Текст книги "Снег, собака, нога"

Автор книги: Клаудио Морандини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Двенадцать

«А, черепушки», – вздыхает старик вечером, отправляясь на поиск немногих разрозненных воспоминаний, прежде всего памяти жестов, автоматических движений, которым не нужно сознания, достаточно делать их, и они приходят одно за другим, сами по себе. Черепушки…

Каждое лето Адельмо Фарандола отправлялся в деревню с рюкзаком за плечами. Потом, случалось, на полпути задавался вопросом, зачем он идет и куда, и тогда смотрел вниз – он идет вон в том направлении, значит, направляется в долину. А внизу – деревня, дома, люди, хотя он точно идет не затем, чтобы с ними встретиться. Но чтобы вспомнить конкретную причину своего путешествия, он вынужден был останавливаться, ставить рюкзак на ствол поваленной сосны и развязывать его. Внутри он обнаруживал черепа животных – серн. Он считал и пересчитывал их: с десяток черепушек – отполированных, красивых, подходящих для украшения богатого дома. Восхищенный, он разглядывал их, через некоторое время поглаживал один-другой, ощущая гладкую кость, рога, отделанные, как у статуэток. И это все без выварки, без спирта, без отбеливания: только ножи и, по необходимости, зубы. Это были свежие черепушки, ему казалось, что они ему улыбаются, хотят поговорить, поблагодарить его, но не решаются, потому что робкие.

«А куда я их несу? – спрашивал он себя. – Лучше бы их себе оставить». Потом восстанавливал в памяти: когда-то он отдал черепушки женщине в магазине, так он ее называл, а она их оценила, заплатила за них бутылками вина и продуктами и продала их все туристам – даже очередь снаружи стояла, влет уходили. Ему казалось, что все было именно так. Вот зачем он спускался, вот почему он тут, с рюкзаком, на тропе, ведущей в долину. Он занимался этим много лет – находил в снежных завалах мертвых серн, откапывал их, отделял мясо от костей и сушил, ну, по крайней мере, пытался, а черепушки с рогами хорошенько начищал и отдавал на продажу. За этим он и спускался. Эти придурки городские по ним с ума сходят, летом по три часа едут на машине к ним, стоят в очереди на улице перед магазином и потом еще три часа тащатся назад по шоссе – хотят их расставить красиво на серванте в своих богатых домах, черепушки эти, или на стенку повесить, как портреты родственников.

Приободрившись, Адельмо Фарандола возобновлял путь по крутой тропке, спотыкаясь там же, где спотыкался уже бог знает сколько раз, сворачивая там, где решал уже не сворачивать больше, скользя по слою хвои, опавшей осенью и оставшейся гнить, распухшей и поджидающей путника, как зверь в засаде. Временами во влажном лесу его отвлекал, замедлял путь запах плесени: некоторые темные пятна, похожие на коровьи лепешки, оказывались скоплениями грибов. «Может, они съедобные», – думал Адельмо Фарандола, больше из-за запаха, чем из-за вида этих серых, кривых, влажных грибочков. Он наклонялся, срывал шляпку с частью полусгнившей уже ножки, пробовал, ждал реакции: желудок сразу одобрял, бурча. «Этот хороший, – признавал тогда старик. – От него я не помру. Может, на обратном пути соберу парочку, будет вечером полента с грибами, их даже готовить не надо, они и так вполне готовы».

Адельмо Фарандола закрывает глаза, не позволяя себе отвлекаться на что-нибудь еще. Он один, как в старые добрые времена, – пса нет, больше нет, да никогда и не было. «Итак, на чем мы остановились», – задумывается он.

Так или иначе, он добирался до деревни, проходил мимо первых домов, огородов, в которых, кроме торчащих кочанов, все завалено было мусором, объедками и отходами. Заглядывал еще раз в рюкзак (о, рогатые черепушки). И тогда направлялся к магазину, вот уже много лет бывшему единственным местом в деревне, в которое он заходил.

Настало время женщины. Женщины из магазина. Он не помнит ее лица, но помнит, как она реагировала. Особенно в последний раз – ему все его предыдущие визиты кажутся последним.

