынуждает старика пожертвовать одним из своих покрывал, чтобы защитить ногу. Вороны слетаются стаями еще до рассвета с дальних гор мусора – городских свалок, находящихся внизу, в главной долине, – и жадно набрасываются на останки, торчащие из грязного снега. И часами, упорно, они ругаются на кусках мертвечины, словно ее не хватит на всех с избытком.

– Проклятые вороны! – кричит Адельмо Фарандола, чувствующий, что эти шумные, наглые твари появились еще до того, как он увидел их.

Вороны ничего ему не отвечают. Они скачут, хлопая крыльями, по снегу, отщипывают куски, вырывают их друг у друга, улетают с мясом в клюве, потом по невнимательности роняют, мясо шумно падает, они придурочно смеются, гоняют друг друга, ругаются.

– Вороны, – презрительно рычит пес.

Покрывало, судя по всему, сначала помогает, но потом эти твари обучаются его стаскивать клювами, и тогда Адельмо Фарандоле приходится прикреплять его к снегу колышками и придавливать камнями.

– О, а это зачем? – спрашивает одна из ворон.

– Затем, – отвечает Адельмо Фарандола. – С животиной делайте что хотите, а человека оставьте.

– А тебе-то что? Это не человек больше.

– Пока еще человек.

– Но он же вкусный! Он так сладко пахнет! Не чувствуете? – замечает другая ворона.

– Запах. А я что говорил! – бормочет пес. – Они чуют запах. Он довольно сильный.

Адельмо Фарандола часами приглядывает за воронами. Он не трогает их, пока они клюют, рвут на кусочки останки, выступающие из-под тающего снега, – ему этого мяса уже много не надо, дорога в деревню теперь открыта. Но швыряет в них камни, если видит, что они приближаются к покрывалу, укрывающему ногу.

– И что такого? – кричат вороны. – Обалдел, что ли?

Через пару недель солнце разогревает завал так, что он тает. У его основания возникают ручейки, тут же проделывающие в снегу отверстия и скрывающиеся в них, а потом, бурля, выныривающие ниже, где поросшее травой дно впадины становится каменистым и обрывается на спуске в долину.

Шумящая холоднющая вода дрожит, как живое существо, и пугает пса, который облаивает ее.

– Чего лаешь? – спрашивает Адельмо Фарандола.

– Как чего?.. А ты не видишь?

– Это вода, зачем на нее лаять?

– Вода?

– Да.

– Не похожа.

«Тупой пес», – думает Адельмо Фарандола. Хотя и правда эта вода кажется живой, кажется убегающей далеко, в укрытие.

Однажды вечером, когда вороны уже улетели и почти стемнело, старик поднимается на обледенелый завал и подходит к покрывалу. Снимает его и видит ногу целиком.

«Готово, – думает он. – Недолго осталось, скоро я узнаю, что там такое».

– Заметил что-то? – спрашивает пес, едва увидев, как он спускается.

Адельмо Фарандола не отвечает, возвращается в хижину и не впускает пса внутрь, пока тот не начинает хныкать и скрестись в дверь.

На следующее утро, отогнав ворон, он взбирается по снегу. Снимает покрывало, разглядывает голую вывернутую ногу, усохшую голень, высохшее бедро. Нога голая. «Может, и весь он голый? – задается вопросом Адельмо Фарандола. – Кто ж знает, почему он голый».

Он приглядывается, щурится. На обломке одного ногтя появляется муравей, такой крохотный, черный, из самых назойливых. Он наблюдает за ним пару минут: муравей бродит туда-сюда, исчезает и появляется в углублениях между почерневшим пальцем и обломками ногтя. Видит, как тот встречает другого муравья, как они долго беседуют; они слишком малы, ему не расслышать их слов. Видит, как они прощаются и расходятся. Еще два муравья ползут вверх по бедру. Еще три появляются с другой стороны. Теперь они выстроились цепочкой и идут осматривать углубления в стопе, повреждения, нанесенные плоти лавиной. Заползают, вылезают. Тащат что-то группкой, крохотные кусочки плоти, ему не видно. Разве что совсем крохотные кусочки, только чтобы голод приглушить. Он наклоняется еще ближе к ноге и тут наконец чувствует трупный запах.

