Текст книги "Протопоп Аввакум. Жизнь за веру"
Автор книги: Кирилл Кожурин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)
25 декабря 1651 года царским указом протопопу Стефану была дарована «властелинская шапка», по-видимому, наподобие архиерейской, которую в дониконовской Руси имели право носить только епископы. Однако после восшествия Никона на патриарший престол царский духовник сходит с политической сцены. Шведский резидент Иоганн де Родес сообщал своему правительству, что между Стефаном и патриархом произошло серьёзное столкновение. Тем не менее после 1653 года Стефан Внифантьев ни разу не выступил против инициированных царём реформ Церкви, хотя и сожалел о расхождении со старыми друзьями, с которыми по возможности продолжал поддерживать отношения. В 1653 году он основал Зосимо-Савватиевскую пустынь в Москве у Красного холма, где постригся под именем Савватия. По другим сведениям, он постригся в Покровском монастыре «на убогих домех» в Москве, который построил в 1655 году на средства царя. Именно там Стефан Внифантьев был погребён после смерти, которая произошла в основанном Никоном Иверском монастыре на Валдае 11 ноября 1656 года.
*
Настоящим вдохновителем кружка ревнителей благочестия был отец Иоанн Неронов, выходец из района знаменитых заволжских старцев. В его жизни мы встретим немало общего с жизнью протопопа Аввакума. Иоанн (в крещении Гавриил) родился в 1591 году в семье священника отца Мирона (в просторечии Нерона), и детство его пришлось на Смутное время. Отчий дом был разграблен и сожжён, и тогда молодой Иоанн в сопровождении некоего отрока Евфимия ушёл в Вологду, где начал свою проповедническую деятельность. Уже в те годы Неронов исповедовал идею «оцерковления» человека и стал обличать вологодского архиерея, пригласившего во время святок в свой дом ряженых и скоморохов. За что и был «бит немилостиво».
Из Вологды Иоанн перебрался в Устюг. Там он приобщился к книжному чтению, которое поначалу давалось ему нелегко. «Учашеся зело медленно, яко един букварь учаше лето и месяцев шесть». Затем он оказался в Никольском, пригородном селе Юрьевца-Повольского, и женился здесь на дочери местного священника Евдокии. Живя в Никольском и будучи церковным чтецом, Неронов неоднократно наблюдал «развращённое житие» здешнего духовенства. Обличаемые им попы написали на него ложный донос самому патриарху Филарету, так что молодому чтецу пришлось тайно, ночью бежать в Троице-Сергиев монастырь, где Неронов нашёл покровителя в лице просвещённого архимандрита монастыря Дионисия Зобниновского, много заботившегося о его просвещении. Когда обнаружилось, что донос на Неронова является откровенной клеветой, то по просьбе Дионисия патриарх рукоположил Иоанна сначала в диаконы, а через год – в иереи.
Молодой боголюбец, поставленный в священники, возвращается в село Никольское, но здесь его ожидают лишь новые распри с местным духовенством. Тогда он уезжает учиться в нижегородскую деревню Лысково у пользовавшегося в то время широкой известностью священника Анании, который «зело искусен бе в Божественном писании», а затем переселяется в Нижний Новгород. Здесь, облюбовав ветхую, много лет пустовавшую церковь Воскресения Христова, Иоанн Неронов становится при ней священником. На новом месте он продолжает свою горячую проповедь благочестия среди клира и мирян. Именно Неронову принадлежит заслуга возрождения личной проповеди, которой уже несколько столетий не знало русское православие. При нём всегда была книга Маргарит – собрание проповедей святого Иоанна Златоустого, по которой отец Иоанн Неронов учил русских людей, «на стогнах града и на торжищах… возвещая всем путь спасения». «Егда прочитавше народу святые книги, тогда бываху от очию его слезы, яко струя, и едва в хлипании своем проглаголываше слово Божественного писания, сказоваше же всякую речь с толкованием, дабы разумно было всем христианом». Вслед за Иоанном Нероновым с устными проповедями стали выступать многие нижегородские священники, а другой представитель боголюбцев – протопоп Логин Муромский – впоследствии приобрёл своими проповедями всеобщую любовь прихожан.
