Текст книги "Уротитель кроликов"

Автор книги: Кирилл Шелестов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Кроме прочего, наличие лишней рабочей силы избавляло от необходимости заботиться о машинах и самому делать покупки.

– Кстати, – опять подал голос Гоша. – Там ваш гаремный народ стонет.

– Денег просит? – спросил я безрадостно.

– Ну да, как обычно. – В Гошином голосе звучало неодобрение. Он не поощрял материальных претензий участниц списка, цинично именуемых им гаремом.

– Отвези трем самым страждущим по триста долларов, – предложил я.

– Не получится, – возразил Гоша скептически. – Одна только Марина, ну, которая учительница, просила полторы тысячи на дубленку к зиме. В самом деле, Андрей Дмитриевич, не голой же ей ходить.

По его тону угадывалось, что если он чего-то и желает учительнице Марине, так это именно ходить зимой голой.

– Тогда вычеркни ее из списка, – заключил я, вздыхая.

– Уже сделал, – злорадно отозвался Гоша. – Сказал, что вы на месяц уехали в Москву.

Предполагалось, что проституток в моем списке не значилось. Но материальные проблемы решать все равно приходилось, вне зависимости от того, встречался я с ними или нет. В противном случае, список как-то сам собою таял.

Глава вторая

1

Между прочим, у меня и впрямь была важная встреча. Даже целых две. Иногда я тоже говорю правду. Хотя и не знаю, зачем.

Для начала я отправился в наш банк. Банк был небольшим, карманным, как выражался Храповицкий, и работал, в основном, с деньгами наших предприятий. Управлял им Павел Сырцов, бывший колхозный бухгалтер, которого Храповицкий откопал где-то не периферии. Сырцову было за тридцать. Он был среднего роста, худощавый, с испуганными глазами и густой преждевременной сединой, появившейся, вероятно, от неизбывной скорби по чужим деньгам.

Любую трату, включая покупку презерватива, он считал бездумным расточительством. И решался на нее лишь после долгого всестороннего обдумывания. Деньги вообще, по его глубокому убеждению, существовали не для того, чтобы их тратить, а чтобы их копить.

На стене в его тихом кабинете со спартанской мебелью висела абстрактная картина, в бледно-зеленых тонах, изображавшая не то норвежские фьорды, не то горы денег. Картина Сырцову очень нравилась. Она его успокаивала.

Ему предстояло тяжелое испытание. Поскольку я приехал, чтобы забрать четыреста тысяч долларов наличными.

Все необходимые по этому поводу распоряжения Сырцов получил от Храповицкого еще в середине прошлой недели. Деньги уже были подготовлены, десять раз пересчитаны, аккуратно упакованы и уложены в спортивную сумку. И все-таки расставаться с ними ему было тягостно и больно.

Он еще раз позвонил Храповицкому, в надежде, что в планах шефа произошли какие-нибудь изменения. Изменений, разумеется, не случилось.

Сырцов вздохнул, окинул прощальным взглядом сумку и бережно передал ее мне.

– Сумку только потом верни, – попросил он. – А то на тебя не напасешься.

– В следующий раз приеду с рюкзаком, – пообещал я. – Чтоб больше поместилось.

Я поставил сумку на пол и небрежно задвинул ногой под кресло. От подобного обращения с дорогим его сердцу грузом Сырцова покоробило. Он нервно сглотнул, и острый кадык на тонкой шее пробежался вверх и вниз. Из хулиганства я хотел было прикурить от стодолларовой купюры, но побоялся, что его хватит удар.

Сырцов заглянул в компьютер, затем сверился с какими-то записями.

– Итого я выдал тебе один миллион триста пятьдесят восемь тысяч долларов, – подытожил он с грустью.

– За тобой еще столько же, – обнадежил я.

– Шутишь?! – ахнул он, меняясь в лице. Его испуганные глаза заметались. – Храповицкий об этом мне ничего не говорил.

– Еще скажет, – заверил я. – Постараюсь уложиться в три миллиона. Хотя, конечно, придется во всем себе отказывать.

