Текст книги "Эндшпиль Маккабрея"
Автор книги: Кирил Бонфильоли
Жанр:
Иронические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
Но ныне я очнулся, столь смущен,
Как будто поскользнулся и упал,
Расставшись с тем, чем был я до сих пор,
И уцепиться ни за что не смог, —
Я понял, что покинул этот мир,
Когда разверзлась бездна подо мной,
Средь нерожденных в будущих веках...
Стояло воскресенье, однако вы бы ни за что этого не подумали – судя по тому, что происходило, когда я добрался до Литтл-Рока, штат Арканзас. Имел место какой-то протест: как обычно, коротко стриженные парни в темно-синем, скучая, мутузили длинноволосых парней в голубых джинсах; длинноволосые называли стриженых «свиньями», кидались камнями и прочим. Как все это грустно. Сказал же сто лет назад один русский: эти люди верят, что они врачеватели общества, а на деле они всего лишь болезнь. Уличное движение намертво замерло, и в нескольких машинах впереди я различал небесно-травяной «бьюик», завязший в море длинных волос и процветающих полицейских дубинок.
Я заглушил двигатель и задумался. Какого дьявола Крампфу понадобилось входить в такие расходы и хлопоты и через половину континента сопровождать автомашину, которую никому в здравом уме не придет в голову красть? Причем сопровождать ее таким причудливо косвенным манером? Отставив в сторону крепкую вероятность того, что Крампф попросту спятил, я решил, что он, должно быть, проболтался кому-нибудь о лишнем куске холста, который надлежало таить в машине, – разумеется, это само по себе уже говорит, что у него не все дома, – а теперь жалеет. Хуже того, он может играть в какую-то игру поглубже и похитрее, что будет в согласии с его импровизированным посланием почти августейшему Одноклассничку. Едва ли он догадается о том заказце на убийство, который вверил мне Мартленд, но вполне способен счесть меня – по иным причинам – несколько избыточным, а также – угрозой его безопасности. «Лукаво сердце (человеческое) более всего и крайне испорчено; кто узнает его?» – возоплял Иеремия XVII:9, а как вы знаете, Иеремия XVII:9 великолепно умел прозревать такие штуки, помимо того, что сам был отчасти полоумен.
Ассортимент моей частной лавочки беспокойств и жимов очка всем этим был значительно дополнен; я поймал себя на тоске по крепкой правой руке Джока и его пятерне, отделанной латунью. Интрига отчетливо сгущалась; если мне вскорости не удастся завладеть ложкой, которой кашу можно будет размешать, почти наверняка мне грозит, что каша эта пригорит ко дну. А вероятно – припечет донышко и мне. Где же тогда окажется достоп. Ч. Маккабрей? Ответ на это был нерадостен.
Транспортный поток стронулся с места после того, как всех заинтересованных тщательно отмутузили, переколотили и облаяли, и «бьюик» не попадался мне больше на глаза до переправы шауни [119]119
Шауни – индейское племя алгонкинской группы.
[Закрыть] через Северную Канадскую реку, где я заметил, как он затаился на боковой дороге. Я остановился у следующей заправочной станции (здесь бензин называют газом – интересно, почему?), надеясь хорошенько разглядеть водителя, когда он будет проезжать.
Но то, что я разглядел, заставило меня раззявить рот и залепетать, аки домохозяйка, завидевшая по телевидению стиральный порошок «Даз (ослепляет белизной!)»; две или три секунды спустя я уже был в двадцати милях ниже по дороге – сидел на краешке постели в номере мотеля и сосал виски, пока ход моих мыслей не спрямился. Машина была та же самая – по крайней мере, номера остались прежними, – но за ночь она утратила глубокую вмятину в бампере, приобрела комплект белобоких покрышек и другую радиоантенну. Водитель потерял несколько стоунов в весе и стал худосочным унылым язвенником. Рот его напоминал прорезь копилки. Короче говоря, совершенно не та машина. Значение открытия оставалось неясным, но приапически торчало одно: это никак не могло оказаться переменой к лучшему. На дела Ч. Маккабрея кто-то затрачивает массу времени, усилий и средств, и этот «кто-то» – со всей очевидностью не «Общество помощи недееспособным пенсионерам». Глупец тут, может, и не испугался бы, но я был для этого недостаточно глуп. Поистине сообразительный парнишка, с другой стороны, бросил бы все и на полных парах помчался бы домой, но я был и не очень сообразителен.
Поэтому сделал я вот что: покинул мотель, сообщив, что вернусь после обеда (и расплатившись по счету, естественно) и окольными путями двинулся в самое сердце Оклахома-сити. Прибыл туда усталым и мрачным.
