Текст книги "Снег, собака, нога"

Автор книги: Клаудио Морандини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Четыре

Адельмо Фарандола знает, что за ним уже давненько наблюдает лесник. Он заметил человека в форме, держащего в руках бинокль. У Адельмо Фарандолы тоже есть старый бинокль, и однажды он взял его и стал смотреть на того, кто смотрит на него. А, вот и он, лесник, ружье за спиной. Один, стоит, не двигается, бинокль направлен на хижину. Начал бродить вокруг пастбища в конце лета, задолго до того, как снег нападал, но и после первых снегопадов добирался до самого хребта по нижнему краю впадины и там останавливался и озирался.

Но Адельмо Фарандола уверен, что замечал его пристальный взгляд и раньше, в разгар лета, у приюта, укрытого обломками скал, выше в гору. Не обязательно даже это видеть, теперь он знает, что лесник за ним следит. Поднимается к началу последнего прохода, ведущего к приюту, и таращится. Таращится и ждет, чтобы другой приблизился.

Адельмо Фарандола мог бы закидать его камнями. Мог бы устроить оползень, и того погребло бы под массивами льда. Это не так и сложно; тут, наверху, все оползает, достаточно неловко поставить ногу – и покатишься в долину, и полгоры за тобой. Но сделать это он не решается, потому что тот в форме, и за причинение ему вреда можно поплатиться.

Лесник иногда как будто смелеет, приближается, даже не скрываясь. Словно случайно идет мимо приюта или хижины и глядит по сторонам, будто чем-то посторонним занят – животных разглядывает, взбирающихся по скалам, летающих ястребов, колонии сурков, живущих выше. Но Адельмо Фарандола знает, что краем глаза лесник зыркает в его сторону.

Человеку, разговаривающему вслух в одиночестве, нечего скрывать. Его гора. Его впадина. И вся долина тоже его. Он тут что хочет, то и делает. И звери его, и скалы, и трава, и вода, и лед. А если он пару раз и подстрелил серну себе на ужин, так отчитываться об этом не обязан. Его серны. Шкура, мясо, кости, рога – его. Он вместе с братом, когда-то давно, купил все это и землю, на которой оно есть, на деньги от продажи другой долины, той, что покрасивее, где огромное городское агентство недвижимости понатыкало разных учреждений и гостиниц. Ему дела нет до той, другой долины, откуда сейчас поднимаются в небо лучи света и доносится хаос голосов, музыка, гул моторов и дым и откуда сбежали и звери, и горцы. Он хозяин тут, в этой долине, которая никому не нужна, ибо дурна и камениста, и никуда из нее не пройти, здесь кругом обрывы, зимой сходят лавины, а весной и осенью хлещут потоки воды. Ему не нужно иного, он не мечтает об ином. А ты – сдохни, лесник чертов.

– Здравствуйте! – кричит лесник однажды утром.

Адельмо Фарандола вздрагивает, но делает вид, что не слышал, и не отвечает. Пес лает, застигнутый врасплох, но потом рычит и жмется к ногам старика.

– Здравствуйте, – повторяет лесник, подойдя ближе. – А денек-то отличный!

Невнятное бормотание, и все.

– А я рад вас снова видеть.

Бормотание, пожимание плечами. «Почему он говорит, что рад меня снова видеть, – думает Адельмо Фарандола, – если мы с ним первый раз разговариваем?»

– А я вас, знаете, понимаю, – говорит лесник и протягивает руку, чтобы погладить пса. – Хороший пес, хороший. Почему вы тут, в горах, живете, понимаю. Мне тоже дикие места нравятся, как эти; их никто не любит, и на картах не найти, и туристов нет. Вот эта впадина. Да она чудесная! Тут же всюду жизнь. Поглядите только!

Лесник размахивает руками, показывая то, что Адельмо Фарандола прекрасно знает, среди чего живет: тварей, кишащих меж камней, жертв и хищников, птиц, пугающихся всего, зверьков грязных и исхудалых.

– Вид-то какой! – зудит лесник. – Жизнь, она ж все время возрождается. Чудо жизни, так ведь говорят. Я вас понимаю и даже завидую, вот. Но мы ж об этом сколько раз уже говорили?

