Текст книги "Уротитель кроликов"

Автор книги: Кирилл Шелестов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Конечно же, я не усекал. Манерой разговора он напоминал мне Савицкого, с тою лишь разницей, что Савицкий все-таки имел представление о русской грамматике. Но, не зная тонкостей устройства бандитской головы Ильича, я, разумеется, не догадывался, куда он клонит.

– Нельзя только забирать, – сказал он внушительно, как будто я лишь этим и занимался. – Надо что-то еще делать.

– А что еще делать? – спросили мы с Быком практически одновременно. Видимо, Бык тоже не усекал направление мыслей своего начальника.

– Надо дела делать, – туманно пояснил Ильич. – А я в делах плохо волоку. Конечно, коммерсантов много молодых. Которые поднимаются. Но с ними говорить – только время терять. Давай то отнимем, давай это. Отнимать я и без них могу. Только чем больше отнимаешь, тем больше врагов. И те злобятся, у кого отнимаешь, и те, кто отнимает, тоже недовольны. Дескать, рискуем мы, а получает все человек. А то, что без человека они никто, это им невдомек.

Меня позабавило, что о себе он говорил в третьем лице, именуя себя „человеком“.

– Мне и своих-то трудно удерживать, – продолжал он со вздохом. – А тут еще весь этот ваш бизнес. Нужно, чтобы кто-то делами рулил. Кто-то умный. Чтоб деньги само собою шли, а я чтоб своим занимался.

Я, кажется, начинал постигать ход его мыслей.

– То есть ты хочешь, чтобы кто-то руководил бизнесом, который ты контролируешь? – уточнил я.

– Я тебе про то и толкую, – произнес он с удовлетворением. – Разборки, пальба, это – временно. Ну, год еще. Ну, два. А потом надо переходить на другое, если не хочешь, чтоб тебя самого завалили. Надо, чтобы кто-то был при делах. А я чтоб занырнул. Зачем мне светиться? Только мусоров дразнить. Поэтому надо нам вместе работать. С вами. Чтобы вы за дела отвечали, а я – по своей части.

– Ты делаешь нам предложение? – осведомился я, стараясь не показать изумления.

Он кивнул.

– Гляди еще что. Сейчас вы своего человека мэром ставите. Так? – Он усмехнулся, явно гордясь своей осведомленностью. – А летом у нас выборы. Я вообще-то в это не лезу. Не лез, – поправился он. – Но надо, чтобы мы в Нижне-Уральске тоже вместе сработали. И нашего человека провели. Тогда все получится правильно. Этот завод азотный – мелочь, по сравнению с другим. У нас тогда столько этих заводов будет! Мэр пусть своим делом занимается, политикой там, всякой ерундой. Под нашим, конечно, контролем. Вы – делами. А я по своей части. И не надо ни с кем воевать. Сами все отдадут. Догнал теперь?

Наверное, с его точки зрения, он делал чрезвычайно лестное предложение о сотрудничестве. Однако я не знал, как к нему отнесется Храповицкий.

– Хорошо, я передам, – сказал я, поднимаясь.

– Погоди, – остановил он меня жестом. – Еще вопрос есть. Посоветоваться надо.

Я вновь сел, ожидая продолжения.

– Плохиш к нам попросился. Чтобы от нас работать, – заявил он неожиданно.

– Когда же он успел? – удивился я.

– Он вообще-то давно заходы делал. А когда Синего убили, он аж с утра моих пацанов нашел. Стал просить со мной встречи. Я, конечно, отказался с ним сам разговаривать – Быка послал. Пускай Плохиш подождет, понервничает. Больше ценить будет. То, чего он хочет, мне понятно. Он азартный, на многое замахивается, а в одиночку сил не хватает. Да и нельзя „по понятиям“ одному-то. Братва и так его собирается рвать. Потому что надо, чтобы человек от какого-то авторитета работал, а не сам по себе. А Пономарь – не авторитет. Самого его, может, и не тронут, он свое защищает, а Плохиша порвут. И все отберут у него. Мне вообще-то взять Плохиша тоже выгодно. С того, что у него и сейчас есть, он долю засылать будет. А с моей помощью он много чего еще натворить сможет. Немало можно под себя забрать. Немало.

Он медленно покивал головой.

– Так это Плохиш сообщил вам о нашей вчерашней встрече? – догадался я.

