Текст книги "Эндшпиль Маккабрея"
Автор книги: Кирил Бонфильоли
Жанр:
Иронические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
Но гораздо значимее другое: в утесе, под венчающей его необъяснимой зубчатой стеной, изглоданной плющом, имеется грот. Пещера неприветливая, даже дети не осмеливаются ее исследовать, и говорят, что в глубине есть внезапный провал неведомой глубины. С Востока заря уже делала свои легкие инсинуации, когда я проник в этот грот.
До полудня я проспал из чистого бессилия, потом поел хлеба и курицы, отпил еще скотча. И снова лег спать: я знал, что сны будут ужасны, но бессонные мысли в кои-то веки окажутся хуже. Проснулся я на исходе дня.
Свет быстро угасал. Чуть позже я навещу своего братца.
Говоря точнее, в ранние часы этого воскресного утра я выбрался из пещеры и во тьме подрейфовал к деревне. Последний телевизионный приемник уже нехотя выключили, последний пуделек уже попрудил в последний раз, последнюю чашку «Борнвиты» [218]218
«Борнвита» – фирменное название шоколадного напитка типа какао.
[Закрыть] уже заварили.
Коув-роуд напоминала ухоженную могилу – супруги с супругами лежали, грезя о былых излишествах и грядущих кофейных утрах; никаких флюидов от них не исходило, трудно поверить, что они вообще тут. Приблизился автомобиль – его вели с тщательным степенством недобессознательного опьянения; я шагнул в тень и переждал. О мою правую ногу потерлась кошка – несколько дней назад я бы пнул ее безо всяких угрызений совести, но теперь я не мог пнуть даже собственного брата. Особенно – этой ногой.
Пытливо мяуча, кошка проводила меня вверх по Уоллингз-лейн, но поджала хвост, завидев огромного белого кошака, притаившегося под изгородью наподобие призрачного Дика Тёрпина. [219]219
Дик Тёрпин (1706-1739) – английский разбойник.
[Закрыть] В Юбарроу горели все огни, сквозь деревья цедились напевы новоорлеанского джаза – старина Бон наверняка располагался играть остаток ночи в покер и пить виски. Когда я сворачивал вправо на Силвер-Ридж, от Св. Бернарда донесся одинокий гав, а затем – никаких звуков, опричь шелеста моих шагов по Элмслак. Кто-то жег садовый мусор, и тень аромата еще висела – один из самых острых запахов на свете, дикий и ручной одновременно.
Сойдя с проезда, я на ощупь отыскал еле различимую тропинку, что спускается к задней стене Вудфилдз-Холла, родового поместья Робина, второго барона Маккабрея и т.д. Господи, вот так имечко. Родился он незадолго до Великой войны – это сразу видно: в то десятилетие было «де ригёр» [220]220
Требуемый этикетом (искаж. фр.)
[Закрыть] называть отпрыска Робин, а матушка моя была беспощадно «де ригёр», если не больше, как вам подтвердил бы кто угодно.
Ни за что не догадаетесь, где я все это пишу. Поджав колени до самого подбородка, я сижу на стульчаке в уборной своего детства, в детском крыле братнина поместья. С местом этим у меня связано больше счастливых воспоминаний, нежели со всем остальным домом, некогда проникнутым алчностью и хронической завистью отца, материнским лихорадочным раскаянием от того, что она вышла замуж за невозможного хама, домом, что ныне заражен ползучим отвращением братца ко всем и вся. Его самого включая. А в особенности – ко мне: он бы не плюнул мне в лицо, вспыхни оно пламенем, если бы плевался не бензином.
Передо мной на стене – рулончик мягкой розовой туалетной бумаги: нянюшка наша ни за что бы такого не позволила, она свято верила, что у детей аристократии должны быть спартанские попки, и нам приходилось пользоваться старомодными ломкими сортами наждачки.
Я только что навестил свою прежнюю спальню, всегда готовую к моему приезду – здесь никогда ничего не меняют, не тревожат. Как раз та фальшивая нота, которые так любит сардонически брать мой братец. Он часто говорит: «Помни, Чарли, здесь у тебя всегда есть дом», – а потом ждет, когда меня начнет зримо тошнить. Под половицей в этой спаленке я пошарил и нащупал большой пакет в клеенке; внутри – мое первое и самое любимое оружие, «смит-и-вессон» калибра 455, полицейско-ар-мейская модель 1920 года. До сих пор не создали тяжелого револьвера прекраснее. Еще несколько лет назад, пока я не увлекся виски как комнатным видом спорта, из этого револьвера и с двадцати шагов я проделывал удивительнейшие штуки с игральной картой, но и теперь я уверен, что смогу при хорошем освещении поразить цель покрупнее. Скажем, Мартленда.