Не очень близко к центру я отыскал солидный и надежный отель, который не выглядел так, будто способен сознательно дать приют очевидным разновидностям «барбузов» [120]120
Филер (искаж. фр.).
[Закрыть] или наемных убийц. Заехал в подземный гараж и подождал, пока ночной служитель не истощит весь свой запас восхищенных «ятей», после чего сообщил ему, что «роллс» участвует в «Конкур д'Элеганс» компании-производителя в Лос-Анджелесе на следующей неделе и его ненавистный соперник не остановится ни перед чем, лишь бы только помешать моему движению на запад и испортить шансы автомобиля на успех.
– Что бы вы сделали, – гипотетически спросил я, – если бы посторонний человек предложил вам денег, только чтобы пять минут посидеть в салоне, пока вы сходите и посидите у себя в кабинете?
– Ну, сэр, – ответил он, – я б, наверно, помахал перед ним этим старым разводным ключиком и велел утаскивать отсюда свою задницу, а потом позвонил бы портье наверху, а потом, утром, я как бы сообщил вам, сколько денег он мне предлагал, понимаете, к чему я, сэр?
– И впрямь понимаю. Вы явно – дружище капитальный. Если даже ничего не случится, я предположу – утром, – что вы отказались от, скажем, пяти э-э... дубов, что скажете?
– Спасибо,сэр.
Я поднялся на лифте – или подъемнике – и взялся за обработку портье. До блеска отдраенный, раздражительный малый в таком костюме, который могут – или предпочитают – покупать только портье. Изо рта у него пахло чем-то нездоровым и, возможно, незаконным. Мой багаж он изучил, как ростовщик в ломбарде, после чего сварливо признал, что у них имеется свободный номер с ванной; однако оттаял он довольно быстро, увидев мой дипломатический паспорт и пятидолларовую купюру, которую я небрежно забыл внутри. Малый едва потянул деньги к себе, как я прижал бумажку своим изящной лепки указательным пальцем. После чего перегнулся через стойку и понизил голос:
– То, что я сегодня здесь, не знает никто, кроме нас с вами. Вы следите за ходом моей мысли?
Портье кивнул; наши пальцы не отпускали купюру.
– Следовательно, любой, кто вздумает мне звонить, будет пытаться меня засечь.Вы по-прежнему следите?
Он по-прежнему следил.
– Стало быть, никто из моих друзей даже не станет пытаться связываться со мной здесь, а враги мои состоят в политической партии, цель которой – свержение Соединенных Штатов. Так что вы сделаете, если кто-нибудь мне позвонит?
– Вызову легавых?
Я поморщился от непритворной досады.
– Нет нет НЕТ, – сказал я. – Легавых – никоим образом. Зачем, по-вашему, я в Оклахома-сити?
Это его окончательно добило. В скабрезных глазках затеплилось почтение, а губы приоткрылись с еле слышным чваком.
– Вы имеете в виду – просто позвонить вам, сэр? – наконец спросил он.
– Именно. – Я отпустил пять долларов.
Он пялился мне вслед, пока я не вошел в лифт. Чувствовал я себя в разумной безопасности – у портье во всем мире имеется два таланта: продавать информацию и знать, когда информацию продавать не стоит. Эти простые навыки означают для них выживание.
Номер мой был обширен, пропорционален и приятен, но кондиционирование воздуха издавало утомительные звуки через случайные интервалы. Я попросил обслужить меня в номере ассортиментом хороших сэндвичей, бутылкой родниковой воды, добрым питьевым стаканом и гостиничным детективом. Все они прибыли вместе. Я взял на себя труд подружиться с детективом – неловким семифутовым вьюношей с плечевой кобурой, громко заскрипевшей, когда он садился. Я налил ему скотча и угостил хорошей порцией брехни, похожей на ту, которую уже заглотил портье. Вьюноша оказался серьезным и попросил у меня верительные грамоты; они впечатлили его неимоверно, и он пообещал в эту ночь особо следить за моим этажом.
Когда он пять долларов спустя ушел, я с мрачным удовольствием осмотрел свои сэндвичи: меня снабдили целым запасом их – на двух сортах хлеба, заполнены всевозможным добром. С ними я справился наилучшим образом, выпил еще немного скотча и залег в постель, ощущая, что обезопасил себя как мог.
Я закрыл глаза – и тут мне в голову ударил кондиционер, неся на крыльях своих разнообразные ужасы, спекуляции, тысячу кошмарных фантазий и всевозрастающую панику. Я не осмеливался принять таблетку снотворного. После бесконечного получаса я оставил борьбу за сон и зажег свет. Оставалось только одно: снять телефонную трубку и заказать звонок в Лондон миссис Спон. Лондон, Англия, то есть.