– Откуда же вы лезете, – шепчет он, видя, что муравьев становится все больше.

Шестнадцать

Постепенно даже самый упорный снег становится грязным и обращается в дрожащие ручейки, текущие вниз, в долину. Нога мертвеца открылась уже до самого паха, голая и посеревшая, она дрожит на ветру. Примерно на середине бедра появляются кусочки ткани, промокшие обрывки штанов. Силой лавины с ноги содрало одежду, унесло обувь и носок невесть куда. Нога легонько колеблется, словно ствол молодого деревца. Неутомимые муравьи бегают по ней целыми днями.

– Есть о чем подумать? – произносит пес, оцепенело вглядывающийся в эту конечность.

– О чем?

– О жизни, например.

– Эта штука неживая.

– Нет, конечно, но именно поэтому… Нет, нет, ладно, не будем об этом, – фыркает пес.

Адельмо Фарандола очень занят и не отвечает. Запасы опять закончились, и он снова начал выковыривать останки животных, вылезающие из уменьшающегося завала, серн, застигнутых снежным потоком, горных козлов, не успевших отскочить, птиц, живущих в скалах, превратившихся в перьевые клубки. Ему совершенно не хочется спускаться в деревню. Здесь, среди обломков достаточно еще неиспорченного мяса, а если и слегка подпорченного, так нужно просто его хорошенько проварить и не вдыхать, когда глотаешь. Пес наконец замечает это и вываливает язык.

– Лучше, чем охотиться, правда? – спрашивает он старика.

– Здесь этого добра на все лето хватит, – говорит Адельмо.

– И тебе не придется есть меня.

Адельмо Фарандола бросает работу, распрямляется и пристально смотрит на пса.

– Зачем мне тебя есть? – спрашивает он.

* * *

Вот и живот мертвеца, раздутый, как у утопленника. Вот грудная клетка, раздавленная лавиной. Вот вытянутые руки, сначала вывихнутые пальцы – не все, некоторые оторваны, некоторые частично отломаны. Потом ладони. Потом вывернутые запястья. Потом предплечья.

Вот и плечи. Часть лица. Распахнутый рот. Почерневшие провалы глаз. Лицо, расплющенное ударом. Вот и лоб, он вдавлен. В центре углубления, над глазами, несколько небольших отверстий.

– Впечатляет, – замечает пес.

– А чего ты ждал? – говорит Адельмо Фарандола. – Это лавина. Животные, которых мы ели, выглядели не лучше него.

– Ты его знаешь?

– Как сказать? А ты его знаешь?

– М-м-м, не думаю. Можно нюхнуть?

Пес подходит, стараясь не оступиться, вытягивает морду, долго вдыхает.

– Ну?

– Не уверен, я чувствую такой запах… В общем…

Адельмо Фарандола качает головой и смеется про себя над тем, что пес такой неумный.

– А что это за дырочки, интересно, – говорит пес, возвращаясь на траву.

Он тоже заметил отверстия во лбу. Это не такие раны, которые наносит лавина. Лавина или обдирает, или ломает, или оставляет без внешних повреждений, других вариантов нет, отверстия, дырочки не предполагаются.

Вскоре оба вновь приходят посмотреть на то, что осталось от тела. Вместе пристально разглядывают отверстия на лбу.

– А ведь это может быть от ружья, – говорит пес.

Адельмо Фарандола пожимает плечами:

– Да от чего угодно может.

– Чем больше я на него смотрю, тем чаще вспоминаю этого славного лесника, который к тебе заходил осенью. Погляди на одежду: это его форма или нет?

От одежды остались одни мокрые, перепачканные землей лохмотья. Лавина разодрала ее на кусочки, изуродовала. Невозможно сказать, была ли это форма, но пес упорствует и доказывает свою версию настойчивым лаем, и старику приходится пинать его куда попало.

