Текст книги "Уротитель кроликов"

Автор книги: Кирилл Шелестов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Глава седьмая

1

В четверг я лег влюбленным и счастливым. А когда встал утром в пятницу, то к этим двум ощущениям добавилось еще чувство вины перед мирозданием. Как будто мироздание ждало, что я спасу его в эту ночь. А я взял да и не спас.

Я решил, что перед тем, как забирать сына на новогодние каникулы, я пошлю мужу своей бывшей жены открытку и пожелаю ему долгожданного повышения по службе. И счастья в его поганой личной жизни.

К восьми, когда я завязывал галстук, я продвинулся еще дальше по пути стремительного самосовершенствования и твердо отказался от давно вынашиваемого замысла по затаскиванию в постель Лены из приемной Храповицкого. В конце концов, она была секретарем моего начальника. И, согласитесь, Храповицкий, и так немало от меня претерпевший, имел полное право сам насладиться ее голым видом. В огромных очках. Вместо того, чтобы довольствоваться моим лишенным художественности пересказом.

А в половине девятого позвонил Черносбруев.

– Ты не спишь? Срочно приезжай ко мне в штаб! – Он кричал так, что я отодвинул трубку подальше. – Тут такое творится! Весь город на ушах стоит. Конец Кулаку!

За последние пару месяцев я уже привык к тому, что конец Кулакову наступал с завидной регулярностью – не реже раза в неделю. Но на сей раз, судя по его тону, и впрямь случилось что-то из ряда вон выходящее.

Когда я вошел, он только что не скакал по своему кабинету, охваченный радостным возбуждением.

– Ты знаешь Синего? Бандита такого? Слышал? – бросился он ко мне, забыв поздороваться.

Я знал Синего. Бандита такого. Слышал.

– Зарезали. Сегодня ночью. На пустыре, возле его дома. А теперь гляди, что менты нашли у него в квартире во время обыска!

Он перекинул мне через стол пачку листов.

– Ты знаешь, кто на этих фотографиях?

Я взглянул, и комната поплыла перед моими глазами. Меня вдруг начало знобить, и во рту появился странный металлический привкус.

Я знал, кто на этих фотографиях.

Собственно, это были не фотографии, а их черно-белые копии, ужасного качества, выполненные на ксероксе. Но дикий их смысл был понятен сразу.

Все они были исполнены отвратительного грубого похабства, из тех, что принято называть порнографическими. На них была совокупляющаяся пара. Менялись позы, но не персонажи.

Фотографировали себя сами. Видимо, это делал мужчина, через зеркало, и позаботился о том, чтобы его лица не было видно. Когда этого нельзя было избежать, он надевал черные очки и шляпу. Судя по всему, это был Синий.

А с ним на снимках была Наташа. Лицо на этих смазанных ксерокопиях было почти неразличимо, но по бешеным ударам своего сердца я знал, что это она.

– Кулаковская дочка, – доносился до меня из тумана торжествующий голос Черносбруева. – Которую ты защищал. Видал, что со своим бандитом вытворяла. Ее один из ментов опознал, случайно. Ну и сообщил начальнику. Тот – начальнику районного отделения. А тот – в прокуратуру. Короче, сам понимаешь, что началось. Уже под утро начальник моего района отыскал меня. Сами фотографии он мне дать, конечно, не мог. Вещественные доказательства. А копии закинул. Жаль, конечно, что качество плохое. Но ребята говорят, и так получится.

– Что получится? – машинально спросил я.

– Да в газетах опубликовать. Она же сейчас тоже под подозрением. Ее будут допрашивать. Синий-то теперь с другой девкой жил. Какой-то фотомоделью. Между прочим, из вашего с Храповицким театра. Не знаешь ее? Так что, может, это кулаковская дочка его и порезала. На почве ревности.

– Вы не станете их публиковать, – произнес я каким-то скрипучим голосом.

– То есть как это не стану? – возмутился он. – Еще как стану! Во всех газетах. Я уже губернатору звонил. Он сказал, что даст приказ. Кулак этого не переживет.

– Вы не сделаете этого, – повторил я упрямо.

– Да я тебя даже спрашивать не стану!

Я сгреб листки со стола и скомкал их в руке. Он не двинулся с места.

