Текст книги "Эндшпиль Маккабрея"
Автор книги: Кирил Бонфильоли
Жанр:
Иронические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Соседа моего уже парило просто изумительно, посему я не мог устоять и продолжал:
– Вообще говоря, практически никто из аристократии нынче не пэры, и лишь очень немногие пэры – аристократы по любым стандартам, хоть с какой-нибудь серьезностью воспринимаемым на Континенте. Большинству еще повезет, если удастся проследить родословную до захудалого жестоковыйного жлоба, которому щедро обломилось при Разгоне Монастырей.
Тут он окончательно расстроился; один конец его гармоники распечаток соскользнул с колена и каскадом обрушился на пол между нашими ногами. Мы оба нагнулись за ним, но я, стройнее него на дюйм-другой, нагнулся ниже, и головам удалось избежать звонкой коллизии; однако мой нос (норманнский, с преципитатом Древнего Рима) оказался наполовину у него в пиджаке – и едва не ткнулся в черную рукоять автоматического пистолета в наплечной кобуре.
– Оооойк! – пискнул я, значительно обескураженный.
Славный американец хмыкнул добродушно и жирно:
– Не бери волыну в голову, сынок: мы ж, техасцы, без них – как без штанов.
Бессвязно мы болтали себе дальше, однако чем дальше, тем сложнее мне было сосредоточиться на красотах рыбной жарки. Вне сомнения, техасские предприниматели часто носят при себе пистолеты, но я с трудом верил, что они предпочтут неудобные габариты «кольта-лесника», мелкокалиберного и длинноствольного автомата, беромого лишь для стрельбы по мишеням и, гораздо реже, – профессиональными убийцами, отлично знающими, что они способны засадить его мелкую пулю точно куда надо. В качестве удобного орудия самозащиты для обычного гражданина этого пистолета просто не существует. Более того: я был уверен, что техасским предпринимателям вряд ли придет в голову размещать такое оружие в пружинных кобурах «Брайсон» с ускоренным выбросом.
Путешествие наше, казалось, чем дальше, тем больше затягивалось, если вы понимаете, о чем я. Соединенные Штаты маячили отдаленно и нежеланно. Когда мы приступили к снижению, славный американец наконец-то назвался: Браунз, пишется «Бра-у-низ», произносится «Бронз». «Весьма вероятно», – подумал я. Мы распрощались, и через секунду после выхода из самолета он исчез. Едва его дружелюбное и дородное присутствие прекратило довлеть, я осознал, что он нравится мне все меньше.
Мартленд исполнил все мои инструкции по списку добросовестно: из него бы вышла кому-нибудь чудная жена. Меня встречал здоровенный удрученный малый – он сопроводил меня в гулкий ангар, где на своем поддоне стоял и мерцал мой «роллс». Авто окружали другие малые – с миленькими автозаправщиками, экзотическими номерными знаками, книжками дорожных аккредитивов и я даже не знаю, чем еще. Ох да – и еще один суровый малый, зверски заехавший по моему паспорту резиновой печатью. Я принял все их дары с усталой любезностью, будто Коронованная Особа, соизволяющая принять образцы местных ремесел. Кроме того, там находился неистовый человечек из Британского посольства – только он стоял по другую сторону некоего барьера, словно бы снятого с загона для свиней: он пренебрег добычей пропуска нужного сорта или что-то вроде того, и огромные невозмутимые американцы и ухом не вели в ответ на его визги и тарабарщину. Как, впрочем, и я. Малый с заправщиком содрал плоскогубцами нужные свинцовые пломбы и швырнул последние сквозь сетку визгливому малому, как швыряют орешки навеки застрявшей в зоопарке обезьяне, при этом вульгарно почесывая подмышки и поцокивая языком. Я даже начал опасаться за его здоровье – визгливого малого, то есть, а не горючего малого.
Я оседлал «ролле», до отказа втянув в легкие ни с чем не сравнимый аромат новых кузовных работ, новой шкурной обивки. Здоровенный удрученный малый, сознавая свое место, стоял на подножке и направлял меня наружу. «Роллс» завелся мягко, радостно, будто хорошенько шлепнутая вдовица, и мы выплыли из Грузовой Секции с таким же примерно шумом, что золотая рыбка в аквариуме. По их грубым, необразованным американским физиономиям я сумел определить, что воспитай их другая культура, они бы непременно стучали себя кулаками по лбу. В знак уважения, видите ли.