Всей своей жизнью Неронов, невзирая на «дух времени», пытался следовать христианским заповедям. Он открывал школы, богадельни, смело вмешивался в дела светских властей как в провинции, так впоследствии и в столице. В 1632 году, когда царь Михаил Феодорович собирался в Смоленский поход на поляков, Неронов требовал не проливать кровь христианскую и предрекал неудачу в походе. За «гордость и высокую мысль» его сослали на два года на дальний север – в Николо-Карельский монастырь. В сопроводительной грамоте патриарх Филарет писал о нём: «Во иступлении ума бысть, и ныне не в совершенном разуме. И в людех многую смуту чинил, а людей учил без нашего благословения, и священников лаял и еретиками называл от своего безумства».
После смерти патриарха Филарета отец Иоанн Неронов был освобождён. Он возвращается в Нижний Новгород, а затем поселяется в Москве, где по ходатайству царского духовника Стефана Внифантьева и Ф.М. Ртищева становится в 1645 году протопопом Казанского собора, что «на Пожаре», то есть на Красной площади. Этот храм был возведён ещё князем Д.М. Пожарским в память освобождения Москвы в 1612 году от польских интервентов. Деревянная церковь сгорела в 1632 году, а на её месте была в 1636 году построена новая, каменная. По распоряжению царя Михаила Феодоровича сюда дважды в год – 8 июля, в день явления образа Богородицы в Казани в 1579 году, и 22 октября – на праздник святого Аверкия Иерапольского, когда штурмом был взят Китай-город, – стали совершаться большие крестные ходы из Кремлёвского Успенского собора, причём в этих крестных ходах участвовал сам царь. Последний праздник особенно стал почитаться царём Алексеем Михайловичем после рождения 22 октября 1648 года его первенца, царевича Димитрия Алексеевича.
Годы служения в Казанском соборе были «звёздным часом» Неронова. Послушать его приходила вся Москва во главе с царём и царицей. Стены Казанского собора не могли вместить всех желающих послушать его проповеди, так что порой приходилось писать текст проповедей на специальных досках, размещаемых прямо на стенах собора…
*
В 1646 году с кружком боголюбцев сблизился Никон, тогда ещё безвестный игумен северной Кожеозёрской пустыни. Никон (в миру Никита Минов) родился в 1605 году в селе Вельдеманове Нижегородского уезда в семье крестьянина-мордвина. Его земляк протопоп Аввакум в письме к отцу Ионе делится интересными подробностями ранней биографии будущего патриарха Никона: «Я Никона знаю: недалеко от моей родины родился, между Мурашкина и Лыскова, в деревне; отец у него черемисин, а мати русалка (вероятно, следует читать “русачка”. – Κ.К.), Минка да Манька; а он, Никитка, колдун учинилься, да баб блудить научился, да в Желтоводие с книгою поводился, да выше, да выше, да и к чертям попал в атаманы. А ныне, яко Кинопс [15], волхвуя, ужжо пропадет скоро, и памят его с шумом погибнет. Потряс церковию-тою не хуже последняго чорта-антихриста, и часть его с ним во огни негасимом».
В позднейших старообрядческих «антижитиях» Никона, которые начали появляться ещё в конце XVII века и продолжали создаваться вплоть до начала XX века, личность шестого московского патриарха всячески демонизировалась, обрастая всё новыми, порой невероятными фактами. Но, как говорится, дыма без огня не бывает, и подобные произведения подчас включали в себя записанные ещё при жизни Никона и широко распространённые в народе устные рассказы о нём. А потому небезынтересно будет привести некоторые свидетельства этих «антижитий» для выяснения природы никоновских амбиций.
«Отец его Мина был росту великаго и сильный, а мать Никона была Мариамия. Роди Мариамия младенца паче меры большаго и зело пострада в его рождении. Егда родися сей детищь, прииде к Мине в дом мордовский шаман язычник, знающий волшебное ремество. Мине же шаман сей и ранее сего был другом, а потому и пожелал видеть шаман новорожденнаго детища, обещая ему сказать его переднее (то есть будущее – Κ. К.). И егда же Мариамия открыла шаману детища, тогда шаман стал читать по мордовски какое-то волшебное призывание, посмотрел на детища и затрепетал, опустился на колени и глаголя: “Будет он царь не царь, а выше царей, князей и бояр, и будет он и богат и нищь, и построит он или города или монастыри, и будут туда приезжати и цари и бояре и князи, будут за него молитися и будут на него злобствовать и проклинать, занеже царь и великий дух его снискал, и землю он прославит, где родися и где будет погребен”. И с етими словами шаман сорва со своего ожерелия златицу, кладя младенцу в пелены, рече: “Пусть сие злато умастит тебе дорогу, какую уготовал тебе сам великий дух”. Родителие же детища сия восторженность шаманова привела в великое смущение и боязнь. Рече Мина шаману: “Мы люди грешныя и не имеем никаких добродетелей и живем в бедности, к чему ты возвещаеши странная нашему детищу”. И не повериша шаману».