Сырцов заерзал. Шуток на эту тему он не воспринимал.

– Зачем нам вообще эта политика! – воскликнул он в сердцах. – Одни расходы от нее!

– Ты не все знаешь, – многозначительно произнес я.

Сырцов бросил отчаянный взгляд на картину, как будто опасаясь, что долларовые фьорды вот-вот исчезнут. Фьорды были на месте. Это придало ему сил.

– Нет, конечно, если мы победим, – принялся вслух утешать себя Сырцов, – и все городские счета переведут в наш банк, то траты окупятся довольно быстро.

– А если их переведут в «Потенциал»? – поддразнил я.

– С какой стати! – возмутился Сырцов. Он опять занервничал. – Платим-то за выборы мы. Ты знаешь, сколько «Потенциал» имеет в месяц?

Контрольный пакет банка «Потенциал» принадлежал губернатору. И банк свободно распоряжался деньгами областного бюджета, что было предметом мучительной зависти Сырцова, постоянно подсчитывавшего их баснословные барыши.

– Кстати, ты идешь сегодня на их юбилей? – спросил я, чтобы отвлечь его от темы, на которую он был готов распространяться часами.

– Храповицкий приказал быть обязательно. Велел мне новый галстук купить. Не знаю, уж, чем этот ему не нравится. Хороший галстук. Новый. Я его два года ношу. Да еще сделать подарок от имени нашего банка. Я пытался ему объяснить, что они нам только поздравительный адрес присылали, да разве меня кто-нибудь слушает!

У меня не было времени внимать его жалобам на мотовство начальства. Я и так уже немного опаздывал.

2

Последние два месяца в Уральске полыхали выборы мэра города, в которых мы принимали самое деятельное участие.

Одной нефти Храповицкому, с его аппетитами, казалось недостаточно. Под его неумолимой пятой, обутой в вечерние лаковые туфли, уже стенал добрый десяток промышленных предприятий губернии. Но останавливаться он не собирался. Он жаждал получить Уральск целиком. За приготовление этого пирога я в настоящее время и отвечал.

Последние четыре года городом правил Борис Кулаков, бывший директор большого металлургического завода. Объективность требует признать, что он был не самым плохим мэром. Что-то вечно латал в запушенном городском хозяйстве, что-то сносил, что-то строил.

Но значение имело вовсе не это. А то, что вся его активность протекала без нас. Мириться с этим впредь мы не собирались. И, к слову сказать, не мы одни.

Кроме нас был еще губернатор, либерал-рыночник, экономический демократ, усиленно строивший счастливое будущее нашей губернии и своей семьи. Его Кулаков так же, как и нас, не допускал к дележу городского имущества. Что губернатора, так же, как и нас, бесило. Между ними шла не затихавшая война.

Кулаков в прессе и на площадях обличал воровство губернатора. Доставалось, конечно, и нам. Но если мы лишь злобно скрежетали зубами, дожидаясь своего часа, то губернатор в ответ душим его рублем, не выделяя из областного бюджета денег на социальные нужды города.

Сейчас им предстояла смертельная битва. Через год губернатора самого ожидали выборы, и было ясно: если он не прикончит Кулакова сегодня, тот закопает его завтра. И еще, в соответствии со своими коммунистическими принципами, заунывно споет «Интернационал» на губернаторской могиле.

На этой почве и началось наше сближение с губернатором. Он обратился к нам за помощью, поскольку в наших руках были средства массовой информации и заводы, расположенные на территории города.

Храповицкий откликнулся с готовностью, ибо его воображение давно волновали бескрайние просторы губернии, на которых немало привлекательных объектов все еще оставалось бесхозными. Кроме того, с помощью губернатора он надеялся протоптать дорожки в московские кабинеты.

Так возник союз, ставивший себе целью стирание Кулакова с лица земли, а я был назначен ответственным за ведение военных действий.

Сейчас на место Кулакова претендовало четыре кандидата. Но реальным был один, Черносбруев. Тот, которого поддерживал губернатор и, что еще важнее, на которого поставили мы.

