Текст книги "Протопоп Аввакум. Жизнь за веру"

Тот же голос, что приказал дочери Аввакума возобновить ежедневное молитвенное правило, повелел передать Пашкову, «чтоб и он вечерни и завтрени пел, так Бог вёдро даст, и хлеб родится, а то были дожди беспрестанно; ячменцу было сеено небольшое место – за день или за два до Петрова дни, – тотчас вырос, да и сгнил было от дождев». На этот раз воевода послушался Аввакума – «и хлеб тотчас поспел. Чюдо-таки! Сеен поздно, а поспел рано». Летом 1658 года удалось собрать немалый урожай яровых. Это позволило пережить ещё одну суровую зиму 1658/59 года.

Но послушание Пашкова продолжалось недолго. Вскоре воевода опять «коварничать стал о Божием деле». И результат не замедлил себя ждать: «На другой год насеел было и много, да дождь необычен излияся, и вода из реки выступила и потопила ниву, да и все розмыло, и жилища наши розмыла. А до тово николи тут вода не бывала, и иноземцы дивятся».

Находясь в Верхшилкском остроге, Аввакум не только вернулся к своим священническим обязанностям, но и приобрёл новых духовных детей. Среди них, в частности, оказались присланные воеводой «две вдовы» из числа его сенных – «Марья да Софья, одержимы духом нечистым».

«Ворожа и колдуя много над ними, и видит (Пашков. – Κ.К.), яко ничто же успевает, но паче молва бывает (Мф. 27, 24), – зело жестоко их беси мучат, кричат и бьются. Призвав меня и говорит, поклоняся: “Пожалуй, возьми их ты и попекися об них, Бога моля, послушает тебя Бог”. И я ему отвещал: “Выше, реку, государь, меры прошение, но за молитв святых отец наших вся возможна суть Богу”. Взял их, бедных… Таже привели ко мне баб бешаных. Я, по обычаю, сам постился и им не давал есть. Молебствовал и маслом мазал, и, как знаю, действовал. И бабы о Христе целоумны стали. Христос избавил их, бедных, от бесов. Я их исповедал и причастил; живут у меня и молятся Богу, любят меня и домой не идут».

Однако Пашков, узнав о том, что присланные им вдовы сделались духовными дочерями Аввакума, сильно «осердился» и забрал их домой. Он опасался, что протопоп будет выведывать у его любимых сенных его домашние тайны. Но, вернувшись ко двору воеводы, Марья и Софья «старова пущи стали беситца». Пашков запер их в пустой избе и призвал к ним чёрного попа Сергия. Вдовы никого к себе не пускали, а в попа бросали поленьями. Потом они тайком от Пашкова прибежали к Аввакуму, тот опять исцелил их, и они стали по ночам приходить к нему молиться. Впоследствии они сделались инокинями.

Весной 1659 года планы Пашкова изменились: понимая, что ему уже не удастся построить острог на Амуре, он послал часть своих служилых людей вверх по Ингоде. Войдя в приток Ингоды реку Читу, они добрались до двух Телембинских озёр и здесь, на реке Конде, поставили небольшой Телембинский острог.

Тем временем оставшиеся в Верхшилкском остроге члены пашковской экспедиции продолжали испытывать лишения. «Я же, – писал Аввакум, – с детьми сам-третей отъехав промышлял траву и коренье и черемху. И жил на одном месте целое лето, и лишо к жене и к детем приехал, на мое место наши люди промышлять приехали. И на них нападоша варвары и всех иссекоша и побиша. Нас же Бог от смерти избавил. Егда же по бору ходим тово, и смотрим, как застрелит иноземец. И со смертию борющеся на всяк день, в дом приидем, – воевода кнутьем бьет и огнем жжет и убивает до смерти».

Едва пережив ещё одну голодную зиму, Пашков принимает решение оставить в Верхшилкском остроге небольшой гарнизон во главе с А.Васильевым и в начале весны 1660 года выдвигается с остатками своего полка обратно на озеро Иргень.

«Пять недель по льду голому ехали на нартах, – вспоминал протопоп Аввакум. – Мне под робят под рухлишко дал две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится – кольско гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нея набрел, ту же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: “Матушка, государыня, прости!” А протопопица кричит: “Что ты, батько, меня задавил?”»