К револьверу имеется коробка армейских патронов, никелированных и очень шумных, и еще одна, почти полная – обычных свинцовых, ручной сборки, с небольшим пороховым зарядом. Они гораздо больше годятся для того, что я задумал. На войне такими пользоваться, конечно, нельзя, этот мягкий свинцовый шарик, с радостью могу вам доложить, творит ужасные вещи с тем, во что попадает.
Я сейчас допью «Учительское», то и дело осторожно поглядывая на дверь, чтобы моя давно покойная нянюшка не поймала меня за этим занятием, а потом спущусь и нанесу визит братцу. Я не скажу ему, как проник в дом. Пусть поволнуется – о таких вещах он постоянно переживает. Пристрелить его у меня тоже нет намерения – в такое время это будет непростительное баловство. В любом случае убить его – это оказать ему услугу, а я ему обязан многим, но не услугами.
Я БРАТОМ, АНГЛИЧАНИНОМ
И ДРУГОМ ЗВАЛ ЕГО! [221]221
Строка из поэмы Уильяма Вордсворта (1770-1850) «Прелюдия» (опубл. 1850).
[Закрыть]
Когда я тихо просочился в библиотеку, мой брат Робин сидел ко мне спиной и шуршал пером над мемуарами. Не оборачиваясь и не прекращая царапать бумагу, он сказал:
– Здравствуй, Чарли, я не слышал, как тебя впустили в дом.
– Ожидал меня, Робин?
– Все прочие стучат. – Пауза. – У тебя не было сложностей с собаками, когда заходил в кухню с огорода?
– Послушай, от этих твоих собак пользы, что африканскому кабану от вымени. Будь я взломщиком, они бы предложили мне подержать фонарик.
– Тебе хочется выпить, – сказал он – ровно, оскорбляя.
– Я бросил,спасибо.
Он прекратил шуршать и обернулся. Осмотрел меня с ног до головы и обратно – медленно, лаская:
– На крыс охотишься?
– Нет, сегодня тебе волноваться не стоит.
– Есть хочешь?
– Да, пожалуйста. Но не сразу, – добавил я, когда рука его потянулась к колокольчику. – Позже я сам угощусь. Скажи, кто обо мне спрашивал в последнее время.
– В этом году – ни одной сельской шалавы с младенцами на руках. Пара комиков из какой-то смутной службы МИДа, я не стал уточнять, чего им надо. О, и еще одна непреклонная стерва – сказала, будто о тебе слышали в Силвердейле и ты должен выступить перед Женским граверным обществом Озерного края или чем-то вроде того.
– Понятно. И что ты им всем сказал?
– Что, по-моему, ты в Америке – правильно?
– Вполне, Робин. Спасибо. – Я не стал интересоваться, откуда он знает, что я был в Америке: он бы не сказал все равно, да и мне все равно. Определенную порцию своего драгоценного времени он отводит на слежение за моими делишками – в надежде, что настанет день, и я дам ему повод. Он такой. – Робин, у меня правительственное задание, о котором рассказать тебе я никак не могу. Но оно подразумевает, что я должен незаметно проникнуть в Озерный край и несколько дней пожить на природе. А для этого мне кое-что нужно. Спальный мешок, консервы, велосипед, фонарик, батарейки – в таком вот роде.
Я посмотрел, как он пытается убедительно сделать вид, будто скольки-то из этих предметов у него нет; затем я расстегнул пальто. Полы разошлись; рукоять «смит-и-вессона» торчала из-за пояса моих брюк, как собачья нога.
– Пойдем, – сердечно произнес Робин, – поглядим, чего можно раздобыть.
В конце концов раздобылось все, хотя мне пришлось ему напоминать, где хранятся некоторые вещи. Кроме того, я взял топографическую карту Озерного края – придать колорита моим выдумкам – и две бутылки виски «Черная этикетка».
– Мне показалось, ты бросил, дружок?
– Строго для дезинфекции ран, – любезно объяснил я.
Еще я прихватил бутылек скипидара. Вы, мой проницательный читатель, догадались бы, зачем, но брат мой был озадачен.