Лесник это или не лесник, а Адельмо Фарандола однажды утром решает унести труп из остатков завала и спрятать там, где никто его не найдет. На этот раз он вполне отдает себе отчет в том, что происходит, после того как ночью во снах незнакомец с продырявленным лбом пришел к нему и преследовал его неотступно, как собака.

– Пшел прочь, – бормотал Адельмо Фарандола и пытался изо всех сил убежать, но резвый труп, едва оказавшись сзади, тут же возникал рядом, точно собака, полуголый, почерневший, с проломленным черепом, ясно видными дырками и оравами муравьев на всех конечностях.

– Что такое, что такое? – спрашивает пес, понимая, что Адельмо Фарандола собирается сделать нечто необычное.

– Пшел прочь, – гонит старик, потому что этим утром пес уж больно напоминает ему покойника, который преследовал его всю ночь.

– Не стыдно тебе? – лает пес, внезапно обидевшись.

Адельмо Фарандола берет в хлеву старую лопату, толстую веревку и направляется к завалу. Вскоре он забывает, что труп нужно накрыть покрывалом, и вороны, пустельги, галки и канюки успевают этим воспользоваться еще до восхода солнца. Самые ранние уже сидят на трупе и жадно его клюют. Другие, кто посмелее, отталкивают их клювами, непрестанно отвлекают, чтобы те прервали трапезу и отошли отогнать непрошеных. Более робкие и прилетевшие последними летают вокруг в ожидании, что первые устанут, иногда им удается урвать кусочек, пока остальные машут крыльями. Чуть в отдалении ожидают две худющие лисы, им достанутся только кости.

Адельмо Фарандола отгоняет всех, крича и кидая камни, залезает на небольшой массив льда, оставшийся от обвала, смотрит на мертвеца, которого исклевали и обглодали птицы. Они своей возней сдвинули труп, и сейчас, когда его конечности раскинуты, кажется, что он хочет убежать или броситься в пропасть.

– Вот и ты, – бормочет Адельмо Фарандола.

Освободив его при помощи лопаты от камней, он взваливает труп на спину, обвязав под мышками веревкой. Вытаскивает из ямы, которая образовалась вокруг него, спускается с завала, таща его за собой, а птицы, осмелев, подлетают все ближе, возмущаются, бьют со всех сторон клювами и крыльями.

Сегодня покойник не кажется ему похожим на лесника. Он не похож ни на кого, вообще на человека не похож. Это бесформенный обломок высокого дерева, одного из тех, искривленных ветром с первых дней жизни, держащихся на каменистых склонах чудом, благодаря корневой системе.

– Эй, друг, куда ты его несешь? – спрашивает пес, его обида уже прошла.

– Отсюда подальше.

– Это я понял. Куда именно?

– Не твое дело.

– К приюту?

– Чушь не мели.

Адельмо Фарандолу не покидает одна навязчивая мысль. Он снова и снова прокручивает ее, чтобы не забыть. Ему кажется, что это хорошая идея, даже единственно возможная. Он дотащит труп до старой марганцевой шахты, засунет его в глубины, так глубоко, как сможет. Там его никто не найдет, и птицы тоже не достанут. Только черви, большие чешуйчатые черви, чьи предки окаменели в этой скале, которые, должно быть, все еще живут в недрах горы, пожрут его плоть и кости, и в один прекрасный день труп просто исчезнет.

– Куда ты прешься? Что ты творишь? – надрываются вороны, упорно не желающие оставить его в покое.

Но Адельмо Фарандола не отвечает. Шаг за шагом взбирается он по крутым склонам к старой шахте, задевая камни, которые летят вниз, и хватаясь, когда становится совсем тяжело, за одиночные корни горных сосен.

Пес, снова добрый товарищ, следует за ним. Он понял, что не время болтать, и молчит. Пользуется возможностью обнюхать все и удовлетворенно чихает.

– Зачем ты это делаешь? Разве ты не хотел об этом рассказать? – все-таки спрашивает пес.

– Нет, наоборот, никому об этом рассказывать не надо, – говорит Адельмо Фарандола, присев на подъеме перед последним труднопроходимым участком.

– Но мы же спускались в деревню специально, чтобы рассказать, на прошлой неделе!

– Правда?