– Бери, у меня их полно, – торжествующе объявил он. – Могу еще дать. В субботние номера жалко не успеваем, их, оказывается, за два дня верстают. А в понедельник ни одна газета не выходит. Ничего, во вторник почитаем.

Я встал, швырнул измятые снимки на пол и, не попрощавшись, вышел из кабинета, хлопнув дверью.

2

– Что-то не так? – озабоченно спросил у меня Гоша, когда мы сели в машину.

– Все в порядке, – ответил я, пытаясь собраться с мыслями.

– У вас телефон звонит…

Я как-то не заметил.

– Андрей, это ты? – Незнакомый мне женский голос звучал сдавленно и, как мне показалось, испуганно. – Это Света Кружилина. Нужно срочно увидеться.

– Ты где?

– Меня только что отпустили из милиции. Я звоню из автомата с Советской площади. Ты можешь сюда приехать?

Судя по голосу, она была между истерикой и обмороком.

– Уже еду, – ответил я коротко.

Советская площадь находилась в центре, и дорога туда заняла у меня не больше пяти минут. Света бросилась к моей машине, едва не угодив под колеса. Я не заметил, откуда она выскочила. Может быть, она ждала меня в будке автомата. Гоша захлопнул за ней дверцу, а сам пересел в машину сопровождения.

– Меня всю ночь допрашивали! – выпалила она вместо приветствия. – Я сказала, что ничего не знаю! В доме все перерыли. Они, наверное, прослушивают мой телефон. Они следят за мной. Они убьют меня! Что мне делать? Что мне делать, скажи?!

Она вцепилась в мою руку ледяными пальцами. Лицо ее было бледным и осунувшимся. Глаза – заплаканными и опухшими. Губы дрожали, и она кусала их, чтобы не разрыдаться. Передо мной был насмерть перепуганный зверек. Мне показалось, она сжалась и стала меньше ростом.

– Успокойся. Зачем кому-то тебя убивать?

– Да ты что? Не понимаешь, кто это сделал? – Она сорвалась на крик. – Это же Лисецкий! Это он, гад, последний! Он мстит мне за то, что я тогда не осталась. Это он приказал!

До сих пор у меня не было времени подумать об убийстве. Ее слова застали меня врасплох.

– Как его убили?

– Не знаю! Откуда я знаю! Мне же не сообщали никаких подробностей. Зарезали. В его собственной машине! Рядом с домом. Это Лисецкий подослал! Меня менты всю ночь спрашивали про его дела. При чем тут его дела? Из дома все забрали: деньги, ценности. У меня ни копейки. Мне надо где-то спрятаться!

– Прежде всего, тебе надо прийти в себя. Ты не в том состоянии, чтобы принимать решения. – До сих пор я ехал, не разбирая дороги. Но ее испуг привел меня в чувство. Хотя бы одному из двоих пора было трезветь. – Сейчас мы поедем ко мне, там, по крайней мере, тебя никто не будет искать.

У меня опять зазвонил телефон. На сей раз это был Храповицкий.

– Я скоро буду, извини. Не могу говорить, – скороговоркой произнес я и положил трубку.

– Кто это? Меня ищут? – перепуганно спросила она. – Ты им не скажешь?

– Да перестань, ради бога! – повысил я голос.

Она замолчала и забилась в угол машины.

Дома я заставил ее принять душ, выпить немного коньяка и чашку крепкого кофе.

С тех пор как я забрал ее с площади, прошло минут тридцать. Мой телефон зазвонил вновь. Это опять был Храповицкий.

– Ты что, издеваешься надо мной? – ядовито начал он.

– Я уже еду! Еду! Потом все объясню. – Я опять положил трубку.

– Почему ты думаешь, что это сделал губернатор? – спросил я Свету. Ее лицо чуть порозовело. Она стала приходить в себя.

– А кто же еще! Кому, кроме него, это было нужно делать сейчас? Он же не воевал ни с кем!

И она, наконец, разрыдалась. Плакала она тяжело и надрывно. Видимо, накопившееся в ней за эти часы напряжение искало выхода и выплеснулось. Я не пытался ее успокаивать, надеясь, что слезы принесут ей облегчение.

– Гад проклятый! – речитативом повторяла она, всхлипывая. – Человека убил. Всю жизнь мне сломал.

Через несколько минут ее мысли внезапно приняли новое направление.