– Дверь не закрывайте, Адельмо, – произнесла со вздохом госпожа из магазина, увидев, что он вошел. Она была одна, за прилавком, читала журнал. Внутри магазина вкусно пахло сластями и вином.

– Тут хорошо пахнет, – сказал Адельмо.

– Пахло, хотите сказать. Чего хотите?

Женщина была прямо перед ним, и он не мог долго смотреть ей в глаза. Если бы они поспорили, кто дольше, не отрываясь, сможет смотреть на другого, он сдался бы сразу, потому что она даже не моргала, у нее был острый взгляд хищной птицы.

– Я их принес, – пробормотал Адельмо Фарандола, глядя куда-то в сторону, на какие-то пожелтевшие бумаги.

– Деньги? Молодец, наконец-то вы о них вспомнили.

– Нет, не деньги, – смутился он. Какие деньги, соображал он меж тем. Он должен денег? А за что? И сколько?

Она молчала, ждала, скрестив руки. А поскольку старик не реагировал, смягчилась – ободрительно улыбнулась и моргнула разок, один-единственный.

– Не деньги, – повторил он.

– Я поняла, Адельмо. А что же?

– Эти. Черепа! – произнес он, радостный, поскольку вспомнил без особых усилий. – Черепа!

Он взял рюкзак, поставил его на прилавок, засунул в него руки, достал два рогатых черепа, по одному в каждой, лаская их взглядом.

– Черепа, – внятно проговорил он.

– Но я ж вас просила больше не…

– Они красивые, потрогайте.

Но женщина по-прежнему стояла не шелохнувшись и только сильнее ожесточилась.

Как она тогда сказала? «Быть или не быть», – прошептал он с непонятным сарказмом.

– Послушайте, мне их больше не надо. И я вам это уже говорила.

Адельмо Фарандола замер с вытянутыми руками, на каждой ладони по черепу серны, и выражение у них стало растерянное и обеспокоенное.

И теперь, во тьме хижины, он протягивает руки, и ему кажется, что он даже ощущает вес этих вычищенных черепов.

– Они красивые, – упрямо, но неуверенно повторяет он ей.

«Они красивые», – вторит он сейчас, не открывая глаз. Пес, лежащий поодаль, кивает без восторга.

– Адельмо, я к вам очень хорошо отношусь, но вы знаете, что они не очень красивые? Они мерзкие. Они никому не нужны. Никто их не купит.

– Туристы, – подсказывает он.

– Туристы от них плюются. Говорят – дети пугаются. Мне их неловко даже из-под полы показывать, я не хочу этого делать. Только тому типу однажды приспичило купить один. Но это был очень странный тип, знаете ли. Нормальные люди, – на слове нормальные женщина повысила голос, как учительница перед засыпающим учеником, – их не оценят. А если ко мне проверка придет? Если найдут их у меня под прилавком или там, в подсобке? У меня ж нет на такое разрешения. Вы знаете, что мой магазин закроют? И потом…

И потом? Женщина подошла поближе, прищурилась, задержала дыхание, чуть ли не носом уткнулась в прекрасные его черепушки, чтобы изучить их поближе и отыскать на них изъяны. Адельмо от испуга пробрала дрожь.

– И потом, у этого рога нет, не видите, что ли? А второй проломлен. И они даже нормально не почищены. Они правда мерзкие, понимаете, Адельмо?

Адельмо Фарандола отдернул руки, обиженный, неуверенный. Поднес черепа поближе, чтобы тоже их разглядеть, долго обнюхивал. Так и есть, женщина права, первый с трещиной, у второго только один рог, и остались на костях кое-где сухожилия, пара кусочков почерневших мышц, комочки шерсти. Но их же почти не видно.

– Это, по-вашему, не видно, – женщина читала его мысли. – А вам все равно, что на бедных зверушек охотиться незаконно? Сколько раз повторять: нельзя это, вас оштрафуют, а то, чего похуже, судить будут. Ваш приятель лесник вам это постоянно твердит. Вы понимаете, что парень рискует, покрывая вас?

