Текст книги "Дом на цилиндрах"

Автор книги: Кирилл Гольцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Правда, хорошо, что это не молодая девушка? – прошептал Хельман, и я вздрогнул, на мгновение забыв, что он рядом.

– Ну если исходить из возрастных альтернатив, то да!

– Согласен. Но поезд мертвецов это явно не напоминает. Да нам такое и не нужно. Зато какие декорации… Самое время сквозь туман кому-нибудь на нас наброситься. Как считаешь?

– Думаю, что мы здесь всё-таки одни! – ответил я, чувствуя, что меня начинает подташнивать, когда я невольно представлял себе лицо этой бабушки: разбитое, с отпечатавшимися глубокими следами каблуков и, может быть, даже чьих-то ногтей.

– Нет-нет, не то. Остановись и постарайся прочувствовать. Неужели ничего? – Хельман поднял вверх указательный палец и пристально смотрел на меня.

– Нет, извини, не понимаю, о чём ты… – после паузы ответил я, и тут его резко выброшенная рука буквально придавила меня к полу. – Спокойно. Они где-то рядом!

– Кто? – пролепетал я.

– Ну не монстры же. Полагаю, это нечто, вроде группы быстрого реагирования. Кстати, как тебе идея о переименовании милиции в полицию?

– Я как-то не задумывался…

– И все остальные вместе с тобой, начиная с инициаторов действа! – горько воскликнул Хельман. – Подумать только, ну нет больше в нашей стране никаких других проблем, кроме как тратить массу времени и выбрасывать миллиарды на сопутствующие переименованию дела с бланками, вывесками, формой и прочими атрибутами. Мне кажется, не настолько это важный вопрос, тем более далеко не срочный, даже если в этом и действительно что-то есть.

Где-то за вагоном раздался приглушённый стук.

– Ага, вот и они, – прошептал Хельман. – Как думаешь, без стрельбы не обойдёмся? О, эти ребята любят командовать и стрелять, хлебом не корми!

Я молчал, думая о том, что бойни на эскалаторе мне вполне хватило и никак не хотелось какого-либо подобного продолжения здесь.

– А вот если я дам тебе сейчас пистолет, что будешь делать? Ничего? В меня стрелять? Или поможешь? – Хельман сдержанно рассмеялся. – Сдаётся, что именно меня и подстрелишь. Впрочем, можешь не отвечать…

Кто-то в чёрном мелькнул в дверном проёме, и раздались беспорядочные выстрелы.

– Ты как? Порядок? – обеспокоено спросил Хельман, потеребив меня по плечу.

– Да, вроде как…

– Вот и хорошо. Сам знаешь, главное, береги зрение. В любом случае не волнуйся, я хорошо вмазал этому гаду. Но всё-таки что-нибудь нехорошее может и приключиться. Поэтому давай-ка мы оба подстрахуемся…

Он достал из кармана обыкновенные милицейские наручники, в один браслет которых ловко заковал мою руку, а второй защёлкнул на зеркальной трубке поручня.

– Вот так, ничего страшного и не случится. Кстати, как только эти ребята умудряются ходить в чёрном по такой-то погоде? Надо будет у кого-нибудь из них перед смертью поинтересоваться, а то будет потом свербеть, так и покой потеряешь, хоть и пустяк!

Потом он со звериным рыком выскочил через дверь в темноту, и оттуда послышалась стрельба. Мне ничего не оставалось, как ждать. Может, в какие-то моменты это занятие раздражающее и бесцельное, но только не сейчас, когда речь идёт, возможно, о последних минутах перед смертью. Этого события можно ожидать буквально вечность и никуда не торопиться. Хотя почему-то мои мысли сейчас больше занимал вопрос, каким образом некие спецслужбы или милиция успели так быстро отреагировать на произошедшее и отыскать нас. Конечно, в общем-то, ничего особенного здесь не было и всё-таки казалось слишком уж оперативным. А в идеале у меня даже появлялся шанс оказаться на свободе, если эти ребята подстрелят моего «друга».