Во время этого долгого и мучительного перехода состоялся знаменитый диалог протопопа с его верной супругой Анастасией Марковной: «Я пришол, – на меня, бедная, пеняет, говоря: “Долго ли муки сея, протопоп, будет?” И я говорю: “Марковна, до самыя смерти!” Она же, вздохня, отвещала: “Добро, Петрович, ино еще побредем”…»

С необыкновенной теплотой вспоминает Аввакум и чудесную чёрную курочку, сопровождавшую и кормившую его семейство в том пятинедельном походе.

«Курочка у нас черненька была; по два яичка на день приносила робятам на пищу, Божиим повелением нужде нашей помогая; Бог так строил. На нарте везучи, в то время удавили по грехом. И нынеча мне жаль курочки той, как на разум прийдет. Ни курочка, ни што чудо была: во весь год по два яичка на день давала; сто рублев при ней плюново дело, железо! А та птичка одушевлена, Божие творение, нас кормила, а сама с нами кашку сосновую из котла тут же клевала, или и рыбки прилучится, и рыбку клевала; а нам против того по два яичка на день давала. Слава Богу, вся строившему благая! А не просто нам она и досталася. У боярони куры все переслепли и мереть стали; так она, собравши в короб, ко мне их прислала, чтоб-де батько пожаловал – помолился о курах. И я-су подумал: кормилица то есть наша, детки у нея, надобно ей курки. Молебен пел, воду святил, куров кропил и кадил; потом в лес сбродил, корыто им сделал, из чево есть, и водою покропил, да к ней все и отслал. Куры Божиим мановением исцелели и исправилися по вере ея. От тово-то племяни и наша курочка была…»

Находясь в Иргенском остроге, протопоп Аввакум продолжал неустанно молиться. И по молитвам его совершалось здесь немало чудес. Об одном из таких чудес Аввакум поведал впоследствии в Пустозёрске своему духовному отцу иноку Епифанию:

«Еще тебе скажу, старец, повесть. Как я был в Даурах с Пашковым с Афонасьем на озере Иргене, гладны гораздо, а рыбы никто добыть не может, а инова и ничево нет; от глада исчезаем. Помоляся Бога, взяв две сети, в протоке перекидал, наутро пришел, ано мне Бог дал шесть язей да две щуки: ино во всех людях дивно, потому никто ничево не может добыть. На другие сутки рыб с десять мне Бог дал. Тут же сведав Пашков и исполняся зависти, сбил меня с тово места и свои ловушки на том месте велел поставить, а мне на смех и ругаясь, указал место на броду, где коровы и козы бродят. Человеку воды по лодышку, – какая рыба? и лягушек нет! Тут мне зело было горько, а се, подумав, рече: “Владыко человеколюбче, не вода дает рыбу, – ты вся промыслом Своим, Спасе наш, строишь на пользу нашу. Дай мне рыбки той на безводном том месте, посрами дурака тово, прослави имя Твое святое, да не рекут невернии, где есть Бог их!” И помоляся, взяв сети, в воде с детьми бродя, положили сети. Дети, на меня, бедные, кручиняся, говорят: “батюшко, к чему гноить сети-те? Видишь ли, и воды нету, какой быть рыбе? ” Аз же, не послушав их совету, на Христа уповая, сделал так, как захотелось. И наутро посылаю детей к сетям. Оне же отвещали: “батюшко-государь, пошто идти? какая в сетях рыба? благослови нас, и мы по дрова лутче сбродим”. Меня же дух подвизает, чаю в сетях рыбу. Огорчась на большова сына Ивана, послал ево одново по дрова, а с меньшим потащился к сетям сам. Гораздо о том Христу докучаю. Егда пришли, ино и чюдно и радостно обрели: полны сети напехал Бог рыбы, свившися клубом, и лежат с рыбою о середке. И сын мой Прокопей закричал: “батюшко-государь, рыба, рыба!” И аз ему отвещал: “постой, чадо, не тако подобает, но прежде поклонимся Господу Богу, и тогда пойдем в воду”. И, помолясь, вытащили на берег рыбу, хвалу возсылая Христу Богу, и, паки построя сети на том же месте, рыбу насилу домой оттащили. Наутро пришли опять, столько же рыбы, на третий день паки столько же рыбы: и слезно и чюдно то было время, а на прежнем нашем месте ничево Пашкову не дает Бог рыбы. Он же, исполняся зависти, паки послал ночью и велел сети мои в клочки изорвати. Что петь с дураком делаешь! Мы, собрав рваные сети, починя втай, на ином месте промышляя рыбку, кормились, от нево таяся, и сделали ез [50]. Бог же и там стал рыбы давать, а дьявол ево научил и ез велел втай раскопать. Мы, терпя Христа ради, опять починили; и много тово было. Богу нашему слава, ныне и присно и во веки веком. Терпение убогих не погибнет до конца».