На выезде нас встретил малый из Посольства – по-прежнему визжа и едва ли не удавившись от ярости и досады. Воспитай его другая культура, он бы, вероятно, зачем-нибудь стукнул кулаком по лбу мне. Я попытался его урезонить, умоляя не позорить Дипломатический Корпус, и он наконец несколько опамятовался. В осадок после кипения выпало одно: Посол сейчас далеко, в какой-то земле обетованной для гольфа, играет в него, или в лапту, или еще во что-то с каким-то из их Президентов, или Конгрессменов, или кто там еще у них есть, но вернется утром, и вот тогда я должен ему доложить о прибытии – живой или мертвый, с картузом в кулаке, – выслушать увещевания, сдать мою «Гончую», а он, визгун то есть, требует назвать ему имя того окаянного наглеца, что осмелился покуситься на свинцовые пломбы Министерства иностранных дел, коими был опечатал «роллс». Я сообщил его, что малого зовут Макдёрмо (в запале – неплохо придумано, согласитесь), и пообещал попытаться найти время и заглянуть к Послу в ближайшие дни.
Он снова понес невнятную околесицу – каждую фразу начинал с «Вы отдаете себе отчет...», а потом ее не заканчивал, – поэтому я решительно воспротивился.
– Возьмите себя в руки, – строго сказал я, суя ему в ладонь фунтовую купюру. Отъезжая прочь, я поймал его в зеркальце заднего вида: он неистово на чем-то прыгал. Слишком уж эмоциональна эта дипломатическая публика. В Москве бы от него толку не было – скомпрометировали бы на раз.
Я отыскал свой отель и в гараже передал «роллс-ройс» способному на вид малому буроватой наружности: в глазах у него искрился юморок, и меня к себе он расположил сразу. Мы договорились, что к кузову применять он будет только ветошь и ничего более, – мистер Спиноза витал бы надо мною бледным призраком до конца дней моих, если бы я позволил драить детергентами или мумифицировать силиконом его Особую Секретную Полироль. После чего я доехал на подъемнике – как тут выражаются, а вы не знали? – до стойки портье (багаж при мне), и так вот, короткими перебежками, добрался до своего превосходно оборудованного номера с уборной, достойной самой богини Клоаки. Как прирожденный англичанин, я выключил смехотворное воздушное кондиционирование и распахнул окна.
Пятнадцать минут спустя я снова включил кондиционирование и вынужден был телефонировать портье, дабы в номер прислали кого-нибудь закрыть мне окна... стыд-то какой.
Позднее мне прислали каких-то сэндвичей, которые мне понравились не слишком.
Еще позднее я убаюкал себя чтением единственного полупостижимого абзаца книги.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯЗамрет ли нынче он? Или вперед
Неумолимо шаткий шаг направит свой,
Топча вульгарные препоны?И падет
Тростник под его зверскою пятой,
Когда слепая воля, древний род
Погонит его солнечной тропой
Исполнить волю жизни, пока лед
Собою пажить крепко не скует.
«Два поэта из Круазика»
А вы знаете, утром мне принесли чашку чаю – и велли-коллепного притом. Если б еще вспомнить название отеля, я бы вам его сообщил.
После чего меня угостили этаким восхитительно скрупулезным американским завтраком – сплошь свежая грудинка, оладьи и сироп, – и мне он вообще-то не понравился.
Я спустился на подъемнике (!) в гараж поинтересоваться самочувствием «роллса», который, судя по всему, ночь провел в неге. Буроватый малый не устоял и вымыл-таки ему окна – но лишь мыльной водой, как он поклялся, и я его помиловал и отстегнул ему от своих щедрот. Десять минут спустя я уже сидел в гигантском таксомоторе, причем – кондиционированном, нанятом на весь день за пятьдесят долларов; сумма выглядит невообразимо огромной, я знаю, но деньги здесь кошмарно мало стоят, вы удивитесь. Потому что их так много, понимаете?
Таксиста звали, судя по всему, Брат, а у него отчего-то сложилось ощущение, что мое имя – Дед. Я дружелюбно объяснил, что вообще-то оно – Чарли, но он ответил:
– О как? Ну что, оч приятно, Дед.