– Ну да! Ты сообщил женщине из магазина.

– Не помню.

– А она тебе велела идти в полицию.

– И я пошел?

– Нет, не пошел.

– Хорошо. А женщина мне поверила?

– Сильно сомневаюсь. Она решила, что ты тронулся.

– Прекрасно. Значит, спрячем его, и все.

Вокруг него собрались самые настойчивые птицы.

– Что этот придурок делает? – спрашивают они пса. – Куда он его тащит?

– Вам-то что, – рявкает пес.

– Эй, придурок! Тебя спрашивают! – суетятся птицы вокруг пса, а тот, чтобы отогнать их, хватает зубами воздух.

– Я знаю не больше вашего, – фыркает он наконец. – От вас подальше и ото всех.

– Что за бред.

– У них это называется «похоронить достойно».

– Ну и он достанется подземным тварям? Расточительство!

– Пусть так. А теперь, сделайте милость, убирайтесь.

– Да пошел ты, прислужник!

Адельмо Фарандола сидит молча. Упорные раздумья, кажется, пробудили в нем воспоминание о том, что это он сам выстрелил и попал между глаз человеку, которого тащит за собой. По мере того как он роется в глубинах памяти, той убогой памяти, которая сохранилась у него и в которой все перепутано, он вытаскивает какие-то обрывки воспоминаний. Ему неизвестно, подлинные ли они или просто ложные отголоски, которые мы создаем сами, если вдруг обнаруживаем, что это уже с нами произошло, и смотрим вокруг в замешательстве, не в состоянии понять, где и когда случилось то, что мы помним, но это неопределенное воспоминание настолько ярко, что захватывает дух. Адельмо Фарандола не знает, отыскал ли он это воспоминание в своем спутанном сознании, сочинил ли его сам, основываясь на многократно прокрученных в последние дни мыслях, спутал ли один из своих снов с реальным происшествием или и сейчас спит – и всё лишь невыносимый утомительный сон, после которого он утро проходит в тоске, хотя сам сон уже позабудет. Но вообще-то, да, где-то там, внутри него, есть это незначительное воспоминание, которое иногда проступает так четко, – он берет дробовик и стреляет. Он тысячу раз так делал, стрелял, вот уж точно. Но хотел ли он попасть именно в этого человека, чьи останки волочит сейчас за собой по камням, или то был чертов несчастный случай, – этого он сказать не может.

– Если есть сомнения, лучше убрать его с дороги, – говорит он псу.

– Как знаешь, – отвечает пес. – Но не лучше бы было похоронить его пониже?

– Не уверен. Я хочу его хорошенько спрятать.

– Понял.

– И я знаю где.

Семнадцать

Все, похоже, встает на свои места, по мере того как Адельмо Фарандола с трудом восстанавливает события у себя в голове. Вот и момент убийства, в горах выше, у обломков, где начинаются отвесные скалы, именно там, куда он забирается иногда добыть мяса. Лесник долго за ним гонялся и застал его стреляющим в горного козла или серну. Вот он, выстрел. Кажется, снова звучит в его ушах. Лесник добрался до него, окликнул его, приказал остановиться, положить ружье – откуда-то в его черепной коробке отдается еще эхом этот крик «Стоять!» – или что-то в этом роде, пронзительное «Стоять!», выкрикнутое с какой-то веселой злостью. Адельмо Фарандола обернулся, но ружье не опустил. Он не любит, когда ему приказывают. И не только не опустил ружье, а сжал его еще крепче, навел с вызовом в сторону этого звонкого крика, чтобы посмотреть, осмелится ли тот повторить свое «Стоять!», почти женское, так звонко оно прозвучало. Что делать, мальчик? Кому стоять, недоумок? Это моя долина, вся моя, отсюда и вон дотуда. Кому стоять? Я у себя дома, в этих скалах все, что движется, принадлежит мне. Вот что он мог ему сказать. Адельмо Фарандола повторяет это громко, но про себя и думает – да, именно так он и мог сказать, вот этими самыми словами. Выстрел, дробь летит. Лесник падает, не понимает, что происходит. Взгляд его умоляет позвать кого-нибудь, не бросать его здесь. А Адельмо Фарандола спешно возвращается в хижину, с колотящимся сердцем, запирается там и успешно забывает обо всем, постепенно, с каждым вздохом, и в конце концов этот день становится для него таким же, как все другие, – долгим, неспешным, обыкновенным. Потом меняются времена года, начинаются снегопады, лавины, которые в декабре сходят то тут, то там, и одна из них приносит с собой труп лесника и высиживает его всю зиму и часть весны в холодном и безмолвном гнезде, а потом тает, и он оказывается там, сплющенный ее тяжестью и выстрелами, выложенный на растерзание воронам.