За окном что-то мелькнуло, и я с удивлением увидел, как Хельман, словно заправский скалолаз, мчится от кого-то по трубам и кабелям на стене. Нечто подобное я видел когда-то в фильме про супергероя Человека-паука: всё выше, выше – и вот он пропадает из виду, но вскоре вновь ловко спускается с другой стороны. Да, пожалуй, от такого точно не убежишь… Раздался стук, словно кто-то прыгает на крыше вагона, а потом в дверном проёме показалось затянутое в узкую маску с большими стёклами лицо. Автомат угрожающе направился в мою сторону, но тут за спиной бойца что-то мелькнуло, раздался одиночный выстрел и он, дёрнувшись, исчез в дыму. Однако и этого мгновения мне вполне хватило, чтобы понять: кто бы ни были нападавшие, они вовсе не собирались мне помогать.

– Вот и всё. Дело сделано. А знаешь, это ведь я сам позвонил им и предупредил, пока шёл по эскалатору, где их буду ждать. Однако, как видишь, они всё-таки, по моему мнению, немного припозднились, да и, судя по количеству бойцов, не посчитали ситуацию действительно серьёзной. Как думаешь?

Хельман ловко спрыгнул с переплетения кабелей в распахнутые двери вагона и приземлился прямо передо мной, всего лишь немного потеряв равновесие. В этот момент у него из кармана вылетели очки и, закружившись, замерли на полу правее нас. Я невольно проследил за ними взглядом и почувствовал, как по спине пробежал холодок: они были точно такими же, как показывала мне жена Валеры. Те же странные с цилиндрическими полукружьями линзы, которые чем-то походили на очки БСП для коррекции зрения, которые одна симпатичная мне одноклассница надевала только во время контрольных работ, чтобы видеть написанное на доске, а в остальное время не носила, чтобы, по её выражению, не выглядеть, как уродина. Первая мысль, которая пришла мне в голову: он убил и Аню! Потом, чуть приглядевшись, я понял, что дужки всё-таки другие – разительное сходство только в стёклах. Это мало утешило, зато плотно связало в логическую цепочку Хельмана и смерть Валеры, теперь уже не только потому, что мы побывали вместе с ним на месте трагедии.

– Откуда они у тебя? – спросил я и непроизвольно прибавил: – Такие же были у Валеры. Отвечай!

– Это твой погибший друг? Ну чего же ты так раскипятился? Мало ли очков на свете. Могу тебя заверить, что эти исключительно мои… – развёл руками Хельман, но сразу же поднял их и с видимым беспокойством осмотрел. – Да, именно так.

– И где же ты взял свои?

– Это кажется тебя таким важным? – Хельман прищурился. – Думаю, ты немного торопишь события, и мне это не нравится.

– Так ты ответишь или будешь ходить вокруг да около?

Я моргнул: от дыма сильно резало глаза, но не отводить взгляд от глаз Хельмана казалось очень важным – ведь они могут сказать намного больше, чем слова.

– Если тебе так интересно, то сделал сам…

– Зачем? Почему такие?

– Просто взял и сделал! – Хельман торопливо убрал очки в карман и вздохнул: – А ты даже любопытнее, чем я думал.

– У Валеры были точно такие же. И вот его нет. Какая здесь связь?

– Ты это узнаешь, поверь. Но не сейчас!

– Так ты признаёшь, что всё здесь не просто так? – Меня начинал охватывать гнев, особенно от мысли, что передо мной стоит убийца лучшего друга собственной персоной.

– А я этого и не отрицал. Ладно, не бери в голову, ещё перенапряжёшь мозг, а он тебе может ещё на что-нибудь и сгодится. Да и вообще, нам пора продолжать путь, теперь уже пешком. Осталось недолго, а принимать новых непрошеных гостей у меня желания нет! – Хельман приподнял автомат и махнул им. – Давай-ка, двигай и начинай какую-нибудь другую тему…

Я некоторое время стоял на месте, но потом решил, что несколько лишних пуль в теле вряд ли помогут мне что-то понять или начать действовать. Поэтому подошёл к двери, присел на корточки и легко спрыгнул в туманящийся полумрак, смутно освещаемый светом вагона.