А через некоторое время я уже и сам не возражал – то есть в чужом монастыре все-таки, а? – и вскоре он уже возил меня по всем достопримечательностям Вашингтона, не щадя ни единой. Удивительно изящный и величественный город, хотя выстроен преимущественно из задрипанного известняка; я наслаждался каждой минутой. Неимоверная жара темперировалась приятным бризом, трепавшим хлопковые платьица девушек самым притягательным манером. Как только ухитряются все американские девушки разживаться такими аппетитными ногами: округлыми, гладкими, выносливо стройными? И если уж об этом зашла речь, почему у них у всех такие изумительные титьки? Крупнее, готов признать, чем нам с вами нравится, но все равно восхитительные. Когда мы остановились у светофора, дорогу перед нами перешло особо упитанное юное существо – ее ошеломительный бюст при каждом шаге подскакивал дюйма на четыре.
– Честное слово, Брат, – сказал я Брату, – что за бесспорно чарующее создание!
– Эт что ль дамочка сисястая? Не-а. В койке они как бы расплываются навроде лопнувшей глазуньи, только здоровые.
Мне от мысли об этом несколько поплохело. Брат затем перешел к изложению своих личных вкусов в подобных вопросах, – которые я счел пленительными, но до определенной степени диковинными.
Предполагалось – с некоторой долей истины, причем, – что работы Ван-Дейка [107]107
Антонис Ван Дей к (1599-1641) – фламандский живописец. Итальянский период его творчества приходится на 1621 – 1627 гг.
[Закрыть] генуэзского периода представляет собой лучшую коллекцию портретов на свете. Я пришел к подобной точке зрения сам в Вашингтонской Национальной галерее: пока не увидите их «Клелию Каттанео», едва ли можно утверждать, будто вы что-то видели вообще. Только в Галерее я задержался около часа: невозможно впитать много искусства сопоставимого богатства и красоты за один присест, а я намеревался взглянуть лишь на одного конкретного Джорджоне. Будь у меня время – не торопи меня этот лютый сержант, Смерть, со своим ордером, – я развернул бы перед вами историю-другую, но такие броски уже не засчитываются.
Вынырнув, уже полупьяный от неразборчиво смешанного искусства, я распорядился, чтобы Брат доставил меня в типичный салун для низов среднего класса, где можно глотнуть холодного пива и откусить кусочек ланча.
У входа Брат с сомнением оглядел меня – снизу вверх и обратно – и предположил, что нам следует подыскать что-нибудь «пофасонистее».
– Чепуха, дорогой мой Брат, – стойко вскричал я. – Это обычное здравое облачение – или прикид – английского джентльмена, следящего за модой, который собирается нанести визит Посланнику своей державы «ин партибус», [108]108
In partibus (infidelium)– «в странах (неверных)», в чужих краях. Выражение возникло в Средние века как добавление к титулу церковных деятелей, назначавшихся на должности епископов нехристианских стран, преимущественно – восточных.
[Закрыть] и я уверен, что добропорядочной вашингтонской публике это известно. Как доблестно провозгласил сэр Тоби, «в одежке сей пристойно пить, а стал-быть – ив сапогах». [109]109
Фраза сэра Тоби Белча из комедии У. Шекспира «Двенадцатая ночь», акт I, сцена 3.
[Закрыть] Веди меня.
Брат пожал плечьми – так выразительно умеют делать только эти парни, – и должным образом повел. Он был весьма габаритен и на вид крепок, но люди все равно немного таращились: обряжен он был, вероятно, отчасти непринужденно, как это часто случается с таксистами, я же, как уже было сказано, был одет в аккурат к собеседованиям с послами, коммерческими банкирами и прочими сановниками. В Англии никто бы и не отметил контраста меж нами, но в Америке о демократии не имеют ни малейшего представления. Странно, нет?