– А кто же еще! – радостно отозвался Бык. Ильич осек его взглядом, и он мгновенно захлопнул рот, понимая, что сболтнул лишнего.

– Номер моего телефона тоже он дал? – продолжал допытываться я.

Бык смущенно прокашлялся.

– Сами узнали, – нехотя сказал он, с опаской покосившись на Ильича.

– Какая разница! – перебил Ильич. – Тут дело в другом. Я вот думаю: а не он ли Синего убрал? Ну, например, чтобы его место занять? Как думаешь?

Предположение для меня было совершенно новым.

– Не знаю, – признался я. – Мне кажется, он слишком трусоват для этого.

– А вот поэтому я и думаю про него, – возразил Ильич веско. – Трусов, их никогда не угадаешь. Смелый человек – он по жизни предсказуемый. А трус со страху на все способен. Самые опасные враги – это трусы. И самые коварные. Они ведь к тому же никогда не признаются, что тебя ненавидят. Побоятся. А в тайне обязательно что-нибудь тебе приготовят. И до последнего не узнаешь ничего.

– Слышь, Сереж, – вмешался Бык. – А может, это? На „глушняк“, а?

– Кого на „глушняк“? – повернулся к нему Ильич.

– Да Плохиша-то! Раз – и все проблемы! И пацанам понравится.

– А кого я на место Синего поставлю? – недовольно осведомился Ильич.

– Да хоть кого! Кому скажешь, тот и будет работать. Делов-то – коммерсантов шкурить! Давай Плохиша на глушняк! Я лично все сделаю. – Бык заметно оживился.

– Да не поставишь ты бригадиром кого попало! – отрезал Ильич. – У нас и в Нижне-Уральске-то толковых людей по пальцам пересчитаешь. А здесь другой город. Тут человек с головой нужен. А Плохиш – не дурак. Он далеко пойдет, если его поддержать.

– Не нравится он мне, – вздохнул Бык. – Больно крученый. И гнилой.

– При чем тут, нравится или нет! Он не телка, чтобы нравиться. Мы о деле говорим, а не о том, с кем в баню сходить.

Он вновь обратился ко мне.

– Понимаешь, как-то странно все с Синим получилось. Не могу понять, кто решился. На меня никто не полезет. Ни из нашей области, ни из другой. Да и убили как-то не по-людски. Почему ножом? Почему он один был? Тут больше на бытовуху похоже. Я вот либо на Плохиша грешу, либо на девку, с которой Синий жил. Она, говорят, перекрученная вся. Могла на сторону сходить. Вот кто-то из ее любовников, допустим, и совершил. От кого Синий и не ждал ничего.

– Она, сука, где-то прячется, – хлопнул себя кулаком по колену Бык. – А то бы мы из нее быстро все вытрясли. За ноги бы подвесили, через пять минут уже все бы рассказала.

В душе я порадовался, что Света вместо того, чтобы пребывать в натруженных руках Быка, в перевернутом состоянии, подвешенной за ноги, уже, наверное, тратит в Москве мои деньги.

– Бытовое преступление будет легче раскрыть, – сказал я, уводя его от неприятной мне темы. – Думаю, в любом случае что-то прояснится в ближайшее время. А с Плохишом у тебя действительно может получиться совсем не дурной вариант.

– Нельзя его только близко подпускать, – задумчиво заметил Ильич. – На расстоянии надо держать. Пусть вон Бык с ним общается.

– Вот нашел ты мне другана! – обиделся Бык.

– Да брось ты! – хлопнул его по плечу Ильич. – Нормальный пацан. Хотя и тварь, конечно.

Он вновь повернулся ко мне.

– А Храповицкому своему скажи, что надо нам вместе по жизни быть. Он пацан неглупый, сам должен такие вещи понимать. Со мной он быстро своим партнерам холки переломает. Он, конечно, и так переломает. Но со мной быстрее будет. Так и передай.

Я пообещал и встал. Ильич тоже поднялся.

– Может, останешься? – предложил он.

Я сослался на дела, и после недолгих уговоров Ильич меня отпустил.

– Эх, – вздохнул он. – Уехал бы я тоже от этих шалав. Да неудобно как-то. Все-таки уже заплачено.

Он, несомненно, был рачительным хозяином.

3

Сказать, что Кулаков был упрям как баран, означает незаслуженно оскорбить кроткое домашнее животное. В воскресенье я битый час ерзал в доме Кулакова по неудобной деревянной скамье, пытаясь внушить ему, как следует вести себя на переговорах с губернатором. Баран понял бы меня быстрее.