О чем она сейчас говорит? Эта долина его, собственность Фарандолы Адельмо, он ее купил; там, наверху, все его, от зверей до камней. Если он хочет охотиться на серн, то может это делать; вот придет на пастбище, возьмет ружье, просто чтобы показать, что к чему, и примется бить зверье, никого в живых не оставит, ни мыши, ни кузнечика! «Я буду бегать по долине от края до края с ружьем, – думал Адельмо Фарандола, – а когда патроны кончатся, возьму вилы, а когда вилы сломаются, буду ногтями, зубами, теми, что остались. А после зверья примусь за растения, все до последней жалкой травинки сорву и выдеру с корнем, и никого не останется, ни червя в дерьме, ни мха».

– Адельмо? Вы меня хоть слышите? – Хозяйка обращалась к нему. – Не отвлекайтесь, а то мне заново повторять.

Адельмо Фарандола вышел из магазина совсем растерянным (сейчас, во тьме, с закрытыми глазами, он делает вид, что идет, хотя на самом деле сидит). Рюкзак снова за спиной, и он трясется и шевелится по пути назад.

«А я из них тогда бульон сварю», – подумал старик.

Однако затем, отойдя от деревни, он положил одну черепушку на наружный подоконник часовенки со статуей какого-то бородатого мужика с палкой, несущего на плечах пацаненка с лицом всезнайки. Довольный своим поступком, показавшимся ему красивым (надо же позволять себе время от времени поступать красиво), пройдя еще немного наверх, он надел вторую черепушку на палку, торчащую в огороде, пусть охраняет кочаны и отпугивает ворон. Еще одну он бросил какой-то собаке, та ответила ему благодарным лаем, яростно бросилась грызть костлявую подачку, а потом недолго следовала за ним вяло в надежде на еще одну.

– Это был ты? – спрашивает он теперь у пса.

– Пардон?

Еще одна черепушка выброшена на лугу. Еще парочка – вот это правильно! – на кладбище. Оттуда, из-за стены, долетело ругательство, отчего Адельмо засмеялся, и оставшиеся в рюкзаке черепушки засмеялись тоже, чуть тише.

Тринадцать

Человеческая нога, не копыто, торчит перед ними из завала. Высовывается, как побег, упорно, с трудом пробившийся сквозь слой земли и теперь готовый раскрыться на свету и расти быстрее. Посеревшая от земли, почерневшая.

– Это нога, – изрекает Адельмо Фарандола.

– Это твой сородич, – молвит пес.

– Подумать только. Кто ж знает, сколько он там лежит.

– Лавина беспощадна, – произносит пес многозначительно.

– Тебе-то откуда знать?

– Я слышал. И что мне делать? Откапывать?

Пес готов приняться за дело, врыться лапами в снег и копать, пока они не закровоточат.

– Да это тебе не по зубам, глупый, – говорит старик. – Только повредишь себе что-нибудь.

– Мне все равно, я охотно это сделаю.

– Ты не сенбернар.

– Слава богу, нет. Ты видел, какие они слюнявые?

Они стоят и смотрят на эту почерневшую ногу, пока обоим не начинает мерещиться, что она дернулась.

– Она двигается!

– Нет, тебе показалось.

– Может, он там живой еще?

– Забудь.

– Думаешь, нет?

– Это покойник. Лавина беспощадна.

– А я что говорил!

– Сколько я в этом понимаю, если тут одна нога, то другая где-то метров на десять глубже, а руки и вовсе…

– Понял, понял.

– Лучше подождем.

– Чего подождем? – спрашивает пес.

– Пока снег сойдет. Пока эта нога выступит. Через месяц узнаем больше.

– И соберем его по кускам. А сейчас что делать? Пару слов скажешь?

– Ты о чем?

– Молитву какую-нибудь. Люди ведь так делают?

– Я не знаю молитв.

– Да ну?

– Ни одной.

– А дома у тебя нет ничего такого, вроде молитвенника?

– Отродясь не бывало.

Пес нерешительно вертится. Потом, чтобы взбодриться, идет помочиться на торчащий наполовину из снега ствол дерева.