– Я ему отомщу! Пусть что хочет со мной делает! – Глаза ее зажглись ненавистью. – Я все расскажу. Я в Москву поеду, в Генпрокуратуру. У меня тетка в Москве живет. Я журналистам интервью дам. Здесь побоятся, а в Москве напишут!

Сейчас она уже больше походила на себя. Я поднялся.

– Мне пора ехать. Меня ждут на работе. Я оставлю тебе охранника с машиной. Он перевезет тебя отсюда на одну квартиру. Это моя квартира. Я давно там не живу, но все необходимое там есть. Два раза в неделю туда приходит домработница. Вот деньги. Купите какой-нибудь еды по дороге. Если что, звони мне оттуда с домашнего телефона. Сегодня я, наверное, не смогу появиться: занят допоздна, да и тебе лучше выспаться. А завтра с утра я тебе позвоню. Трубку можешь брать смело, потому что, кроме меня, туда звонить некому.

Я потрепал ее по плечу, погладил по голове и вышел, оставив с ней Николая, на которого в этом случае можно было положиться.

3

В кабинете у Храповицкого сидел Савицкий.

– Где тебя носит! – закричал Храповицкий раздраженно, едва я открыл дверь. – Сроду тебя не найти, когда ты нужен! Ты слышал, что творится? Мне уже позвонил весь город, включая губернатора. Похоже, Кулакову пора сливать воду. Предупреждали дурака. Надо было с нами договариваться. Егорка только что не прыгает от восторга. Кстати, что там у тебя с Черносбруевым?

– Я, пожалуй, пойду, – деликатно кашлянул Савицкий, поднимаясь.

– Да, я вас вызову. Так за что же ты обидел нашего бедного мальчика? – По блеску в глазах Храповицкого, по отрывистому тону и быстрым движениям, я видел, что он горит охотничьим азартом. Он чувствовал близость последнего выстрела. Он слышал запах крови, спешил по следу и готовился добивать. Я по опыту знал, что переубедить его в таком состоянии невозможно. Зато вывести из себя ничего не стоило.

Я попробовал сосредоточиться и зайти с фланга.

– Володя, а ты не думаешь, что Синего убили по приказу губернатора? – спросил я вкрадчиво.

– Егорка? Заказал Синего? Ты серьезно? – Храповицкий посмотрел на меня с веселым недоумением.

– А что тут невероятного? Он же пообещал…

– Да. В среду. А в четверг ночью Синего уже не стало. Ни один человек не провернет такое за сутки. Бандитов у него в близком окружении нет. Отдать такой приказ ментам он никогда не решится. Да брось ты! Мы оба знаем Егорку. Он хвастун, павлин. Воровать, выпендриваться, на подчиненных ужас наводить – это в его характере. Но отдать приказ об убийстве? Да никогда! Разговаривая со мной по телефону, он радовался как ребенок. Двух зайцев одним ударом! Человек, который только что убил, так себя не ведет.

– Но кто-то же Синего убил! – настаивал я.

– Андрей, он бандит, – внушительно произнес Храповицкий. – Точнее, был бандитом. Потому что сейчас он всего лишь бездыханный труп. Он с кем-то враждовал, у кого-то что-то отнимал, в кого-то стрелял. Вся его жизнь – война. Рано или поздно они все так кончают.

– А что говорит Савицкий?

– Савицкий говорит, что тело нашла какая-то парочка. Возвращались домой из ночного клуба. На машине. Как водится, пьяные. Заехали на пустырь, возле новостроек. Зачем, не говорят. Надо думать, чтобы заняться любовью. Сначала увидели джип с выключенными фарами. Очень удивились, потому что такие машины на пустырях не бросают. Подобрались поближе и чуть не наехали на тело. Два ножевых ранения: в живот и в сердце. Одно смертельное. Скончался на месте. Следов не обнаружено. Опросили всех в округе. Вроде бы кто-то видел часов в двенадцать какую-то машину. Кажется, „девяносто девятую“. Номеров, естественно, не запомнили. Типичное заказное убийство. Бандитские разборки.

– Не типичное! – не сдавался я. – Бандиты обычно стреляют.