Четыре года Черносбруев являлся правой рукой Кулакова и главой администрации Центрального района. Нельзя, впрочем, сказать, что он служил Кулакову верой и правдой. Для этого он был слишком переполнен амбициями и жадностью. Подобно многим заместителям, он постепенно проникся убеждением, что осуществлять руководство было бы сподручнее ему, чем его начальнику.

Эту свежую мысль он не раз высказывал в кругу своих приближенных. А они делились ею с остальными. Губернатор, с его редким чутьем на предателей, положил на Черносбруева глаз.

В свою очередь мы давно уже работали с Черносбруевым, поскольку большинство купленных нами зданий находилось в его районе. Мы знали ему пену, и она нас устраивала.

И губернатор, и мы надеялись получить послушного мэра.

3

Штаб Черносбруева находился в одном из наших помещений. Нам принадлежал весь первый этаж жилого дома. Мы готовили его под филиал банка.

Храповицкий, вечно заботившийся о конспирации, настаивал, чтобы наша помощь Черносбруеву сохранялась в секрете. С таким же успехом он мог требовать соблюдения тайны о впадении Волги в Каспийское море. Разумеется, даже последний сторож здесь знал, чьи руки его кормят.

Меня тут встречали как долгожданного гостя. Или, точнее, как хозяина. Начальник штаба Черносбруева, толстенький, зализанный чиновник в обтрепанном костюме, несмотря на дождь, уже прыгал на крыльце от нетерпения.

В штабе даже поздно вечером крутилось не меньше сорока человек. Сейчас он был полон. Шныряли журналисты с камерами, уличные активисты получали листовки, невыразительные пожилые женщины корпели над бумажками, чиновники составляли таблицы, и забубённые агитаторы о чем-то громко спорили охрипшими голосами.

Прямо в коридоре на полу грудами была свалена так называемая наглядная агитация. Плакаты со слащаво улыбавшимся Черносбруевым; транспаранты, призывавшие голосовать за него, ибо именно в таком Черносбруеве остро нуждался наш обездоленный народ; размноженные на ксероксе статьи, разоблачавшие злодеяния Кулакова, и какие-то газеты. Вся эта макулатура стоила нам огромных денег.

Пока мы шли по коридору, народ почтительно здоровался со мной и уступал дорогу.

Неожиданно из-за угла вывернул подвыпивший пожилой мужик в грязной телогрейке и, решив, что я здесь главный, обдал меня перегаром:

– А где тута за сдир деньги дают?

– За какой сдир? – не понял я.

– Да мы тута всю ночь кулаковские плакаты сдирали. И еще надписи писали на домах: «Кулак – вор!»

На грубых руках мужика и на его телогрейке были заметны следы черной и синей краски.

– Тонкая работа, – заметил я начальнику штаба.

Он, кажется, смутился.

– Зря вы иронизируете, – начал оправдываться он. – Народ это воспринимает. Не все же читают газеты. А это – доходчиво.

Я не стал спорить. Мне еще не приходилось встречать чиновника, который не считал бы другого чиновника вором и не знал, что именно хочет народ.

У Черносбруева был отдельный кабинет с секретаршей. Увидев меня, он бросился обниматься.

– Ну что привез? – спросил он, едва мы покончили с троекратным лобызанием.

– Обижаете, – ответил я.

Если чиновник говорит вам «ты», то это признак доверительности. Но если вы отвечаете ему тем же, это уже дерзость.

Черносбруев мало походил на свои фотографии, которые мы развешивали по городу. Фотохудожникам пришлось потрудиться с его внешностью.

Он был маленького роста, всклокоченный, лысеющий, лет пятидесяти, с худощавым лицом и уже оформившимся брюшком. В его беспорядочной суетности было что-то мышиное.

После получения денег его любовь ко мне обычно достигала такого градуса, что я начинал опасаться сексуальных домогательств.

– Ты не представляешь, Андрюша, как мы задыхаемся без средств, – проникновенно проговорил он, придвигаясь ко мне. Его бесцветные глаза чуть потеплели, словно оттаяли.

