Текст книги "До поворота (Кровавый Крым)"

Автор книги: Кирилл Якимец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Кирилл Якимец
До поворота (Кровавый Крым)

ПРОЛОГ: ЗА ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ ДО…

Все были против этой яхты, хотя бы потому, что ее предложил Иосиф. Во-первых, сам Иосиф вызывал отвращение – своей нахальной молодостью, своим нахальным иссиня-черным цветом кожи, своим вечным беретом с дурацкой кокардой (портрет Че Геварры и надпись по кругу: «Ya-ya! Che-Che-Che!»); своим нахальным именем «Иосиф», которое он присвоил в честь Сталина. Во-вторых, яхта называлась «Летучий Титаник». Дальше некуда!

Но Иосиф всегда создавал проблемы. В конце-концов, из-за них-то и происходило собрание. Усталые пожилые люди расселись за круглым столом в не слишком просторной кают-кампании, украшенной красными флагами. Ладно. Пусть будет нелепая яхта с нелепым капитаном. Главное, чтобы не было команды. Накануне люди Бар Аввана и дона Темпесты обшарили всю яхту, вылизали ее, обнюхали – и никого не нашли. Бомба? Глупости: Иосиф может, конечно, взорвать всю верхушку мировой теневой экономики (а значит – и всей остальной экономики, и всей политики впридачу) – но профи, даже революционер-профи, такой ерундой заниматься не станет. В смысле – никогда не пойдет на самоубийство. Высокое собрание если и взлетит на воздух, то только вместе с ним. И умыкнуть царственных старцев Иосифу не удастся: яхту плотно окружили веселенькие разноцветные катера – из-под легких тентов мускулистые мальчики наставили базуки на яхту и друг на друга. Все схвачено. Можно начинать.

Начала Бабушка Нгуэн, самая старшая. К тому же, на Тихом океане, посреди которого собрались «столпы человечества», хозяйкой была она. Бабушка Нгуэн сложила на впалой груди миниатюрные сморщенные ладошки. Улыбнулась всем. И отдельно – Иосифу, который развалился в скрипучем плетеном кресле, отделенный от остальных прозрачным пуленепробиваемым барьером. В прочности барьера никто не сомневался. В решительности и оперативности мальчиков с базуками тоже никто не сомневался. Сквозь широкие иллюминаторы снаружи прекрасно видно, что там внутри происходит. Зато ничего не слышно. То есть, никаких глупостей, и при этом – болтай, сколько влезет.

– Друзья! – прощебетала Нгуэн, – мы знаем, нам надо чуть-чуть менять покупателя и чуть-чуть менять продавца. Продавец теперь будет мой, покупатель теперь будет Европа. Условия господина Иосифа теперь будет легко-легко исполнять, потому что их исполнять не прийдется: господин Иосиф останется у себя между Южной и Северной Америками, а наше дело теперь чуть-чуть будет здесь, где господина Иосифа нет. Господин Иосиф узнал об этом плане и сказал, что будет нам чуть-чуть мешать, если мы не выполним его условия. Пусть он нам расскажет, как он будет нам мешать и каковы его условия. Спасибо.

Бабушка Нгуэн еще разок улыбнулась и аккуратно присела на краешек своего кресла. Старцы поглядели на Иосифа – не поворачивая морщинистых тяжелых голов, только подняли на него глаза. И смотрели, не мигая.

Иосиф размял между пальцев окурок гаванской сигары и запихал вонючий табачный комок в трубку. Закурил. Улыбнулся. Наконец, трубка задымила вовсю. Старцы ждали молча. Иосиф вдруг резко встал и прошелся туда-сюда по своему безопасному вольерчику. Еще раз затянулся…

– Я в курсе, что вы решили гнать наркоту через Россию, а в России заодно покупать оружие. И я понимаю, что мне куда выгоднее взять под свой контроль весь поток из Южной Америки в страну гринго, чем соваться в Россию. Тем более, что американские каналы с прошлого воскресенья уже находятся под моим контролем…

Кто-то закашлялся, кто-то крякнул. Бар Авван поднес клетчатый платок к огромному холеному носу:

– Таки-серьезно? Господа!..