Адельмо Фарандола ничего не отвечает, он не помнит, чтобы когда-нибудь об этом говорил, но не уходит, потому что не хочет, чтобы лесник увязался за ним. А пуще всего не хочет, чтобы тот пошел за ним в хижину и совал свой нос в хлев, где он повесил сушиться мясо серн, а на цепи подвесил их шкуры – на что-нибудь да сгодятся.

– Жизнь, жизнь! Я свою работу люблю, мне приятно себя ощущать среди божьих тварей. Как еще объяснить? Мне приятно приносить пользу. Понимаете? Хоть какую-нибудь, не просто так быть. Я работаю, чтобы эти существа жили. Чтобы никто их на мушку не взял. В прямом смысле слова. Понимаете, да? Мне на работе говорят, да что ты туда лезешь наверх, кого ты там ищешь? Там только тот старый отшельник, а больше никого, разве землеройки, и тех нет. Но я знаю, что тут все не так. Луга травянистые все обитаемые. Эти вот долины, вроде непривлекательные, полны сокровищ, и сокровища тут несметные. Как еще объяснить?

Адельмо Фарандола, только чтобы показать, что он слышит, устало вздыхает.

– О, я вижу, вы со мной согласны, приятель.

Вечером Адельмо Фарандола уже смутно помнит эту встречу. Но, войдя в хлев, он уверен, что должен спрятать туши, которые повесил сушиться, шкуры, очищенные черепа, которые, возможно, продаст или отдаст на продажу будущим летом. Он укрывает шкуры соломой, закапывает туши, обернув их в страницы старых журналов, которые обычно нужны ему для растопки печи или, совсем редко, для подтирки зада, черепа закапывает тоже. Лучше перестраховаться, говорит ему внутренний голос. Лучше дождаться хороших времен.

Пес ходит за ним, не подавая голоса. И похоже, он тоже думает о леснике; возможно, переживает какую-то собственную вину.

А на следующий день молодой лесник является снова.

– Здравствуйте! – кричит он издалека.

– Здравствуйте! – повторяет, подходя ближе.

– Здравствуйте всем, – говорит, подойдя на расстояние шага к Адельмо Фарандоле и протянув ему руку, на которую тот долго смотрит, но так и не пожимает. Пес вновь прижимается к ногам хозяина и ждет, пока чужак уйдет.

– Как дела нынче?

Бормотание.

– А денек-то отличный?!

Парень придуривается. У него плохо получается. Он здесь за чем-то другим, а зачем – не говорит.

– Чего вам надо? – спрашивает Адельмо Фарандола после долгой паузы, такой долгой, что она кажется невыносимой. «Занятно, – думает старик, – я считал, что привык к молчанию. Считал, что выносил его месяцами и смогу выносить годами. А теперь молчание этого парня мне непереносимо».

– О, я тут проходил, – говорит лесник. – Места красивые, я вам вчера уже говорил.

– Вчера?

– Вчера, да. Красивые места, полные зверей.

– Вредные твари, – произносит Адельмо Фарандола. Потом обращается к псу, смущенно на него глядящему: – Мы не про тебя.

– Почему вредные?

Адельмо Фарандола умолкает, он боится выдать себя. Боится сболтнуть, что у него в хлеву пара таких вредных и недоверчивых тварей лежат, укрытые землей и соломой.

– А у вас, часом, ружья нет? – спрашивает лесник.

«Ружье, – думает Адельмо Фарандола. – Что ему сказать?»

– Нет.

– Правда?

– Нет.

– Я думал – есть.

– Нет.

Адельмо Фарандола отходит на шаг.

– Погодите, погодите! – лесник смеется. – Это ж не допрос. Я просто поинтересовался.

Лесник в один прыжок приближается снова.

– Слушайте, я считаю, что у всех должно быть ружье, особенно у тех, кто тут живет. Мало ли что. Опасно может быть. Когда живешь один, как вы, надо бы обзавестись ружьем, если его еще нет. Не правда ли?