Почему же. Я представлял. Его старший сын учился в Штатах, а восемнадцатилетняя дочь уже успела расколотить вторую иномарку. Жена открыла салон красоты, куда никто не ходил. Зато покупка здания и ремонт обошлись в четыреста тысяч наших грязных, как выражались коммунисты, украденных у трудового народа нефтедолларов. Черносбруев присваивал примерно половину тех денег, что мы ему выдавали на выборы. Слабым утешением нам служило то, что брал он не только у нас. Что-то ему подкидывал «Потенциал», хотя, зная патологическую скаредность губернатора, я не думал, что много. Да и коммерсантов своего района он ошкурил не меньше, чем на миллион.

– Ну, как мы продвигаемся? – спросил я, чтобы отвлечь его от денежной темы.

На самом деле, я и без него знал, как мы продвигаемся. Раз в неделю я проводил инструктаж с прессой и принимал отчеты от его заместителей по организационной работе. Черносбруев и Кулаков шли голова к голове, и, несмотря на все наши усилия, нам не удавалось переломить ситуацию.

– Дожимаем гада, – потер руки Черносбруев. – Он вот-вот сломается.

– Да ну? – коротко спросил я. – Что-то не похоже на него. Он парень крепкий.

– Точно тебе говорю. Ты же знаешь, многие из глав районных администраций на моей стороне. – Он опять вскочил и принялся кружить по кабинету.

– На нашей, – поправил я. Поскольку именно я развозил им деньги.

– Одно же дело делаем! – отмахнулся он. – Они мне говорили, что все последнее время он ходит убитый.

Они и мне говорили то же самое. Странно было бы, если бы за наши деньги они говорили нам что-нибудь другое. Еще более странно, если бы я им верил.

– Мы тут, кстати, подготовили свежий номер «Кулацкой правды», – оживленно продолжал Черносбруев, принимаясь рыться в грудах бумаг, которыми был завален стол. – Посмотри, тебе понравится.

«Кулацкая правда» было названием довольно похабной газетки, в которой повествовалось о преступлениях Кулакова против человечества, по большей части вымышленных. Рассказывалось, как Кулаков разворовывает бюджет, строит себе особняки за границей и живет в них со своими секретаршами.

Однажды, по какой-то нелепой случайности, вместо несуществующего поместья Кулакова в Испании, ребята Черносбруева тиснули в его газетке фотографию Васиного дома на Кипре с улыбающейся Васиной женой на первом плане. Подпись гласила: «Последняя пассия мэра». Очевидно, Черносбруев привез фотографию из летнего отпуска, который он провел у Васи, и по ошибке отдал своим газетчикам.

Получив номер, Вася, пьяный в дым, с толпой охраны ворвался в штаб Черносбруева, крушил мебель, бил перепуганных штабистов, орал и хотел проломить Черносбруеву голову. И проломил бы, если бы не мое вмешательство.

– О чем на сей раз врете? – поинтересовался я.

– Да там каждое слово – правда! – всерьез обиделся Черносбруев. – О кулаковской дочери. Законченная проститутка. Ты ее знаешь?

– Нет. Я вроде слышал, что у него сын.

– А еще есть падчерица! Он ее удочерил. Народ-то не знает, что она ему не родная. Тварь, каких мало. – Он доверительно понизил голос. – Переспала с половиной города. Ее менты несколько раз пьяную за рулем останавливали. Кулак все улаживал, конечно. Я-то знаю. Сам помогал. Хоть бы раз мне премию дал за это! Отличная статья получилась. На той неделе номер должен выйти.

– Может быть, не стоит про детей? – вяло возразил я, в душе жалея, что не дал Васе открутить эту изобретательную голову.

– Как не стоит! – взвился Черносбруев. – Это же кулаковские дети! Нам победа нужна! Любой ценой, ты, что, не понимаешь!

Он стукнул кулаком по столу, попал по стопке бумаг, и они посыпались на пол. Черносбруев бросился их собирать.

В это время дверь открылась, и в кабинет вошел Виктор.