– Послушай, – сказал я, когда он провожал меня к дверям. – Прошу тебя, никому – ни единой душе – не говори, что я здесь был или куда я отправился. Хорошо?
– Разумеется, нет, – тепло ответствовал он, глядя мне прямо в глаза, чтобы видно было всю фальшь. Я подождал. – И вот еще, Чарли...
– Да? – ответил я, не дрогнув лицом.
– Помни, пожалуйста, – здесь у тебя всегда есть дом.
– Спасибо, старик, – отрывисто сказал я.
Как где-то выразился Хемингуэй: даже когда научитесь не отвечать на письма, у родных останется много способов вам угрожать.
Кренясь и покачиваясь под весом моего бойскаутского груза, я повилял на велосипеде к кладбищу, оттуда – по Боттомз-лейн, свернул у Парка налево и обрулил Лейтон-Мосс, пока не прибыл к Подножию Утеса. Мимо фермы я провел велосипед тихо-тихо, чтобы не поднять собак, и на ощупь стал пробираться по разбитой дороге к вершине.
Утес – это некое известняковое образование в форме утеса; богато минералами и испещрено провалами и расселинами, которые тут называют «щелями». По карте оно занимает квадратную милю (СО 47:49, 73), но если пробираться по нему, кажется, что много больше. Здесь двести лет назад таился ужасный Трехпалый Джек – озирал Болота в свою подзорную трубу и выискивал беззащитных путников, чьи кости ныне – в пяти саженях на дне, удобряют собой прожорливые песни залива Моркам. (О Джок, «кровавыми кудрями не тряси!») [222]222
Уильям Шекспир. «Макбет», акт III, сцена 4. Перевод С. Соловьева.
[Закрыть]
Весь Утес испещрен и пронизан всевозможными дырами – Песьей дырой, дырой Фей, Барсучьей, каждая со своей долей древних костей и орудий, – а также забытыми шурфами, где в туманном прошлом добывали полезные ископаемые, фундаментами невообразимо древних каменных хижин, а на самом верху – оборонительными постройками не кого-нибудь, а древних бриттов. Превосходное место ломать ноги – даже браконьеры не рискнут сунуться сюда ночью. Перед Утесом – солонцы и море, за ним – готическая красота Лейтон-Холла. Справа видна заросшая тростниками гавань Лейтон-Мосс, а по левую руку – пустошь Карнфорта.
Давным-давно здесь было здорово добывать медь, я же теперь искал некую копь, где разрабатывали краску. Точнее – красную охру. Добыча охры на Утесе некогда процветала, и брошенные копи до сих пор неопрятно истекают красными слезами – цвета поистине вульгарного швейцарского заката. Чтобы найти тот шурф, который я помнил лучше всего, понадобился час. На десять футов он уходит круто вниз, на вид – очень красный и мокрый, но затем разглаживается, резко сворачивает вправо и становится вполне сухим и просторным. Вход в него ныне закрывает дружественный куст ежевики – сражался я с ним просто дьявольски.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Нашел я способ, конечно,
Цели добиться успешно:
Сложил и поджег костры
Вокруг проклятой норы,
Гром на нее низринул,
Подвел под нее мину
И стал, удовлетворен,
Ждать, что выскочит он.
СЧАСТЬЕ ОНО ГРУШЕВИДНО
«Разыграть грушевидно» – это было любимое выражение Джока; по всей видимости, означало оно искусно обратить ситуацию к собственной выгоде, ухватить благоприятную возможность; Боксировать По-Умному.
Итак, новый, находчивый, грушевидный Маккабрей поднялся в полдень и на сей раз сам себе заварил чашку чаю на походной бутановой горелке. Вполне успешно. Каково, Кит Карсон? [224]224
Кит Карсон (1809-1868) – американский охотник, проводник, агент по делам индейцев, военный. Играет важную роль в американских преданиях об освоении Дикого Запада.
[Закрыть] Подвинься, Джим Бриджер! [225]225
Джим Бриджер (1804-1881) – американский первопроходец, торговец мехами, разведчик Дальнего Запада.
[Закрыть]
Отхлебывая его, я попытался тщательно обдумать ситуацию, изучить ее на предмет упущенных прорех, но тщетно – для некоторых из нас воскресный полдень обладает особым значением, сами понимаете; это время, когда открываются пабы. Мысль о счастливых питухах, что наваливаются брюхами на стойки в Силвердейле и Уортоне, успешно гнала из головы все грушевидные соображения. Виски у меня есть, это правда, но полдень Шабата свято зарезервирован для бутылочного пива. И мне его хотелось.