Никита рано потерял мать и много претерпел от злой мачехи. Научившись грамоте, мальчик тайно ушёл из дому в Макарьев Желтоводский монастырь, где продолжил своё обучение и со временем был принят на клирос как «умеющий грамоте и обладающий звучным гласом». В это время произошла одна встреча, оставившая заметный след в его жизни.
«И некогда случися Никите идти в другий монастырь с двумя клириками и случися на пути обнощевати у некоего татарина, ремеством колдуна, подобнаго преждеописанному шаману, такожде и сему умевшему предсказывать будущее, волхвуя скверною своею бесовскою книгою и палицею. Татарин предсказал Никите быть государем великим, но Никита, хотя и не поверил словам татарина, но крепко запала сия мысль в его настойчивом характере».
Отец, узнав о месте пребывания Никиты, хитростью вызвал его из монастыря в родной дом. Через некоторое время отец умер, а Никита женился и в 1625 году был рукоположён в священники церкви одного из соседних сёл. Здесь он пробыл совсем недолго и вскоре переселился в Москву, куда его пригласили на место священника приезжавшие на Макарьевскую ярмарку московские купцы. В Москве Никита пробыл около десяти лет.
Смерть в малолетстве всех трёх детей священника Никиты сильно потрясла его и была принята им за указание Свыше. В 1630 году он принудил свою жену согласиться принять иночество и уйти в девичий Алексеевский монастырь в Москве, а сам ушёл на Белое море. Согласно официальной версии, он принял монашество с именем Никона в Анзерском скиту, руководимом суровым отшельником преподобным Елеазаром Анзерским. Однако епископ Александр Вятский в своем «Обличении» на патриарха Никона (1662) излагает иную версию начального периода его служения: «Еще бо в царствующем граде Москве белцем быв, священноиноческую благословенную грамоту взял, оболгав преосвященнаго Аффония, митрополита Новгородскаго, и Никона себе нарек преже пострижения своею волею. И едучи во Анзерскую пустынь, на Вологде, на паперти церковней ильинъским игуменом Павлом пострижен, а не в церкви. И приедучи в пустыню, абие священноиноческая действовал, а под началом не бывал. Аще всю жизнь ево кто известно ведал и преже проклятия чести и власти вправду бы рек, яко и на праг церковный несть достоин взяти».
Преподобный Елеазар (ум. 1656), в обитель которого прибыл будущий патриарх всея Руси, в 1612 году с благословения игумена удалился из Соловецкого монастыря на безлюдный Анзерский остров и поселился на горе Голгофе близ озера Круглого, пребывая в постоянной молитве и богомыслии. Со временем молва о подвижнике распространилась по всему Поморью, и к нему начали стекаться желающие подвизаться в безмолвии и уединении. Всех приходящих преподобный Елеазар принимал с кротостью и любовью и не запрещал им селиться подле себя. Господь наделил Своего угодника даром прозрения и чудотворения. Царь Михаил Феодорович, сильно скорбевший, что не имеет наследника, узнав о подвижнической жизни святого, вызвал его в Москву, надеясь получить помощь по его молитвам. Преподобный Елеазар утешил царя и предрёк ему рождение сына. По исполнении этого предсказания в 1629 году царь щедро одарил преподобного и помог начать на острове строительство каменного храма во имя Пресвятой Троицы.
Прибыв на остров Анзер, новопостриженный священноинок Никон становится одним из двенадцати учеников преподобного Елеазара. Вместе с анзерским игуменом он ездил в Москву за «милостыней», предназначавшейся для постройки каменного храма на Анзере, занимался перепиской книг. Однако вскоре после поездки между Никоном и преподобным Елеазаром возникли трения. «С сего времени нача Никон самовольно входити в хозяйственныя управления скитскими делами, якобы приобретох на сие некую власть за участие в сборе пожертвований. По неколицем же времени нача нечто изменяти в церковной службе, и с старшими клириками нача спиратися, и нача приводити старца Елиазара в немалое сомнение. И некогда Елиазару во время божественной службы, егда же Никону чтущу божественную литургию, виде Елиазар около выи (шеи. – К.К.) Никона змия черна и зело велика оплетшеся, и вельми ужасеся, и глаголяше отай братии: “О, какова смутителя и мятежника Россия в себе питает. Сей убо смутит тоя пределы и многих трясений и бед наполнит”. И прирече: “Аще бы кто убил сего чернца, то умолил бы аз за того Бога”. И с сего времени начаша Елиазар и вси братия не любити Никона и не допускати его до чтения и пения в божественной службе».