Как-то раз невестка воеводы, боярыня Евдокия Кирилловна, пришла к Аввакуму с заболевшим сыном Симеоном, которого крестил и каждый день благословлял протопоп, однако не застала того дома. Тогда она, «смалодушничав», послала своего ребёнка к «мужику-шептуну» – туземному лекарю-шаману. Это не помогло – болезнь только усилилась: «младенец пуще занемог; рука правая и нога засохли, что батошки». Узнав об этом, Аввакум страшно рассердился и порвал с боярыней всякие отношения. Между тем ребёнок уже умирал. Но, заботясь о душе своей духовной дочери и ожидая её искреннего покаяния, Аввакум был неумолим и отвечал плачущим посланцам боярыни: «Коли баба лиха, живи же себе одна!» В то же время протопоп не переставал молиться: «Вижу, яко ожесточил диявол сердце ея; припал ко Владыке, чтоб образумил ея»…

И молитвы Аввакума были услышаны. Наутро Евдокия Кирилловна прислала просить прощения у Аввакума своего среднего сына Ивана. В это время шёл сильный дождь, зимовье Аввакума протекало, и он лежал на печи голый, накрывшись берёстой. Протопопица спасалась от сырости в печи. Протопоп сжалился и велел принести ребенка. «Я-су встал, добыл в грязи патрахель и масло священное нашол. Помоля Бога и покадя, младенца помазал маслом и крестом благословил. Робенок, дал Бог, и опять здоров стал, – с рукою и с ногою». Напоив младенца святою водою, Аввакум отослал младенца к матери. «Виждь, слышателю, – подводит протопоп Аввакум итог своему рассказу о чудесном исцелении, – покаяние матерне колику силу сотвори: душу свою изврачевала и сына исцелила! Чему быть? – не сегодни кающихся есть Бог!»

Об исцелении своего любимого внука и крестника узнал от невестки и Пашков. Когда Аввакум пришёл к нему, он, «поклоняся низенько», сказал: «Господь тебе воздаст. Спаси Бог, что отечески творишь, не помнишь нашева зла», и до того даже растрогался, что прислал опальному протопопу «пищи довольно». Однако отношения Аввакума с воеводой вскоре опять ухудшились.

Произошло это из-за следующего случая. В августе 1661 года в Иргенский острог пришли с Амура 17 человек казаков во главе с Абрамом Парфёновым и стали проситься в государеву службу. Не зная, что явившиеся казаки были обманщиками, и испытывая недостаток в людях, Пашков принял их. Желая как-то компенсировать неудачу Даурской экспедиции, воевода послал их вместе со своим сыном Еремеем воевать, как пишет Аввакум, «Мунгальское царство». Большинство комментаторов аввакумовского «Жития» отождествляют «Мунгальское царство» с Монголией, но достаточно посмотреть на карту Сибири, чтобы убедиться в невозможности похода в Монголию из Иргенского острога за столь короткий срок. К тому же путь в Монголию преграждали буряты, на тот момент ещё не принявшие русского подданства. На самом деле, как явствует из документов, в августе 1661 года воевода Пашков послал из Иргенского острога 72 служилых человека и 20 тунгусов во главе со своим сыном Еремеем на «великого государя непослушников на Тунгусские улусы в поход».