Она ответила всего через каких-то двадцать минут – с визгом и кряком ярости оттого, что ее разбудили, возводя хулу на странных богов. В отдалении я слышал ее подлого пуделька Письпарту – он сопрано вплетал свой брех в общий гвалт; меня сразу же обуяла тоска по дому.
Я успокоил миссис Спон несколькими хорошо подобранными словами, и до нее вскоре дошло, что я звоню по делу некоторой серьезности. Я сообщил ей, что Джок должен быть на «Rancho de los Siete Dolores» ко вторнику, чего бы это ни стоило, и она обязана за этим проследить. Она пообещала. Проблема добычи американской визы за несколько часов – ничто для такой женщины, как она: однажды ей удалось добиться частной аудиенции у Папы, лишь постучавшись в дверь и сказав, что ее ожидают. Говорят, Папа едва не дал ей контракт на косметический ремонт Сикстинской капеллы.
Знание того, что Джок меня встретит, утихомирило мои худшие страхи; теперь мне оставалось лишь добраться до финиша самому, не оставив кровавых следов.
Я провалился в беспокойный сон, странным образом переплетенный с эротическими грезами.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯЧаю утром не было, но я стоял на самом пороге старого Запада и сознавал, что мне следует терпеть лишения. «Пионеры! О, пионеры!» [121]121
Перевод К. Чуковского.
[Закрыть] – как никогда не уставал восклицать Уолт Уитмен.
Ни стойка портье, ни гараж ничего отрапортовать не могли, поэтому я поковылял вдохнуть свежего воздуха и посмотреть, не заражены ли окрестности «бьюиками» цвета окиси кобальта. Вместо авто я отыскал нечто вроде бара, в витрине которого рекламировалось другое нечто – под названием «Особый Завтрак Скотника Старой Оклахомы». Кто бы тут устоял? Вот и я не смог.
ОЗССО оказался толстым стейком, почти сырым, ломтем соленой грудинки размером и формой с мой кулак, горой сухих хлебцев из опары, оловянным чайником прежестокого кофе и четвертинкой ржаного виски. Ну что – я человек, скроенный из железа, как вы уже осознаёте, но признаюсь: я заскулил. Однако деваться было некуда: бармен и повар буфета налегли на стойку, наблюдая за моими грядущими достижениями со значительным вообще-то интересом, – на их лицах читались суровость и вежливость, но также и надежда. Честь Британии стала заложницей моих ножа и вилки. Я разбавил немного кофе немногим виски и выпил, подавив в себе рвотную дрожь. После чего нашел в себе силы отщипнуть от горячего хлебца, затем глотнул еще немного кофе, после чего – уголок грудинки и так далее. Аппетит к тому, что ему скармливали, возрастал, и вскоре – к изумлению моему и очевидцев – даже сам стейк пал под моим луком и копьем. В таких батальях гордость Англии куется. Я принял бесплатную выпивку от бармена, сурово пожал всем руки и с честью удалился. Не все Послы сидят в Посольствах, знаете ли.
Значительно укрепленный, я забрал «роллс» и обратился лицом к Златому Западу, Лионессе [122]122
Лионесса – легендарная земля, якобы находившаяся между Краем Земли (Land's End) и островами Силли в юго-западной Англии, впоследствии ушедшая под воду; по преданию, на ней был древний и богатый город с многочисленными церквами; там произошел последний бой между королем Артуром и сэром Мордредом.
[Закрыть] наших времен, колыбели великой американской сказки. В полдень я пересек границу штата в Техасский Отросток – торжественный миг для любого, кто в детстве каждую субботу по утрам скакал с Одиноким Рейнджером. [123]123
Одинокий Рейнджер – персонаж популярного вестерн-сериала, с 1933 г. – на радио, позже на телевидении (1949-1956).