– Я иду сразу за тобой… И без глупостей. Впрочем, думаю, ты уже понял: уйти от моей пули очень непросто. Однако пока ты будешь делать всё, что я скажу, с тобой ничего не приключится. Можешь не волноваться! – Хельман, судя по тяжёлому звуку, спрыгнул сзади и через мгновение постучал мне по спине чем-то широким и тяжёлым. – На-ка вот, жми кнопку и свети вперёд. Как увидишь слева промежутки в стене, медленно поворачивай туда.

Я протянул руку, взял фонарь, и мы некоторое время молча брели в его неверном жёлтом свете. Дым всё плотнее клубился вокруг, только никаких призрачных лиц или рук на этот раз я не видел. Казалось, что мы находимся в какой-то пещере, по стенам которой вьётся бессчётное число змей. И туман представлялся здесь помощником, без которого было бы невозможно вынести то, что за ним скрыто, да и твари, несомненно, желающие напасть на нас, не способны различить сквозь дым, что кто-то нарушил их покой.

– Эй, не спи. Вот уже и поворот! – в какой-то момент крикнул Хельман, и я послушно свернул налево, оказавшись в похожем тоннеле, только без рельс. – Сейчас давай вперёд, пока не наткнёшься на ступеньки, по ним наверх, и мы пришли!

Я обречённо побрёл, хрустя камнями и прислушиваясь к звукам капающей где-то воды. Стало немного свежее, хотя, судя по всему, мы не спускались под землю, а, наоборот, поднимались. Поскольку, находясь здесь, я не слышал ни одного, хотя бы отдалённого звука состава, видимо, всё движение на этой ветке уже перекрыто. Оно и к лучшему! Люди, которым надо было куда-то попасть по делам и которые сейчас вынуждены были искать альтернативы, вызывали у меня невольное сожаление, а представлять себе боль родных и близких погибших, расстрелянных Хельманом, мне не хотелось даже мельком. Да и вообще непонятно, к чему было устраивать такую бойню там и здесь? Чтобы привести меня куда-то и убить там? Вряд ли. С другой стороны, у подобных психов причины могут никак не поддаваться логическому объяснению. В какой-то момент я споткнулся и чуть было не упал.

– Осторожнее, я же предупредил тебя, ступени. Их должно быть шесть… – окликнул меня Хельман, – и не бойся крыс, они здесь, что бы ты ни слышал, маленькие и безобидные!

Ступеней оказалось именно шесть, и когда я оказался наверху, то невольно вскрикнул от удивления. Мы оказались в огромном зале, чем-то напоминающем церковь, но, скорее всего, представляющим собой почему-то заброшенную и недостроенную станцию метро. Всё вокруг было серым, полуразрушенным и прохладным; по стенам маленькими струйками сочилась вода, а ближе к потолку угрожающе свисали какие-то волокнистые неприятные образования наподобие мха.

– Вот мы и на месте. Давай фонарь!

Хельман шагнул правее, и я, быстро развернувшись, со всего маху ударил его металлическим корпусом по голове, а потом отпрыгнул в сторону. Чтобы не терять драгоценные мгновения, я решил бежать назад, к брошенному составу, а там, по рельсам, добраться до первой же станции, но моя нога подвернулась, её пронзила резкая боль, и я неудачно рухнул на каменную крошку, исцарапав руки и порвав рубашку. Сделав попытку подняться, я понял, что сейчас это мне не под силу, поэтому я перевернулся на спину и просто смотрел, как Хельман неуклонно приближается.

– Глупо. Вставай-ка! – крикнул он. – И не жмурься. Раз и готово. Ты даже ничего не почувствуешь!

Наверное, так оно и есть на самом деле: мгновение боли, а потом – путешествие в неизвестность, когда всё оставленное здесь не имеет ровным счётом никого значения. Единственное, о чём я сейчас почему-то жалел, так это о непознанной радости отцовства – всё же остальное, скорее всего, я уже так или иначе попробовал и испытал.

– У меня что-то с ногой, поэтому придётся полежать. Давай, стреляй. Я встречу смерть с открытыми глазами и спиной не повернусь! – ответил я, и, хотя предательский страх разливался по животу и отзывался в нём мучительной болью, мне казалось, что моя душа готова к тому, что должно случиться.