Как видим, приняв иночество, Никон не особенно стремился к затворничеству и иноческому деланию. Его амбициозная натура требовала власти. В 1634 году, видимо, из-за очередных столкновений с братией Анзерского скита, он вынужден был покинуть остров, бежав на рыбацкой лодке. Буря, разыгравшаяся на море, прибила лодку к каменистому Кий-острову, около устья реки Онеги. Здесь в честь своего спасения Никон поставил крест, а позже основал монастырь, названный Крестным. Затем он перешёл на жительство в Кожеозёрский монастырь (в Каргопольских пределах), также находившийся на уединённом острове. Здесь он был в 1643 году выбран в игумены немногочисленной братией монастыря.
В 1646 году Никон отправился в Москву по делам монастыря и, согласно обычаю, явился с поклоном к молодому царю Алексею Михайловичу. Кожеозёрский игумен сумел уловить сокровенные мысли, занимавшие царя Алексея Михайловича и его ближайшее окружение, и вскоре сделал головокружительную карьеру. Представленный царю, он произвёл на него столь благоприятное впечатление, что тут же получил сан архимандрита московского Новоспасского монастыря, в котором находилась родовая усыпальница Романовых. Именно в этот период Никон сблизился с кружком ревнителей древлецерковного благочестия. Царь часто ездил в Новоспасский монастырь молиться за упокой своих предков и потому ещё более сблизился с Никоном, которому приказал ездить к нему во дворец на беседы каждую пятницу. «Угадав внутреннюю неуверенность, мнительность Алексея Михайловича, Никон внушил государю, что его пастырское радение и молитва – надёжная защита во всех государственных и семейных начинаниях. Авторитет Никона среди родных царя был столь высок, что даже после того, как он разошёлся с Тишайшим, государевы сёстры осмеливались поддерживать с ним отношения. Несомненно, в этой семейной симпатии к Никону сокрыт один из самых действенных рычагов его влияния на царя».
При этом религиозные взгляды Никона менялись в соответствии со стремительно менявшейся «генеральной линией». Если в 1646 году Никон выступает ещё как сторонник древнерусского благочестия, то к 1648 году он уже становится ярым грекофилом. Иоанн Неронов впоследствии не преминёт ему об этом напомнить: «Иноземцев ты законоположение хвалишь и обычаи тех приемлешь, благоверны и благочестнии тех родители нарицаешь, а прежде сего от тебя же слыхали, что многажды ты говаривал: гречане де и Малые Росии потеряли веру и крепости и добрых нравов нет у них, покой де и честь тех прельстила, и своим де нравом работают, а постоянства в них не объявилося и благочестия ни мало».
Завоевав царские симпатии, Никон вскоре занял исключительное положение в Москве. В 1649 году он уже рукоположён в митрополиты Новгородские и Великолуцкие, на одну из крупнейших архиерейских кафедр, – на место ещё живого, отправленного на покой в нарушение церковных правил митрополита Аффония. Скорее всего, патриарх Иосиф был против этого вопиющего поступка, поэтому епископскую хиротонию 11 марта 1649 года в Успенском соборе Кремля совершил сам Иерусалимский патриарх Паисий, находившийся тогда в Москве и всячески расхваливавший Новоспасского архимандрита. При хиротонии Паисий пожаловал Никону право носить мантию «с червлеными источниками».
Обычно удаление человека от двора, от «светлых государевых очей» влечёт за собой ослабление его позиций. Однако с Никоном этого не произошло. «Оказалось, что чем он дальше, тем сильнее его притяжение. Царь нуждался в постоянном общении с “собинным другом”. На станциях – ямах – между Москвой и Новгородом не успевали менять лошадей: столь часты были пересылки между царём и митрополитом. Сам Никон пребывал в постоянном движении, почасту наезжая в Москву. Влияние его возросло настолько, что уже ни одно мало-мальски серьёзное дело не обходилось без его совета и благословения» (Андреев).