– Ну, – Адельмо Фарандола глядит себе под ноги.

– А представьте, если волки придут. Есть тут волки? Или вдруг кабан нападет?

– Не забираются сюда кабаны. Слишком тут высоко.

– Это правда. А волки?

– Никогда волков не видел.

– Да я тоже. Просто подумал. Но представим, что кто-то другой опасный появится. Что делать будете? Камнями закидаете?

Адельмо Фарандола молчит. Камни против чужаков он применяет очень часто. Иногда швыряется вслепую, чтобы напугать. А иногда долго целится, чтобы попасть и повредить.

– Никогда камней не кидал.

– Ну, в меня-то пару раз кидали, – смеется лесник, – но думаю, вы не знали, что это я, то есть что я на службе.

– Простите, – вынужден сказать Адельмо Фарандола.

– Да ладно. Дело понятное. Я ведь тогда еще не представился. Да и как смог бы, если вы меня камнями отгоняли? Ну так что, есть у вас ружье?

Адельмо Фарандола не сразу решается.

– Ну, да, – произносит он наконец. – Как у всех.

– Как у всех, конечно. И… и разрешение есть? Все документы в порядке, да?

– Конечно.

– Отлично, молодец. Это важно, чтобы все было в порядке.

– Конечно.

Лесник делает глубокий вдох, прикрывает глаза, улыбается псу.

– А могу я взглянуть на ваше разрешение? – спрашивает он.

– Конечно, – отвечает Адельмо Фарандола и не двигается с места.

– Ладно, в другой раз, наверное, – говорит лесник, видя, что ничего не происходит. И удаляется, насвистывая.

Пять

Пес порой застывает, насторожив уши, и смотрит куда-то перед собой.

– Чего увидел? – спрашивает Адельмо Фарандола, иногда скептически, иногда недоверчиво.

Пес не отвечает: боится, что предмет его внимания – какая-нибудь птица или сурок – заметит их и кинется наутек.

– Ну так что там? – настаивает старик, повышая голос.

– Ничего, там ничего, – вынужден ответить пес. – Ты его спугнул!

– Да кого? – смеется Адельмо Фарандола. – Никого не вижу!

– Ты не видишь, потому что… Но там был этот, вроде того самого… как вы его называете…

– Не было там ничего! – говорит Адельмо Фарандола. – Это тебе мерещится всякое, чего нет.

«Кто бы говорил», – думает пес, который не раз наблюдал, как старик ведет беседы со стеной или утварью.

– Позволь сказать, что ты, человек, совершенно не замечаешь, сколько жизни вокруг тебя, – произносит он вместо этого.

– Брешешь!

– Да. Оно живет и тебя за дурака держит, тем более что ты…

Адельмо Фарандола изображает пинок в сторону пса, но не собирается бить его по-настоящему, хочет просто позлить.

А когда в свою очередь что-то вдали высматривает человек, он перестает дышать, полагая, будто стоит неподвижно, и не замечает, что постоянно трясется.

– Ну, ну, ну же, что ты там интересного видишь? – задорно лает пес, чтобы вернуть расположение к себе.

«Молчи, – думает Адельмо Фарандола. – Молчи, а то спугнешь его».

Если б у него было при себе ружье, он бы точно пристрелил обоих, сначала того, кто подальше, а потом пса, который рядом. Но ружье уже несколько дней как пропало. «Ушло, – как говорит пес с насмешливой гримасой всякий раз, когда не удается что-то найти, – и кто знает, когда вернется».

– Что, что, что же там? – лает между тем пес, крутясь на месте.

– Человек был, я думаю. Теперь он исчез, из-за тебя.

– В общем, ничего съедобного.

– Ну.

– Что «ну»? А что наш дружок делал?

– Не знаю, мешал.

– А если бы ты его убил?

– О нем бы позаботились вороны.