Отец Грубер перестал мусолить четки и звонко стукнул ими по столу:

– Таки-очень, коллега. Мои данные совпадают с данными Бабушки Нгуэн, а мои предложения совпадают с ее предложениями. Могу лишь добавить, что не вижу смысла в конфликте: наркотики и оружие – такие общечеловеческие ценности, торговля которыми выгодна решительно всем.

– Сейчас вы увидите смысл в конфликте, – сквозь барьеры тяжелой астмы прорвался хрип дона Темпесты, – сейчас. Продолжайте, сеньер Иосиф.

И сеньер Иосиф продолжил.

– Мои интересы в Америке и в Европе выходят за рамки коммерции. В России у меня вообще нет коммерческих интересов – и быть не может. Меня интересует только революция… Понимаю, вас она вовсе не интересует. Но вам необходимо понять, что у коммерции и у революции не только разные задачи, но и разные пути. Короче, я готов нести убытки – только бы завалить ваше «окно в Европу»… Я завалю его дерьмом!!! – вдруг заорал Иосиф, швырнув трубку на пол. Трубка упала на ковер и не раскололась. Иосиф плюхнулся в кресло, подобрал трубку с пола, повертел в руках. Внимательно посмотрел в глаза Бабушке Нгуэн:

– Дон Хенаро сказал: когда я гажу – трясутся горы. О себе я могу сказать то же самое. Когда я зарабатываю деньги, все могут спать спокойно. Даже интерпол: у него все равно никаких шансов. Но вот когда я ГАЖУ – тогда трясутся горы. А революция требует, чтобы я вам гадил в России и в Европе…

– А какой регион контролирует дон Хенаро? – не понял Бар Авван. Ему никто не стал отвечать. Присутствующие заворочались неуютно, но молчали. Слушали. Только Цеппелин не удержался по молодости и перебил:

– А в Америке?

– А в Америке мы сможем договориться. Но я буду говорить с позиции силы, как вы легко догадываетесь. Кстати, товарищ Цеппелин подтвердит, что в России у меня достаточно влияния, чтобы… э… потрясти горы. Урал, например. Или Кавказ. Товарищ Цеппелин!..

– Да… гм… товарищ Иосиф. – Цеппелин был не намного старше Иосифа и тоже вызывал раздражение у старцев. Не более, чем раздражение. Он бодро двигался в фарватере, который ему прокладывали старшие, и не искал новых путей. Новые пути сами находили его: Россия – всегда новый путь. Низкого роста, энергичный, лысоватый, усики аккуратно подстрижены, в серых дымчатых очках и в сером костюме – Цеппелин был похож на комсомольского работника. Видимо, он и чувствовал себя соответственно.

Но сейчас он снял очки. И улыбнулся ласково. И закурил сигару. Все поняли: Цеппелин не будет устраивать шоу бесплатно. Так и оказалось. Пустив пару колец, Цеппелин затушил сигару в глиняной пепельнице, украшенной перуанским орнаментом, и вытащил из-за пазухи видеокассету:

– Где у вас тут видак?.. Ага… Смотрим кино! – Он вставил кассету в щель. Нажал пуск. На экране появилась очень худая женщина в военном комбинезоне. Пышные курчавые волосы, смуглая кожа. Голубые глаза. Мулатка. На руках женщина держала грудного ребенка. Некоторое время женщина пыталась заговорить, но не могла. Наконец, она заговорила быстро-быстро, по-испански:

– Луис, у нас родилась девочка… Мы в России. У Цеппелина.

Камера отъехала назад, и в кадр попал Цеппелин – в своем сером костюме и в дымчатых очках. И с сигарой во рту. Вот он затянулся, вынул сигару изо рта, помахал ею перед камерой. И сказал:

– Здорово мы смотримся, правда… Иосиф?

Экран погас. Раздался треск – это Иосиф отодрал подлокотники от плетеного кресла. На ковре валялись осколки растоптанной трубки. Цеппелин повернулся к Иосифу, надел очки и стал выглядеть точно так же, как только что на экране:

– Не тряси наши горы, Иосиф. Глядишь, камень какой-нибудь в твою дочку попадет… заодно и жену раздавит. Так что, не стоит у нас гадить… дон Луис. Ага?

– Вон! Во-о-он!!! – Иосиф-Луис дернул какой-то рубильник. Пол задрожал. – Я иду ко дну. А вы валите отсюда! Вон!!!