Добившись архиерейской власти, Никон принялся за введение новшеств в доверенной ему Новгородской земле. Фактически Новгородская епархия превратилась в «испытательный полигон» реформаторов. Никон единолично вершит суд и расправу на Софийском дворе, а вскоре по царскому повелению начинает рассматривать и уголовные дела, причем жестоко расправляется с новгородцами, попробовавшими жаловаться на него царю. «И тако Никон попущением Божиим седе на престоле премудрости Божии, обладаем же властолюбием, надхненною дияволом гордостию, нача умышляти, еже бы что необычное святому уставу и новое вводити, нача древнее церковное пение презирати». Никон запретил в Новгородской епархии распространённое в Русской Церкви «многогласие» и начал борьбу с древним, так называемым хомовым пением. Вместо древнего унисонного пения он завёл в Новгороде партесное – по западному образцу. Впоследствии Никон перенёс это пение и в Москву, выписав польских певцов, певших «согласием органным», а для своего хора – композиции знаменитого в своё время директора капеллы рорантистов в Кракове – Мартина Мильчевского. Царь Алексей Михайлович, услышав певчих митрополита Никона, с которыми тот приезжал в Москву, тотчас завёл такое пение и в своей придворной церкви. Как некогда принятию православия на Руси при великом князе Владимире предшествовало эстетическое впечатление от «ангелоподобного» древневизантийского пения, так и никоновскую «псевдоморфозу» православия предваряло увлечение пением, только уже пением западным, католическим. «И законы и уставы у них латинские, руками машут и главами кивают и ногами топочут, как де обыкли у латинников по органом», – скажет впоследствии о подобном пении протопоп Аввакум.
Подражая духовному лидеру кружка боголюбцев Иоанну Неронову, который «изношаше от сокровищ сердца своего, яже положи в нем Дух Святый, умудрив сеяти семя учения Господня во всем народе несумненно», Никон стал произносить устные проповеди перед своей паствой. Основательно забытая к концу XVI – началу XVII века на Руси, устная проповедь воспринималась в то время как несомненное «новшество».
Так и не сумев завоевать любовь новгородцев, Никон пытался прибегать к популистским мерам: на испрашиваемые у царя средства устраивал богадельни, во время голода организовывал раздачу пищи бедным. «В окно из палаты нищим деньги бросает, едучи по пути нищим золотые мечет! – вспоминал Аввакум. – А мир-от слепой хвалит: государь такой-сякой, миленькой, не бывал такой от веку!» Но и это не помогало: подначальные духовные люди невзлюбили Никона за его чрезмерную строгость и взыскательность, миряне же не питали к нему расположения за его крутой властолюбивый нрав. Особенно требователен он был к окружавшим его людям. Характерен отзыв дворянина Василия Отяева о Никоне: «Лутче бы, де, нам на Новой Земле за Сибирью с князь Иваном Ивановичем Лобановым пропасть, нежели, де, с Новгородским митрополитом, как, де, так, что силою заставливает говеть, никого, де, силою не заставить Богу веровать».
Отправляя Никона на Новгородскую митрополию, царь поручил ему наблюдать не только за духовным, но и за мирским управлением, доносить ему обо всём и давать советы. Результат не замедлил себя ждать: 1 марта 1650 года в Пскове и Новгороде начались народные волнения, переросшие к 15 марта в открытое восстание. Поводом для волнений явился резкий подъём цен на хлеб, вызванный тем, что купец Фёдор Емельянов по поручению правительства произвёл закупки хлеба по высоким ценам для передачи Швеции – в качестве компенсации за уход населения с отошедших к шведам русских земель. 17 марта, в день царских именин, Никон предал проклятию главу восставших новгородцев Ивана Жеглова и всех восставших и укрыл у себя воеводу князя Ф.А. Хилкова, за что был восставшими нещадно избит.
События в Великом Новгороде ещё более расположили царя к Никону. Получив взаимные жалобы митрополита и новгородцев, Алексей Михайлович принял сторону Никона, которого называл в своих письмах не иначе как «великим Солнцем сияющим», «избранным крепкостоятельным пастырем», «возлюбленником своим и содружебником». При этом, прекрасно понимая, что строгостью нельзя добиться прекращения мятежа, Никон сам советовал царю простить виновных.