[Закрыть]
Не забывая о скотокраде, что мчался по моим стопам верхом на «бьюике», я принялся покупать по несколько галлонов горючего почти на каждой заправочной станции, тщательно расспрашивая везде, как проехать в Амарилло – что лежал строго на западе по той же дороге. И точно – небесно-травяной автомобиль пронесся мимо меня где-то между селениями Маклин и Грум; водитель его не смотрел ни влево, ни вправо. Его явно удовлетворял мой пункт назначения, и он намеревался служить мне «передним хвостом» до самого Амарилло. Я предоставил ему несколько утешительных видов себя в зеркальце заднего вида, отставая от него на милю, а затем воспользовался уместным поворотом влево и устремился на юг к Клоду, потом – на юго-восток через Кларендон к развилке Красной реки у городка Луговая Собачка: вот от каких топонимов бурлит кровь, – пересек ее и оказался в Эстеллине. Нужды в ланче я не ощущал, но там и сям поддерживал в себе силы ржаным виски, а также время от времени – яйцом, чтоб виски было куда впитываться. Наименее вероятными дорогами я опять выбрался на Запад и ко второй половине дня окончательно удовлетворился тем, что потерял «бьюик», должно быть, навсегда. Что там говорить – сам я тоже потерялся, но важность сего факта была второстепенна. Я обнаружил сонный мотель, укомплектованный единственным тринадцатилетним мальчиком, который выделил мне хижину, не отрывая глаз от книжки комиксов.
– Салют, Колумбия! Счастливый край! – сказал я ему, беззастенчиво заимствуя из Р. Г. Хорна. [124]124
Ричард Генри Хорн (1802-1884) – английский поэт, критик и редактор. В 1840-х годах по заданию Парламента изучал условия детского труда. Цитируемый текст, вместе с тем, принадлежит филадельфийскому юристу и конгрессмену Джозефу Хопкинсону, в 1798 г. написавшему слова патриотической песни «Салют, Колумбия» на музыку «Президентского марша» Филипа Файла, более чем на полвека ставшей неофициальным гимном США.
[Закрыть] – Приветствую, герои! Породил вас рай!
Он едва не перевел взгляд на меня, по все же предпочел «Юного Оборотня с Десяти Тысяч Саженей» – и в сердце своем я не нашел, за что его упрекнуть.
Худшую часть дня я прокемарил и проснулся где-то три часа спустя с могучей жаждой. Утолив ее, я решил прогуляться снаружи – размять ноги и вспугнуть кой-какой яичницы с беконом. В фарлонге от меня по пыльной дороге, под сенью равнинного тополя стоял «бьюик» цвета окиси кобальта.
Тут все и прояснилось: в «роллсе» жучок. Ни одно человеческое агентство не смогло бы выследить меня в этом лабиринте без посторонней помощи. Вполне спокойно я съел бекон и умял яйца, запивая их огромными мужскими кружками кофе, после чего прошествовал обратно к «роллсу» с видом человека, вовсе не обремененного небесно-травяными «бьюиками». Десять минут ушло у меня на то, чтобы отыскать крохотный радиомаячок на транзисторах: он был злобно примагничен к обратной стороне моего правого переднего брызговика.
Я завел «Призрака» и отчалил в неверном направлении; через несколько миль тормознул – в исступлении – дорожного патрульного верхом на невероятном мотоциклете и объявил, что потерялся.
Когда «сын Америки» [125]125
«Сын Америки» (1940) – роман американского писателя Ричарда Райта (1908-1960) о негритянском юноше, жизнь которого рушится под гнетом нищеты и расизма.
[Закрыть] имеет безрассудство спрашивать дорогу у американского полисмена, его либо сажают в тюрьму за бродяжничество, либо – если полисмен доброжелателен, – ему рекомендуют купить карту. Этот же, клянусь, готов был меня стукнуть за то, что я его остановил, и только мой наряд из британского акцента и «роллс-ройса» неизъяснимой красоты понудил его к цивильности «про хак вите». [126]126
По этому случаю (искаж. лат.).
[Закрыть] Я вылез из машины и, пока он толковал мне что-то по карте, легонько прислонился к его гигантскому «харли-дэвидсону» и позволил урчанию мотора на холостых оборотах притопить собой ловкий щелчок магнитного минипередатчика, вступившего в контакт с задним брызговиком. Патрульный лихо унесся на север, а я затаился на проселке, пока мимо в самонадеянном преследовании лениво не проехал «бьюик»; и тут уж я со всей дури рванул на юг и запад.
Над Техасом взошла обширная театральная луна; зачарованный, я много часов мчал по лесам «испанского штыка» [127]127
Юкка алоэлистная (Yucca aloifolia).
[Закрыть] и полям амарантовой полыни. Наконец, на краю Льяно-Эстакадо, самих Огороженных Равнин, [128]128
Льяно-Эстакадо – плато на юго-востоке штата Нью-Мексико и северо-западе штата Техас в районе Техасского Отростка.
[Закрыть] я загнал «роллс» в дружелюбный каньон и расположился на покой, не вылезая из-за руля, с бутылкой виски в радиусе досягаемости на случай пришествия пум.