Запах земли и грязи, сопровождающий таяние снегов, становится таким сильным, что поддерживает бодрость в обоих, псе и человеке. Снег отступает, открывая трупы животных, принесенных лавиной или застигнутых холодной или голодной смертью. Они оттаивают на мягком весеннем солнце, и от них поднимаются волны испарений, пробуждающие первые тучи насекомых. Они, эти насекомые, прилетают, жужжа, и усаживаются выпить соки из этих зловонных трупных частей. За насекомыми следуют птицы, готовые клевать что угодно, чтобы спастись от голода, и первые хищники, которых запах вызывает из нор, – лисицы, ласки. Они подбегают к останкам, долго их обнюхивают, в восторге, а потом предаются еде. Новорожденных детенышей знакомят со вкусом пищи. Подросткам, пережившим зиму, позволяют выбрать, что есть.

Случается, что животное обнаруживает вдруг, в процессе поиска еды во льду, труп своего сородича. И его он обнюхивает иначе, словно узнавая друга или родственника, и тыкает его мордочкой, словно пытаясь пробудить от затянувшегося, слишком глубокого сна. Он не ест его, по крайней мере если не доведен голодом до умопомрачения или полного равнодушия к простым, но стойким естественным запретам. Иногда эти встречи мордочек и носов напоминают беседы старых приятелей после долгой разлуки.

– Люблю эту вонь, – произносит пес, когда они выходят из дому запастись едой и свет едва не ослепляет их.

– Какую вонь?

– Да вот эту. Разложение. Грязь, земля. Испражнения. А потом первые цветы. Я покажусь сентиментальным, но меня эта вонь трогает.

Он скачет по оставшимся пятнам снега, потом обнаруживает пучок травы и бросается на него, затем несется распугивать других животных, собравшихся на пиршество.

Адельмо Фарандола наблюдает за ним, стоя на пороге хижины, и думает, что вел бы себя так же, будь он лет на двадцать моложе.

На следующий день, собирая мясо животных, торчащих из завала, Адельмо Фарандола наталкивается на торчащую рядом с одним из них ногу.

– Глянь, – ошеломленно показывает он псу.

– Это вчерашняя, – говорит пес.

– Правда?

– Ты что, не помнишь?

– Нет. То есть вроде припоминаю, но я думал, мне приснилось.

– Это вчерашняя нога, зуб даю.

– И что делать будем? Как мы решили вчера поступить?

– Ничего. Ждать, пока растает.

– Да ну?

– Да. Я, честно говоря, не то чтобы согласен, но ты…

Через несколько дней старик снова обнаруживает ногу.

– Нога!

– Да это все та же самая, хватит уже! – вопит пес в отчаянии.

– А, так мне не приснилось?

– Да чтоб тебя! – пес кричит.

– Что делать будем? Что мы решили в тот раз?

– Решили, – пес на сей раз решил воспользоваться случаем, – что мы его откопаем и всего достанем.

– Правда?

– Хочешь, поклянусь, – говорит пес.

– Мне кажется странным, что мы так решили.

– А вот.

– Очень странно. У нас не выйдет.

– Лучше подождем, пока оттает, – отвечает Адельмо Фарандола, когда пес продолжает настаивать. – Мы для этого человека уже ничего не сделаем. Он умер, его на куски порвало. И снег слишком плотный, и со льдом, с камнями, лезть на завал к этой ноге опасно, провалиться можно. А ты, если будешь лапами рыть, или наткнешься на что-то, или лапы повредишь. И сил у нас нет, зима была длинная, мы не в форме. Подождем.

И они ждут, день за днем. Но каждое утро, когда солнце из-за горизонта подает сигнал, посветив в грязное окно, они выходят из хижины и идут посмотреть, как тает снег.

Нога на месте, высохшая и черная, как деревце, сожженное молнией. Старику она больше не в новинку, но всякий раз оказывается подтверждением смутного воспоминания.

– Как давно она там? – спрашивает он однажды утром.

– Ты меня спрашиваешь?

– Сколько лет она там?

– Лет? Спятил, что ли? Неделю разве, – отвечает пес, который на самом деле не умеет вести счет дням.