Старцы заспешили на свои катера. Как только ворчащая толпа вся оказалась на палубе, люк с глухим чмоканьем закрылся. Сам. А палуба ушла из-под ног, оставив старцев барахтаться в водовороте. Цеппелин первый добрался до катера: несколько взмахов, подтянуться на руках… Казалось, он даже костюм не замочил:

– Бек! Топи его, падлу!..

Бек поднял базуку дулом вверх:

– Там ваши друзья плавают.

– Да. Жалко, ушел.

– Утонул!..

– Ушел!.. А, хрен с ним! Баба его у меня и ребенок. А он на своей желтой субмарине пускай плывет… Плыви-плыви, говно зеленое! – пропел Цеппелин на мотив какой-то советской песенки и протянул Беку раскрытую ладонь, – косячину дай… Мои намокли.

Иосиф лег на дно – пусть и не в прямом смысле. Каждый год он получал фотографию быстро стареющей жены и быстро взрослеющей дочки. На обороте фотографии – надпись, сделанная, очевидно, под диктовку: «Луис! Счастливого Рождества! У нас все нормально. Веди себя хорошо. Я тебя люблю. Барбара». Это был стиль Цеппелина – Барби никогда не опускалась до подобной буржуйской пошлятины.

Через тринадцать лет Иосифу надоело лежать на дне и он решил всплыть.

Через тринадцать лет Цеппелин вполне ощущал себя отцом чужого семейства. А своего семейства он так и не завел.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Человек стоял у «зебры» перехода, чего-то ждал. Вначале Слава не понял, что задержало его взгляд, попытался переключить внимание, но мешало странное беспокойство. И тут стало ясно, что беспокойство – не его собственное: человек каким-то образом передавал ему свой страх. Хорошо замаскированный, страх был в глазах этого прилично одетого молодого человека, держащего в руках небольшой чемоданчик-дипломат. Поодаль, слегка заехав передними колесами на тротуар, разлеглась шикарная белая Ауди «сотка» с темными слепыми стеклами. Человек искоса бросал быстрые взгляды в сторону машины, переминаясь с ноги на ногу и по-петушиному подергивая головой. Очень знакомые движения: они напомнили Славе его друга детства Пашку, романтика и циника, лучшего приятеля, выпертого из школы за оскорбление директриссы (в чем состояло оскорбление, так и не стало известно. И Пашка молчал). Слава с тех пор его не встречал, но слышал о нем кое-что.

Минут пять Слава находился в замешательстве: оставшиеся до экзамена полчаса неплохо бы потратить на дружескую болтовню, но он мог ошибиться, да и захочет ли Пашка его узнавать? Кажется, дела у него поважнее, да не важные: Слава увидел, как из машины вышли два мужика в тренировочных костюмах, Пашка дернулся – хотел, видно, что-то сказать или крикнуть. Машина съехала с тротуара и, лениво свернув, покатила, плавным движением напоминая сонную акулу, которая в час прилива, не возбужденная еще запахом крови, отдыхает в прогретых солнцем прибрежных водах.

Двигаясь, как зомби, Пашка в сопровождении двух бандитов прошел мимо миниатюрной голубенькой церкви (слегка похожей на коммерческий ларек) и стал спускаться вниз; взгляд его потерял быстроту, спрятался за глупой мутью. Один раз Слава уже наблюдал похожие изменения во взгляде. Он был вдвоем с братом, тот запретил ему вмешиваться, оценивая происходящее трезво-профессиональным взглядом: «чужая разборка, не твоя – не лезь! Мордовать зря не станут». Тогда Слава почувствовал себя неловко и сейчас ощутил ту же самую неловкость, замешкался. Люди ушли далеко, за деревьями было плохо видно. Тревога пересилила замешательство, Слава все же бросился вниз, но когда спустился, парк оказался совершенно пустым и безжизненным.

– Пашка!!! – заорал он изо всех сил, – Пашка!!! – движимый возрастающим охотничьим возбуждением, рванул вправо.

– Эй, парень? Ты чего? – откуда-то пред ним возник один из бандитов, здоровый мужик лет сорока. Ровный, едва отросший слой густых черных волос покрывал его чуть приплюснутый череп, по-восточному грубые черты лица в сочетании с внешним спокойствием подчеркивали свирепость. – А ну, тихо! – от него пахло легким перегаром и чесноком. Слава невольно попятился, совершенно не представляя, что делать дальше.