– Настоящий герой! – расхохотался Хельман и, отбросив со стуком и скрежетом упавший автомат, достал из-за пояса пистолет с какой-то большой штукой сверху.

Свет от отлетевшего фонаря, который лежал теперь где-то в тумане, подсвечивал глаза преследователя, и мне почему-то очень захотелось познакомиться с его родителями. Вот так, а ещё утверждают, что перед смертью люди видят калейдоскоп всего самого лучшего в жизни… Оказывается, просто какой-то странный бред лезет в голову, не более того. Глядя на его пистолет, я думал: «Наверное, глушитель или нечто в этом роде…» В любом случае теперь подобные детали не имели никакого значения, и тут я неожиданно остро осознал, что эти мокрые выщербленные стены, разрушенный зал и, разумеется, сам Хельман это последнее, что я вижу в этой жизни. Конечно, хотелось, чтобы это оказалось чем-то другим, но выбирать не приходилось. Хотя какой-то червячок в мозгу, наверное, отвечающий за самосохранение, упорно нашёптывал мне, что ещё есть шанс выбраться, если попытаться убежать. Удивительно, но вскоре он стал настолько убедителен, что я действительно начал сомневаться, а потом, разозлившись сам на себя, громко закричал:

– Ну давай же, не медли!

Через мгновение раздались два хлопка, разнёсшиеся эхом вокруг. Боли я действительно не почувствовал – просто что-то коснулось живота, а потом всё вокруг закружилось, в ушах появился ватный гул и сознание поглотила темнота. Однако какой-то своей частичкой откуда-то я, несомненно, точно знал, что так не умирают, а значит, это ещё почему-то не конец.

Глава VI
Странная больница

Темнота и неясные голоса где-то вдали… Постепенно они становятся ближе, маняще зовут, и, кажется, если ещё немного прислушаться, то обязательно станет понятно, о чём они говорят. Зовут? Предостерегают? Радуются? Несомненно, в них находится что-то очень важное, но как это удержать? Именно этими вопросами, кажется, я мучился целую вечность, когда приходил в себя из глубокого забытья, постепенно смиряясь, что в этом и состоит мой теперешний удел. Ничего материального, это, возможно, просто восприятие каких-то мыслей, чувств или даже безумные фантазии, которые легко позволяют убедить самого себя в том, что я не один и живой. Хотя порой мне казалось, что в правой ноге чувствуется если и не боль, то какое-то непонятное шевеление, что придавало некоторую уверенность и дарило надежду. Впрочем, я где-то читал, что подобные ощущения свойственны и тем людям, кто потерял конечность, – они могут явственно её чувствовать, а иногда даже видеть. Интересно, когда мы умираем, душа испытывает то же самое в отношении всего потерянного тела? Если да, вполне может быть, что это именно мой случай. Наверняка же можно было сказать одно: я мыслил, рассуждал, старался что-то понять – значит, хотя бы какая-то частичка меня была живой, значит, это ещё не конец. Во всяком случае, как минимум можно было говорить о подтверждении наличия в теле души. Или это всё-таки разные вещи?

А в один из дней я неожиданно заметил свет, пробивающийся где-то впереди: расплывающийся, слабый, но явственно различимый. Сначала я испугался, что приблизился к концу того самого мрачного коридора, о котором любят вспоминать люди, вернувшиеся после клинической смерти, веря, что именно там придётся держать ответ перед Богом. Однако ничего сверхъестественного в этом не наблюдалось и при некотором наблюдении слишком уж походило на нечто привычное и не внушающее благоговения. Звуки стали тоже более ясными, очерченными, а вскоре, к своей радости, я начал различать и отдельные слова. Правда, к моему большому раздражению, связать их во внятные предложения я не мог: просто набор чего-то, что я мог понять отрывками, а остальное – додумать сам. Вот чей-то грубый голос сказал «трамвай», и я представил себе тёплую весеннюю улицу, с журчащими ручейками, трелями птиц, ласково пригревающим солнцем, и катящийся по рельсам жёлтый трамвайчик с большим ярким номером маршрута «15». Его перебил другой голос, утверждающий что-то и упомянувший «стол», в ответ на что сознание услужливо предложило мне картинку ломящегося от яств огромного дубового стола, у которого зачем-то была прикреплена посередине пятая ножка. Вскоре, к счастью, мне стало удаваться совмещать пару слов, потом три, и наконец однажды, услышав и поняв полностью отрывок из разговора двух незнакомых женщин, я впервые попытался приоткрыть глаза.