Как по реплике суфлера, разреженные просторы ночного воздуха свернулись от душераздирающей любовной песни койота, а я отошел ко сну – и мне показалось, будто вдалеке приглушенно грохочут неподкованные конские копыта.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯЯ встретил его так:
Перевалив гряду источенных холмов,
Что будто дряхлых львов клыки...
«Послание»
Разбудил меня выстрел.
Не возбуждает? Тогда, осмелюсь заметить, вы сами никогда не пробуждались в такой манере. Со своей стороны, я обнаружил себя на полу, между педалями газа и тормоза, еще толком не проснувшись, хныча от ужаса и неистово нащупывая в своем тайничке под сиденьем пистолет «банкирский особый».
Дальше ничего не произошло.
Я взвел курок и, морщась, выглянул из-за нижнего края окна.
Ничего продолжало не происходить.
Я выглянул в другие окна – ничего – и решил, что выстрел мне приснился, ибо сон мой иллюстрировался грозными подвигами команчеро, апачей, партизан Куотрилла [129]129
Уильям Кларк Куонтрилл (1837-1865) – командир рейдерского отряда южан во время Гражданской войны. До войны был известен как шулер-картежник, вор и, возможно, убийца. В 1862 г. власти Союза объявили Куонтрилла вне закона, за его голову была назначена награда; но в том же году он получил звание капитана Армии Конфедерации и возглавил отряд рейдеров из Миссури (в числе 448 его членов был и будущий главарь банды убийц и грабителей Джесси Джеймс). 21 августа 1863 г. Куонтрилл совершил дерзкий набег на г. Лоуренс, Канзас. Отряд уничтожил почти половину зданий городка. Было убито 142 человека; женщин и детей не трогали. Куонтрилл был убит во время рейда по Кентукки (по другим данным – смертельно ранен и умер в тюрьме г. Луисвилла). Остался в памяти американцев как «самый кровавый убийца в американской истории».
[Закрыть] и прочими гадами в человеческом облике. Я угостился еще одним ОЗССО – только на сей раз без стейка, ветчины, горячих хлебцев и кофе. От силы парочка неприятных мгновений, но меня не стошнило, и прежний восторг вскоре снова был схвачен за хвост, а я осмелел настолько, что рискнул выйти на «ан пти промнад игиеник». [130]130
Небольшая гигиеническая прогулка (искаж. фр.).
[Закрыть] Едва я приоткрыл дверцу, раздался еще один выстрел, вслед за которым одну пятую секунды спустя грохнула снова закрывшаяся дверца машины. С задержкой реакции у Маккабрея по-прежнему все в порядке.
Я тщательно прислушивался к своей ауральной памяти, воспроизводя точные характеристики выстрела.
l.To не был безошибочный красноречивый БАХ охотничьего дробовика;
2. И не зловредный ТРЕСЬ мелкокалиберной винтовки;
3. И не БУМ пистолета 45-го калибра;
4. И не жалящий слух БАЦ стандартного ружья тяжелого калибра или пистолета «магнум», направленного в вашу сторону;
5. Да и не ужасный щелчок хлыста ШЛЁП-ОК скорострельной спортивной винтовки, из которой стреляют в вас, хотя что-то сродни;
6. Стало быть – спортивная винтовка, но —
7. Стреляли не в каньоне, потому что не было эха, и уж точно —
8. Стреляли не в меня – черт побери, даже гёрл-скаут не способна промахнуться мимо «роллс-ройса» с двух неторопливых выстрелов.
Интеллект мой удовлетворился объяснением, что это какой-нибудь честный ранчер учит уму-разуму местных койотов; однако на умиротворение тела потребовалось больше времени. Я снова заполз на сиденье и тихо подергивался минут пятнадцать, то и дело прикладываясь к горлышку. Прошла примерно сотня лет, и я услышал, как где-то в пустыне за много миль от меня завелась какая-то колымага и попыхтела от меня еще дальше. Я глумливо ухмыльнулся своей малодушной природе.
– Ты, малодушный негодник, – глумился я. После чего необъяснимым образом заснул еще на час. Природа возьмет свое, знаете.
Когда я приступил к последней стадии моего путешествия, на часах еще было девять, а я уже чувствовал себя старым, грязным и неумелым. Вероятно, вам знакомо это чувство, если вам больше восемнадцати.