Конечно, кто ж, как не вороны. Адельмо Фарандола сказал так потому, что не помнит о кладбище за его хижиной, незаметном теперь под слоем земли и травы. Оно было маленьким, крохотным; когда в долине летом жили люди, больше ста лет назад, здесь хоронили пастухов – в деревне еще рассказывают об этом по вечерам, когда темы для бесед исчерпываются и сгущается тоска. В свое время нельзя было просто спуститься в низину и притащить на себе усопшего на главное кладбище. Дорога была трудной, а здесь, наверху, время терять нельзя. Вот тогда, чтобы хоронить умерших в горах, и появилось это кладбище, возникшее стихийно, как кусты чертополоха, даже незаконное, без надгробных камней, с крестами из деревяшек, которые держались на честном слове. Не то что бы на пастбищах часто умирали, но такое случалось, и умирали не от старости (пастухов отправляли в горы молодыми, совсем юными, еще детьми), бывали несчастные случаи, а иногда, хотя об этом и не принято говорить, ссоры с драками после чрезмерной выпивки. И тогда – пара «Отче наш», пара «Аве, Мария», три «Покоя вечных», немного землицы, и налегке снова работать. Эти несчастные пастухи знали, что могут загнуться в любой момент под тяжестью своего труда, и самые смышленые не хотели, чтобы смерть застигла врасплох: когда наступало их время, они приходили сюда, на край уже вырытой ямы, и падали вниз, раз – и все. Ну, по крайней мере, так рассказывали. Священник? Нет, никогда священник сюда не поднимался, ему даже не говорили. Исповедовались потом, по завершении сезона на пастбище, когда возвращался скот, исповедовались, краснея и не глядя на носки своих ботинок. А он злился, и чертыхался даже, и угрожал отлучением от церкви, а потом успокаивался на том, что записывал умершего в приходскую книгу; вот и готово, следующий! В свое время, лет сто назад, поступали именно так. Пастухи все были в некотором роде священниками, знали нужные молитвы на каждый случай, умели и руки сложить как требуется – тем или иным образом. Да, времена были другие – соглашаются все, когда кто-то рассказывает об этом, и пытаются поскорее придумать какую-нибудь другую тему, повеселее, но не могут. В общем, так и возникло это маленькое кладбище, задолго до того, как Адельмино пришел в мир с громким криком.

У пса, который не утратил чувствительности, естественно, не раз закрадывались подозрения, что за хижиной что-то зарыто. Но если Адельмо Фарандола заставал его копающим, он пулял в него камнями и угрожал, что больше не впустит в дом.

– Но там под землей…

– Забудь!

– Я чувствую, что…

– Ни черта ты не чувствуешь! Прекрати, весь луг испортишь. А скотина что потом есть будет?

– Какая скотина? – пес оглядывается.

Там, под землей, на глубине сантиметров тридцати, не больше, его ожидают кости, большие, маленькие, крохотные. Да, это человечьи останки, согласен, но на вкус это же кости, и нечего тут раздумывать. Пес словно видит их сквозь землю – хорошо сохранившиеся, целые; чует их носом, и для него этот дар небес – не скорбный реликварий, а роскошная витрина мясной лавки. Такое расточительство заставляет его скулить жалобно и возмущенно. Но Адельмо Фарандола за ним приглядывает и всякий раз, выпуская его по своим делам и носом поводить, следует неотступно за ним, потому что не нужно псу копаться в траве, а то попортит еду для скота.

Иногда, впрочем, Адельмо Фарандола тоже идет на кладбище и, оказавшись над могилами, замедляет шаг, останавливается. Глядит под ноги – нет, смотрит на то, что лежит глубже под ногами. Там, под землей, думает он, там, под землей… Он топает, чтобы привлечь внимание: нет ответа. Топает снова, сильнее, дольше. Ему кажется, что он ощущает какое-то шевеление, шорох, похрустывание. И он топает, топает снова. Потом начинает опасаться, что напугал их своим шумом, хотя и не знает толком кого.

– А я что говорил! – изрекает пес, подошедший к нему.

– А?

И Адельмо Фарандола топает опять, одной ногой, потом другой, пауза; потом вновь одной, другой, пауза.

– Хочешь, я могу помочь, – предлагает пес.

Удар, удар, пауза, удар, удар, пауза, и опять, и опять.