– Атабек! – выставив впереди себя измазанную кровью ладонь, вышел следом другой бандит. Лицо его было иссиня-бледным. – Черт! Этого – куда?

Первый рассеянно пожал плечами, затем мрачно кивнул:

– Не в свою разборку встрял.

– Ребята, ребята, э… – испугавшись, Слава со всего размаху стукнул второго бандита, доставшего нож, кулаком куда-то между глаз – вроде, попал. Слава не успел увидеть, что стало с противником, согнулся пополам от страшной боли где-то в животе и под ребрами, не дающей ни вдохнуть, ни охнуть. Потом адский шум обрушился на голову: на минуту мир завертелся в полной темноте, но только на минуту. Слава дрался с братом часто, сильно, до крови, а пару раз и до переломов, были и сотрясения мозгов. Поэтому дальше разум отключился полностью, тело двигалось автоматически – направо и к земле, чтобы квадратный шерстистый (и, кажется, грязный) кулак пролетел в сторону – теперь крутануться на правой согнутой ноге, а левой попасть туда, где жирно блестящие тренировочные штаны «адидас» аккуратной резинкой охватывают голенища высоких кроссовок «пума»… Купился восточный герой на фирмовое название, не удержала его «пума»: подошва кроссовка скользнула по траве, и бандит устремился вслед за своим кулаком, под откос, по направлению к Москве-реке. Но движение продолжается. Быстро опереться на левую ногу, носком правой засветить в бледную рожу второго бандита (вот он снова получил промеж глаз и окончательно передумал вставать), тут же легонько пнуть нож – чтобы отлетел подальше – и вниз, в погоню за первым, можно – по воздуху, одним прыжком. Слава приземлился обеими пятками первому на спину, тот проплевал одними губами что-то на своем языке и еще по-русски: «Я твой мама за ногу два раза, да…» – и резко укатился из-под славиных ног. Слава упал, больно стукнувшись ладонью о кусок кирпича. Никогда еще он так не радовался боли. Сделав ногами обманчивое движение, вместо того, чтобы попытаться вскочить, он по резкой дуге махнул рукой, и кусок кирпича полетел прямо в длинные гнутые губы, сказавшие что-то про маму. Кровь и пара непонятных слов – но бандит остался стоять. А Слава остался лежать и уже не успевал подняться. Позади зашелестело – это бледный пришел в себя и спешил присоединиться к победе…

Окуда-то снизу донесся автомобильный гудок. Властно, отрывисто прозвучав несколько раз, заставил бандитов прекратить драку и, не обращая больше на Славу никакого внимания, спуститься к обочине. Отсрочка? Нет! «Коренной перелом»! Слава бросился следом, но успел только увидеть, как эти двое спокойно сели в машину и уехали.

Так, а ради чего война-то случилась? Хотел помочь другу детства, вроде. Где же друг? И был ли друг? Друг лежал недалеко за кустами и тихонько поскуливал, уткнувшись лицом в прелые листья. Невольно взглянув на часы – до экзамена оставалось всего десять минут, Слава постарался как можно аккуратнее перевернуть раненного:

– Пашка!

– Я не Пашка. Я – Александр! Зачем вы… зачем ты… они же тебя замочат, на нож подвесят! – В глазах молодого человека страха уже не было, только тоска. «Шок,» – определил Слава.

– Куда они вас пырнули? – По картине кровяных разводов Слава попытался определить рану. – Живот? Грудь?

– Нет, нет! Отстань… Оставьте меня в покое!!! – вдруг взвизгнул пострадавший, – я сам! Ничего они мне… – тут он вздрогнул и поморщился. Слава понял, что у Александра исполосована ножом вся задница, но не глубоко, а так…

– Вы идти-то сможете?

– Меня из-за вас убить могли!

– Так вам помочь, или нет?! – Слава начинал опаздывать, да и кровью мазаться не хотелось.

Расхохотавшись, Александр опять повалился в прелые листья. «Псих», – решил Слава, поднимаясь по лестнице.

Единственным человеком в туалете оказался Левка Шуйский, трепло, зануда и халявщик, но ничего другого не оставалось:

– Левка, на мне крови нет?