Ели мы в неком стойле или же кабинке – вроде старомодных лондонских забегаловок, только хлипче. У меня стейк оказался вполне милым, но до стеснения огромным; походил на поперечное сечение всего быка. К своему я заказал салат, а вот Брат – картофелину, да еще какую: непомерный клубень, взращенный, как он сказал, на равнинах Айдахо. У меня осталось, наверное, унций десять стейка, и Брат вполне хладнокровно велел официанту (его тоже звали Дед) завернуть их «для собачки», а официант и бровью не повел, хотя оба они прекрасно знали, что остатки эти пойдут сегодня миссис Брат на ужин. Стейк в Вашингтоне ужасно дорогой, как вы, осмелюсь заметить, знаете.
Возможно, Брат обставил меня по съеданию стейков, но я побил его в питии выпивки. У них там имеется нечто, смутно называемое «хайбол», – к чему и перешли мы сразу после пива; в занятии этом он мне был не ровня, я далеко его превзошел. Фактически он взирал на меня с каким-то, я бы сказал, уважением. Полагаю, на какой-то стадии я пригласил его пожить у меня в Лондоне; по крайней мере, точно помню, что собирался.
Когда мы направились к выходу, тропу мне шатко заступил какой-то тип фиглярской наружности и вопросил:
– Тыэтачё, сихопат какой иличё? – на что я ответил панибратской фразой, почерпнутой у Брата же: он использовал ее для общения со своим собратом-таксистом в первой половине дня. А именно:
– Ай, свистни в дупель, там тоже дырка! – («Радость человеку в ответе из уст его, и как хорошо слово вовремя!» Притчи, XV:23.)
К моему смятению и замешательству, пьяный малый оскорбился, ибо очень жестко ударил меня в лицо, отчего нос мой обильно проистек кровью по всему фасаду моей рубашки. Раздосадованный сим, боюсь, я ответил обидчику тем же.
Служа в одном из подразделений «подколок и кинжалов» в войну – да, Вторую мировую войну, цыпочки мои, – я прошел такой курс самообороны без оружия, знаете, и страшное дело – весьма преуспел, хотя по виду моему и не скажешь.
Я вогнал пятку своей ладони ему под нос – это гораздо эффективнее обычной зуботычины, – затем носком пырнул его в невыразимые и, когда он вполне объяснимым манером согнулся пополам, двинул коленом в то, что осталось от его бедной физиономии. Он как бы рухнул – что естественно в данных обстоятельствах, – а я в качестве меры предосторожности прошел ему по обеим рукам, через него переступая. Что тут сказать – он же первым меня ударил, как, я уверен, он и сам с готовностью бы признал. Брат, неимоверно впечатленный увиденным, выволок меня наружу, прочь из разразившегося аплодисментами салуна – партера, лож и галерки. Падший старина тут не популярен, вне всякого сомнения. В таксомотор я забрался почти без труда, хотя руль снова переметнулся на другую сторону.
Все посольские симпатяги возненавидели меня с первого взгляда – мерзкие кексики, – однако провели к Послу, считайте, без промедления – но не считайте ту задержку, что подкрепила бы их важность в их же собственных глазах. Посол меня принял без пиджака – поверите ли? – и он тоже, судя по наружности, не слишком меня полюбил. Мои учтивые старосветские приветствия были восприняты с тем, что я способен описать лишь как «кряк».
Надо понимать, что обычному потребителю практичнее всего подразделять Послов на два класса: худосочных, которые склонны к учтивости, хорошим манерам и приветливости; и мясистых, которые всем этим не являются. Его нынешнее Превосходительство явно подпадало под вторую категорию: обширное мурло все в складках жира, исчерчено люэсом и побито прыщами, чирьями и лопнувшими сосудиками настолько, что напоминало контурную карту Трасоксов. [110]110
Долина в центральной Шотландии, недалеко от озера Лох-Катрин.
[Закрыть] Огромный зоб цвета чернослива привольно болтался под этим мурлом, и Его Превосходительство орошало его слюной при разговоре. Я не смог отыскать в своем сердце любви к нему – вероятно, бедняга был назначенцем лейбористов: его коридоры власти вели к одной лишь двери – с буквой М.
– Я не стану шибаться по кустам, Маккабрей, – прокрякал он. – Вы, бесспорно, человек ужасный. И вот мы здесь пытаемся представить образ Великобритании как добела раскаленной технологической державы, готовой состязаться на современных условиях с любой страной реактивного века, а вы – вы разгуливаете по Вашингтону в костюмчике Берти Вустера, как будто вас придумала Комиссия по туризму для рекламы «Исконно Британсхiъ Железныхъ Дорогъ».