Проблема заключалась в том, что я не мог открывать Кулакову всей правды – как-никак это были не мои тайны. Я ограничился сообщением о том, что возникли некие обстоятельства, которые, став достоянием гласности, могут помешать губернатору в его политической карьере.

А поскольку губернатор уверен, что именно от Кулакова зависит, узнает ли широкая общественность об этих обстоятельствах или нет, то он, губернатор, готов пойти на существенные уступки. И ждет встречных шагов.

Встречных шагов губернатор ждал напрасно.

– Но это же шантаж! – горячился Кулаков. – Ты меня втягиваешь в какую-то интригу! Я не желаю иметь с этим ничего общего!

– Это я втягиваю вас в интриги? – с горечью возражал я. – Может быть, это я мечтаю стать мэром? Чтобы всю оставшуюся жизнь посвятить ремонту канализации? Посмотрите на меня. Я похож на человека, который мечтает чинить канализацию?

– А при чем тут это? – озадаченно спрашивал он.

– При том, – терпеливо объяснял я прописные истины, – что политика есть искусство компромисса. И если смысл вашей жизни заключается в вывозе мусора и латании крыш, то окажите небольшую услугу губернатору. А он сделает то же для вас. А потом занимайтесь чем хотите. Хоть поселитесь в этих ваших трубопроводах.

– Какую услугу может мне оказать этот человек? – спрашивал он подозрительно. – Перестать поливать меня грязью? Да плевать я на это хотел!

– Например, снять Черносбруева с выборов.

– Да я не хочу, чтоб его снимали! – взрывался Кулаков. – Я готов идти до конца. И побеждать честно. А потом мне не нравится, что со мной играют втемную! Я хочу понимать, что происходит. Я имею на это право!

И все начиналось сначала. После долгого ожесточенного сопротивления он, наконец, сдался. Пригрозив мне, что если что-то пойдет не так, то он, Кулаков, тут же выйдет из игры.

Видя его настрой, я даже не стал заикаться о компенсации наших расходов, это могло лишь все испортить. Не то чтобы я беспечно относился к деньгам Храповицкого, просто полагал, что по ходу встречи что-нибудь само собою придумается.

Всю дорогу к губернатору Кулаков дулся и молчал. Было очевидно, что происходящее ему страшно не нравится, и, если бы не я, он ни за что не стал бы в этом участвовать.

Губернатор жил за городом, в красивом трехэтажном доме, живописно расположенном на берегу реки. Дом окружал огромный ухоженный парк, не менее двух гектаров, с аллеями, выложенными плитами, изящными деревянными беседками, и небольшим декоративным прудом. По всей территории росли высокие, старые сосны. Участок был обнесен фигурной изгородью и охранялся не менее чем дюжиной людей в камуфляже.

Храповицкий приехал чуть раньше нас – он жил неподалеку. Нас встретила горничная и провела в элегантную гостиную со стилизованной под старину мебелью. Храповицкий и Лисецкий сидели в удобных глубоких креслах и церемонно пили чай. Храповицкий на сей раз был в строгом костюме и галстуке. Губернатор – в халате, одетом поверх брюк и рубашки.

На диване располагалась жена губернатора, видимо, она куда-то собиралась, поскольку одета была для выхода. Обстановка выглядела совсем домашней и мирной.

При виде Кулакова губернатор поднялся и раскрыл объятия.

– Давно мы не виделись, Борис Михайлович! – радостно загудел он, тиская Кулакова. – Ты что-то не заходишь ко мне! Я уж, было, решил, что ты обиделся.

– Да вы как-то не очень и приглашаете, – мрачно ответил Кулаков, вяло отвечая на губернаторскую ласку.

– Не знала, что вы такие друзья, – ехидно заметила жена губернатора.

Лисецкий сверкнул на нее негодующим взглядом. В ответ она дерзко засмеялась и встала.

– Ну, не буду вам мешать. Надеюсь, еще увидимся.

Она поцеловалась со мной и вышла, заговорщицки подмигнув мне на прощание.

– Присаживайся, Борис Михайлович, – продолжал Лисецкий все тем же тоном деланного радушия. – Что будешь пить. Чай, кофе? А может, коньяка?

– Спасибо, я уж так как-нибудь, – отрывисто сказал Кулаков, опускаясь на диван.