Будучи, судя по всему, человеком весьма суеверным, Пашков прибег к помощи туземного шамана («волхва мужика»), чтобы выяснить исход предстоящей авантюры. Возмущению Аввакума не было предела, когда вечером вблизи его зимовья шаман, «отвертя голову» живому барану и бросив её в сторону, «начал скакать, и плясать, и бесов призывать» … Наконец, «много кричав, о землю ударился, и пена изо рта пошла. Беси давили ево, а он спрашивал их: “удастся ли поход?” И беси сказали: “с победою великою и с богатством большим будете назад”. И воеводы ради, и все люди радуяся говорят: “Богаты приедем!”».

Видя такое явное отступление от христианского благочестия и поругание православной веры, Аввакум в порыве охватившего его праведного гнева прибегает к крайней мере: он начинает молиться о неудаче предстоящего похода, чтобы не сбылось дьявольское предсказание шамана. Впрочем, впоследствии он весьма сокрушался о том, что поступил так под воздействием охватившего его чувства, особенно жалея Еремея, который был человеком добрым и благочестивым и не раз защищал протопопа от своего отца.

«Ох, душе моей тогда горько и ныне не сладко! Пастырь худой погубил своя овцы, от горести забыл реченное во Евангелии, егда Зеведеевичи на поселян жестоких советовали: “Господи, хощеши ли, речеве, да огнь снидет с небесе и потребит их, яко же и Илия сотвори”. Обращжеся Исус и рече им: “не веста, коего духа еста вы; Сын бо Человеческий не прииде душ человеческих погубити, но спасти. И идоша во ину весь”. А я, окаянной, сделал не так. Во хлевине своей кричал с воплем ко Господу: “послушай мене, Боже! послушай мене, Царю Небесный, Свет, послушай меня! да не возвратится вспять ни един от них, и гроб им там устроиши всем, приложи им зла, Господи, приложи, и погибель им наведи, да не сбудется пророчество дьявольское!” И много тово было говорено. И втайне о том же Бога молил».

Узнав о таких молитвах Аввакума, Пашков пришел в ярость. Когда же отряд Еремея не явился в установленный срок, воевода даже собирался подвергнуть протопопа жестоким пыткам. «Во един от дней, – вспоминал Аввакум, – учредил застенок и огнь росклал – хочет меня пытать. Я ко исходу душевному и молитвы проговорил; ведаю ево стряпанье, – после огня тово мало у него живут. А сам жду по себя и, сидя, жене плачющей и детям говорю: “воля Господня да будет! Аще живем, Господеви живем; аще умираем, Господеви умираем (Рим. 14, 8)”. А се и бегут по меня два палача».

Но воистину «чюдно дело Господне и неизреченны судьбы Владычня»! В это время из похода возвращается раненый Еремей. Оставив застенок, воевода бросился встречать сына. Тот рассказал, что поход закончился неудачей. 4 сентября, когда его отряд стоял на Ингоде, принятые Пашковым на службу казаки ночью украли у него и у служилых людей оружие и хлебные запасы и бежали. Изменники спустились на плотах вниз по рекам Ингоде и Шилке до Верхшилкского острога. Здесь они захватили казённые струги и пытались овладеть острогом, желая заполучить хранившиеся там порох и свинец. Большинство местных служилых людей находились в это время на рыбных промыслах. Однако оставшимся казакам во главе с пятидесятником А.Васильевым удалось отстоять крепость. Тогда изменники забрали струги и ушли по Шилке на Амур. Что касается отряда Еремея, то все посланные с ним люди погибли от «мунгальских людей», а сам он спасся только чудом: заблудившемуся в тайге воеводскому сыну явился во сне протопоп Аввакум и указал дорогу.

Воевода весьма огорчился из-за этой неудачи и был «яко пьяный с кручины». Однако всё случившееся нисколько не образумило его и не привело к искреннему покаянию. Когда Аввакум пришёл поклониться обоим Пашковым, старший «возвед очи свои на меня, – слово в слово что медведь морской белой, жива бы меня проглотил, да Господь не выдаст! – вздохня, говорит: “так-то ты делаешь? Людей тех погубил столько!” А Еремей мне говорит: “батюшко, поди, государь, домой! Молчи для Христа!” Я и пошел, ничево не говоря, – Христом запечатлел уста моя Еремей!».

«Десеть лет он меня мучил, или я ево – не знаю; Бог разберет в день века», – заканчивает свой рассказ о даурских мытарствах Аввакум.