– Скажите-ка, – сказал я, – а вот эту последнюю часть вы произнесли изумительно.
– Более того, – не унимался он, – ваш смехотворный котелок помят, ваш абсурдный зонтик погнут, вся рубашка в крови, и у вас фингал под глазом.
– Видели бы вы второго приятеля, – жизнерадостно прощебетал я, но это не возымело действия. Он уже оседлал своего конька.
– Тот факт, что вы, вполне очевидно, пьяны, как мартышка шарманщика, никоим образом не извиняет человека ваших лет... – Вот это уже злонамеренно. – ...который одет и ведет себя как беглец из приюта для спившихся артистов мюзик-холла. Немногое известно мне о причинах вашего появления здесь, и больше я знать не желаю. Меня было попрошено оказывать вам содействие при возможности, но подобных распоряжений я не получал: можете быть уверены, что содействовать вам я не стану. Могу предложить вам единственный совет – не обращайтесь в это Посольство за помощью, если и когда вы преступите закон Соединенных Штатов, ибо я без малейших сомнений откажу вам в признании и порекомендую немедленное ваше заключение в тюрьму и последующую за ним депортацию. Если вы свернете направо при выходе из этого кабинета, перед вами окажется Канцелярия, где вам выдадут квитанцию за сданную «Серебряную Гончую» и временный гражданский паспорт в обмен на дипломатический, который выдавать вам не следовало с самого начала. Всего наилучшего, мистер Маккабрей.
С этими слова он принялся мрачно подписывать письма или что там послы мрачно подписывают, когда желают, чтобы вы ушли. Я поразмыслил, не стошнить ли мне ужасным образом прямо ему на стол, но побоялся, что он меня объявит Недееспособным Британским Подданным не сходя с места, и просто подчеркнуто вышел из кабинета – ив порядке ухода своего не задерживался. Но, выйдя, свернул налево, что привело меня в резервацию машинисток, сквозь которую я прошествовал учтиво, покручивая в руках зонтик и насвистывая первые строфы «Элси, покажи свои штанишки».
Брата я обнаружил спящим на парковке, и он отвез меня в ближайший салун – а фактически и не в один. В частности, помню особенное заведение, в котором дородная бабенка снимала с себя под музыку одежду, одновременно танцуя на барной стойке в пределах моей досягаемости. Прежде мне не доводилось видеть экдисиасток: [111]111
Экдисиастка – слово, в 1940 году придуманное американским филологом, писателем-сатириком, редактором и критиком Генри Луисом Менкеном (1880-1956) для обозначения исполнительниц стриптиза (от греч. «экдисис» – сбрасывание кутикулярного покрова, линька).
[Закрыть] к концу представления на ней остался наряд из семи бусин, четыре из которых были каплями пота. Мне кажется, именно из этого заведения нас выставили.
Я знаю, что отправился на боковую, но должен признать, что подробности несколько расплывчаты: я даже не уверен, что почистил зубы.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯПробудился я в положительной бодрости, однако ощущение не задержалось. К тому времени, как я оделся и упаковался, похмелье трясло меня, будто неопытный терьер крысу. С передышками я добрался до гостиничного бара (садитесь в медленный лифт, но никогда – в скоростной), и бармен там меня продиагностировал и вылечил почти во мгновение ока.
– В натуре, бодун, – объяснил он, – это просто отходняк; тормозни отходняк, введи то, от чего отходишь, и синдром исчезнет с шелестом черных крыл.
Похоже, в этом имелась бездна смысла. Его рецептом был обычный скотч и простая вода – бармен поклялся страшной клятвой, что простую воду им привозят свежую, причем – каждое утро из ручья в Аппалачах, поверите ли? Я дал ему на чай нескупой рукой.