Я сел рядом с ним.

Было ясно, что подыгрывать губернатору он не собирается. Атмосфера создавалась не самая благожелательная. Поскольку мы с Храповицким деликатно молчали, повисла неловкая пауза.

– Ну что, – заговорил Лисецкий чуть более обыденно. – Кто начнет?

– Собственно, ситуация в общих чертах ясна, – осторожно пришел я на помощь Кулакову, который не мог начать в силу того, что знал о происходящем меньше всех. – Остается обсудить детали.

Вряд ли кому-нибудь, кроме меня, ситуация была ясна. Что же касается деталей, то даже я не имел о них четкого представления, надеясь на импровизацию.

– Значит, твое требование заключается в том, чтобы мы прекратили войну и помогли тебе на выборах, сняв Черносбруева? Так? – холодно осведомился губернатор. Теперь он перешел к сухой манере разговора и подобрался.

Кулаков не нашел ничего лучше, как сердито уставиться на меня. Я понял, что если немедленно не вмешаюсь, он наговорит чего-нибудь лишнего. Этого нельзя было допустить.

– Требование снять Черносбруева мне, как и вам, кажется излишне жестким, – лицемерно сообщил я. – Но Борис Михайлович на нем настаивает. Он считает, что так будет лучше.

Кому именно будет лучше, я объяснять не стал. Кулаков фыркнул, но промолчал. Я готов был его убить. Храповицкий пил чай и всем своим видом выражал вежливую отстраненность. Но по короткому острому взгляду, брошенному в мою сторону, я понял, что он начал о чем-то догадываться.

– Ну, может быть, оно не такое уж жесткое, – снисходительно возразил мне губернатор. – При условии, что Борис Михайлович окажет мне ответную любезность.

Неприметно для себя он переключился с Кулакова на меня и теперь вел переговоры со мной. Это было не очень удобно, потому что с одной стороны до меня доносилось злобное сопение Кулакова, который еле сдерживался, чтобы не высказать все, что он думает, с другой стороны я кожей чувствовал нараставшую подозрительность Храповицкого.

– О какой услуге речь? – осведомился Кулаков.

– Мне не хотелось бы, чтобы мы с Борисом Михайловичем столкнулись на губернаторских выборах в следующем году, – по-прежнему обращаясь ко мне, пояснил Лисецкий. – Я, конечно, никогда не уклоняюсь от открытой борьбы. Но мне кажется, мы можем обойтись без этого. Если Борис Михайлович готов меня поддержать… – Он не договорил и перевел взгляд на Кулакова.

– И какая же поддержка от меня требуется? – спросил Кулаков грубовато.

– Ну, например, завтра мы можем дать совместную пресс-конференцию. Сказать о том, что в результате наших с тобой совместных усилий отныне не будет противоречий между городом и областью. Что мы готовы во всем помогать друг другу. Развивать плодотворное сотрудничество и работать на благо людей. А на следующей неделе, когда состоится празднование дня города, мы вместе выйдем на городскую площадь во время концерта. Обнимемся. Обратимся к людям. Может быть, споем вместе что-нибудь.

Чувствовалось, что губернатор основательно продумал свои условия. Не зная реакции Кулакова, я замер. Он молчал минут пять, не меньше.

Губернатор смотрел на него выжидательно и напряженно. Храповицкий увлеченно изучал рисунок обоев. Я вспотел. Наконец, Кулаков неохотно кивнул.

– Ладно, – проговорил он сквозь зубы. – Будем считать, что в этом вопросе мы договорились.

Лисецкий с явным облегчением откинулся в кресле. Я понял, что результат превзошел его ожидания, и тоже перевел дыхание. Впрочем, в отличие от Лисецкого, я праздновал преждевременно. Теперь была партия Храповицкого.

– Есть еще одно обстоятельство, – бесцветным голосом проговорил Храповицкий. Все повернулись в его сторону. Он сидел, ни на кого не глядя. – Я хотел бы понять, в чем заключаются мои интересы.

Я понимал, что если он скажет хоть слово о деньгах, то все полетит к черту. Поскольку торговаться с ним Кулаков ни за что не станет. Я с ужасом ждал продолжения. Но Храповицкий был слишком умен, чтобы этого не понимать. Начав, он совсем не собирался продолжать, предоставив это остальным. Он невозмутимо отпил чай.