– Здорово! – весело приветствовал он нас с порога. – Ты уже здесь? А я ехал мимо, думаю, надо узнать, как дела. Близка победа-то?

Он, видимо, жить не мог без меня.

– Давайте выпьем чего-нибудь, – предложил Виктор. Время от времени он уходил в глубокие запои. И если на этот период он кооперировался с Васей, то их молодецкая удаль обходилась фирме в приличные деньги, которые мы платили, заминая скандальные последствия их бесшабашных загулов.

– Не могу с утра, – возразил Черносбруев. – У меня еще встреч полно.

– Мне, что ли, с тобой на встречи поездить? Глядишь, кого-нибудь сагитирую, – не унимался Виктор. Мне показалось, что он уже выпил. Во всяком случае, глаза у него помутнели и движения приобрели некоторую размашистость.

По лицу Черносбруева я понял, что кампанию Виктора он считал сомнительным приобретением.

– Да, ладно, я уж сам как-нибудь, – пробормотал он. – Ты лучше, вон, Андрея осади. Он запрещает мне писать о том, что у Кулакова дочь проститутка.

– А она, правда, проститутка? – заинтересовался Виктор. – Надо бы познакомиться. Как ты считаешь, Андрей?

Если он обращался ко мне без привычного сарказма, значит, точно выпил. В первой стадии он становился доброжелательным. К сожалению, она быстро сменялась другими. Которые протекали тяжело.

– Интересно, а зачем ей? – продолжал он. – Не из-за денег же. Наверное, все-таки любительница. Нет, точно надо познакомиться.

Я понял, что он болтает, выигрывая время на размышление. Идея ему не нравилась, как и мне. Но был соблазн дать разрешение, просто, чтобы показать мне, кто здесь начальник.

– Давай все-таки подождем, – наконец заключил он. И видя глубокое разочарование Черносбруева, попытался смягчить отказ. – У всех у нас есть дети. И не всеми мы гордимся. Неприятно же, если про наших будут писать.

За этот, пусть и нетрезвый, прилив великодушия я был ему благодарен настолько, что тут же попрощался и оставил их вдвоем, давая Виктору возможность поважничать с глазу на глаз.

Когда я выходил из штаба, у меня зазвонил мобильный телефон. Это был Храповицкий.

– Где шляешься? – осведомился он. – Есть срочное дело. По твоей части.

– Интересно, а какая она, моя часть? – спросил я.

– Он еще спрашивает! Телки! Какая же еще! – И Храповицкий положил трубку.

4

Когда я вошел в его кабинет, он был один и разговаривал по телефону.

– Котик, дорогой, – жалобно бубнил он, забавно вытягивая в трубочку свои толстые губы. – Ну неужели ты сама веришь во всю эту чушь?..

Я сочувственно подмигнул ему, и он в ответ состроил гримасу. Кажется, он в очередной раз безнадежно пытался убедить одну из своих подруг в том, что вчера в ночном клубе видели вовсе не его, а совершенно постороннего человека. Поскольку он допоздна сидел на важных переговорах. Чему у него, к слову, есть куча свидетелей. Тот же, к примеру, я.

– Правдивейший человек и образцовый семьянин, – меланхолично вставил я, располагаясь в неудобном кресле.

Мы вместе выбрались из этого клуба часа в три утра, после чего разделились. Храповицкий честно и добропорядочно поехал к одной из своих дам, а я продолжил праздник.

– Законченный врун и бабник! – не удержался Храповицкий, видимо намекая на то, что я отбыл в сопровождении группы поддержки, состоявшей из двух развязных гражданок.

С его стороны это было опрометчиво, поскольку эта несправедливая реплика привела к новому шквалу упреков по телефону. Очевидно, показания свидетеля с подобной характеристикой его любовницу не устраивали.

Мне было его жаль. Точнее, бывало жаль.

В моем понимании, у Храповицкого не существовало личной жизни. В отношениях с женщинами он являлся страдальцем, терпеливо влачившим вериги обязательств, скандалов и расходов. Кроме той, с которой он сейчас общался по телефону, у него были еще две постоянные подруги. Все три яркие, капризные, требовательные и ревнивые.