Хорошенько подлечившись, но никоим образом не накушавшись, я расплатился по счетам, изъял незапятнанный «Серебряный Призрак» у сопротивлявшегося буроватого малого и осторожно тронулся в общем направлении Нью-Мексико. Потомкам будет интересно знать, что обряжен я был в свою Полную Американскую Маскировку: кремовый туссоровый костюм, солнечные очки и соломенную шляпу цвета какао со жгуче-апельсинной ленточкой. Воздействие наряд оказывал крайне сексуальное, о чем с удовольствием вам и сообщаю. Мистер Аберкромби при виде этого наряда укусил бы мистера Фитча, [113]113
«Аберкромби и Фитч» – американская компания, производящая и торгующая одеждой неформального стиля, основана в 1892 г. балтиморским траппером, геологоразведчиком и топографом Дэвидом Аберкромби, изобретавшим оригинальные конструкции палаток, рюкзаков и т.д. В 1900 г. в долю к нему вошел зажиточный клиент – нью-йоркский адвокат Эзра Фитч, а с 1904 г. началась современная история компании.
[Закрыть] а редакция «Портного и раскройщика» была бы тронута до слез.
Странное дело, но я опять начал бояться. Мне смутно мнилось, что эта земля – «где и закон, и обычай покоятся на грезах старых дев», [114]114
Английский философ Бертран Расселл (1872-1970) об Америке. Брак и мораль (1929).
[Закрыть] – при всем этом была той землей, где мне могут сделать очень больно, если только я не буду крайне осторожен. Или даже если буду.
К тому времени, как я миновал неприглядные городские «фобурги» [115]115
Пригороды (искаж. фр.).
[Закрыть] и предместья, мне потребовалось горючее: «Серебряный Призрак» – прелестная машина, но даже ее лучший друг признает, что миль на галлон у нее не так уж много. Я избрал заправочную станцию, коя выглядела так, будто лишняя сделка ей не помешает, и подъехал. Случилось это около местечка под названием Шарлоттсвилль на самом краю Национального парка «Шенандоа». [116]116
Национальный парк «Шенандоа» – парк в Аппалачских горах на севере штата Вирджиния.
[Закрыть] Служитель стоял ко мне спиной, подбоченившись, и говорил:
– Вы тока на него поглядите, а? – а сам глядел вслед большому автомобилю цвета окиси кобальта, который на огромной скорости исчезал вдалеке. Служитель не осознал моего присутствия, пока я не выключил двигатель, после чего крайне угодливо окинул «роллс» взглядом и прошептал: «Я-а-ать!» – несколько раз подряд. (В последующие несколько дней мне доводилось слышать множество подобных «ятей» – столько, что хватило бы заменить весь словарный запас жителей оклахомской Пыльной Лоханки.) Суя патрубок в бензобак, служитель хихикнул, как нежная дева, а напутствовал меня еще одной морфологической похвалой, забрызгавшей мне уши. Мне стало любопытно, чем же заслужило его укор зеленовато-голубое авто.
После чего я несколько заблудился, но час спустя выехал на Трассу 81 в Лексингтоне и с ветерком промчался по Вирджинии. Едва пересекши границу и оказавшись в Теннесси, я сыграл отбой и вписался в мотель «Достоподлинные Избы». Желтоволосая, вялоротая и толстозадая хозяйка вильнула мне избыточной плотью в манере, что омерзительнее некуда: выглядела она столь же недоступной, сколь стрижка в парикмахерской – и примерно за ту же цену. В моей «избе» все было привинчено к полу: хозяйка сообщила, что новобрачные, случается, обставляют свои жилища тем, что крадут из мотелей, – часто ночь напролет отвинчивают мебель. При этом она кокетливо хихикнула, давая тем самым понять, будто ей известны и более интересные методы провождения досуга. Вроде ввинчивания на полу в нее саму, осмелюсь заметить.
Простыни оказались ярко-красными.
– Ей-бабу! – сказал я им. – На вашем месте я бы тоже краснел.
На ужин я поел «Старомодного Рагу из Солонины для Настоящих Горных Молодцев»; вы бы решили, что в Теннесси оно восхитительно, однако, знаете ли, нет; никакого сравнения с Джоковым. Я отпил из своих запасов «Красного Плюмажа Делюкс» и немедленно уснул – менябы вы ни за что не отвинтили.