– Думаю, к этому разговору я готов, – медленно заговорил Кулаков. – У меня есть предложение. Я хотел бы, чтобы Андрей, то есть Андрей Дмитриевич, – поспешно поправился он, – перешел ко мне на работу. Моим первым заместителем. Главой администрации города.

Я, кажется, подпрыгнул от неожиданности. Теперь все уставились на меня.

– Это как-то… довольно внезапно… – пробормотал я растерянно.

Губернатор наморщил лоб и поджал губы.

– А что? – вдруг подхватил он. – По-моему, мысль неплохая. Пора тебе, Решетов, расти. Парень ты способный. Надо начинать политическую карьеру.

– Я, в общем-то, не очень готов. Я никогда не думал в этом направлении… – Я все еще не мог прийти в себя от потрясения.

Лицо Лисецкого изобразило недовольство. Он не понимал, как кто-то может отказываться от политической карьеры.

– Ну, не всю же жизнь ты собираешься служить частному капиталу, – строго произнес он. – Как говорится, наворовал, пора и о Родине подумать.

Мне тут же захотелось спросить его, как именно в результате дум о Родине появляются на свет поместья, подобные тому, в котором он жил. Но я не стал этого делать.

– Ты сам-то согласен? – обратился ко мне Кулаков.

– Не знаю.

Я и правда не знал.

– Я не согласен, – вдруг твердо заявил Храповицкий. – Я хорошо знаком с Андреем и, надеюсь, могу считаться его другом. Он не чиновник по своему характеру. Ему и у меня-то порой нелегко, а у вас он и вовсе задохнется. Хорошо, если через какое-то время он просто уйдет, не хлопнув на прощание дверью. В результате я потеряю дельного помощника, а вы не приобретете нужного заместителя. Если вы готовы работать с кем-то из моих людей, я бы лучше рекомендовал на эту должность Павла Сырцова. Вы должны его помнить, он управляет моим банком. Разумеется, я гарантирую и его лояльность, и его порядочность. В любом случае, вы вольны уволить его в любую минуту.

– Мне бы все-таки хотелось, чтобы это был Андрей, – упрямо повторил Кулаков.

– Андрей вполне может остаться связующим звеном между вами и нами. Так будет лучше для обеих сторон, поверьте. К тому же не завися от вас, он принесет вам больше пользы. Я ведь вовсе не ищу вашей дружбы. – Храповицкий тонко улыбнулся.

– Не хочешь отдавать парня? – засмеялся Лисецкий. – Может, и правильно. Но ты зря противишься, Борис Михайлович. Сырцов – это отличная кандидатура. Он разбирается в экономике. К тому же Володя прав: в нем больше чиновничьего.

– Я подумаю, – хмуро пообещал Кулаков. Он был разочарован.

– Мне бы хотелось, чтобы мы пришли к какому-то результату сейчас, не откладывая, – вкрадчиво заметил Храповицкий. – Мне не хотелось бы давить на вас, Борис Михайлович, для этого я слишком хорошо знаю ваш независимый характер. Но я люблю ясность.

Он не собирался уступать. Он собирался давить.

Кулаков тяжело вздохнул.

– Хорошо, – сказал он недовольно. – Пусть будет Сырцов. Хотя по мне лучше Решетов.

– Ну, вот и договорились, – обрадовался губернатор. – Главное – это уметь понимать друг друга. Значит, пресс-конференция завтра в десять. У меня. Нет возражений?

Кулаков кивнул, все еще хмурясь.

– Остался один вопрос, – продолжал Лисецкий. – Как нам быть с Черносбруевым? Я его вызвал сюда.

Он встал с кресла и подошел к окну. – А вот и он. Уже приехал. Ждет на улице.

– Ну уж от этого вы меня избавьте, – сердито поднялся Кулаков.

– Нет, нет, – заторопился губернатор. – Ты должен присутствовать при разговоре, Борис Михайлович. Я хочу, чтобы все было по-честному.

– Честнее не бывает, – проворчал Кулаков.

4

Губернатор вышел и через пару минут вернулся вместе с Черносбруевым. Тот, видимо, был польщен неожиданным вызовом, потому что вошел сияя.

– А, и вы здесь! – радостно начал он, обращаясь к Храповицкому и мне. Но тут взгляд его наткнулся на Кулакова, и он осекся. Он остановился посреди комнаты, не зная, что делать дальше. Глаза его заметались, пытаясь прочесть на наших лицах разгадку происходящего. Кулаков тоже набычился.