– Бандиты убивают, – веско возразил Храповицкий. – И делают это по-разному. Следов драки нет. Это означает, что он знал человека, с которым встречался. И не опасался его. Свою братву он с собой не взял, хотя обычно, они только что не спят скопом. То есть доверие было полным. Явно это кто-то из своих. Да и какое нам, строго говоря, дело? Сейчас это уже не важно. Важно, что будет с Кулаковым. А что с ним будет, мы оба знаем.

– А если это Пономарь? – Я был в отчаянии и цеплялся за все, что подвернется под руку.

– Исключено. – Храповицкий уверенно покачал головой. – Пономарю после ссоры на „стрелке“ нужно ехать к Ильичу и о чем-то договариваться. Я, кстати, изучил все документы по этой сделке с азотным заводом, мне Савицкий их добыл. Там очень любопытная картина получается. Но об этом потом. Короче, Пономарь не стал бы так действовать. Ни по бизнесу, ни из мести. Побоялся бы. Да и любой бы побоялся. Все-таки это Ильич. К тому же Синий ни за что бы не подпустил к себе людей Пономаря. Но даже если это Пономарь, хотя, заметь себе, я не верю в это ни секунды. Но пусть это Пономарь. Что это меняет для нас?

– Значит, ты твердо настроен публиковать эти фотографии? – спросил я напрямую.

– Если враг не сдается, его уничтожают, – жестко усмехнулся Храповицкий. Его черные глаза недобро блеснули. – А фотографии, кстати, занятные.

Я только сейчас заметил, что перед ним лежат те же ксерокопированные снимки, которые я видел у Черносбруева.

– Качество отвратительное, – вздохнул Храповицкий. – Ничего не разобрать. Девочку, главное, не видно. Но, похоже, что очень даже интересная. Я бы, пожалуй, не отказался.

Я понимал, что остановить его не в моих силах. У меня оставался последний шанс.

– Володя, – попросил я. – А можно их не публиковать? Ради нашей дружбы?

– Не понял? – Он уставился на меня в искреннем недоумении.

– Я был с ней, – ответил я еле слышно.

– Ну и что из этого? – Он развеселился. – По моим скромным подсчетам, ты был с половиной нашего города и с третью всей области. Поправь меня, если я занижаю цифры. Мне никогда не приходило в голову, что ты помнишь их всех поименно.

У меня зазвонил телефон. Я даже не успел попросить перезвонить попозже. Потому что это была мама. Моя родная мама с ее удивительной способностью вторгаться в мою жизнь в самый подходящий момент.

– Андрей, мы с отцом ждем тебя завтра на обед, – заговорила она не терпящим возражения тоном. – Я приготовлю твои любимые пирожки с рыбой. Но вообще, я должна сказать, что удивлена твоим поведением. В последнее время…

– Мама! – закричал я из последних сил. – Ты во всем права! Я живу не так, сплю не с теми, борюсь не за то. Я исправлюсь. Но я всегда ненавидел твои пирожки!

Я бросил телефон на стол и поднял измученный взгляд на Храповицкого. Он смотрел на меня с нескрываемым любопытством во все глаза, как на диковинное животное.

– Здорово же тебя с этой девчонкой прихватило, – сказал он с чем-то похожим на сочувствие.

– Володя, тут другое. Ты понимаешь?

– Не то чтобы понимаю, – вздохнул он. – Но, кажется, догадываюсь. Не думал, что ты способен. Что ж, рад за тебя. Завидую. Или, наоборот, сочувствую. Но изменить ничего не могу. Тут не я решаю.

– А кто же тогда? Губернатор?!

– Не кричи, – заметил он спокойно. – Губернатор, конечно, главнее меня. И я в любом случае подчинился бы его решению, даже если бы был с ним не согласен. В таких вопросах не может быть своеволия, я твержу тебе об этом постоянно. Но тут дело даже не в губернаторе. Тут все решают деньги. Очень большие деньги. Здесь другие ставки. И ты, со своими эмоциями, и даже я, со всеми своими возможностями, всего лишь фигуры в подобных играх. Ты мне друг. И если потребуется, то для спасения твоей жизни я рискну своей. Но я не ударю сейчас палец о палец, чтобы что-то изменить. У генерала есть право бросить в жерло войны сотни лейтенантов. Иначе не выиграть сражения. Считай, что тебе не повезло. Ты переспал не с той девочкой. Или, наоборот, повезло. Потому что если сейчас ты научишься жертвовать второстепенным, то со временем и сам сможешь стать генералом. А не научишься, – рано или поздно пожертвуют тобой.