Его жена, с которой он, кстати, так и не развелся, в настоящее время несла лишения где-то в Лондоне, сыром, неказистом городишке, далеком от благ провинциальной российской цивилизации.

Храповицкий отправил ее с детьми в Англию якобы в целях. их семейной безопасности.

В известном смысле это было правдой. Над семейной безопасностью Храповицкого висела серьезная угроза. Ибо даже наш многолюдный город не вынес бы одновременного проживания четырех взрывоопасных женщин.

Отчаявшись, наконец, что-то доказать, Храповицкий раздраженно бросил трубку и некоторое время выразительно артикулировал ртом, не произнося ругательств, которые крутились у него на языке.

– Олеся? – спросил я с состраданием.

– Ольга, – ответил он с тоской. – Олесе еще не донесли. Я надеюсь. Черт! Бросить бы их всех и зажить нормальной человеческой жизнью. Везет же тебе! – В его живых глазах появилась непривычная мечтательность.

– Пропадут, – заметил я по обыкновению.

Подобные диалоги мы вели в среднем два раза на дню.

– Да и денег на них уже сколько потрачено, – вздохнул Храповицкий. – Денег тоже жалко.

Он помолчал, глядя в потолок, возможно подсчитывая. Ему было что считать. Эта вечно рыдающая, раздраженная армия обходилась Храповицкому в сумму, сопоставимую с бюджетом одного из наших предприятий. Замечу, не самого маленького.

– Кстати, что там у нас с выборами?

Видимо, подсчеты были неутешительными, и он решил сменить тему.

– Стараюсь, – ответил я. – Но уверенности в победе у меня пока нет. По-моему, наш уважаемый кандидат больше озабочен тем, чтобы у нас украсть, чем своей победой. Я, кстати, отнюдь не убежден, что в случае выигрыша мы удержим его в узде.

– А с кем еще он будет работать? – возразил Храповицкий. – У кого есть реальные деньги, кроме нас? Только у газовиков и у «Потенциала». Выбор не очень велик.

– «Потенциал» – это губернатор. Не последний парень в нашей деревне. И не самый бескорыстный. Как бы не случилось, что за победу заплатим мы, а приз достанется им.

Храповицкий поморщился. Он явно и сам не раз размышлял над тем же.

– Ну, такая опасность всегда существует, – отозвался он задумчиво, приглаживая кустистую бровь тонкими сильными пальцами. – Нет политика, который не обманул бы тех, у кого брал деньги. Но выбирать-то нам не из чего. С Кулаковым у нас вообще резня. Этот дурак со своими коммунистическими убеждениями нас просто ненавидит. Конечно, Черносбруев будет рвать повсюду. Но ведь и город-то огромный. «Потенциал» не в состоянии проглотить даже одной десятой, чтобы не подавиться. Я разговаривал с Пашей Сырцовым, он спит и видит, как получить городской бюджет. Но бюджет – это мелочь по сравнению со стройплощадками или, скажем, муниципальными предприятиями, которых больше двух сотен и которые можно забрать в собственность. А недвижимость! – Он оживился, и глаза его заблестели. – Здания, детские сады, пионерские лагеря, набережные! Это Клондайк. Говорю тебе, даже у нас не хватит возможностей, чтобы все это освоить. Всего не украдешь, как говорят в Москве. – Мне показалось, что в его голосе прозвучала печаль. – Хотя стремиться к этому надо. Кстати, о Москве. Завтра мы с тобой туда летим.

– По делу?

– И еще по какому! – Он радостно мне подмигнул, возвращаясь в хорошее настроение. – С толпищей красивых баб. Представляешь, море длинных телок и мы с тобой посередине. Такие маленькие. Но очень гордые. Серьезно. Ты же знаешь, как долго я подбирался к губернатору. Но на всех этих полуофициальных встречах откровенно не поговоришь. Кабинетная обстановка не располагает. Вечно народ крутится. На охоте вообще к нему не подойдешь. Короче, я понял, что нужен интим, атмосфера доверительности. В прошлую пятницу я уговорил его вырваться в Москву на один вечер с девочками из нашего театра.