– Да ты проходи, не стесняйся, – подталкивал его сзади губернатор.

Опасливо косясь на Кулакова, Черносбруев сделал несколько осторожных шагов и присел на краешек стула, поодаль. Он был очень встревожен. Словно не обращая на это внимания, губернатор вернулся к своему креслу и устроился поудобнее.

– Ну что, Александр Григорьевич, – ласково заговорил губернатор, закидывая ногу на ногу. – Мы тут долго совещались, взвешивали все за и против, и пришли к единому мнению. Надеюсь, ты нас поддержишь.

– К какому мнению? – выдавил из себя Черносбруев. Любезность губернатора явно не сулила ему ничего хорошего, но в худшее он еще не верил. Я заметил, как полированная поверхность стола вспотела под ладонями Черносбруева.

– Ты должен снять свою кандидатуру с выборов! – торжественно объявил губернатор. – Так надо для общего дела, – добавил он уже прозаичнее.

В Черносбруева словно выстрелили. Он побледнел, лицо его исказилось, глаза испуганно округлились.

– То есть, как это снять? – пролепетал он. – Зачем?

– Ну, как люди снимаются, – добродушно принялся объяснять губернатор. – Выступишь по телевизору, скажешь, что проанализировал ситуацию и пришел к выводу, что наиболее достойной кандидатурой на пост мэра города является Борис Михайлович Кулаков. Поэтому ты отказываешься от дальнейшего участия и призываешь своих сторонников его поддержать.

– Это невозможно, – заикаясь, проговорил Черносбруев. – Я этого не сделаю. Никогда…

– Сделаешь, – зловеще улыбнулся ему губернатор. – Так надо. Поверь мне.

Я готов был поклясться, что губернатор наслаждался этим моментом. В его тоне и жестах было нечто плотоядное. Он явно растягивал удовольствие.

Я не любил Черносбруева, я все это затеял, но мне было до смерти его жаль. Причем мне показалось, что даже во взгляде Кулакова мелькнуло что-то похожее на сочувствие. Только Храповицкий сохранял невозмутимость.

– А что же я скажу людям? – Голос Черносбруева упал до шепота.

– Каким людям? – спросил губернатор с любопытством.

– Людям, – настойчиво пробормотал Черносбруев. – Друзьям… Избирателям.

– Эх, куда тебя понесло! – хмыкнул Лисецкий. – Это политика, мой дорогой. Большая политика. При чем тут люди? Это ты на собраниях рассказывай, что ты о них заботишься. А нам – не надо. Через два месяца люди забудут о тебе. Им наплевать на нас. А нам – соответственно на них. Так что давай разговаривать как взрослые люди. Конечно, это не самое легкое решение. Но повторяю, так необходимо поступить ради общего дела. Политик должен быть гибким. У тебя сейчас есть редкая возможность доказать всем, что ты обладаешь необходимыми для большого политика качествами.

Губы Черносбруева затряслись. Он хотел что-то сказать и не смог. Губернатор еще немного полюбовался его лицом, потом продолжил.

– Я понимаю, что оставаться в прежней должности ты уже не сможешь. С Борисом Михайловичем вы не сработаетесь. Мы готовы подыскать тебе новое место.

– Я не хочу нового места! – закричал Черносбруев, вскакивая. – Мне не нужно новое место! Я не откажусь от борьбы! За что вы со мной так поступаете?

Он обвел нас взглядом, в котором стояли слезы. Его редкие волосы как-то жалобно прилипли к черепу. Никто ему не ответил.

– Вы предатели! – выкрикнул Черносбруев беспомощно. – Вы сами меня в это втравили! Вы меня уговаривали. А теперь бросаете! Я не буду сниматься! Не буду! – Голос его сорвался.

– Вы мне сердце растоптали, – добавил он вдруг. И повернувшись, выбежал из комнаты.

С минуту все молчали. Сцена произвела на меня тягостное впечатление.

– Да, все-таки политика – это наркотик, – как будто про себя заметил губернатор, качая головой. – Кто раз попробовал – уже не бросит. Ну, ничего. К завтрашнему дню опомнится. И все сделает как надо.

– Это точно, – улыбнулся Храповицкий. – Куда он без наших денег денется?

– Ты, кстати, подстрахуйся, – спохватился губернатор. – Отдай распоряжение насчет этих фотографий. Ну, чтобы их не было… А то как бы Черносбруев не натворил в сердцах глупостей.