– Надо бы сделать что-то, – говорит пес в другой раз, – эта штука уже сильно воняет.

– Ничего не чувствую.

– Я чувствую. А если чувствую я, то и другие тоже.

– Кто другие?

– Другие собаки. Коллеги мои. Зверье. Птицы. Сраные одичалые коты. Помнишь, что говорил твой приятель лесник? Тут правда волки водятся?

– Не знаю. И кто это мой приятель?

– Так, не знаешь? Хотя бы одного-то разок видел? Несложно ж ведь ответить, видел ты его или нет. Вот мне, например, однажды попадался. Да успокойся, в другой долине, далеко отсюда. Но если я его там видел, значит, и тут могу, этот народ кочует. А если одного видел, смогут и десятеро заявиться, народ этот стаями бродит.

Адельмо Фарандоле быстро надоедает, что пес много треплется.

– Нет тут волков, забудь. Так поступим. Будем приглядывать за этой ногой днем. Нам все равно заняться нечем.

– Днем? А ночью? Приятель, речь о животных, этот народ предпочитает добывать еду ночью, как еще объяснить?

– Я ночью сплю. Будешь ты тут сидеть и ногу охранять ночью?

– Не, погоди, я не думал, что дойдет до этого.

– Хочешь тут сидеть ночью? – напирает Адельмо Фарандола, и голос его грубеет.

– Нет, нет, что ты, – скулит пес.

Из-под тающего снега понемногу выступают новые останки. Новые копыта, рога, туловища – и морды с обнаженными зубами, черепа, глядящие изумленно, как застал их последний миг жизни.

– Это вроде как волосы в бороде растут, – говорит однажды Адельмо Фарандола.

– В смысле?

– Как волосы. Остатки эти, лапы. Выпирают, как волосы.

– А, понятно, – произносит пес, не понимая.

– Я про человечьи волосы, – продолжает старик.

– Ясно, ясно.

– Может, надо спуститься предупредить кого-нибудь? – спрашивает пес.

– И кого?

– Почем я знаю. Людей, вроде тебя. Деревенских.

Адельмо Фарандола смотрит вперед, туда, где от края впадины узкие расщелины и обломки камней тянутся вниз, в долину:

– Снега многовато. Надо ждать.

– Ладно, подождем. Но что-то эта нога меня тревожит, – не унимается пес.

– Пока снега многовато, говорю тебе. Убиться на спуске хочешь?

Через пару дней вновь спрашивают о том же.

– А со снегоступами ты бы мог легко спуститься по тропинке, по которой мы сюда поднимались, и…

– Псина, чего тебе не терпится? Ты его видишь? Он умер. Он подождать может. И мы можем подождать.

Четырнадцать

Холодное белое солнце слепит, но не торопится растапливать снега. Кажется, оно даже приглаживает их, возвращая форму там, где они оседают, в общем, делает их только плотнее и крепче.

Дни проходят. Старик, чтобы успокоить пса, идет взглянуть, не открылся ли проход вниз. Но чуть ниже, среди деревьев, заледеневший снег блестит, как мраморный пол.

– Знаешь, что я думаю? – спрашивает пес. – Мы могли бы поговорить с лесником этим, который осенью к тебе заходил.

Адельмо Фарандола с трудом приводит в порядок мысли и воспоминания, а потом отвечает:

– Не заходил. Выслеживал меня.

– Неважно. Ему. Может… может, он сумеет сюда забраться, прежде чем мы выйдем. Это ж его работа? Может… может, он доберется на этой летающей штуке, вы такими пользуетесь в горах, как называется…

– Вертолет.

– Вот, на нем. Сядет тут, на лугу, и готово. Ты ему объяснишь, что, мол, так и так, ты эту ногу нашел и сразу хотел рассказать, но…

Адельмо Фарандола качает головой.

– Он точно сразу решит, что это был я, – бормочет он.

– Что за фантазии! Это ж был совсем не ты! Умертвил этого, чья нога? Лично ты его убил? Да ну, разве можно подумать такое! Разве ж можно?

Старик молчит, потому что ничего не помнит.