– Ничего не чувствуешь? – спрашивает человек.

– Устал слегка, – отвечает пес. – Но ты явно что-то другое имел в виду.

Адельмо Фарандола указывает на землю, на траву, которая, к некоторому его огорчению, оказывается вся примята и вытоптана.

– Ничего не чувствуешь? – спрашивает он снова.

Пес не дышит, втягивает язык, поднимает уши. Он чувствует, да. Он тоже чувствует ответные удары, ритмичные, тяжелые. Это стучит его далекий ужин, его витрина, полная деликатесов, зовет его, требует только его. Они стучат снова, из глубин земли, сильнее и сильнее.

– Ну что?

– Нет, друг мой, ничего не чувствую, – пес решает соврать и дождаться подходящего момента.

От ударов по земле Адельмо Фарандола словно одурел. «Что я делаю? – спрашивает он себя. – Почему топчу траву? Это ты мне велел?»

– Я?

Они возвращаются в хижину в вечернем сумраке, наступающем осенью стремительно и мрачно, как ураган. В ушах у обоих все еще отдаются эти ритмичные удары – один, другой, пауза, один, другой, пауза. Эхо ли это топота человека, отдающееся от его барабанных перепонок и звенящее в ушах, или кто-то и вправду отвечает им оттуда, из-под земли, стучит, чтобы поддержать связь?

– Войдите! – кричит Адельмо Фарандола, потому что в этот момент ему кажется, что удары раздаются совсем рядом и похожи на стук в дверь. Он с удовольствием бы не открывал и готов выгнать чужака, обругав его; он только что устроился за столом, устал, растерян, у него все болит. – Войдите!

Никто не входит.

Пес, при мысли обо всех этих костях там, снаружи, о целых скелетах, не знает, истекать ли ему слюной от голода или дрожать от волнения.

Шесть

Пес кажется порой придатком человека. Он держится совсем рядом, отирается у ног, внимательно следит за каждым движением, Адельмо Фарандола даже пинком не может его отогнать, потому что тот, поскуливая, быстро вертится пару раз, преодолевая боль, а потом снова жмется к своему другу.

А иногда, наоборот, непредвиденная надобность влечет его удалиться, опустив морду, легко шагая по следу, который известен только ему одному. И тогда даже громкие крики старика, внезапно оставшегося в одиночестве, не могут призвать его назад. Пес уходит, уже ушел, с поразительной уверенностью он следует какой-то тайной тропой, то прямо, то петляя. Огибает камни, прокладывает путь, преодолевает кусты и обломки деревьев, даже не глядя, полагаясь только на нюх. Вот и ушел, скрылся, удалился. И там он проведет несколько часов и вернется вечером, почти ночью. Адельмо Фарандола услышит, как он скребется в дверь и хнычет, но не откроет – ну, не сразу, чтобы наказать за то, что оставил его одного, предпочел ему какую-то вонь.

«Занятно», – думает человек, обнаружив себя покинутым. Ему одиночество нравится – оно ему даже жизненно необходимо, тут и говорить нечего, но к этому сукину сыну он привязался, и когда тот уходит, человек чувствует, словно что-то умирает у него внутри, время замедляется, а потом и вовсе останавливается, пространство тесной впадины расширяется, становясь бескрайней пустыней, а он сам оказывается среди этой пустыни крохотным, как муравей, как червяк. И все из-за какого-то пса. А представим на минуточку, если бы с ним была душа человечья?! Или, допустим, женщина?!

– Вы сегодня в полном одиночестве? – окликает его лесник сзади как раз в такой день.

От неожиданных слов человек вздрагивает.

– Я про пса. Того, который с вами всегда. Где он?

– Не знаю, – отвечает Адельмо Фарандола. – Шляется. – И, помолчав, прибавляет: – А что, нельзя?

– Да господи помилуй! – смеется лесник. – Это же животные, им нужно бегать. Хотя… – Долгое молчание, необъяснимая улыбочка. – …Хотя по закону собак надо держать на привязи и в наморднике.

– Но это не мой пес, – возражает Адельмо Фарандола, – я его не знаю! Он сам ко мне прицепился, мне даже неизвестно, как его зовут.