– Так мы летим с губернатором? – уточнил я.

– Мы летим с девчонками, – наставительно поправил Храповицкий. – Что, между нами говоря, гораздо приятнее. Губернатор отправится утренним рейсом. Он не хочет засветки. Ну, представь, мы все вместе появляемся в депутатском зале. В окружении фотомоделей. Наследующий день уже пойдут разговоры. Зачем ему проблемы? Мы тронемся где-нибудь в обед, чартером. Кинем вещи в отеле, девчонок в охапку, и сразу в – кабак. Там мы с губернатором и встретимся. Я уже все заказал, включая ночной клуб.

– А телки потом не проболтаются?

– Да пусть себе болтают, кто их слушает! За поездку мы им заплатим, так что первое время будут молчать.

– И кого же мы берем?

– Кого берем мы, я еще не решил. Это отдельный вопрос, и к нему надо подойти без спешки. Но главное, кого берет он. Он положил глаз на Светку Кружилину. Помнишь, ту курносую блондинку. – Храповицкий приподнял пальцем кончик своего ястребиного носа, чтобы я лучше представил. – Такая, с норовом. Еще хуже тебя. Этой весной она заняла второе место на нашем конкурсе красоты.

Я не помнил Светку Кружилину. Я вообще с трудом различал красавиц из нашего театра. Сто восемьдесят сантиметров роста, сорок восемь килограммов живого веса, кукольные накрашенные лица, холодные глаза и плоская грудь. Постройте их в ряд и найдите десять отличий.

Меня забавляло, что наш театр был предметом острой зависти всего губернского бизнеса, не без оснований считавшего его нашим гаремом. Туда набирали привлекательных девушек, соответствующих названным стандартам. Учили их танцам, пластике и чему-то еще. Потом они принимали участие в устраиваемых нами конкурсах красоты. А победительницы отправлялись на всероссийские и международные конкурсы. Попасть в наш театр было мечтой каждой городской девчонки.

Руководил театром Михаил Приворотный, в прошлом профессиональный танцор и неудавшийся актер, вертлявый, жеманный и лишенный всякой мужественности, несмотря на наличие жены.

А платили за все это мы, включая, разумеется, поездки и наряды девушек, конкурсы и смазливых мальчиков, которые вечно крутились вокруг Приворотного и с которыми он, вероятно, спал, в то время как его жена спала с нашим менеджментом.

Театр обходился нам недешево, но был кузницей кадров для Храповицкого и его партнеров. Двух из трех своих подруг Храповицкий нашел именно там. Мне, конечно, приходилось несколько раз спать с нашими красавицами, но больше по долгу службы, чем по зову сердца. Захватывающих впечатлений от этого у меня не сохранилось. В женщине должно быть что-то и кроме макияжа.

– А если эта Света откажется?

– Не откажется, – самодовольно усмехнулся он. – Я только что с нею разговаривал. Хочешь прочитать досье на нее? Я в субботу велел службе безопасности провести разработку. Много накопать они не успели, но все-таки любопытно.

В нашу службу безопасности Храповицкий набирал лучших сотрудников ФСБ и налоговой полиции. Поэтому в сборе информации конкурировать с нами было пустым делом. Мы имели доступ ко всем секретным данным, но этим не ограничивались. Помимо наружного наблюдения и разного рода прослушивания, практиковалась еще так называемая оперативная разработка, когда в дом интересующего человека под видом слесарей или работников Горгаза шли специально обученные агенты и в разговорах с соседями или родственниками узнавали все, что только можно. Эти сведения, надо признать, не всегда отличались достоверностью.

Помню, как-то однажды я привел на нашу вечеринку девушку, с которой познакомился за два часа до этого. Внутренним уставом и Храповицким лично это было категорически запрещено: в узкий круг допускались только проверенные, постоянные женщины. Но девушка мне понравилась, кроме того, мне всегда казались нелепыми излишние меры предосторожности.