Трудно ездить, сжимаясь от страха, но мне удалось разогнать «роллс» до подобающей иноходи, и эдак вот – ходко – он двинулся по Огороженным Равнинам, чавкая милями. Равнины эти – место не самое увлекательное: если видел одну, значит, видел их все. Мне как-то не хочется сообщать вам, где именно располагается ранчо Крампфа – вероятно, теперь уже -лось, – но готов признать, что лежало оно в двух сотнях более-менее прямых миль от моего ночного бивуака, в аккурат между горами Сакраменто и Рио-Хондо. В то утро для меня – лишь слова на карте, никакой поэзии. Ничто не способно так пригасить блеск литературы, как пальба. Вскоре креозотные кущи, пустынные ивы и душистые мимозки меня утомили – не говоря уже о вездесущих гигантских кактусах, что так отличались от тех, которые миссис Спон выращивает в своем будуаре.
Я въехал в Нью-Мексико в полдень – по-прежнему никем не тронутый, однако такой же старый и грязный, как раньше. В Лавингтоне (названном в честь старика Оливера Лавинга, который в 66-м проторил кошмарный маршрут Гуднайта-Лавинга [131]131
Скотопрогонная дорога, проложенная ранчерами Оливером Лавингом (1812-1867) и Чарлзом Гуднайтом (1836-1929) для перегона техасских лонгхорнов с пастбищ к железным дорогам в Колорадо.
[Закрыть] и на нем же на следующий год помер от индейских стрел) я принял ванну, побрился, сменил облачение и заказал тарелку «хуэвос» «Охос де Команчеро» – название блюда звучало очень мило. На деле зрелище оказалось жутче некуда: два поджаренных яйца, украшенных кетчупом, «табаско» и накрошенными чили так, что напоминали пару налитых кровью глаз. Я бы уж лучше собственную ногу отгрыз. Сие мрачное творение я взмахом руки услал обратно; старые оклахомские скотоводы – одно дело, а тут же просто паскудство. Вместо него я испробовал «чили-с-франками» – оказалось, неплохо – как чили «кон карне», [132]132
«С мясом» (исп.). Официальное блюдо штата Техас.
[Закрыть] но с очаровательными солененькими сосисочками вместо фарша. Пока я вкушал, разнообразные пеоны в восхищении мыли вручную «роллс» – строго мыльной водой, разумеется.
Мне оставалась лишь какая-то сотня миль, я был чист, опрятен и годен соответственно возрасту. Нос «роллса» я нацелил к «Ранчо Семи Скорбей Богородицы», где уже сброшу свою суму забот, сниму шляпу паломника с ракушкой страха и откину посох нелегальности. Где, более того, приму большую партию денег и, быть может, убью Крампфа. Или не убью. Англию я покинул в готовности исполнить свою часть сделки с Мартлендом, но эти сотни беспощадных американских миль я много думал и у меня выработались определенные доводы против того, чтобы хранить ему верность. (В конечном итоге, мы в школе никогда не были друзьями, ибо он служил нашим классным «петушком»; любой и каждый знал его как «гадкую давайку», а мальчики такие клички ни за что ни про что не получают.)
Кроме того, я приобрел более плотную пару темных очков: мои старые рассчитывались на лимонадное английское солнышко и никак не предохраняли от жестокого натиска пустынного света. Смотреть здесь больно даже на тени – острые как бритвы, лиловые и зеленые. Я ехал с запертыми окнами, задвинув боковые шторки; нутро «роллса» напоминало плохо отрегулированную сауну, но это все же лучше палящей ярости воздуха снаружи. Вскоре я уже сидел в горестном болоте собственного пота и страдал: меня начала тревожить старая рана. Чили и треволнения дьявольски развлекались с моей тонкой кишкой, и урчание в животе часто заглушало гул мотора. «Роллс» же это не смущало, и он скакал себе дальше, потихоньку высасывая свою положенную пинту горючего на сухопутную уставную милю.
К середине дня я с тревогой заметил, что перестал потеть и начал разговаривать сам с собой. Более того – я себя слушал. Стало трудно различать дорогу среди корчащихся клякс знойного марева, и я уже не мог определить, где бегают местные земляные кукушки – у меня под самыми колесами или в фарлонге перед бампером.
Через полчаса я оказался на проселочной дороге под отрогом хребта Сакраменто. Заблудился. Я остановил машину, чтобы свериться с картой, и понял, что слушаю невообразимую тишину – «ту тишину, когда мертвы все птицы, однако что-то птицею поет». [133]133
Строка из стихотворения английского поэта Джеймса Элроя Флекера (1884-1915) «Врата Дамаска».