Ныкающий по карманам выпрошенные чужие шпаргалки Левка чуть не поперхнулся:

– Ты что, по дороге лишился девственности?

– Человека убил!

Левка сильно вдруг побледнел и внимательно осмотрел костюм:

– А ты руки вымыл?

– Вымыл.

– А жопу подтер?

Тут все происшедшее с ним за утро нахлынуло с новой силой: окровавленная одежда, нож, мордобой… «Проветрил голову перед экзаменом, называется!» – с ужасом он понял, что все совершенно вылетело из головы – забылось, куда-то делось, ничегошеньки в башке не осталось, все выбили проклятые бандюги…

– Левка, гони шпоры!!!

– А у меня нет…

– Убью!!!

Сокурсник пулей вылетел из сортира так, что Слава не успел перехватить.

* * *

«Ленин кыш, Ленин тыш, Ленин тохтамыш» – неслось в голове нестройными волнами. Последний экзамен, последний экзамен, семь скромненьких футов российской земли. Зарыли, песенку спели, сдали – как посуду. С понедельника – размеренная работа в конторе. В семь часов подьем, холодный душ, легкий завтрак. Слава Зарайский напряг по очереди мышцы сначала на правой, затем на левой руке: «В качалку буду ходить вместе с братом, правда, он потом свалит в Саяны на месяц, турист-альпинист хренов – не терпится ему пойти по стопам родителей». Родители погибли в Саянах пять лет назад, уже пять лет, а как один день, тот, который он так плохо запомнил…

Впрочем, слабо представляя себе время полного одиночества, Слава больше пугался предстоящей полной самостоятельности: брат, Савватий, собирался, наконец, жениться. Тупо осмотрев непривычно пустой коридор, Слава постоял перед кнопкой лифта, не решаясь нажать ее. Странно: он думал, что испытает хоть какие-то чувства, прежде чем покинет на два месяца эти такие безопасные и почти родные стены юридического факультета – Альма матерь.

Чуть задержавшись под выставленным на жаркое солнце языком козырька, собрался шагнуть в палящую пропасть ступеньки, но что-то с силой дернуло сзади. Неловко оступившись, Слава оглянулся.

– Извините, молодой человек, у вас жетона не найдется?

Когда на улице или в вагоне метро грязные, плохо говорящие по-русски, одетые нарочито неряшливо и бедно дети собирали деньги, теребя граждан за рукава рубашек и края брюк – по его телу пробегала брезгливая и сытая судорога ненависти. Это были ЧУЖИЕ, чуждые всему его миру, которых он хотел уничтожить, легко и спокойно, можно своими руками, из автомата. Слава не любил «черных» любых разновидностей. Каждому было отведено свое географическое место на земном шаре, это место – его, НАШЕ. Он ничего не мог, да и не хотел с собой поделать. Университет тоже был его, их – «Лумумба». Его голубые глаза спокойно глядели на коричневую, сшитую из кусочков, кожаную куртку, совершенно немыслимую в такую жару, на вязаную крупной сеткой хламиду, сквозь которую блестела слишком смуглая, почти негритянская кожа – под цвет куртки. Непроизвольно уставившись в круглую воронку пупка, Слава пошарил в кармане, жетона там не могло быть, он никогда никому не звонил с улицы.

– Дай денег! – хриплый голос пробудил ту жаркую судорогу, которая овладевала им в метро и от телевизионного кривлянья «коричневых мартышек».

– Не дам. Отвали!

– Слава, как ты с девушкой разговариваешь? Не обижай детей! Ей жить негде, – пьяный в стельку Левка Шуйский стоял, по необходимости широко расставив ноги, и помахивал полупустой бутылкой пива. – Вот, Людмила, это очень хороший и надежный человек. Он самый добрый и глупый и замечательный человек на всем нашем первом, уже втором курсе, – Левка подтолкнул девочку вперед, а сам сел на скамейку. – Ох, развезло на жаре! – протянул Славе бутылку. – Будешь?

Слава отрицательно покачал головой. Нелепое существо, покрытое кучей косичек в разноцветных платмассовых колечках – копна сена, да и только – жадно выхватило бутылку и весело развалилось рядом с Левкой, закинув ногу на ногу.