И на этот раз ничего не предвещало никаких изменений в моём состоянии, кроме медленного прогресса со словами. Поэтому когда я услышал становящийся всё громче разговор, то, чувствуя себя утомлённым, даже не пытался вслушиваться и анализировать. Это можно сделать и позже, а сейчас мне хотелось тишины и, как ни странно, одиночества. Но вот рядом явственно прозвучало: «Она такая умница, славная девушка. Недавно окончила институт и уже работает врачом. Конечно, её пациенты в морге… – Я как будто проглотил сказанное и с изумлением осознал, что всё прекрасно понял. – Ну не все, конечно. Это я преувеличила. Скажем, пока большинство!» – «Да, опыт дело важное. Ничего, осмотрится, пооботрётся, и всё войдёт в колею…» Вторая фраза была произнесена с надрывом и явно принадлежала пожилой женщине. Потом голоса опять начали отдаляться, и, несмотря на все мои усилия расслышать продолжение разговора, ничего не выходило. Было непонятно, то ли я опять начинаю терять обретённую чудесным образом способность понимать, только-только овладев ею, или, может быть, действительно люди просто отошли. Конечно, самым разумным было подождать: рано или поздно рядом обязательно начнётся другой разговор, во всяком случае, так было всегда, но именно сегодня почему-то это показалось нестерпимо важным и не требующим никаких отлагательств. И тогда я с неимоверным усилием попытался приоткрыть глаза.

Сначала казалось, что ничего из этого не выйдет. Даже не было уверенности, что мои веки действительно опущены, а глаза видят не просто какие-то свечения, которые в конце концов могут оказаться просто яркими картинками из моего воображения, – слишком желанными, а поэтому реалистичными и недостижимыми. Но вот свет задрожал, стал ярче, и даже что-то размытое мелькнуло где-то в его глубине. С этого момента я стал гораздо больше интересоваться возвращением куда бы там ни было и приступы апатии, желания отрешиться от всего и погрузиться в тишину посещали меня всё меньше.

Прошло ещё время, трудно сказать, сколько часов, дней или лет, но однажды я не просто смог без усилий слушать идущий рядом разговор и понимать его, но и с гораздо меньшей болезненностью, чем обычно, приоткрыл глаза, явственно увидев на светлом фоне два тёмных и живых образа. Что ещё удивительнее, один из них вскоре заколебался, подошёл, став исполинским, и обратился явно не к кому-то, а именно ко мне:

– Как вы себя чувствуете?

Я мысленно ответил, что плохо, но попытка расцепить ссохшиеся губы ни к чему не привела.

– Всё в порядке. Не утруждайте себя, скоро скажете всё, что только захотите… – ответил мне приятный хрипловатый баритон.

Потом такие встречи с монологами растянулись снова на неопределённое время и постепенно на смену пришедшим хрипам и невнятному бульканью из горла я начал выговаривать слова и связывать их хоть и в короткие, но понятные собеседнику предложения. Интересно, что временами то, что я говорил, опережало осознание, что именно мне хотелось выразить и, наверное, получалась полная нелепица. А временами я не знал, высказал ли всё целиком или часть осталась в моей голове сказанной про себя. Забавные, но неизменно раздражающие ощущения.

Самое же главное, я начал понемногу вставать и всё лучше видеть, хотя окружающее меня как-то не особенно радовало. Походило всё это на какой-то пансионат или больницу, широкие же решётки на окнах производили совсем тягостное впечатление, ассоциирующееся с дуркой, в которой я когда-то подрабатывал по ночам студентом. В палате, где я обитал, было ещё четыре занятые койки, на которых расположились молодые люди и один пожилой мужчина. В чём их недуг, оставалось для меня загадкой, а вот увлечение игрой в карты было налицо и позволяло мне с интересом наблюдать за бурей страстей, что, несомненно, очень скрашивало серые, скучные и нескончаемые часы. Несколько раз в день ко мне приходили женщины в белых халатах, которые что-то кололи и не переставали успокаивающими голосами убеждать, что со мной всё в полном порядке. Почему-то чем жизнерадостнее и откровеннее звучали их голоса, тем меньше во всё сказанное верилось. Однако я не торопился с вопросами и выводами, а хотел полностью прийти в себя и только потом начинать действовать, если, конечно, в этом была необходимость.