Дня через три Храповицкий бросил мне на стол результаты оперативной разработки, в которой моя новая знакомая характеризовалась как дама поведения весьма сомнительного, встречавшаяся с несколькими мужчинами одновременно и проводившая ночи напролет в развратных оргиях.

Храповицкий тогда устроил мне выволочку. Особа с таким кругом знакомств, по его мнению, скорее всего, являлась проституткой, подосланной нашими врагами, которые только и мечтают, как устроить нам диверсии, вплоть до физического устранения.

Через некоторое время я все-таки выбрал минутку в своем напряженном графике и с ней переспал. Представьте, она оказалась невинницей. Первой за последние лет двадцать моей беспутной жизни. Наверное, враги относились ко мне с большим уважением, чем партнеры Храповицкого, и были готовы на все, лишь бы выведать мои сексуальные тайны.

Про приглянувшуюся губернатору гражданку Кружилину ничего особенно интересного я не узнал. Воспитывалась без отца, окончила математическую школу, занималась спортом, училась на втором курсе университета, в настоящее время от матери переехала, поскольку жила с бандитом по прозвищу Синий.

– Я встречал этого Синего, – задумчиво потер я нос, закончив чтение. – Не самый приятный парень. Думаю, он не придет в восторг от затеи с поездкой.

– Она сказала, что решит все проблемы сама, – равнодушно заметил Храповицкий. Сам он бандитов не боялся, а дальнейшая судьба новой губернаторской пассии его не волновала.

– Отчаянная.

– Да, бабочка бойкая, – согласился он. – И цену себе, похоже, знает. Сразу уточнила, кто именно ее приглашает.

За это я, помимо всего прочего, не любил девочек из нашего театра: они всегда начинали с цены вопроса.

Я никогда не торгуюсь и на женщин трачу столько, что даже Храповицкий иногда неодобрительно качает головой. Но покупать я предпочитаю то, что нравится мне, а не то, чем пользуются все остальные.

Боюсь показаться старомодным, но меня всегда прельщали иные женщины – те, которые не продаются. Хотя именно они, в конечном счете, и оказываются самыми дорогими.

5

Сегодняшний праздник «Потенциала» был назначен на шесть часов. Так что я успел заскочить домой, чтобы переодеться.

Надеюсь, что, увидев меня, окружающие сразу понимают, что имеют дело с человеком тонкой душевной организации. Скучающим, чего уж там таить, в забавах мира. К сожалению, единственная моя фотография, стоявшая в кабинете, этого не отражала.

Она была почти двадцатилетней давности, и на ней я был запечатлен сразу после того, как выиграл юношеский турнир по боксу в среднем весе. Бровь была рассечена, нос распух. Вампирскими губами я улыбался в камеру. При этом смотрел так, как будто собирался врезать фотографу.

Мой отец был профессором, заведующим кафедрой истории средних веков в Уральском университете. Мать там же преподавала английский. Родители требовали, чтобы я поступил в музыкальную школу. Поэтому я пошел в бокс. Следующие восемь лет я возвращался домой в синяках и ссадинах. Но соревнования выигрывал. Не думаю, что у меня были выдающиеся для бокса данные. Просто я был упрям и не любил, когда меня били. Особенно по лицу.

Школу я окончил с тройками по всем точным наукам и с похвальными грамотами по всем гуманитарным. Уехал в Петербург, который тогда еще назывался Ленинградом, и поступил в университет на филологический факультет. Своими посещениями я преподавателей не баловал, но диплом защитил на «отлично», и меня пригласили в аспирантуру.

На третьем курсе, во время моего визита домой на зимние каникулы, я познакомился на вечеринке с девушкой, которая тоже училась филологии, но в Уральcке. К концу каникул мы решили пожениться. Через полтора года у нас родился сын.

Защитив кандидатскую, я вернулся в Уральск. Но преподавать, по стопам родителей, не пошел. В стране наступали новые времена, и я занялся издательской деятельностью. Закона об авторских правах тогда практически не существовало, точнее, его никто не соблюдал. Никого не спрашивая и никому не платя, я переводил детективы с английского и печатал их на дешевой бумаге.