– Это Мила, ей тринадцать лет, – не унимался сокурсник, – она сбежала из дома, всем говорит, что пятнадцать, но ты не верь! – Левка почему-то сразу стал трезв. – Ты ее в общагу только не пускай, – он торопливо вскочил со скамейки и нырнул вглубь здания.

Слава хмуро осмотрел неожиданный «подарок»: тощая и смуглая, похожа на помойную кошку с кучей косичек. В косички была убрана только половина волос, а другая половина создавала вокруг угловатой головы жиденький ореол. Но улыбка – нежная и даже где-то материнская, хоть и не очень уверенная.

– Ты что – от родителей сбежала?

– А я сиротинушка. Стоит дракончик, плачет, подходят к нему люди добрые, спрашивают: «Где твоя мама?» «А я ее съел», отвечает. «А папа?» – «И его съел!» «А братья и сестры у тебя есть?» «Я их тоже съел!!!» «Так что ж ты плачешь?!» «Так я ж теперь сироти-и-инушка!!!!» Из глубины похожих на пластмассовые шары голубоватых белков вывернулись две огромные капли и повисли на ресницах. Глаза моргнули – капли, не коснувшись щек, упали на асфальт перед славиными ногами и стали потихоньку испаряться.

– Я есть хочу.

– Пошли.

Девочка радостно вскочила:

– Я тихая, только на одну ночь… – но тут Слава крепко сжал ее запястье.

– Тебя надо отвести домой. Где ты живешь? Фамилия твоя как?

Мила попыталась вырваться, но Слава уверенно заломил тоненькую лапку, и девочка заплакала, слегка поскуливая.

– Зарайский, как вы себя ведете?! – от неожиданности Слава ослабил хватку, девочка убежала.

Лицо преподавательницы английского языка горело возмущением, вынесенным из внимательного многолетнего увлечения Диккенсом: пудра слегка осыпалась с дряблых складок, тяжелые накладные ресницы чуть отклеились по краям быстро моргающих век.

– Да вы хулиган!!! Вас надо немедленно исключить! Вы способны так издеваться над слабым! Вы – будущий юрист!!! Может быть, даже следователь! Выворачивать руки существу гораздо слабее вас! И где! На ступенях…

– Она сама из дома убежала, – ощутив незваный румянец стыда, разлившийся по щекам и шее, Слава вновь почувствовал себя безобразным школьником, подвернувшимся под руку вздорной директрисе – Зульфия Джавдедовна, она бродяж…

– Ты даже за год не смог запомнить своих преподавателей! – Торжественно икнув, Зухра Юсуфовна Карачарова отвернулась и пошла своей дорогой. За глаза ее дразнили «Божьей чаркой».

Темные, расходящиеся круги невольно поплыли перед глазами, от неожиданности Слава опустился на скамейку.

– Классно она тебя – девочка сидела на ступенях и допивала пиво, – нету у меня родителей, тетка есть. Она меня на лето выгнала, раз я такая…

– Какая?

– Умная, – сама проживу.

– Ну так и живи.

– На, отводи, – розовая ладонь уперлась ему в нос – Отводи, она все равно выставит. Вместе с тобой и выставит. И еще денег от тебя потребует. Или в суд подаст, за со-вра-ще-ние!

Непонимающе Слава оглядел ее фигуру, почти идеально прямоугольную, если смотреть анфас. В профиль, видимо, все намного интереснее – но об этом трудно судить: грудь была густо обмотана черным платком и помечена двумя «фанатскими» значками – один в честь Джима Моррисона, другой – в честь Боба Марли. «Тоже мне, рок-звезда!»

– Значит в милицию, в детприемник.

– Эй, ты что, на солнце перегрелся? – она погладила его по голове, – у тебя с мозгами плохо, студент? Мне только на один раз, я к другу пойду. Не дозвонилась, позавчера из Питера, а его нет. Я вообще из Прибалтики. У меня мама – блядь, а отца, сам понимаешь, нет, – она провела руками сверху донизу, демонстрируя себя. – Я красивая буду, тетка хотела мною торговать, а я убежала. Говорю же – си-ро-ти-ну-шка! Меня надо покормить и спать положить.

– Может, еще и баньку истопить?

– Дурак, мне отступать действительно некуда, – опять слезы выкатились на нижние ресницы и выжидательно замерли.

– У меня брат, – честно предупредил Слава, – он националист, негров не любит.