Телефон опять напомнил о себе.

– Мама, – сказал я устало, – я прошу прощения. Я не могу сейчас разговаривать. У меня важная встреча.

– Это Кулаков, – услышал я в трубке. – Как освободишься, приезжай. Надо поговорить. Я на месте. Жду.

В трубке послышались гудки.

– Это Кулаков, – повторил я Храповицкому.

– Есть! – выкрикнул Храповицкий, торжествуя, ударив себя рукой по бедру. Он даже вскочил с места. – Готов! Я так и знал! Я все ждал, с кем же он начнет торговаться. Встречи просит?

– Да, – кивнул я. – Он ждет меня у себя.

– Езжай. – Храповицкий опустился в кресло, потянулся с мрачным удовлетворением, как после тяжелой работы. И добавил: – Передай ему, что процесс может остановить только одно. Это полная и безоговорочная капитуляция. Не позднее понедельника он должен снять свою кандидатуру с выборов.

4

– Значит, они хотят, чтобы я снял свою кандидатуру? – с трудом выговорил Кулаков. – Иначе они напечатают всю эту грязь.

Он бесформенным грузным мешком сидел в кресле, сгорбившись и подавшись вперед. Сейчас он не походил на медведя. Он вообще ни на что не походил. Лицо его было землистого цвета. Руки дергались и не находили себе покоя.

– Да, – подтвердил я. – Я ничего не могу с этим поделать.

Мы сидели с ним вдвоем в мэрии, в его кабинете, который сейчас казался пустым и огромным.

– Черт! – взорвался он и с размаху обрушил кулаки на стол. – Ну можно было устроить все это скотство хотя бы не сейчас?!

Видимо, этот упрек он адресовал Наташе. Что до меня, то я бы и вовсе обошелся без этого скотства. Но говорить об этом было уже бесполезно.

– Скорее всего, это случилось раньше. Может быть, намного раньше, – сказал я. Это мало что меняло. И для него и даже для меня. Все равно что не смотреть на рану, в надежде, что она перестанет болеть. – Просто всплыло сейчас.

– Ладно, – сказал он тяжело. – Собственно, я уже принял решение. Как только увидел эти фотографии. Поэтому тебе и позвонил. А не потому, что собираюсь торговаться. – Он помолчал, собираясь с духом. – Я ухожу. Можешь им передать. Снимаю свою кандидатуру и ухожу из политики.

Я испытал не то разочарование, не то раздражение. Скорее всего, и то и другое.

– Быстро же вы сдались…

Он посмотрел на меня невидящим взглядом.

– Отвечать надо за свои грехи, – не спеша сказал он. – Рано или поздно. А винить я могу только себя. Ты вот подумай: это ж как девчонка должна ненавидеть меня, чтобы пойти на такое?

Он говорил, как будто рассуждая вслух.

– А вдруг это любовь? – криво усмехнулся я. Я не знаю, кого я травил: его или себя.

– Да нет, не любовь. Потому что делать – это одно. Это никого не касается. Как говорится, двоим любо, третий не суйся. А фотографироваться – это другое. Это – уже напоказ. Чтоб третий увидел.

Он опять помолчал.

– Когда у нас с ее матерью начиналось, я ведь думал, что хорошим отцом ей буду. Я мать ее очень любил. Люблю, – поправился он. – А видишь, как получилось. Ни отца, ни мужа из меня не вышло. Все работа съела. Одна работа с утра до ночи. А что такое работа? Да нет, ничего. Одна наша выдумка! И у дворника, и у президента работы одинаково. Ни больше ни меньше. Кто заставляет нас работать круглосуточно? Только мы сами. Потому что нам так надо. Нам, и никому другому. Значит, так мы устроены, что это нам интересно и важно. Важнее чем жена и дети. И любим-то мы их по-своему, а не так, как им хочется. Как им нужно. Им нужно, чтобы мы рядом были. А мы на работе.

– Есть и другая сторона, – возразил я. – Они ведь нас полюбили, а не других. Такими, какие мы есть. Если, конечно, полюбили. И мы не притворялись.