Весь день на Утесе ни души; не понимаю, как люди могут париться в питейных заведениях и пить бутылочное пиво, когда здесь столько свежего воздуха и столько пейзажа – ими ведь можно наслаждаться бесплатно. Здесь не довод даже туристы, чьи пылкие палатки и изящные пастельные трейлеры нарывают по всему горизонту, словно «драконьи зубы»: [226]226
«3убы дракона» – обиходное название противотанковых конусообразных заграждений, применявшихся во время Второй мировой войны.
[Закрыть] вероятно, их обитатели ведут простую жизнь перед своими портативными телевизорами, по которым идут передачи о природе, боженька их благослови. Большинство завтра вернется в Брэдфорд, сияя добродетелью и меряясь комариными укусами.
Я разобрал велосипед и по частям запихал в пещеру. Кроме того, сбегал к ледяному роднику, что бьет в узком каньоне меж двумя огромными глыбами известняка; весь вымылся, повизгивая от холода, даже попил воды. Вкусно, только, вернувшись, пришлось попить и «Черной этикетки», чтобы сбить привкус. Не годится в моем возрасте увлекаться водолечением. Водобоязнью – да, наверное.
Над копью есть весьма недоступное местечко, где к вам никто не сможет подобраться, и там я разложил скромный походный костерок, на котором греется банка бобов. Оттуда, где я сижу, видно длинное ожерелье огней Моркама – «там яркие предместья, круглые твердыни». [227]227
Строка из стихотворения Джерарда Мэнли Хопкинса (1844-1889) «Звездная ночь».
[Закрыть]
ПОЗДНЕЕ
Мне очень нравится «влага и вольность, волглая глушь» [228]228
Парафраз стихотворения Джерарда Мэнли Хопкинса «Инверс-наида».
[Закрыть] этого места. Здесь тихо и никого нет рядом. Спится мне очень счастливо, снятся невинные сны, а просыпаясь, я неизменно слушаю милую перекличку диких травников. Теперь как никогда сладкою представляется смерть; могила не может быть темнее и уединеннее – да и тише не может она быть, вот только ветер, украдкой шуршащий колючками у входа, пытается меня напугать. Я припоминаю единственную поистине трогательную историю о призраках:
(Могильщик: Чего хихикаешь?
Призрак: Двоим не так смешно.)
ДРУГОЙ ДЕНЬ —
ТЕПЕРЬ Я УЖЕ НЕ УВЕРЕН, КАКОЙ
Утром видел болотного луня; он какое-то время рыскал по тростникам, затем, крепко бия крыльями, перелетел через ферму Стэквуд и пропал в роще Флигарт. Во Флигарте появилась новая палатка – там она первая; обычного дико-оранжевого цвета. В детстве палатки были надлежащих расцветок – хаки, белые или зеленые. Ничего не подозревающих простожильцев я изучал в свой птичий бинокль – «Одюбон 8,5 х 44»: [229]229
Марка бинокля, названа в честь Джона Джеймса Одюбона (1785-1851), американского художника, натуралиста, орнитолога и охотника.
[Закрыть] похоже, там толстопопый папа, поджарая мускулистая мама и длинный тощий сынок-переросток. Я желаю им радости в запоздалом отпуске, ибо с неба уже полило – мягко, но решительно. Лорд Олванли [230]230
Уильям Ардерн, лорд Олванли (1789-1849) – знаменитый английский денди и острослов.
[Закрыть] говаривал, что самое большое наслаждение для него – сидеть у окна своего клуба и смотреть, как «льет на проклятых людишек».
На бутановой горелке я жарю банку Франкфуртеров. На гарнир к ним у меня есть чуточку нарезанного пластикового хлеба, жаль только, что я не догадался прихватить горчицы и бутылочного пива. Но все равно аппетит на свежем воздухе – лучшая приправа: лопать я буду, как бойскаут. «Нёбо, квашня для вожделенья вкуса, О не желай омытым быть вином». [231]231
Из стихотворения Джерарда Мэнли Хопкинса «Привычка к совершенству».