*
В 1647 году к кружку ревнителей благочестия наконец примкнул и сам царь Алексей Михайлович, что придало кружку невиданную до того силу. Под влиянием боголюбцев царь издал ряд указов, направленных на исправление нравов. В марте 1647 года вышел указ, запрещавший православным работать в воскресные и праздничные дни, которые предназначались для молитвы и пребывания в церкви. В декабре следующего, 1648 года по городам была разослана грамота, в которой говорилось о том, что православные христиане к «церквам Божиим не ходят и умножилось в людех во всяких пьянство и всякое мятежное бесовское действо, глумления и скоморошество со всякими бесовскими играми и от тех сатанинских учеников в православных крестьянех учинилось многое неистовство». Осуждались также азартные игры – зернь, карты, а заодно и шахматы.
Вместе с тем, заручившись царской поддержкой, боголюбцы во главе со Стефаном Внифантьевым повели решительную борьбу за исправление церковных чинов и обрядов. На этой почве они столкнулись с патриархом Иосифом. Подобное столкновение было неизбежным, поскольку «в выступлениях против непорядков церкви и нравственного упадка духовенства постоянно сказываются антииерархические, противоепископские настроения низшего духовенства. Правда, эти обвинители епископата всегда говорят на конкретные темы и никогда не сомневаются в канонической необходимости епископов как носителей церковной преемственности. Редко встречаются обвинения епископов в личной недостойной жизни, но в этой критике всё сильнее звучат голоса, обвиняющие иерархов в ответственности за церковный упадок, указывая, что все члены церкви имеют право и даже обязаны следить за положением церкви на Руси» (Зеньковский).
Пятый патриарх Московский и всея Руси Иосиф был единственным патриархом за всю историю Русской Церкви, избранным не из числа епископов, а из игуменов. О его жизни до патриаршества практически ничего не известно. О его патриаршестве и кончине особую повесть сочинил вступивший при нём на престол царь Алексей Михайлович. Однако повесть эта отличается тенденциозностью – царь не любил престарелого патриарха, стоявшего на пути его авантюрных планов. По некоторым данным, Иосиф был родом из Владимира, где его родной брат служил соборным протопопом. В 1639 году Иосиф становится архимандритом московского Симонова монастыря. После полуторалетнего вдовства патриаршего престола он был избран в патриархи 20 марта 1649 года. Впервые при выборах использовался жребий: царь Михаил Феодорович выбрал шестерых кандидатов на патриарший престол и передал опечатанные жребии церковному собору для определения будущего патриарха. Выбор пал на архимандрита Иосифа. 27 марта 1642 года состоялось торжественное настолование Иосифа на московский первосвятительский престол. Новый патриарх был лично скромен, задачи свои определял как пастырские, властностью во главе Церкви не отличался. Издал печатное «Патриаршее поучение» к архиереям, священникам и мирянам, написал также ряд других посланий – два антилютеранских послания к датскому королевичу Вальдемару, «Моление» к мощам патриарха Иова, перенесённым из Старицы в Успенский собор Кремля.
Святительство Иосифа было ознаменовано интенсивной издательской деятельностью и оживлением церковной мысли. Наиболее важным событием патриаршества Иосифа было издание богослужебных и церковноучительных книг в таком количестве, в каком они не издавались ранее. Если при его предшественнике патриархе Иоасафе было издано до 23 исправленных изданий, то при Иосифе – до 38 названий (а всего – 92 издания), причём многие книги вышли несколькими изданиями. По благословению патриарха Иосифа вышло немало новых, никогда прежде не печатавшихся в Москве книг. Это прежде всего целая серия сборников «уставных чтений»: «Паренесис» Ефрема Сирина, поучения аввы Дорофея, «Лествица» Иоанна Лествичника с толкованиями, Большой Соборник из 71 слова, «Благовестник» (Толковое Евангелие) Феофилакта Болгарского. Вышел также ряд изданий, предназначавшихся для полемики с иноверными: Соборник о почитании икон, Кириллова книга, Книга о вере, Краткий катехизис. Главными справщиками при патриархе Иосифе были грамотнейшие люди того времени – протопоп Михаил Рогов, ключарь Успенского собора Иоанн Наседка (в иночестве – старец Иосиф), старец Савватий и миряне Шестой Мартемьянов и Захарий Афанасьев, к которым в 1651 году прибавились архимандрит Сильвестр, а затем Захарий Новиков и Сила Григорьев [16]. Церковные книги, изданные при Иосифе, были последними, отражающими дониконовские редакции текстов и обрядность. Поэтому книги «иосифовой печати» впоследствии высоко ценились и многократно переиздавались старообрядцами.