[Закрыть]
Откуда-то у меня над головой донесся выстрел, но никакой пули не просвистело, а у меня не было намерения сжиматься от страха дважды за один день. Более того – не было сомнений и в природе этого огнестрельного оружия: на сей раз гавкнуло будь здоров, хоть и сплюснулось немного тяжелым воздухом, – крупнокалиберный пистолет, заряженный дымным порохом. В вышине, на самой кромке хребта мне махал широкополой шляпой всадник – он уже начинал спускаться с небрежной легкостью (и таким же пренебрежением к своей скотине) мастера конной езды. Мастерицы, как выяснилось, – и скотина такого слова не заслуживала. «iKe кабалло!» [134]134
Какой жеребец! (искаж. исп.)
[Закрыть] Я это сразу понял, хотя прежде ни разу не встречался с истинными «байо нараньядо» – мышастыми с яркой рыжиной, а хвост и грива чисто белые. Он был целым – у кого поднялась бы рука кастрировать такого коня? – и спускался по корявому каменистому склону так, будто под копытами у него Ньюмаркет-Хит. Техасское седло с низкими луками и двумя подпругами украшали серебряные «кончос» по тисненой коже причудливой выработки, а сама девушка была одета как экспонат из музея Старого Техаса: «стетсон» с низкой тульей, лентой из шкуры гремучей змеи и тесьмой плетеного волоса, бандана, концы которой спускались чуть ли не до самой талии, коричневые «ливайсы», заправленные в невероятные «джастины», сами, в свою очередь, вправленные в антикварные испанские стремена из серебра и снабженные шпорами Келли, со всей очевидностью, отлитыми из золота.
Она обрушилась к подножью в сопровождении маленькой лавины – вожжи болтаются, сама приварена к седлу яростной хваткой бедер; жеребец перемахнул канаву так, словно ее там и не было, и театрально замер у «роллс-ройса». Лишь камешки брызнули в стороны.
Я открутил вниз окно и выглянул наружу, придав лицу вежливости. Меня приветствовали противные хлопья пены из конского рта; жеребец продемонстрировал часть своих огромных желтых зубов и предложил откусить мне лицо, поэтому я быстро закрутил стекло обратно. Девушка рассматривала «роллс»; лошадь пронесла ее мимо окна, и я вперился в великолепный ремень мексиканской работы с кобурами «бускадеро», в которых хранилась пара девственных «кольтов» с драгунской насечкой – модели 1840-х годов, еще под бумажные гильзы, и щечками работы Луиса Камфорта Тиффани, [135]135
Луис Камфорт Тиффани (1848-1933) – американский художник-декоратор, создатель оригинальной технологии изготовления изделий из цветного стекла.
[Закрыть] вне всякого сомнения, датируемыми, быть может, двадцатью годами позже. Оружие она носила для Юго-Запада правильно – рукоятками вперед, точно готовая к пижонскому перекрестному выхватыванию, как принято на Границе, либо ближнему кавалерийскому бою (что гораздо разумнее). И кобуры не привязаны, само собой: перед нами не голливудская имитация, а подлинная историческая реконструкция. (Попробуйте запрыгнуть в седло или хотя бы пробежаться с пистолетами в открытых кобурах, привязанных к ногам.) Из седельных ножен торчал – что крайне уместно – приклад магазинного «винчестера». Из тех, что «Один на тысячу».
От шляпы до подков она, вероятно, стоила целое состояние – мне тут же явилось множество новых способов применения богатства, – причем все это не считая, собственно, ее великолепной персоны, которая выглядела еще ценнее. Я, как вы наверняка уже догадались, не особенно интересуюсь банальным сексом, особенно с женщинами, но видение это недвусмысленно всколыхнуло мою вохкую плоть. Шелковая блуза клеилась к ее совершенным формам нежным потом, «ливайсы» отнюдь не скрывали собою тазобедренных наслаждений. У нее была идеальная круглая и твердая попка наездницы – но не массивная ширь барышни, севшей верхом в слишком юном возрасте.
Я выбрался с другой стороны машины и обратился к девушке по-над капотом – всадницких навыков мне хватает на то, чтобы никогда не пытаться заводить дружбу с усталыми жеребцами в жаркие дни.
– Добрый день, – сказал я, предлагая тему для взаимного обсуждения.
Она окинула меня взглядом с ног до головы и обратно. Я втянул брюшко. Лицо мое выражало пустоту, на какую я был в тот момент способен, но она знала, знала. Они, знаете ли, всегда знают.
– Привет, – ответила девушка.
Я задохнулся.
– Не могли бы вы случайно подсказать мне дорогу на «Ранчо де Лос Сьете Долорес»? – поинтересовался я.
Ее вспухшие, будто изжаленные пчелами губы разомкнулись, белые зубки раздвинулись на волосок – вероятно, это означало подобие улыбки.
– Сколько стоит это старое авто? – спросила она.