– Вот так все и было, – говорит он псу.

– Ты это помнишь?

– Нужды нет. Все было так.

– Ты прости, но я-то где был? Меня ты не заметил?

– А ты иногда шлялся где-то по своим делам. Унюхаешь что-то и уходишь за запахом, мне ничего не говоришь. Тебя часами нет. Наверное, это вот тогда и было.

– Я… – начал пес, потом умолк, потому что это же правда, он унюхивает что-то и уходит, когда струящийся запах соблазняет его, и он забывает обо всем, и чувствует себя полным жизненных сил, и становится охотником, властелином чужих жизней.

– Вот так все и было, – повторяет Адельмо Фарандола. – Не вру. Его убил я.

С ожесточенным усердием горца Адельмо Фарандола тащит труп к старой шахте, где скрывался в юности, чтобы не быть расстрелянным людьми в шинелях. Долго ищет на самом каменистом и заваленном камнями участке, куда приводят его смутные воспоминания. Вокруг проходов наросли в немыслимом беспорядке клубы упрямых зарослей, способных выживать на засушливой пустоши, карликовый можжевельник, рододендроны, горные сосны. «А вот это хорошо, – думает Адельмо Фарандола, – эти вечно умирающие заросли скроют проходы в тоннель от самого внимательного глаза».

Он прикидывает размер проходов, отбраковывает самые большие и легкие для проникновения, выбирает один, почти незаметный оттого, что слишком узкий и завален камнями. Старик терпеливо отодвигает камни и сбрасывает их вниз, не думая о том, куда они упадут. Через несколько часов работы внутрь тоннеля можно пробраться метра на три или четыре. Адельмо Фарандола забирается ползком в эту нору, которая почти сразу сужается, и дальше он продвигается на локтях и коленях по черной холодной слякоти.

Пес снаружи не сводит глаз с его ног.

– Ну как там? – спрашивает он. – Есть местечко для важного человека?

Адельмо Фарандола не отвечает, ползет дальше, разгребая землю, сползшую со стен этой узкой кишки. Прокладывает себе путь, продвигается, тяжело дыша.

– Ах, когда он так делает… – бормочет про себя пес снаружи, подняв уши, подняв взгляд ввысь.

Почти через час снова показываются ноги старика, потом зад, словно это ребенок неправильно идет по родовым путям.

– Ну что? – спрашивает пес, когда человек показывается целиком. – Я уже начал беспокоиться.

– Мне надо еще земли выгрести.

– А. И чем?

Адельмо Фарандола снимает куртку, связывает ее рукава, сворачивает ее наподобие мешка.

– Тебе не один день понадобится, – вздыхает пес.

Три дня Адельмо Фарандола влезает и вылезает из туннеля, вынося камни и грязь, которые спускает вниз, в расщелину между скал. Никто не заметит свежую землю: в это время года все оседает и сдвигается. От усталости и разреженного воздуха он дышит тяжело, как умирающий. Пес, смирившись, наблюдает за каждым его действием снаружи, но лежит рядом с трупом и не двигается с места, и желание говорить у него пропало.

Наконец Адельмо Фарандола решает, что расчистил достаточный участок тоннеля. Поднимает труп, тащит его ко входу, втягивает внутрь за лодыжки.

– Ты ведь потом вернешься? – шепчет пес.

Когда кишка становится узкой настолько, что пройти может только одно тело, Адельмо Фарандола пролезает по трупу, оказывается по другую его сторону и начинает проталкивать его за плечи.