В американском мотеле вам никогда не удастся раздобыть чашку чаю рано поутру – даже за живые деньги; я пожалел, что не прихватил аппарат с собой. Вы и представить себе не можете, как трудно одеваться, если вас изнутри не ободряет чашка чаю. Я проковылял в ресторан и выпил целый кувшин их кофе – отличного, надо заметить: он подготовил меня к попытке испробовать свежую канадскую грудинку и блинчики. Неплохо – в самом деле неплохо. Я заметил, что владелец зеленовато-голубой машины – или на нее очень похожей – избрал для ночлега тот же мотель, но самого его или ее я не видел. Я вяло размышлял, много ли ему или ей удалось отвинтить. Со своей стороны, я выписывался с чистой совестью, ибо ничего не крал уже несколько дней.
В то утро я почти совсем не заблудился. Выехав на Автостраду 40 всего через какой-то час с лишним, я просквозил по ней же через весь Теннесси – чудесные пейзажи. В Нэшвилле остановился на ланч: свиные ребрышки с оладьями, а также изумительнейший музыкальный автомат, что попадался мне в жизни. Даже сидеть перед ним было почетно. Оглушенный горячей свининой и децибелами, я едва не шагнул с тротуара (панели) прямо под колеса небесно-зеленого автомобиля. Теперь, при последнем подсчете, я уверен, что в Соединенных Штатах, должно быть, полмиллиона автомобилей цвета окиси кобальта, но когда пешеходы шагают им под колеса, американские водители обычно сами отчасти окисляются и голубеют, высовываются в окна и крепко вас обкладывают, называя при этом «болваном», если вы хоть сколько-то округлой формы. Этот же – напротив: посмотрел сквозь меня и погнал дальше. Плотный парняга с вислым подбородком, чем-то напомнил моего мистера Бронза, кронпринца картошки с рыбой, но шляпен и темноочков до полной неузнаваемости.
Я мысленно отмахнулся от инцидента – пока не доехал поздно вечером до окраин Мемфиса, где меня обогнала точно такая же машина с точно таким же парнем за рулем.
Вечером в отеле мне подали кофе в номер – а также бутылку родниковой воды для скотча; я запер дверь и заказал звонок мистеру Крампфу. Американские телефонистки чудесны – им сообщаешь только фамилию и адрес того, с кем хочешь поговорить, а они за тебя делают все остальное. Крампф звучал пьяненько, но крайне дружелюбно; на заднем плане раздавалось много шума, что предполагало наличие гостей в доме, тоже пьяненьких. Я сообщил ему, что прибываю по расписанию, не упомянув о его собственном отходе от нашего первоначального плана.
– Так это ж просто роскошно! – проревел он. – Просто роскошна! – И повторил это еще несколько раз, он у нас вот такой.
– Мистер Крампф, – сдержанно продолжал я, – похоже, у меня в дороге завелся некий попутчик, если вы меня понимаете. Последняя модель, «бьюик» с откидным верхом, цвета окиси кобальта, с нью-йоркскими номерами. У вас имеется какое-либо представление...
Повисла долгая пауза – потом он смачно хмыкнул:
– Все нормально, сынок, это как бы твой сопровождающий. Я б не хотел, чтобы кто-нибудь угнал этот мой старый добрый «роллс-и-ройс». – Я с облегчением закхекал, после чего он продолжил: – Эй, только не давай ему понять, что мы его вскрыли, – делай вид, что его нету, а когда он сюда прибудет и скажет, что ты его не раскусил, я ему яйца отгрызу, а?
– Хорошо, мистер Крампф, – сказал я, – но не сильно отыгрывайтесь на нем, будьте любезны? То есть я довольно-таки готов к «ки вив», [117]117
Кто идет? (оклик часового, искаж. фр.)
[Закрыть] изволите ли видеть.
Он еще раз смачно хмыкнул – или, возможно, рыгнул – и повесил трубку. Затем повесил трубку кто-то еще. Может быть, просто-напросто гостиничная телефонистка, только вот звук был не совсем правильный. Потом повесил трубку я и тоже угостился отрыжкой, после чего лег спать.
В ту ночь больше ничего не случилось, если не считать того, что я сильно беспокоился. Крампф заработал свои миллионы не стариковским пьянством; чтобы стать миллионером, потребны мозги, беспощадность и некий червячок в мозгу. У Крампфа все это имелось, он был умнее меня – и гораздо зловреднее. Все это было как-то не так. Кишки мои стонали и ворчали – им хотелось домой. Превыше прочего им не улыбалось участвовать в покушениях на умных миллионеров в их собственных домах. Я извел себя окончательно и уснул.