– Это же был не ты, да? – спрашивает пес.

– Нет, нет, – отрывисто отвечает Адельмо Фарандола.

Короткие снегопады словно поворачивают время вспять, путают времена года. Они прячут под своим покровом ногу, скрывают ее от глаз на день-другой. Адельмо Фарандола умудряется в такие дни забыть о ноге и о человеке, которому она принадлежит, и свободно ходит по лугу, стараясь не провалиться.

Пес тихо следует за ним, иногда убегает вперед, а когда возвращается, шерсть на его брюхе вся в снежных шариках.

Но следы этих снегопадов держатся недолго. Вскоре нога вновь высвобождается, еще больше почерневшая и искореженная, и мысль о ней и о человеке, скрытом в завале, опять стучит в висках Адельмо Фарандолы.

– Надо и правда же кому-то сказать, – говорит он.

– Верно, верно, верно! – лает пес. – Прямо сейчас пойдем?

– Завтра.

– Но ты позавчера говорил «завтра»!

– Да ну?

Когда тропинка вниз начинает освобождаться, становится грязной и каменистой, Адельмо Фарандола решает, что пришло время спуститься. Он часто поскальзывается, синяки от падений теперь неделями будут держаться, чертыхается всякий раз, когда не туда ставит ногу и оказывается по колено в ледяном месиве из мокрых снега и грязи. Пес носится вокруг него и, похоже, воспринимает все совсем иначе, он самозабвенно лезет в грязь, лакает ее, весело катается по почерневшему снегу, бросается, опустив морду к земле, по следу первых зверьков, покинувших норы.

На середине пути, однако, почти под конец лиственничной рощи, снег сполз, перегородив путь именно там, где тропа уже резко идет под уклон, и проход стал невозможен. Адельмо Фарандола попробовал пройти иначе, в нескольких шагах, среди лиственниц, прилепившихся к скале, почти отвесной с другой стороны, но ему пришлось подняться, тяжело сплевывая, потому что он вполне мог убиться.

– Осторожно! – лает пес, оставшийся наблюдать на последнем участке тропы.

– Отсюда дальше нельзя, – подытоживает старик, сев в грязь, чтобы отдышаться.

– Все в порядке?

– Хуже некуда, скажу тебе.

Пес вздыхает.

– Попробуем через пару дней еще, – говорит он. – Вернемся наверх, пойдем, глянем, как там нога, ты когда-нибудь видел, чтобы…

Еще несколько по-весеннему теплых дней растопили часть сугробов и открыли новые проходы. До рассвета Адельмо Фарандола собирается, выходит на тропу и не спеша добирается до первых огородов деревни.

Дома, стоящие еще в тени, которая покинет долину только поздним мартом, выглядят пустыми. «Кто его знает, что за день недели сегодня», – думает человек.

– Какой сегодня день? – спрашивает он пса.

– А я почем знаю? Сегодня.

Адельмо Фарандола, сопровождаемый псом, который намерен обнюхать все закоулки в деревне, направляется к магазину, где обычно затоваривается. Закрыто.

Старик зовет. Никто не отвечает. Зовет снова, трясет дверь. Опять нет ответа. Пес помогает ему лаем, но в деревне полно собак, лающих на каждый шорох, и никто уже не обращает внимания на их лай.

Через некоторое время окошко, расположенное прямо над магазином, распахивается, женщина выглядывает.

– Что такое? А, вы? – говорит она, удивленная и заспанная.

– Здравствуйте, – произносит Адельмо Фарандола, сразу робея.

– Вы знаете, который час?

– Нет.

– А какой день?

– Нет, я…

Женщина скрывается, окошко захлопывается. Адельмо Фарандола, обескураженный, собирается уходить, когда женщина вновь обращается к нему, чуть приоткрыв дверь.

– Вы мне больше таких сюрпризов не устраивайте, – пеняет она. – Давайте, заходите. А собаку оставьте на улице.