– Тише, тише! – возмущается труп.

– Извини, – бормочет Адельмо Фарандола.

Там по-прежнему красиво внутри, как во времена его юности – об этом-то он помнит. Место не слишком гостеприимное, но от него исходит приятное ощущение защищенности. Кроме того, у него есть компания, а если хорошенько руками пошарить, то и еда.

– Побудешь со мной еще немного? – спрашивает труп.

– Ладно.

– Совсем немного.

– Ладно.

Адельмо Фарандола расслабляет мышцы, одну за другой, и погружается в долгий сон.

Пес не успокаивается, он воет у входа в тоннель, отчаянно роет землю, пытается пролезть ползком. Но Адельмо Фарандола изнутри гонит его прочь, угрожает застрелить, проклинает, отвергает его.

– Но это же, дорогой мой, я! – умоляюще скулит пес.

– Убирайся, чего тебе надо? Кто ты вообще такой, кто ты?

– Это я! Все, хватит, не смешно…

– Надо было мне тебя съесть в первый же день.

– Ты же шутишь, да?

– Съесть тебя и обсосать твои кости все по очереди, чертов пес!

Пес умолкает, трясется.

– Пшел, пшел, а то меня найдут!

– Да нет же, я буду послушным, буду сидеть тихонько рядом с тобой… Будем греться друг о друга… О труп не согреешься, а об меня – да!

– Убирайся, или буду стрелять.

– Я тебе нужен, пожалуйста…

Адельмо Фарандола молчит и в наступившей тишине надеется, что он забудет про пса, а пес забудет про него. Тот сворачивается молча и лежит у самого входа, бесконечно грустный, стараясь довольствоваться запахом своего друга, тянущимся из тоннеля, как струйка невидимого дыма, смешанного с резким сладким запахом мертвеца.

– Ты еще там? – рычит через некоторое время Адельмо Фарандола неузнаваемым голосом.

– Нет, – шепчет пес.

«Чертов бродяга, – крутится в голове у Адельмо Фарандолы. Только эти придут – сразу хвостом вилять начнет, как при виде меня в первый раз. Ну, наверное, он так и сделал, увидев меня тогда, потому что я это плохо помню, совсем даже и не помню, но знаю прекрасно его штучки, он у моих ног крутился всегда, сколько помнится. Со всеми так. Виляет хвостом, хотя хвоста у него нет».

Но собаки другими не бывают. Продаются за краюху хлеба. Привяжутся к тебе на всю жизнь. Если их выгоняешь, чтобы они по своим делам шли, сидят там, под дверью, бросаются на нее, потому что ты не с ними, шагу без тебя ступить не могут. Собаки, они такие.

Он сразу хвостом завиляет, стоит этим руку протянуть его погладить. Завалится пузом вверх и будет канючить, чтобы его еще погладили, позорище рода мужского. А если они спросят: «Дружок, а где Адельмо Фарандола?», он сразу скажет: «Там, внутри, дражайшие мои, в тоннеле старой шахты, он туда втиснулся, как свечка от геморроя в зад». – «Да ну? Спасибо огромное, дружок». – «Не за что, друзья мои. Хотите, я с вами пойду? Кстати, а что на ужин?»

Так он и поступит, сукин сын. Никогда не любил собак. Именно так и поступит.

– Так, – вздыхает мертвец рядом с ним.

– Что так?

– Скверно будет, если нас найдут.

– Верно.

– И я не про себя. Я уже… Я о тебе в первую очередь беспокоюсь.

Адельмо Фарандола слушает и молчит. Там, в холодной и влажной темноте тоннеля, его новый приятель по пряткам хрустит и шипит.

– Извини, – говорит он.

– Да пожалуйста, – отвечает Адельмо Фарандола. И размышляет меж тем, что делать с псом.

– Они еще не пришли, – продолжает мертвец. – У тебя еще есть время.

Пес снаружи снова принялся выть и нетерпеливо лаять. Больше он не говорит, ведет себя как обычный пес, чтобы разжалобить своего старого приятеля.

– Достал, – вздыхает мертвец.