«Велено ехать на Русь…»

Но настал конец и сибирским мучениям Аввакума, чему в немалой степени способствовали удаление Никона с патриаршего престола и хлопоты московских друзей опального протопопа.

16 февраля 1660 года в Золотой палате царского дворца открылся собор по «делу патриарха Никона». Царь обратился к собравшимся с речью о том, что церковь вдовствует уже год и семь месяцев. Обсуждение этого вопроса продолжалось до августа. Наконец 14 августа Епифанием Славинецким было составлено «Деяние» Московского собора. В нём определялось право царя совместно с собором Русской Церкви избрать и поставить нового патриарха по причине самовольного оставления Никоном патриаршего престола. Деяние подписали 16 архиереев, архимандритов, игуменов и протопопов, присутствовавших на соборе, в том числе три греческих архиерея с архимандритом Дионисием Святогорцем и полоцким архимандритом Игнатием Иевлевичем. Однако Никон пока ещё не был лишён патриаршего сана, и вопрос о новом патриархе оставался открытым.

12 мая 1662 года сын боярский Иларион Борисович Толбузин, назначенный нерчинским воеводой вместо А.Ф. Пашкова, принял от последнего в Иргенском остроге остатки его полка. Толбузин привёз с собою также царскую грамоту, в которой Аввакуму велено было «ехать на Русь». Новый воевода принял у Пашкова три острога – Нерчинский (Верхшилкский), Телембинский и Иргенский. Во всех трёх острогах находилось в общей сложности всего 75 служилых людей и практически полностью отсутствовали съестные припасы. «Без малого 400 человек, умерших от голода и погибших в боях, – такова была цена Даурской экспедиции, продолжавшейся более 6 лет» (Шашков).

25 мая бывший даурский воевода, погрузившись на дощаники вместе со своим семейством и многочисленной челядью, отправился в Москву. «Он поехал, а меня не взял, – вспоминал Аввакум, – умышлял во уме своем: “хотя-де один и поедет, и ево-де убьют иноземцы”. Он в дощениках со оружием и с людьми плыл, а слышал я, едучи, от иноземцов: дрожали и боялись».

И бояться действительно было чего. Плавание по забайкальским рекам с небольшой охраной было в те времена делом весьма опасным. Так, Онуфрий Степанов в 1654 году сообщал с Амура, что «государеву ясачную казну послать стало нельзя, потому земля вся сколыбалась, драки стоят частые, с малыми людми послать стало невозможно, но чтобы с государевою казною иноземцы какого дурна не учинили…». А в 1662 году, когда ехали Пашков и Аввакум, началось крупное восстание сибирских племён.

Впоследствии в Москве Аввакуму и Пашкову суждено будет встретиться вновь. При возвращении в Москву отставленного воеводы и прощённого царём протопопа положение резко изменилось в пользу последнего. В одной из редакций аввакумовского «Жития» сообщается: «Царь мне ево головою выдал». Это вполне вероятно, если учесть, что царь ещё в 1658 году велел «отставить» Пашкова от воеводства за первое избиение Аввакума. Осуждённый Пашков пытался откупиться: «Давал мне на Москве и денег много, да я не взял». Наконец грозный воевода покорился: «Видит беду неминучюю, – прислал ко мне со слезами. Я к нему на двор пришел, и он пал предо мною, говорит: “Волен Бог, да ты и со мною”». Аввакум воспользовался данной им над своим обидчиком властью как истинный добрый пастырь. В своей челобитной к Алексею Михайловичу он писал о Пашкове: «Молю тебя, государя, о воеводе, которой был с нами в Даурах, Афонасей Пашков, – спаси ево душю, якож ты, государь веси. А время ему и пострищись, да же впредь не губит, на воеводствах живучи, християнства. Ей, государь, не помнит Бога: или поп, наш брат, или инок – всех равно губит и мучит, огнем жжет и погубляет». Но при этом Аввакум, по– христиански прощая своего врага, просил царя: «Токмо, государь, за мою досаду не вели ему мстити… Аще и стропотное, но мое он чадо… и чадо мое, и брат мне по благодати: едина купель всех нас породила, едина мати всем нам Церковь, един покров – небо, едино светило – солнце. Аще и досаждают, но любовию их нам приимати».