[Закрыть]
ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, Я ДУМАЮ
Я был весьма воздержан с виски – у меня по-прежнему остались бутыль с четвертью этого славного задиры; а когда они иссякнут, придется совершать вылазку и пополнять запасы. Еда на исходе: есть лишь две большие банки бобов, одна то же самое солонины, треть нашинкованной ломтями буханки хлеба и пять тонких полосок бекона. (Его я должен есть сырым: аромат жарящегося бекона разносится на много миль, вы не знали?) Местные магнаты в ближайшем будущем наверняка хватятся фазанчика-другого – они до сих пор едва ли не ручные, в них еще никто не стрелял. Фазаны, то есть, не магнаты. Меня ужасает мысль, что придется их ощипывать и потрошить – и опять я имею в виду фазанов: раньше-то я был не против, но теперь желудок у меня трепетнее. Быть может, я просто сымитирую Навуходоносора, этого царственного поэфага, и начну пастись. [232]232
Навуходоносор II – царь Вавилонии в 605-562 до н. э. Во исполнение кары за гордыню «он был отлучен от людей, ел траву, как вол, и орошалось тело его росою небесной, волосы у него выросли, как у льва, и ногти, как у птицы» (Дан. 4:30). Поэфаги – группа травоядных сумчатых, к которой относятся кенгуру.
[Закрыть] (А вот тут новость хорошая: этого добра кругом изобилие.)
ПО ОЩУЩЕНИЯМ – ВТОРНИК,
НО Я МОГУ ОШИБАТЬСЯ
После своего ледяного утреннего омовения я кружным путем взобрался на высочайшую точку Утеса, на карте обозначенную как ФОРТ. Далеко внизу подо мной виден «лендровер» егеря – он подпрыгивает и брызгается вдоль по притопленной гати к загонам на ближней стороне Мосса, а смотритель Королевского общества защиты птиц целеустремленно пыхтит куда-то на моторке по Скрэйпу. Часто недоумевают, как это преуспевающий птичий заповедник может существовать на охотничьих угодьях, но парадокса тут вообще-то нет: где еще робкой птичке успешно размножаться, как не в охраняемом заказнике? Стрельба начинается намного позже брачного сезона, в конце концов, и серьезные спортсмены – а почти все они еще и хорошие натуралисты – скорее уж подстрелят собственную жену, чем редкую птицу. Ладно, быть может, редкую птицу когда и подстрелят случайно, но мы ведь и жен порой стреляем, причем намеренно, разве нет?
Я рассматриваю этот период пряток как некий отпуск и уверен, что мне от него масса пользы. Если мне повезло, недоброжелатели мои – за много миль от меня, прочесывают Озерный край и терроризируют тамошних туристов. Да и могли решить, что я погиб вместе с Джоком; может, все они уже отправились по домам. Если б только у меня было несколько бутылок пива, я бы чувствовал себя положительно безмятежно.
ПОЛДЕНЬ
Я снова убаюкивал себя.
Десять минут назад провел свой обычный бинокулярный осмотр перед тем, как совершить вылазку к заброшенному вертикальному шурфу, которым пользовался как уборной. Флигартская палатка была явно пуста; быть может, подумал я, все они сидят дома и играют в уютные игры. (Инцест – Забава для Всей Семьи?) Я уже подобрался ярдов на тридцать к своей естественной уборной, когда ощутил в воздухе сладкий шоколадный запах американского трубочного табака. Раздвинув колючки, я увидел, что ко мне спиной стоит фигура длинного тощего юноши – очевидно, он пользовался моей латриной. Нет, вообще-то не пользовался – просто смотрел. Стоял и смотрел. У него была американская стрижка и эти неподобающие «бермуды». Я не стал ждать, когда он обернется, – тихонько попятился и прокрался обратно к своей краскошахте.
Я уверен, что это один из флигартских туристов; но что он тут может делать? Может, геолог, может, бездарный наблюдатель барсуков, может, просто идиот. Но глубинной тошноты в брюхе все эти гипотезы не утишают. Брюхо мое убеждено, что во Флигарте собрался анти-Маккабреевский отряд. Стоит ли гадать, чьи они – я могу вообразить себе крайне мало людей, которые на этой неделе настроены не анти-Маккабреевски.
ПОЗДНЕЕ
Вот оно, а может – вон; режьте где хотите, но игра окончена. Только что несколько минут я наблюдал всю Флигартскую Банду в бинокль сквозь щель в ежевичной фортификации. Тощий американец – плечи у него раздаются вширь все больше с каждым разом, когда я к нему присматриваюсь, – вероятно, один из дуэта комиков «Смит и Джонс», с которым я познакомился у шерифа в Нью-Мексико; быть может, он – полковник Блюхер; уже неважно, их и собственные мамочки различить, наверное, не в силах. Крепкая фемина – эту участницу художественной самодеятельности я, похоже, знаю, ибо в последний раз видел, как она исходит на мочу в «триумф-геральде» на Пиккадилли, вы-то уж наверняка помните. Судя по тому, как она держится, детей рожать ей уже поздно, а участвовать в состязаниях по дзюдо на уровне черного пояса – еще нет.