– Боюсь, оно вообще-то не продается.
– А вы глупый. И слишком толстый. Но милый. – В голосе ее звучал оттенок иностранного акцента, но не мексиканского. Может, Вена, может, Будапешт. Я снова спросил дорогу. Она подняла рукоять красивого арапника к глазам и осмотрела горизонт на западе. В ручки таких арапников вправляют куски рога с просверленными дырками – они в здешнем климате полезнее телескопов. Впервые в жизни я начал понимать Захер-Мазоха. [136]136
Леопольд фон Захер-Мазох (1836-1895) – австрийский прозаик, автор любовно-психологических новелл и романов, разрабатывающих мотивы болезненной страсти героев к самоуничижению в любви.
[Закрыть]
– Езжайте вон туда, через пустоши, – показала девушка. – Ничем не хуже дороги. А дальше – по костям, когда доедете.
Я попробовал придумать еще одну тему для разговора, но что-то подсказывало мне: собеседница не из болтливых. Да и не успел я подыскать, чем бы ее задержать еще, она уже стегнула арапником под брюхом жеребца и растворилась в мерцающей невнятице пропеченных солнцем скал. Ну что ж, всех не завоюешь. «Повезло ее старому седлу», – подумал я.
Через двадцать минут я доехал до первых костей, о которых она говорила: у еле различимой тропы художественно расположился выбеленный скелет техасского лонгхорна. Затем еще один, и еще – пока я не добрался до огромных ворот в никуда. Сверху на обесцвеченной солнцем поперечине была укреплена огромная, раскрашенная в мексиканском духе резная вывеска с мучающейся Мадонной, а под нею болталась доска с выжженным клеймом этого ранчо – двумя испанскими монетками. Я не понял, шутка ли это, но решил, что если и шутка, то явно не мистера Крампфа.
За воротами дорога стала яснее, бизонова трава – гуще с каждым фарлонгом, и я уже различал ватаги конины, сбившиеся под тополями, – морганы, паломино, аппалузы и еще даже не знаю что. Время от времени к машине сзади и с боков ненароком пристраивались всадники, и когда я наконец подъехал к самой огромной гасиенде, меня сопровождала добрая дюжина облаченных в чарро [137]137
Чарро – традиционный мексиканский костюм.
[Закрыть] бандитов. Все делали вид, будто меня здесь нет.
Дом был ошеломляюще прекрасен – сплошь белые колонны и портики, перед ним – лабиринты зеленых лужаек, фонтанов, патио, цветущих агав и юкк. Дверь гаража сама собой откатилась вверх, и я аккуратно вправил в нее «роллс», втиснувшись между «бугатти» и «кордом». Выйдя наружу с чемоданами в руках, я обнаружил, что бандитский конвой растворился, словно по неслышному приказу. На виду остался лишь один нагловатый малец. Он пропищал что-то по-испански, выхватил у меня багаж и ткнул в сторону тенистого патио, куда я и прошествовал манером элегантным, насколько позволяли мне мои измученные брюки.
Я устроился на мраморной скамье, роскошно потянулся и упокоил благодарный взор на скульптурной композиции, полускрытой под зеленой сенью. Одна статуя – более вытертая временем и непогодой, нежели остальные, – оказалась древней и неподвижной дамой. Сложив руки на коленях, она без любопытства взирала на меня. Я вскочил на ноги и поклонился – она принадлежала к тем особам, кому люди всегда бьют поклоны. Дама слегка склонила голову. Я засуетился. Это явно должна быть матушка Крампфа.
– Имею ли я честь обращаться к миссис Крампф? – наконец осведомился я.
– Нет, сударь, – отвечала она мне на безукоризненном английском превосходно вышколенной иностранки. – Вы обращаетесь к графине Греттхайм.
– Прошу прощения, – искренне извинился я, ибо кто из нас, не будучи Крампфом, согласился бы по собственной воле оказаться принятым за него? – А мистер и миссис Крампф дома? – спросил я далее.
– Не могу знать, – невозмутимо ответила дама.
Тема была явно закрыта. Безмолвие растянулось за тот рубеж, на котором я бы осмелился его нарушить. Цель жизни этой дамы, по всей видимости, сводилась к тому, чтобы я ни за что не почувствовал себя комфортно, и она пребывала в отличной форме, будто в самый разгар сезона. «Si extraordinairement distinguee, – как говаривал Малларме, – quand je lui dis bonjour, je me fais toujours 1'effet de lui dire «merde». [138]138
Такое чрезвычайное изящество, когда говоришь ей «здравствуйте» – а будто произнес «дерьмо» (фр.).
[Закрыть]