– А я русская, Людмила Ивановна, между прочим.

– Да? А фамилия как?

– Махно!!! Ты меня покормишь или нет?!

– Не ори. – Слава понял, что от «подарка» так просто не отделаешься. – Идем.

Они поели пирожков, сходили в кино два раза, Мила выпросила банан – неграм и мулатам бананы необходимо есть каждый день, а то сдохнуть можно… Перед обитой дорогим дермантином дверью славиной квартиры девочка вдруг оробела и неожиданно спросила:

– А у вас курить можно?

– Нет, – Слава обрадовался поводу свалить от «социальной нагрузки», – Может, тебе лучше к Левке пойти? Слушай, а где он тебя такую откопал?

– Не, – Мила спокойно села на ступеньку, стряхнув окурки в лестничный пролет, – Я там уже неделю тусуюсь, – она достала пачку сигарет и закурила, сильно затягиваясь, – сегодня он будет занят с третьим номером.

– Чего?

– Бюста. С филфака. – Она вздохнула.

– Курить в твоем возрасте вредно.

– Да, сисек больших не будет.

Вдруг Слава представил себе Милу в своей комнате, и ему стало страшно.

– Давай, я тебе лучше денег вынесу.

– И много? – было видно, как она устала, казалось, на ступенях сидит старая-престарая старуха в своем разбитом корыте, – Неси…Я – Лихо Одноглазое, чумазое, – докурив сигарету, встала и вызвала лифт, – На улицу неси.

Растерявшись, Слава смотрел на закрытую дверь. Что-то ушло, было проглочено в длинную кишку и уносилось вниз, к анусу стеклянных дверей подьезда. «Я прямо как солитер, а острица убежала». В комнате брата был слышен разговор, и Слава захотел пройти к себе потихоньку, но задел вешалку, что-то упало.

– Что поздно? – Савватий грозно хмурился, стараясь уловить алкоголный запах. Слава неопределенно пожал плечами. – Проблемы?

– Нет.

– Экзамен сдал?

– Да. Слушай, денег дай.

– Я пойду, – из-за плеча брата выскользнула Анна, – Сав, проводишь? Славик, привет! Что задержался? Мы тут волноваться начали, – она завернулась в розовую кофточку.

– Деньги там, где им и положено быть. – Савватий распахнул дверь. – Ты моего прихода-то дождись, лады?

– Лады.

Румяный, смачный антрикот жирно скворчал по сковородке; покрытый взрывающимися пузырями, он напоминал что-то до удивления непотребное, страдания грешников в аду, наверное. Приятно было ощутить себя некоторым Люцифером – карающим возмездием за злые дела: от таких настроений текли слюнки и улучшалось попорченное было утром мировосприятие – все непонятно-тревожащие мысли куда-то улетучивались вместе с капельками жира. Поставив на стол пару сервизных тарелок, Слава разложил пищу себе и брату.

– Ты чего такой странный? – в прихожей брат сбросил обувь и прошел на кухню босиком.

– А ты чего без тапок? – Слава поднес ко рту первый кусок, но на минуту замер.

– Там, внизу у подъезда говно чумазое сидит, хамит. Проучить бы надо, – Савватий широко потянулся, так, что был слышен хруст позвонков, – Набежит сюда ворья этого…

– Ей ночевать негде… – в ответ на удивленный взгляд брата Слава положил недоеденный кусок на тарелку и выпалили одним духом, – однокурсник привел из общежития, ей негде жить, говорит, что из Питера, мне кажется, врет. Надо найти родителей и вернуть, ей лет одиннадцать-двенадцать… Милой зовут… – чувствуя себя полным идиотом, Слава был готов отстаивать неясную общечеловеческую правоту, но Савватий молчал, а потом просто расхохотался:

– Ладно, веди. Постелим в гостиной.

– Она наглая только очень, – тяжесть, лежащая на сердце целый день, почему-то не улетучилась, а даже наоборот, стала острее и мучительнее, как в фильмах, когда играют жуткую музыку в трагических эпизодах.

– Ты ей только скажи, если вшивая – обреем, – продолжая ухмыляться, Савватий быстро доедал ужин, – Да, мы с Анькой тут женимся, жить у них будем…

– Я понял, – внутренне приняв сказанное братом уже давно, Слава почти не обратил на его слова особого внимания. Не дождавшись лифта, перепрыгивая через ступеньки, мчался вниз и на втором этаже, поскользнувшись, упал на свернувшегося калачиком человека.