Со мной живите до склона лет – если успеете, – ведь лучшее еще грядет. [234]234
Парафраз строки из стихотворения Роберта Браунинга «Раввин Бен Эзра».
[Закрыть] «Тертиум квид», [235]235
Нечто третье (искаж. лат.).
[Закрыть] толстозадый папаша – это... о, вы уже догадались... да, это Мартленд. За исключением себя, я в жизни еще не видел человека, настолько созревшего для смерти. Зачем мне так его ненавидеть, сам не понимаю – он не сделал мне ничего особенно плохого; пока.
Дневная рекогносцировка завела меня сегодня недалече: не успел я расстаться с моим ежевичным «порткошером», [236]236
Ворота (искаж. фр.).
[Закрыть] как услышал, будто стадо буйволов топочет по болоту. То был Мартленд собственной персоной – на четвереньках, он играл в Деревянного Индейца, [237]237
«Деревянный индеец» – раскрашенная деревянная фигура индейского вождя, иногда держащего в руке несколько сигар, ружье и т. п. Традиционно выставлялась у входа в табачную лавку.
[Закрыть] брал след. Я уполз, давя в себе хилый смешок. Можно было бы пристрелить его на месте и сразу же – я так почти и сделал. Едва ли тут промахнешься мимо пикантной напудренной тальком расселины его мясистых ягодиц, если он нагибается; в конце он, разумеется, свое получит, так отчего же концу не наступить сейчас? Возьми же, о возьми эти бедра, от коих так мило ты отрекся в колледже Хэйлшам в пользу Офицерских Сынов, да и в других местах тоже.
Но я берегу порох и пули на тот случай, когда – если – мою нору отыщут; если разрядить этот «смит-и-вессон» в узком шурфе, грохот будет как от браконьерского двенадцатого калибра, на который непременно сбегутся егерь и его крепкие дружбаны. Я бы не стал ничего ставить на шансы Мартленда и компании против решительно настроенного егеря в это время года. Бедный Мартленд, он с Войны не ловил никого круче инспектора дорожного движения.
Все они сейчас пьют какао или что там они пьют, сгрудившись вокруг мокрого и дымного костра у палатки во Флигарте; в бинокль я изучил их достаточно тщательно, там все без обмана.
КАК, В СОРОК ДBA ТЫ ЕЩЕ ЖИВ —
ТАКОЙ ОТМЕННЕЙШИЙ МУЖИК? [238]238
Парафраз пародии Хью Кингсмилла (1889-1949) на стихотворение А.Э. Хаусмана (1859-1936).
[Закрыть]
Ну, в общем, да.
Едва.
Манускрипт мой, переложенный пользительными дензнаками, покоится в нутре Уортонского почтового ящика на пути к «Ла Мезону [239]239
Резиденции (искаж. фр.).
[Закрыть] Спон». Интересно, чьи глаза прочтут последние заметы, чьи ножницы отчекрыжат необдуманные слова и какие именно, чья рука чиркнет спичкой и поднесет пламя? Вероятно, лишь ваши, Блюхер. Не ваши, я надеюсь, Мартленд, ибо я намерен сделать так, что вы составите мне компанию в странствии туда, куда уходят непослушные торговцы искусством, когда умирают. И я не стану держать вас за руку.
В темноте, когда я вернулся из Уортона, все они уже бродили по Утесу; это был кошмар. Для них – могу себе представить, тоже. Я крайне смутно помню, как ползал и трясся, крался и контркрался, напрягал измученные уши во тьме и слышал больше звуков, чем звучало; наконец – безмозглая паника. Я понял, что заблудился.
Я перегруппировал все свои умственные силы – прискорбным образом истощенные – и заставил себя съежиться в какой-то дыре, пока не сориентируюсь, а джазовая импровизация моих нервов не прекратится. Мне почти удалось стать майором, достопочт. Дэшвудом [240]240
Сэр Фрэнсис Дэшвуд (1708-1781) – английский аристократ и вольнодумец, считался чернокнижником.