– Уже отдал, – опять улыбнулся Храповицкий.

– Вот видишь, – повернулся Лисецкий к Кулакову. – Я все сделал по-честному. Чтобы у тебя не оставалось никаких сомнений. Жду того же и от тебя. – Он замялся и сменил тон. – А по поводу этой… как ее… ну, которая угрожает… шантажистки… ты там тоже реши вопрос. – Он поморщился. – Дай ей там денег. Тысяч десять долларов. Думаю, ей за глаза хватит. И пусть она куда-нибудь уедет. Чтоб ее здесь не было. Ни к чему это нам сейчас… Согласен?

Кулаков открыл было рот, но я пихнул его в бок.

– Забудьте об этом, – сказал я губернатору. – Как говорит мой начальник, уже сделано.

5

– Мне надо с тобой поговорить, – обратился ко мне Храповицкий, когда мы втроем вышли на улицу. Его тон не предвещал ничего хорошего.

Я простился с Кулаковым и покорно сел в машину Храповицкого, махнув своей охране, чтобы следовала за нами.

Храповицкий устроился рядом и закурил, что бывало с ним редко. Я понял, что игры закончились. Все будет очень серьезно.

– Значит, это ты заварил всю кашу, – произнес он утвердительно, когда мы тронулись.

По его обвинительному, не терпящему возражений, тону было понятно, что отпираться бесполезно. Я, тем не менее, сделал слабую попытку.

– Ты преувеличиваешь мои скромные возможности. Все-таки в событиях принимали участие другие люди, и постарше меня, и поглавнее…

– Как говорит наш друг Пономарь, ты лохов разводи на „стрелках“, – решительно перебил меня Храповицкий. – Я считал, что своим отношением к тебе я заслужил право на откровенность.

– Извини, – сказал я виновато.

– Не принимается, – отрезал он. – Между прочим, ты очень рискованно играешь. Если рассматривать в целом всю затеянную тобой интригу, то шансы были пятьдесят на пятьдесят. Я, разумеется, не знаю подробностей, но не думаю, что ошибаюсь. Сегодня тебе повезло, ты выиграл. Всем сестрам досталось по серьгам, и даже я получил кольцо в нос. Но ты пробежал по лезвию. В бизнесе такой риск недопустим. Это безумие. Я считаю себя очень азартным человеком, но если по моей оценке зона риска составляет больше двадцати пяти процентов, я отказываюсь от участия в предприятии, каким бы выгодном оно ни казалось. Ибо это уже не бизнес, а авантюра.

– Наверное, ты прав, – пробормотал я. Я не хотел раздражать его еще больше.

– Конечно, я прав. И результат, которого я достиг в жизни, – лучшее тому доказательство. Но это так, мелочи. Заметки на полях. Важно другое. Попробуй-ка объяснить мне в понятных мне категориях, чего ради ты пошел на такой риск. Что заставило тебя поставить под удар нашу дружбу, нашу работу, свое будущее, весь наш бизнес? Ведь, надеюсь, ты понимаешь, что все это не шутки. И ты рисковал не только своими деньгами и своей карьерой, на что ты, возможно, имел право. Ты поставил на кон мои деньги и мою карьеру. А это, ты уж не обижайся, гораздо более серьезная ставка. Ради чего? Ради случайной девчонки, с которой ты переспал? Или ради Кулакова, который тебе даже не родственник и которым не будет тебе благодарен? По сути, ты меня предал. Эту простую вещь, я надеюсь, ты понимаешь?

Я избегал смотреть на него. Я понимал его правоту, и это никак не улучшало моего самочувствия.

– Володя, – заговорил я, с трудом подбирая слова. – Я был уверен, что, не причиню тебе вреда. Что сумею сделать так, как лучше будет всем.

– Опять не принимается, – холодно отозвался он. – Ты не думал обо мне в ту минуту. Ты думал о себе. Мы оба это знаем.