Адельмо Фарандола благодарит, мельком смотрит на пса, который мгновенно понимает и садится; затем снимает шляпу, протискивается, наклонив голову, в неосвещенный магазин. Он не поднимает взгляд, потому что женщина в халате, а под ним, наверное, голая. «Может, сегодня воскресенье, – думает он. – Воскресенье, раннее утро. Мне бы прикинуть хотя бы, прежде чем спускаться».

– Ну? – спрашивает женщина не улыбаясь. Дверь она оставила открытой.

– Что?

– У вас закончились запасы раньше времени в эту зиму. Чего именно вам надо?

– А, да. На самом деле ничего.

Женщина молчит.

– То есть мне бы все же нужно, но… – продолжает Адельмо Фарандола, – но я пришел, потому что… я увидел…

Он забывает слова, когда волнуется, они ускользают у него из памяти – все хорошо понимает, а выразить словами не может.

– Что вы увидели?

– Ногу.

Щека женщины внезапно дергается.

– Ногу, – повторяет она.

– Да, ногу. Человеческую ногу.

– Так.

– Ногу в снегу.

– След, что ли?

– Нет, нет, ногу, которая торчит из снега.

Женщина слушает, сцепив руки, с неподвижным взглядом, сжав губы, чтобы не зевнуть.

– Несчастный случай, – наконец говорит она.

– Да, так. Я думаю. Несчастный случай.

– Но мы сейчас про раненого или про…

– Мертвого. Мы про мертвого.

– Точно?

– Да. Я не видел, чтобы он шевелился, ни разу.

Адельмо Фарандола предпочитает умолчать о том, что не раз видел, как эта нога покачивается, и слышал похрустывание скрюченных пальцев.

– М-да, – произносит женщина. – А почему вы с этим ко мне пришли?

– Потому что… не знаю, – говорит Адельмо Фарандола, – я тут в деревне мало кого знаю.

– Слушайте, лучше бы вы подняли с постели кого-нибудь в полиции. Хотя в воскресенье, кто знает…

Адельмо Фарандола проводит ладонью по глазам.

– Да, идите к ним. Чем больше думаю, тем сдается мне, это единственное, что следует сделать. Так обычно объявляют в розыск…

– Мне не надо в розыск объявлять, я говорю про находку.

– А это не одно и то же? Люди уходят, люди приходят. Может, у них, ну, в полиции, список есть тех, кто пропал… Но вы точно уверены в том, что видели?

Адельмо Фарандола нерешительно покашливает. Он забыл, зачем он здесь.

– Ну? – наседает женщина.

– Что «ну»?

– Что именно вы видели?

– Где?

– В снегу! Ногу!

– Ногу? Вы ее тоже видели?

– Нет, вы! Давайте, пойдем!

Он, сам не зная отчего, вдруг слегка улыбается, и эту полуулыбку женщина мгновенно истолковывает как признак розыгрыша.

– А, молодец, – говорит женщина, – молодец! Будем тут шуточки шутить, кривляться! Вы хотите, чтоб я сама в полицию пошла?

– Что ж ты мне раньше не помог, когда мне было трудно? – спрашивает Адельмо Фарандола у пса, пока они ковыляют по скользкой тропе к хижине. – Мы бы вдвоем быстрее объяснили.

– Ты прости, конечно, но я на улице остался и даже не слышал, о чем вы говорили!

– Хреново. Ты бы мне помог объяснить. А так я просто вел себя как дурак.

– К тому же почему я… В общем, я пес… Не думаю, что люди привыкли выслушивать псов.

Адельмо Фарандола, чтобы задобрить женщину и не уходить с пустыми руками, купил две буханки хлеба, две бутылки красного вина и пару баночек мясных консервов, которые сейчас тряслись в его драном рюкзаке.

– По-моему, она мне не поверила, – бормочет он.

– Ну, может быть. Что она тебе сказала?

– Пойти в полицию, кажется.

– А ты?

Пауза. Подъем крутой, нужно сосредоточиться на преодолении.

– Я не пойду в полицию. Сами придут ко мне, если чего узнать захотят.

– Может, она к ним сходит.

«Да нет, – думает Адельмо Фарандола. – Не поверила она мне. Ей хотелось только снова в постель, в тепленькое, к какому-нибудь любовнику своему».