[Закрыть] Маккабреем по кличке «Безумный Джек», [241]241
Джон Фуллер («Честный Джон», или «Безумный Джек», 1757-1834) – английский аристократ, сквайр Брайтлинга, известный своей эксцентричностью и благотворительностью.
[Закрыть] грудь в крестах, очко в кустах, накруто скрученным кренделем Ипрского выступа, [242]242
Ипр – город в Бельгии, в боях у которого во время Первой мировой войны германские войска впервые применили химическое оружие: хлор (1915) и горчичный газ (иприт, 1917).
[Закрыть] когда голос рядом произнес:
– Чарли?
Сердце едва не выскочило в тошнотном спазме, но я прикусил червленый мускул яростно и проглотил по-новой. Глаза мои крепко зажмурились – я ждал выстрела.
– Нет, – донесся до меня сзади шепот, – это я. – Сердце встряхнулось, пару раз на пробу стукнулось, после чего застучало каким-то рваным ритмом. Мартленд и женщина немного пошуршали, потом тихо потрюхали вниз по склону.
Где же американец? В моей уборной, конечно, вот где. Вероятно, ставит мину-растяжку. Мне кажется, он меня услышал, ибо всякое движение в той стороне прекратилось. С бесконечной осторожностью я приник к земле и разглядел его – он торчал на восемь футов в небо. Сделал беззвучный шаг ко мне, за ним – еще один. К вящему удивлению, я был вполне спокоен – старый мститель-пьянчуга наносит удар. Револьвер мой остался в шахте с краской – может, оно и к лучшему. Первое: пнуть в семейные реликвии, решил я; второе: поддеть ногой под коленки; третье: долбить камнем по голове до полного размягчения. Если нет камня, обрушить колено на лицо, сломать подъязычную косточку ребром ладони. Подавать тепленьким. Мне уже положительно не терпелось дождаться его следующего шага, хотя по природе своей я человек не жестокий.
И он сделал шаг – и фазан-самец взорвался под его ногами со всем шумом и театральными эффектами, на какие способен... ну, в общем, взлетающий ракетой фазан-самец. А надо сказать, что взлетающие фазаны – как раз то, что не способно испугать взращенного в деревне Маккабрея; американец же – совсем другое дело: он взвизгнул, подпрыгнул, присел, затаился и выхватил большую длинную штуку – она могла оказаться только автоматическим пистолетом с навинченным глушителем. Когда осколки тишины вновь сложились в целое, я услышал, как американец мучительно сопит в темноте. Наконец он поднялся, сунул пистолет обратно и отчалил вниз по склону – я надеюсь, совершенно стыдясь самого себя.
Я вернулся к своей копи; револьвер, еда, чемодан и велосипед – все на месте, и было, и есть; все они мне пригодятся – быть может, за исключением велосипеда.
В этой могилке уже чувствуется какой-то безопасный и пахучий уют: едва ли я могу надеяться, что они меня отсюда не выкурят, но, в конце концов, глубже под землю меня им не засунуть. Где-то всех нас поджидает свой Сталинград.
Как бы там ни было, бежать сейчас – значит быстрее умереть, причем там, где удобнее им, и таким манером, который мне может не очень понравиться. Я предпочитаю здесь, где грезил юностью и, заимствуя слова Р. Бёрнса (1759-1796), задрал не одну незаконную лапу.
Вам нетрудно будет поверить, что, вернувшись сюда, в свою «ублиетку», [244]244
Подземную темницу (искаж. фр.).
[Закрыть] я далеко не единожды присасывался ко вкусной братниной бутылке. Намереваюсь совершить еще пару заходов, после чего спрошу совета у прозорливого сна.
ЛИШЬ ЧУТОЧКУ ПОЗДНЕЕ
Почему мы так привыкли наслаждаться историями о людях обреченных и почему многие из нас скорбят по отмененной смертной казни – да просто потому, что обычные приличные парни вроде нас тонко чувствуют драму: мы знаем, что трагедии не положено оканчиваться уютненьким девятилетним заключением и полезной удовлетворительной работой в тюремной пекарне. Мы знаем, что лишь смерть – подлинный конец искусства. Малому, положившему столько труда на то, чтобы удушить собственную жену, по праву полагается миг величия на виселице – не для него шить мешки для почты, как банальному домушнику.
Мы любили эти истории, рассказанные у самого эшафота, поскольку они освобождали нас от тирании и вульгарности счастливых концов; долгой маразматической старости, изумительных внуков, тактичных расспросов о страховых премиях.