– Тоже правильно, – равнодушно согласился он. – Но ее мать-то свой, так сказать, долг передо мной выполнила. От многого же отказалась. Мной жила. Теперь настала моя очередь. Про фотографии она ничего не знает. И не узнает. Не допущу. Так что скажи им, что я согласен. Дожали все-таки. – Он горько усмехнулся. – Сдаюсь.

Его обвислые усы казались наклеенными. Он был раздавлен. Какими бы соображениями он ни оправдывал свой поступок. Почему-то у меня возникло ощущение, что он меня предал. Я почувствовал, что закипаю. Несколькими часами раньше, когда я вез Свету, ее страх заставил меня собраться. Сейчас я переживал нечто подобное, только острее и злее. Он оказался слабее, чем я ожидал. Значит, я отвечал и за него. Мать его за ногу.

– Мне кажется, вы слишком спешите, – сказал я упрямо. – К тому же, если бы вы пришли к такому решению сами, в результате собственных размышлений, без давления извне, это было бы правильно. Это ваша жизнь, и вы вправе ею распоряжаться по своему усмотрению. Но у вас есть друзья, сторонники. Те, кто в вас поверил. И пошел за вас воевать. А вы после первого серьезного залпа решили сдаться. Вспомнили, что у вас семья, дети. Что вам пора домой. Водку пить. Зачем же было лезть в полководцы? Воля ваша, но только это по-другому называется.

– Да наплевать, как называется! – вяло отмахнулся он. – Хоть горшком назови, только в печку не ставь. Да и кто знает, какими способами нас Бог наставляет…

И тут меня прорвало. Все безумные и больные события сегодняшнего дня, рвавшие меня на части, загонявшие в угол, вдруг сплавились в одно ядро и сделались непереносимыми. Я больше не мог сидеть в окопе. Не хотел. Пружина всегда выпрямляется. И всегда в точке давления. Я не сочувствовал ему. И не жалел. Да я и себя не жалел.

– О Боге вспомнил?! – переходя на „ты“, бросил я резко и насмешливо. – Что же ты раньше меня все народом глушил? И рассказывал, какой ты мужик? Мужик! – презрительно передразнил я. – „Легче убить, чем сломать!“ Что ты там еще нес? Да какой ты мужик!

Он был мэр, и он был старше лет на двадцать, но мне не было до этого дела.

– Посмотри на себя, – продолжал я так же. – Ты извиваешься, как слизняк под каблуком. Дерись, если ты мужик! Дерись, если в тебе хоть что-то осталось!

Я уже стоял на ногах, вплотную к нему. Он растерянно снизу вверх уставился на меня, хлопая глазами. Наверное, он думал, что я ему сейчас врежу. Я бы и врезал, если бы он остался сидеть. Но он начал подниматься. Я схватил его ворот.

– Ты будешь драться! – с остервенением твердил я ему в бледное ненавистное лицо. – Ты будешь драться.

ты понял! Ты будешь драться, хочешь ты или нет. Запомни, ты будешь драться! Или знаешь, сука, что я с тобой лично сделаю?!.

Я не хотел этого говорить. Я вообще не собирался доводить до такого. Но остановиться я не мог. В ту минуту я совсем не контролировал себя.

Судя по тому, что отразилось в его глазах, я, наверное, все-таки поставил его в известность о своих видах на его будущее. Не думаю, чтобы это были те действия, которые мужчина ожидает в отношении себя от другого мужчины. Если он, конечно, не гомосексуалист, страдающий к тому же острыми приступами мазохизма.

Он тоже начал заводиться.

– Руки только убери, – пробормотал он недовольно. – И хватит ругаться. Я все-таки еще глава города. Не глухой. И вообще. Не ты один смелый…

Я перевел дыхание и отпустил его. Мы мрачно смотрели друг на друга.

– Ты что-то придумал, что ли? – наконец спросил он по-деловому. Сейчас он больше напоминал себя вчерашнего.

– Не знаю. Может быть. Правда, еще не до конца. Только не вздумайте в эти два дня делать никаких заявлений. Не отменяйте ни одного мероприятия. Со всеми держитесь так, как будто ничего не произошло. Если не можете, попросите жену запереть вас в чулане. И ждите моего звонка. Я позвоню самое позднее завтра. Я ясно говорю?