– Ясно, ясно.

– Я собак терпеть не могу!

– Да ладно, могу себе представить. И потом, это собаки, так уж они устроены. Знаете, а у меня тоже были собаки.

Молчание. Видимо, лесник ждет, что у него спросят про собак. Но Адельмо Фарандола упорно молчит.

– В общем, в следующий раз надевайте на него намордник, когда выпускаете его гулять. Так мне не придется в него стрелять.

– Хорошо, – говорит Адельмо Фарандола. «Стрелять в него, – думает он. – Стрелять в него».

– Таковы правила, ничего не поделаешь. Если б я им точно следовал, этот пес был бы уже мертв.

– Ясно.

– Вы про это не забудете?

– Про что?

– Про намордник. У вас же он есть?

– Конечно, – отвечает Адельмо Фарандола.

Но это неправда, у него в хижине нет намордников, у него никогда не было собачьих намордников. Это немыслимо, чтобы на пастушьего пса надевали намордник, как он будет справляться со своей работой с завязанной мордой?

– Ну и славно. А сейчас, если не сильно помешаю, я бы с удовольствием воды выпил.

– Воды?

– Да, пожалуйста. Страшно пить хочется. Мы можем войти?

– Сволочь любопытная, – говорит Адельмо Фарандола, когда лесник наконец уходит.

Он знает, зачем тот приходил. Парень его браконьером считает. Забирается досюда якобы браконьеров ловить, но на самом деле в него метит, в Фарандолу Адельмо. В него, а он и стрелял-то всего пару раз – в животных больных или отбившихся от стада. Или в тех, которые приходили последнюю траву у хижины общипать. Или в тех, которые спускались с отвесных скал, привлеченные запахом сена, которое он раскладывал в сарае, и готовился стрелять в них, как только они спокойно наклонялись к еде.

– И что такого, – обращается он к явившемуся псу, – они все равно бы умерли. Ты же видишь, они слабые, хромают, плачут. Я им милость сделал.

– Если так посмотреть, – прибавляет пес, – все умрут рано или поздно, верно ведь? Ты это как-то уже сказал. Но, может, мы о другом побеседуем?

Псу эта тема не нравится. В последний раз, когда они о таком говорили, Адельмо Фарандола намекнул, что если никто ему на мушку не попадет, то он, недолго думая, убьет пса и съест.

– Но, если б не было этих тварей, что б я делал? Пришлось бы тебя съесть, – и в самом деле говорит человек с легкой ухмылкой.

– Знаешь, а мне вот совсем не смешно, – отвечает пес. – И раньше смешно не было.

– Да, правда, тут ничего смешного.

– Совершенно.

У Адельмо Фарандолы никакого разрешения на оружие нет, он не следует правилам. Это его долина. Его животные. Воздух его. Ну ладно, его и его брата, но брат живет далеко, он такой весь из себя важный, что в эту впадину, полную камней, ногой не ступит, они ее за бесценок взяли, но брат всегда считал, что это неудачная сделка, выброшенные деньги. «Здесь кругом всё мое, – думает Адельмо Фарандола, разводя огонь. – Всё. Всё».

Лесник следит за ним издали в подзорную трубу, словно он дикий зверь. Ну так Адельмо Фарандола начинает прятаться, передвигаться на четвереньках, ползать вокруг камней, в зарослях. И оттуда, незамеченный, в свою очередь выслеживать лесника.

Пес осторожно следует за ним.

– Забавно, – говорит он.

– Тихо, молчок!

– Лаять нельзя?

– Нет.

– Ну хоть разочек гавкнуть, смеха ради?

– Нет.

Лесник подходит, отходит, оглядывается. Кажется, он встревожен.

– Вот ведь гад любопытный, – рычит Адельмо Фарандола.

– Гад любопытный, точно, – рычит и пес. – Что делать будем, подкрадемся сзади и нападем?

– Нет.

– А мы бы его врасплох застали. Вот это было б забавно! Ух, как мне такого хочется!

Адельмо Фарандола молчит, и вид у него свирепый.