ЯВНО ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ —
ЗАПИСЫВАЕМСЯ В МУЖСКУЮ КОМПАНИЮ
Поскольку помощи не предвидится, заходите – поцелуемся на прощанье. Что-то пошло не так. Подмоги не будет, если я выстрелю, поскольку сегодня, со всей очевидностью, – первое сентября: началась охота на уток, и еще до зари весь Мосс и побережье загремели раскатами мушкетных забав.
Мартленд нашел меня; наверное, я всегда полагал, что так оно и будет. Он пришел к устью копи и позвал меня.
Я не ответил.
– Чарли, мы знаем, что вы внизу. Бога ради, да мы вас унюхали! Послушайте, Чарли, остальные меня не слышат, я хочу дать вам фору. Скажите мне, где эта чертова картина, снимите меня с крючка, и мы на ночь от вас отстанем. Сможете оторваться.
Не думает же он, что я в это поверю, правда?
– Чарли, Джок у нас, он жив...
Я знал, что это ложь, и меня от этой низости вдруг переполнила ярость. Не показываясь, я направил револьвер на выступ скалы у выхода и выпустил заряд. Грохот на секунду оглушил меня, но я все равно расслышал рык большой расплющенной пули, что рикошетила в Мартленда.
Когда он заговорил снова – уже из другой точки, – голос его звенел от страха и ненависти:
– Ладно, Маккабрей. Вот вам другое предложение. Рассказываете, где эта чертова картина и остальные фотографии, и я обещаю пристрелить вас чисто. Больше ни на что рассчитывать вы уже не можете. И даже тут вам придется поверить мне на слово. – Эта реплика ему понравилась. Я выстрелил опять, взывая к небесам, чтобы искореженный свинец снес Мартленду лицо. Он снова заговорил – принялся объяснять, насколько ничтожны мои шансы, не понимая, что себя я уже списал со счетов и теперь мне хочется только его жизни. А он с любовью перечислил всех, кто желает моей смерти, – от Испанского Правительства до Общества блюдения дня Господня; мне положительно польстило, каких масштабов кашу я заварил. А потом он ушел.
Позднее они полчаса стреляли в меня из пистолета с глушителем, в промежутках прислушиваясь к воплям боли или крикам «сдаюсь». Пули с визгом и жужжанием метались от стены к стене, едва не сводя меня с ума, но коснулась меня только одна; они не знали, куда сворачивает шурф, влево или вправо. Единственный удачный выстрел раскроил мне скальп, и кровь теперь затекает мне в глаза; выгляжу я, должно быть, первостатейно.
Дальше меня пытался выманить американец, но ему тоже нечего было предложить, кроме быстрой смерти в обмен на информацию и письменное признание. Наверняка они подняли «роллс» из могилы в каньоне, ибо американец знает, что в обивке верха Гойи нет. Испания, похоже, должна возобновить с США договор о стратегических военно-воздушных базах на своей территории, но всякий раз, когда Штаты ей об этом напоминают, испанцы переводят разговор на Гойю. «Герцогиня Веллингтонская» – «как известно, похищена по заказу американца и находится на территории США». Он не стал бы мне рассказывать о базах, если б считал, что у меня есть шанс выжить, правда?
Я не беспокоился отвечать – мне было некогда, я возился со скипидаром.
Потом он изложил альтернативу – грязная смерть. Они уже послали за канистрой цианистого калия, той дряни, которую они применяют к кроликам тут и людям там. Отсюда вытекает: я не могу надеяться, что Мартленд спустится за мной. Придется идти к нему. Уже не важно.
Со скипидаром я закончил; будучи смешанным с виски, он прекрасно растворил подкладку моего чемодана, и теперь Гойя улыбается мне со стены – свежая и милая, как в тот день, когда ее написали, несравненная нагая «Duquesa de Wellington», моя по гроб жизни. «До, Дьё эгзист». [245]245
Значит, Бог существует (искаж. фр.).
[Закрыть]
Виски хватит поддержать меня до того, как начнет меркнуть свет, а там – кто тут испугается? – я вынырну со своим громоносным шестизарядником, словно какой-нибудь тертый жизнью герой Старого Запада. Я знаю, что Мартленда убить сумею; затем кто-нибудь другой убьет меня, и я паду яркой вечерней дымкой в преисподнюю, где нет искусства, нет выпивки, – ведь в этой истории, в конце концов, имеется мораль. Вы же это понимаете, не так ли?