– Ну хорошо, – согласился я. – Пусть даже так. Но пойми, я не мог допустить публикации этих фотографий. Это было как-то… как-то, не по-человечески, что ли…

– То есть, – сухо подытожил Храповицкий. – Ты решил, что я поступаю безнравственно. И пошел против меня? Так? А теперь послушай, что я скажу. Я даже не стану рассуждать о том, нравственно или нет предавать проверенного друга ради случайных в твоей жизни людей. Я не моралист. Не моя тема. Я – о другом. Я неплохо к тебе отношусь и пытаюсь научить тебя быть успешным. Так вот запомни: сначала бизнес, а потом чувства. Это залог успеха. Ты хочешь помогать людям? Добейся прежде успеха. Став неудачником, ты сам нуждаешься в помощи. Ты начинаешь зависеть от людей, которых считаешь безнравственными. Кроме того, и Кулаков, и твоя девушка, и все остальные тут же отвернутся от тебя, как только ты станешь неудачником. Неудачникам нужны успешные люди. Им не нужны неудачники. А если ты будешь так рисковать, то рано или поздно ты проиграешь. Гораздо быстрее, чем ты надеешься. В мире есть много того, чего я не одобряю. Но если я хочу что-то изменить, я должен добиться такой возможности. Оставаясь внизу, я могу лишь терпеть. Это понятно?

Я молча кивнул.

– Ты знаешь, почему я не отпустил тебя к Кулакову? – вдруг сменил он тему. – Не из-за того, что мне не хотелось с тобой расставаться. Не из-за себя. Из-за тебя. Ты не готов. Ты не умеешь управлять своими чувствами. Сегодня ты решил, что я поступаю безнравственно. А завтра, начав работать с Кулаковым, ты придешь к выводу, что он вовсе не такой порядочный, как тебе казался. Что ты о нем знаешь? Ничего. И ты сделаешь что-то, что он не одобрит. И в отличие от меня, он тебе не простит. Нет, Андрей, дело не во мне. И не в Кулакове. Дело в тебе. Если ты не научишься подчинять свое своеволие общим целям, ты останешься за бортом. И еще одно. Ты можешь назвать цену успеха?

Поскольку моего ответа явно не предполагалось, я вздохнул и промолчал.

– Цена успеха – это одиночество, – продолжал Храповицкий. – Он говорил спокойно и внятно, как будто вслух произносил то, о чем давно думал. – И чем выше ты поднимаешься по лестнице успеха, тем более одиноким человеком ты становишься. Потому что между тобой и другими людьми возникает все увеличивающаяся дистанция. Ты никогда не сможешь понять: они любят тебя самого или атрибуты твоего успеха? Хуже всего, что они сами не знают ответа на этот вопрос. Поскольку одно неотделимо от другого. Будь ты другим, ты бы остался внизу. Но ведь ты не хочешь оставаться внизу. Ты должен быть готов к одиночеству. Нельзя привязываться к людям. Это уже зависимость от них. Жалеть их, может быть, и следует. Но не влюбляться в них. Не позволять им управлять твоей жизнью. Губернатор окружен толпой, но он одинок. Президент еще более одинок. А полное одиночество – это одиночество Того, Кто все это сотворил.

Я, наконец, не выдержал. Все время, пока он говорил, я давал себе слово молчать. Но тема, которую он затронул, была предметом моего давнего и мучительного несогласия с ним. Рано или поздно, следовало объясниться.

– Давай определим понятия, – предложил я. – Ты все время употребляешь слово „успех“. Что ты имеешь в виду? Деньги? Карьеру? Власть?

– И то, и другое, и третье, – кивнул он. – Все вместе.

– Но тогда получается, что смысл нашей жизни заключается в деньгах, карьере и власти. На это, по-твоему, мы должны употребить свою силу? А ведь мы сильнее других, верно? Много ли нас, сильных? В губернии, в стране, во всем мире? Десять тысяч человек? Миллион? Капля в море, в любом случае! И что такое наша сила? Что-то, что было дано нам при рождении, чего мы, может быть, не заслужили. Она досталась нам, а могла так же случайно достаться кому-то еще, кто по своим нравственным качествам, может статься, гораздо лучше нас. Мы не прилагали усилий, чтобы ее получить. Это как дар. И раз уж ты заговорил высоким стилем, то неужели ты всерьез думаешь, что Творцу интересно смотреть, как мы тратим свою силу на то, чтобы заработать денег или стать чиновниками? Он видел диктаторов, он видел сказочных богачей, какими мы никогда не будем. Он видел крайние выражения успеха, он не мог дать нам этот дар, чтобы мы повторяли чей-то опыт. Ведь если посмотреть сверху, то, как бы мы ни карабкались, мы все равно остаемся внизу. Нам не стать Чингисханами или крезами. Так стоит ли стараться?