– Ясно, – огрызнулся он. Все ясно. И знаешь что? Пусть лучше тебя самого жена в чулане запирает…

– Я разведен, – сообщил я, направляясь к выходу.

– То-то я и смотрю, что дикий, – бросил он мне вслед, поправляя куртку.

В ответ я хлопнул дверью так, что посыпалась штукатурка.

5

Только не спрашивайте, был ли у меня план действий. Разумеется, не было. Но это означало лишь то, что его предстояло найти.

Я не играл в Робин Гуда. И я отнюдь не собирался вмиг становиться защитником угнетенных. Они мне нравились ничуть не больше, чем угнетатели. Их единственное отличие состояло в том, что они слабее.

Но сейчас я думал не о Свете Кружил иной. Которая мне была совсем не симпатична. И не о Кулакове. Которого я едва знал. И даже не о Наташе. Я думал о себе. Храповицкий и губернатор ломали хребет не им. Они ломали его мне. Я так чувствовал. Не знаю, почему.

Я редко размышляю о справедливости. Не испытываю в этом потребности. Но, как говорила моя кроткая жена, когда мы с сыном, резвясь, переворачивали вверх дном квартиру: „Не надо меня доводить. Хуже будет“.

Повторяю, я не знал, что я сделаю. И потому я поехал домой, предварительно отключив мобильный телефон, чтобы не говорить с Храповицким раньше времени.

Часа полтора я просто лежал в гостиной на полу. На спине. Не то чтобы это помогало, просто, лежа на полу, я чувствовал мир иначе. В конце концов, я захотел подняться.

На работу я вернулся к пяти, предварительно узнав, на месте ли Храповицкий. Он был еще на месте.

Не обращая внимания ни на толпу в приемной, ни на Лену, я вошел хмурый и сосредоточенный. И так посмотрел на расположившегося напротив Храповицкого Васю, что он тут же исчез, забыв на столе свои каталоги.

– Какой сердитый мужчина, – заметил Храповицкий, оглядывая меня с ног до головы. Он был настроен игриво. – Мне страшно. Не обижайте сироту.

– Он не собирается сниматься, – отрезал я.

– То есть, как это не собирается? – недоверчиво переспросил Храповицкий. – Он готов любоваться фотографиями своей дочери?

– Он готов предоставить прокуратуре показания Светы Кружил и ной о нашей поездке в Москву. Она нашла его и все ему выложила. Он где-то ее спрятал. Где именно, не говорит, но намекает, что переправил ее в другой город.

Храповицкий переменился в лице. Вся его веселость вмиг улетучилась. Несколько минутой молчал.

– Она что, не понимает, чем это для нее закончится?! – спросил он, наконец, очень тихо. И очень серьезно.

– Она все понимает. Она считает, что Синего зарезали мы с тобой по приказу губернатора. И она не хочет быть следующей. Во всяком случае, так говорит Кулаков, – добавил я поспешно. – Между прочим, он и сам так думает. – С моей точки зрения, последняя фраза выглядела особенно убедительно. – Они оба уверены, что после рассказа о губернаторских угрозах прокуратура будет обязана Свету охранять. В любом случае, если с ней потом что-то случится, то виноваты окажемся мы.

Храповицкий опять надолго замолчал. Глаза его сузились. Он что-то напряженно обдумывал.

– Где же он ее откопал? – Мне показалось, что в его жестком лице мелькнуло подозрение. Но к этому вопросу я был готов.

– Она раньше встречалась с кем-то из его заместителей. Сразу после допроса побежала к нему за защитой. А тот привел ее к Кулакову.

– Надо звонить губернатору.

Храповицкий принялся набирать номер, потом покосился на меня и положил трубку.

– Я лучше позвоню из комнаты отдыха, – сказал он и вышел.

Значит, он мне не вполне доверял. Тем лучше. Мне всегда труднее было обманывать тех, кто мне верил.

Храповицкий вернулся через несколько минут.

– Губернатор отменил совещание. Он ждет нас немедленно. Поехали. Сам все расскажешь.

Началось. Я заварил кашу. Предстояло ее расхлебывать. Разница между мной и любознательным исследователем, который бросает в аквариум неведомый раствор, чтобы посмотреть, какая из рыбок всплывет брюхом вверх, заключалась в сущем пустяке. Я сам нырял в этом аквариуме.