И вот однажды наступил, можно сказать, торжественный день – я смог достаточно уверенно самостоятельно встать и оптимистично ответить на осторожные вопросы о самочувствии. Выполнив нехитрые действия – пройти прямо, нагнуться, повернуться, я, похоже, убедил в этом как себя, так и высокого худощавого мужчину в старомодном пенсне и со смешно зализанной седеющими волосами лысиной. Все к нему обращались «доктор» или «Константин Игнатьевич». И хотя он, заговорщицки понизив голос, попросил звать его так, как мне кажется удачнее, я выбрал именно первый вариант.

– Ну, а как у вас, дорогой мой, со зрением? Есть жалобы? – Доктор аккуратно отцепил от носа пенсне и, смешно щурясь, отчего у него на лбу пролегла широкая складка, оказался со мной практически нос к носу.

– Всё в порядке. Правда, пока ещё словно небольшой туман остался.

– И это всего лишь говорит о том, что с глазами у вас всё в порядке! – рассмеялся Константин Игнатьевич, добродушно тыкая меня длинным пальцем в грудь. – Москва всё так же в дыму, да и гарью попахивает, доложу я вам, весьма нелестно.

Из этих слов я сделал для себя первый утешительный вывод: время, проведённое мной здесь, было совсем незначительным – ну, максимум месяц. Хорошо, значит ничего ещё не упущено. Но что именно? Произошедшее с трудом лепилось из наслоения каких-то колышущихся комков и, кажется, при каждой попытке выстроить всё в одну цепочку разлеталось в смешанный набор образов и мелькающих яркими вспышками озарений. При этом моя фантазия работала настолько ярко, что стоило мне попытаться что-нибудь представить, как перед глазами мгновенно формировалась не только яркая картинка, но и проигрывался целый ролик. Он быстро окунался куда-то в память и слишком уж сильно походил на настоящее воспоминание. Но таких моментов, к сожалению, было слишком уж много – вязких, неуверенных и постоянно мешающихся и причудливо наслаивающихся друг на друга. Иногда я ощущал себя самым настоящим золотоискателем на прииске, который скрупулёзно просеивает свой мозг, отделяя, как драгоценные крупицы, настоящее от фальшивого. Сколько же всё время оказывалось последнего, а в некоторых случаях настоящее золото было и невозможно отличить от подделки.

А на следующий день состоялась моя первая встреча с Константином Игнатьевичем в его кабинете, и от неё не только усилился сумбур в голове, но и появилось множество новых необычных вопросов.

– Итак, Максим Витальевич, я хочу с вами поговорить. Ничего такого, просто, если не возражаете, немного поболтаем по-дружески, совершенно неофициально… – сказал доктор, сцепив свои ухоженные пальцы в сложную фигуру, напомнившую мне чем-то фильмы про ниндзя, выполняющих боевые комплексы.

– Как вы меня, простите, назвали?

– Максим Витальевич… Или вы предпочитаете просто Максим?

– Честно говоря, ни так, ни так. Меня зовут Кирилл!

– Что же, охотно вам поверю. Значит, я что-то напутал. Извините, Кирилл, меня…

– Да ничего страшного, бывает.

– Ну так вот. Раз с этим неожиданным затруднением мы разобрались, то хочу у вас спросить о личном. Посоветуйте, пожалуйста. Скоро первое сентября, и моя дочь-старшеклассница, как принято, учится не то чтобы очень хорошо, но планирует поступать в престижный вуз. Как мне лучше поступить? Искать репетиторов на стороне, подъехать в это образовательное учреждение и разузнать о тамошних подготовительных курсах? Может, что-то ещё? – Доктор замер, выжидающе глядя на меня.

– Извините, но я не совсем понимаю, о чём вы…

– Кто же, Кирилл, кроме вас, не просто понимает, а знает, что и как лучше сделать?