– Бомжи сраные, – готовый дать в морду вонючему пьяному отбросу общества, он развернулся и получил не сильный, но резкий толчок в грудь. Человек кинулся мимо него на улицу.

Небо еще не почернело до конца, а было вкусного свежесинего цвета – цвета тишины. Но здесь, внизу, синева переходила в полную тьму: огромный дом обнял двор ласковым полукругом, оберегая от шума и фонарей – только окна висят уютными квадратиками да абстрактные контуры деревьев слегка размечают темное пространство.

– Милка, – Слава обошел несколько раз вокруг песочницы и качелей. – Мила! – Звал не громко. Минут через десять ему надоело и он собрался идти домой.

– Слава? – Неясная тень уплотнилась на фоне полуразрушенной детской крепости, голос был тихий, испуганный и незнакомый.

– Ой, ооо-о-оо-о… – девочка кинулась к Славе и прижалась изо всех сил, всхлипывая и что-то бормоча. – О-о-о-ннн…

– Кто? – он попытался отстраниться, но Мила вцепилась в рубашку и расплакалась по-настоящему.

– Ооо-о-онннн х-х-хххх-ооо-телллл ууу-убить ме-меня… По правде хотел, – немного успокаиваясь, она противно всхрюкивала и, наконец, сморкнувшись на землю, смогла что-то обьяснить. – Ты представляешь, он на самом деле хотел меня убить только за то, что я сижу возле подьезда!

– Он что, за тобой погнался?

– Я спряталась, я умею. Как индеец!!! – еще раз сморкнувшись, Мила окончательно пришла в себя. – Деньги принес?

– Давай к нам ночевать.

– Давай, а то он меня чуть в подьезде не поймал: я решила, что ты уже не придешь, ну легла на ступеньку, картонки уложила. Надо было на чердак идти, а я тебя ждала, а он по лестнице спустился, а я спала… Хорошо, на картонке поскользнулся, я вырвалась, потом слышу – ты зовешь.

– Дура, это я был на лестнице, – Слава отпер дверь и втолкнул девочку внутрь, – вот мой брат, Савватий, – заметив, как она вся напряглась, он посмотрел на брата, тот улыбался, как кот, поймавший за хвост мышку:

– Славик, постели ребенку постель, а я пока ужином угощу, – Савватий нависал горой над девочкой, вжавшейся внутрь просторной кожаной куртки.

– Ну, убивай, ну…

– Поздно уже, спать пора, тебе на работу завтра. Сав, ты что, очумел совсем?

– Вот и пойди и постели ей, как я сказал, – он сгреб девочку за шкирку и втолкнул на кухню, – а мы пока побеседуем о вежливости и, ну ты меня понял?

– Ты на «понял» не бери, – с облегчением сбросив груз ответственности, Слава ушел в свою комнату. Брат просто шутил…

С кухни стали доноситься голоса – хоть и не должны были: звукоизоляция в квартире прекрасная, и если все равно что-то слышно – значит, там орут:

– … Этническая доминанта!..

– … Россия!..

– … Так прабабушка-то!..

– … Заткнись, говно! Сволочь!!!

– Что у вас тут? – Слава зашел на кухню как раз вовремя, чтобы вклиниться между девчонкой и братом, – Ты ему что сказала?

– А ничего, ну просто, если прабабушка по материнской линии была еврейка, значит – и он тоже считается еврей, и имя Савватий…

– Сучка! – Брат попытался вскочить, чуть стол не опрокинул, но наткнулся на Славу и остановился. Только дышал через стиснутые зубы. Мила успела проскользнуть в ванную и заперла дверь:

– …Библейское! Полотенце чистое есть?

– Отведи ее спать, – слова Савватий цедил с осторожной ненавистью. – Завтра выгонишь.

– Возьми зеленое, это мое, – Слава вдруг понял, что стоит посреди кухни совершенно голый. – М-да.

– Если ты собрался тащить это в свою койку…

– Нет, – Слава попытался обмотаться кухонным рушником.

– Не погань тряпку, ею посуду вытирают.

Увернувшись в последний момент от удара, Слава пропустил брата в его комнату.