При патриархе Иосифе было канонизировано множество святых, в том числе произошло открытие мощей преподобного Александра Свирского (1643), благоверного князя Георгия Всеволодовича (1645), преподобного Кирилла Новоезерского (1648), благоверной княгини Анны Кашинской (1649), преподобного Саввы Сторожевского (19 января 1652 года), перенесение в Успенский собор Московского Кремля мощей патриарха Ермогена и патриарха Иова, готовилось торжественное перенесение с Соловков в Москву мощей митрополита Филиппа…
Основной спор между боголюбцами и патриархом Иосифом был вызван проблемой единогласия. Выше уже говорилось, что в богослужебной практике того времени широкое распространение получил принцип многогласия, то есть одновременного отправления различных частей службы с целью сокращения времени богослужения. Часто это приводило к злоупотреблениям, когда смысл читаемых одновременно богослужебных текстов просто не доходил до сознания молящихся. Боголюбцы во главе со Стефаном Внифантьевым решительно выступили за введение в церквах единогласного пения и чтения. Иоанн Неронов ввёл единогласное пение и чтение у себя в Казанском соборе, вслед за ним подобную практику начали вводить в своих приходах новоспасский архимандрит Никон, провинциальные священники Аввакум, Лазарь и другие. Аввакум обличал практику многогласия в своём письме неизвестному в следующих словах: «Последнее напредь поют, а преднее позади. Лесть сию молитву я пред Богом вменяю… Того ради так говорят, чтобы из церкви скорее выйти». В письме к московскому священнику Стефану он писал: «Но токмо, отче, имею мало на тя, яко держиши учение не по преданию отеческому и гнушаешися единогласнаго пения. Се бо есть не православно, но и зело богопротивно. Златоуст нас понуждает единогласно пети во церкви: ищи ево Нравоучение в Беседах Апостолских, по главам найдешь, и егда прочтешь, тогда и сам себе постыдишися… И единогласно пел лет двадцать, и ныне пою Богу моему, дондеже есмь, единогласно».
С другой стороны, применяемый в разумных рамках приём многогласия позволял сократить продолжительность богослужения в приходских храмах и тем самым привлечь на службу больше прихожан. «Русские того времени, – пишет Η.Ф. Каптерев, – были убеждены, что при совершении всех церковных служб необходимо вычитать и пропеть без всяких пропусков всё, что положено в церковном уставе, который, однако, взят был нами из восточных самых строгих монастырей и введён был у нас в обыкновенных приходских церквах. Благодаря этому обстоятельству службы в приходских храмах, при вычитывании и выпевании всего положенного строгим монастырским уставом, выходили чрезмерно длинными и крайне утомительными для прихожан, которые, при таких условиях, неохотно посещали церковные службы как очень обременительные для них и требующие слишком много времени. Практическая повелительно настоятельная нужда требовала сокращения церковных служб в приходских церквах. Тогда наши предки, для достижения этой, самой жизнию подсказанной цели, прибегли к такому средству: оставаясь верными тому своему воззрению, что весь церковный устав обязательно должен выполняться при совершении всех церковных служб, они стали употреблять многогласие, то есть прибегли к единовременному пению положенного уставом в несколько голосов сразу, причём один читал и пел одно, другой в это же время другое, третий своё и т. д., благодаря чему церковные службы отправлялись очень скоро, а между тем всё положенное уставом выпевалось и вычитывалось вполне и без всяких пропусков… Но такое многогласие, в видах необходимого сокращения времени служб, допускалось только для приходских церквей, ради немощи мирских людей, ради снисхождения к их житейским заботам, не дозволяющим уделять им слишком много времени на посещение церковных богослужений. Другое дело монастыри, населённые людьми, отрёкшимися от всего мирского, обязавшимися посвятить себя всецело служению Богу, непрестанной молитве; там строго требовалось соблюдение единогласия и долгие службы были обязательны. Полагалось, если кто из мирских хотел слушать настоящую истовую службу, тот должен был отправляться на богомолье в монастырь, почему благочестивые русские люди и считали себя обязанными, время от времени, посещать ради богомолья монастыри, чтобы хотя изредка помолиться как следует, выстаивая все длинные монастырские службы».