– Может быть, вы что-то опять немного путаете… – После минутного молчания, я неопределённо пожал плечами.

– Кто же, по-вашему, лучше учителя меня направит в нужное русло? – рассмеялся Константин Игнатьевич и зашелестел лежащими у него на столе бумагами, извлечёнными из плотной жёлтой папки. – Вы же, если не ошибаюсь, уже почти пятнадцать лет учительствуете?

– Не хочу вас опять разочаровывать, но учителем я никогда не был…

– Ах, вот оно как. Неужели опять что-то здесь напутали? Знаете, люди иногда бывают настолько невнимательными, что готовы переставить с ног на голову самые очевидные вещи и не справиться даже с тем, что кажется верхом элементарности. Вам так не кажется?

– Да, наверное, бывает по-всякому, – согласился я, но червячок внутри со всей очевидностью твердил мне, что никаких случайностей и ошибок здесь нет, а напротив, имеет место какой-то новый коварный замысел. В чём он состоит, это только предстояло аккуратно выяснить.

– А что со мной произошло, доктор?

– Что вы имеете в виду?

– Ну, как я сюда попал и вообще?

– А вы что же, ничего не помните? – Константин Игнатьевич откинулся на спинку скрипнувшего кресла, и в стёклах пенсне зловеще вспыхнули отсветы потолочных ламп.

– Нет, почему же, только всё как-то путается в голове…

– Ничего, ничего, Кирилл, всё у вас в порядке, а будет ещё лучше. Так, кое-что вспомните, и я, разумеется, помогу.

– Ведь с Максимом никакой ошибки не было? – сглотнув, спросил я, прекрасно понимая, что спорить здесь и что-то утверждать бесполезно: если это действительно психиатрическая клиника, то нужно действовать аккуратно и больше скрытно. Ведь упор на потерю памяти, несомненно, должен смотреться гораздо более здраво, чем утверждение, противоречащее взглядам окружающих на нормальность, пусть и сто раз правильное. Поиграем, ничего страшного в этом нет, зато, глядишь, скорее отсюда выберусь.

– Наверное, всё-таки нет. Во всяком случае, именно это имя написано в вашем паспорте!

– Понятно…

– Ваша супруга и друг Александр, если не ошибаюсь, привезли вас сюда три недели назад, – Константин Игнатьевич выдержал паузу, внимательно наблюдая за моей реакцией, и, вздохнув, покачал головой: – Вижу, что про них вы тоже затрудняетесь что-то вспомнить. Ну хорошо, а как на счёт вашей дочки Виолетты?

Я вздрогнул, и, кажется, часть разрозненной мозаики в голове встала на место. Мгновенно перед глазами возник образ Андрея, который едет вместе со мной к Николаю, испепеляюще-жаркая крыша и телефонный разговор о том, что девочку похитили, при этом кого-то застрелив.

– Что-то такое мелькнуло… – осторожно ответил я.

– Ну вот, видите, всё совсем не так плохо и пугаться этого ни в коем случае не надо. Всё, что вам сейчас нужно, покой и положительные эмоции. Сами не заметите, как всё придёт в норму.

– Так это просто больница?

– Да, можно сказать, реабилитационный центр!

– А почему решётки на окнах?

– Да не переживайте вы так… – рассмеялся доктор, звонко хлопая ладонями по столу. – В смирительную рубашку вас никто кутать не собирается. Мы и в самом деле находимся в корпусе лечебницы, однако это всего лишь платное отделение, куда ваша жена и друг временно вас поместили, чтобы вы пришли в себя. И давайте будем честными, вам это действительно необходимо, и они сделали это очень даже вовремя. Тут, наверное, ещё и дело в тех препаратах, что вы принимали.

– Каких?

– Подзабыли? Ну если быть кратким, то речь идёт о наркотиках, но определённого свойства. В любом случае именно ваш последний укол, хотя до этого, надо думать, вы просто принимали их внутрь, да ещё и эта аномальная жара привели к тому, что вы потеряли на улице сознание. При этом ещё и чуть было не сломали ногу. Зато теперь всё в порядке. Чувствуете какую-нибудь тягу или обеспокоенность?

– Пожалуй, нет… – задумчиво протянул я и тут же спросил: – А огнестрельных ранений не было?

– Ну, положительно, вы шутник! – чему-то расхохотался врач и осторожно пощупал свою причёску. – Конечно же, нет. Если не верите и вам кажется что-то другое, можете осмотреть себя прямо сейчас. Ведь, согласитесь, дырочки, хоть и залатанные, должны были обязательно остаться.

– Я верю вам, просто что-то такое промелькнуло, и мне подумалось, что не будет ничего плохого, если не стану держать это в себе и спрошу. А так вроде самочувствие хорошее.

– Вот и славно. Значит, не зря мы вас столько отхаживали. Даже сильный вывих, который был у вас на ноге, не ощущается?

– Нет, всё в порядке.

– Ну вот, видите, полезность вашего пребывания здесь уже налицо, – Константин Игнатьевич улыбнулся и взял в руки треугольный карандаш, которым начал медленно постукивать по папке. – Уверен, что теперь вы хотели бы немного передохнуть, обдумать всё, о чём мы здесь поговорили и, может быть, попытаться вспомнить немного больше. А завтра, полагаю, вам было бы неплохо встретиться с семьёй!

– Да, если это возможно, – тут же ответил я, не сомневаясь, что это поможет мне лучше разобраться в происходящем.

– Конечно, почему нет. Я созвонюсь с вашей супругой и сообщу о прогрессе в вашем состоянии. Думаю, она очень захочет повидать вас, наверное, вместе с дочкой…

– Буду вам признателен! – кивнул я, и на этом наш разговор закончился.

Но такие короткие встречи стали с тех пор регулярными и, можно сказать, взаимно приятными. Позже, лёжа в кровати, я продолжал обдумывать всё услышанное и, к своему удивлению, впервые посчитал всё это не просто возможным, но и желанным. В самом деле, где-то в глубине души я давно мечтал о тихой семейной жизни с красавицей-женой, ребёнком и, конечно же, мирной, уважаемой работой. Как не согласиться на всё это, если альтернативой будет, вполне возможно, одинокая и полная опасностей доля. Поэтому все контраргументы, которые я заранее заготовил и собирался подробно разобрать наедине с собой, неожиданно показались неуместными и направленными целиком на отрицание совершенно очевидной вещи: возможно, я самый счастливый человек на земле. А кто просто так отмахивается от такого? Разве что глупец. Однако, несмотря на большое желание не возвращаться к теме моих других воспоминаний, часть из которых могла оказаться и правдой, я явственно чувствовал, что занимаюсь обыкновенным самообманом и просто устраиваю себе передышку. Что же, именно в ней, возможно, я уже давно и нуждался.

В тот же день я впервые пообедал не в палате, а в столовой, которая произвела на меня довольно благоприятное впечатление. В самом деле, если не обращать внимания на отсутствие вилок и ножей, а также внимательно поглядывающих на происходящее дородных мужчин в белых халатах, то в целом всё было весьма пристойно. Да ещё и подали моё любимое пюре и жареную рыбу – так жить можно. Однако весьма скоро я убедился, что меню здесь весьма однообразное, и с тех пор не притрагиваюсь ни к тому, ни к другому блюду, наверное, всё-таки больше из-за неприятных ассоциаций. Как оказалось, столовая являлась ещё и местом встречи мужского и женского крыла больницы. Пациентки в основном были неказистые, но с одной из них, увиденной впервые, у меня завязались даже своеобразные романтичные отношения. Сначала они выражались исключительно в еде за одним столиком, чему никто из персонала не чинил препятствий, потом – робкими рукопожатиями и наконец – страстными объятиям рядом с пунктом ежевечерней выдачи лекарств. Здесь мы все выстраивались в две понурые очереди: сначала, чтобы получить несколько разноцветных таблеток из пластиковых стаканчиков, а потом, чтобы быть облагодетельствованными уколами. Несомненно, весь этот лекарственный комплекс как-то не шёл на пользу ни моему самочувствию в общем, ни прояснениям в голове в частности. Пожалуй, даже наоборот, о чём я как-то переговорил с Константином Игнатьевичем и получил в ответ, в общем-то, вполне ожидаемое: