Текст книги "Фантастика 1967"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Север Гансовский,Генрих Альтов,Евгений Войскунский,Исай Лукодьянов,Владимир Савченко,Андрей Балабуха,Сергей Жемайтис,Михаил Пухов,Александр Горбовский,Владимир Михановский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

– Что с вами? – спросила в изумлении учительница. – Это вы кричали? Вам плохо? Отпустите дерево. Обопритесь на меня. Я помогу вам дойти до дому.

– Кому нужна ваша дурацкая помощь? – Инженер Махоркин дернул руку. – Если б я мог отпустить дерево, я бы и сам ушел. О, как больно, – закричал он вдруг, содрогаясь, – будто ток прошел через меня!..

Учительница направила свет на его руку. Никакой линии разграничения между нею и деревом не было. Ствол переходил в руку так же плавно, как в ветку.

– Вы… не можете оторваться? – спросила она, остолбенев.

– Видите, чего же спрашиваете, – уныло отозвался инженер Махоркин.

В растерянности учительница побежала будить Хромосомова.

Она дрожала, стоя на площадке, а из-за двери все спрашивали кто да что, да почему так поздно.

Хромосомов вышел наконец. Едва он увидел состояние инженера Махоркина, сонливость его как рукой сняло. Он осмотрел внимательно ствол, ища на нем следы необычайной по клейкости смолы, вдруг прихватившей инженера Махоркина. Ствол был где гладок, где шершав, но совсем не липок.

Новый природный феномен открылся – и Хромосомов, радуясь в глубине души, что такой интересный факт получен, сочувствовал инженеру Махоркину, попавшему в столь странную ситуацию. Конечно, лучше бы все оставить как есть, завести журнал наблюдений, и пусть бы Махоркин записывал в него свободной рукой все тончайшие детали, относящиеся к его необычному положению. Симбиоз, человека с деревом – ведь это же открытие века. Но нет, не согласится. Вон как орал насчет экспериментов над людьми. Однако же попробовать… Очень робко, отчасти намеками, напирая на то, что для настоящего научного работника не имеет значения обстановка, в которой он оказывается, а важна лишь возможность неустанного поиска истины, Хромосомов предложил свой вариант.

– Если бы со мной произошел этот случай, – добавил он, – я бы не упустил возможности сделать все, чтобы вырвать у природы еще одну ее загадку.

– Вот и прилипайте сами. А меня отпускайте. Не то я такой шухер устрою, – сказал, употребляя не встречавшиеся ранее в его речи жаргонные выражения, инженер Махоркин. – Все за решеткой очутитесь. Злостное хулиганство. Травля творца передового.

Очевидно, он забыл об особенностях своего нового положения, или еще не привык к ним, потому что какие-то волны пошли по его телу, и он начал корчиться от боли. Пристыженный профессор побежал за топором. Учительница посветила фонариком, Хромосомов размахнулся и ударил топором под самый корень дерева. И сейчас нее раздался такой крик, будто удар пришелся инженеру Махоркину по ноге. Несколько голов высунулось из окон, но в темноте никто не увидел трех замерших людей. Хромосомов между тем понял, что для инженера Махоркина дела обстоят хуже, чем могло показаться вначале.

– Рассказывайте, – произнес он, – зачем сюда пришли ночью, зачем схватились за дерево?

– Показалось в темноте, кто-то к машине лезет. Выскочил – пусто. Ну я со злости, что под дождем бежать пришлось, схватил дерево и давай трясти. Вырвать хотел, откровенно скажу. Как оно появилось, так все мне мерещиться стало, что машине опасность угрожает. А она эксперимен… О боже, за что такое наказание!..

Его опять затрясло. Успокоившись, он сказал:

– Поезжайте, привезите врача…

– На чем? – удивился Хромосомов. – Четыре часа ночи.

– На моей машине. Я вам дам ключ…

– Она же экспериментальная…

– Это только я один знаю, где там экспериментальные детали. А вы обращайтесь, как с самым обычным автомобилем.

Этой ночью Хромосомову спать уже не пришлось. Он привез дежурного врача. Тот походил кругом, сказал: «Случай беспрецедентный. Возможно, потребуется хирургическое вмешательство» – и отбыл. Его повез на той же машине Хромосомов. Обратно он не вернулся – уехал организовывать по просьбе инженера Махоркина охрану объекта от посторонних взглядов. Рано утром к дому подкатила полуторка, груженная свеженькими – будто кондитерские изделия привезла – досками.

Два плотника принялись сооружать забор вокруг инженера Махоркина. Их направил отдел капитального строительства питомника, поднятый на ноги Хромосомовым.

Профессор, очевидно, нажимал на все рычаги. К середине дня прибыл милиционер и занял свое место у вновь воздвигнутого забора.

А вечером весь дом знал, что там, под строжайшей охраной, засекреченный инженер Махоркин проводит очень важный, смертельно опасный эксперимент. Так он, превозмогая болевые импульсы, шедшие в тот момент через его тело, просил объяснять Лидию Петровну. Она, добрая душа, уступила, хотя не любила лгать. Но истинная причина случившегося была ей не ясна, а злорадствовать или сплетничать она не любила еще больше.

Прошел месяц. Жильцы дома привыкли к забору, но близко не подходят – боятся излучений.

Посторонние тоже. Хромосомов же открывает калиточку каждый вечер. Милиционер вежливо отстраняется, и профессор входит.

Под деревом, облокотив присоединенную руку на построенный теми же плотниками стол, сидит инженер Махоркин. Перед ним лежит журнал – толстая книга с синими линованными страницами. Левой рукой инженер Махоркин записывает в него свои наблюдения.

Хромосомов берет журнал, приближает его к глазам и начинает читать.

«…18 июля. Высоко в небе летит стая птиц. Листья начинают вздрагивать и дрожат до тех пор, пока стая не улетает».

– Хорошо, – вздыхает Хромосомов и кладет журнал на стол, – но недостаточно. Это наблюдение мог бы провести любой человек, не связанный непосредственно с объектом. Я, например. А вы – вы должны использовать все особенности своего положения. Прислушивайтесь к своему внутреннему миру, фиксируйте свои ощущения. Вы научный работник – мне ли вас учить. Может быть, анализ крови сделать, желудочного сока? Да разве можем мы дать публикацию в научном журнале, – горячился Хромосомов, – ограничившись только тем фактом, который сама судьба послала нам в руки? Выжать из него все, что можно, – вот наша задача. Да, да, и ваша, ибо под статьей в «Биологическом вестнике» будет стоять и ваша подпись…

И, сыграв таким образом на слабой струнке инженера Махоркина, Хромосомов нагибается и глядит в лицо собеседнику. Инженер Махоркин молчит, улыбается, и улыбка у него какая-то странная, нездешняя, как у слепого, погруженного в колышущиеся свои мысли. И Хромосомов тут же корит себя за нечуткость.

– Вы не волнуйтесь, – бормочет он, – пятидесяти ботаническим институтам мира разослано сообщение о событии. Не может быть, чтобы хоть в одном из них не сталкивались с аналогичной ситуацией и не подсказали нам выхода, не беспокойтесь, мы скоро освободим вас. Человек не объект эксперимента, он для нас важнее всего. Если вы не в состоянии сосредоточиться – не надо. Найдем другие способы. Лидия Петровна за вами следит? Кормит, носит чистое белье?

– Следит, кормит, – рассказывал подробно инженер Махоркин. – Рубашку специальную сшила, чтоб надевать ее, не просовывая руку в рукав…

– Мы, конечно, позаботимся, не волнуйтесь. До завтра… – И Хромосомов отходил, пятясь, поворачивался у налитки.

Но инженер Махоркин с каждым днем все больше и больше осознавал, почему он попал в этот симбиоз. Знал он также, что, разошли Хромосомов письма не в пятьдесят, а в пятьсот институтов мира, ему, Махоркину, это не поможет. До осени, до листопада, до холодных дождей он будет сидеть здесь, а потом вдруг встанет, потянется сладко и глубоко, воздев к небу обе руки, и выйдет за калитку, испугав стоящего там милиционера. Это случится, потому что вся жизненная сила дерева уйдет глубоко в сердцевину ствола, быть может, в корни. Он знает то, что не известно никому во всех пятидесяти институтах мира, если там нет второго такого, как он. Дерево боится. Каждое живое существо на Земле должно бороться с врагами – иначе не выжить всему виду. Деревья с их защитными и наступательными средствами возникли задолго до человека. Они жили, не боясь никого – что им самые острые клыки или самый могучий хобот! – и умирали естественной смертью. Но как спастись от дисковой пилы! Где-то в глубинах клеток зарождались новые свойства, лучевой поток закрепил их, вызвал давно уже подготовленный мутационный скачок.

Каждому, кто входит в лес, должны быть внушены добрые чувства.

Пусть человек ощутит в себе сострадание ко всему сущему, осознает себя частью всего живого, проникнется душевной гармонией.

Это создано не для людей – природа не добра и не зла; но как много могут люди получить от нового свойства!

– Ну и пусть себе лесорубы сострадают! – едва ли не крик вырывался у инженера Махоркина в то первое время, когда он только-только начинал смутно еще осознавать, что произошло. – Но я, дипломированный инженер, – какие у деревьев могут быть претензии ко мне?…

Проходили дни. Медленно, как бы с течением древесных соков, бесспорно проходящих через инженера Махоркина, являлись новые ощущения, которые он переводил в мысли.

– Не затаишься, теперь весь твой внутренний мир открыт. Ты ходил озлобленный – и еще более озлоблялся оттого, что чувство это надо было скрывать. Поток излучений – а пропорционален он должен быть суммарной площади листьев – не смог преобразовать твою злость в доброту. Дерево едва не погибло. Кто ты – инженер или клоун – неважно. Ты вошел в рощу с недобрыми чувствами и с ними же вышел. На том кончилась первая стадия… А когда не помогает первая стадия, начинается вторая. Сделать так, чтобы дерево и враг его слились в живущий одной жизнью организм. Пусть мокнут под одним дождем, дышат одним ветром, укрываются одним небом. Бьют по дереву – больно обоим: лживая или злая мысль врага вызывает, как сигнал крайней опасности, боль у дерева и соответственно у врага.

«Но за что я так отмечен? – думает иногда инженер Махоркин в тот момент, когда летит большая стая птиц, дерево настораживается, и связь между ним и человеком слабеет, – я обычный гражданин, ничего особенного не сделал. Рвался, правда, расталкивал других, кричал о несуществующих изобретениях. Табличку на двери повесил медную:

«Инженер Махоркин, изобретатель. Консультации по вопросам создания принципиально новых машин по субботам с 9.00 до 12.00».

А когда к тебе зашел вундеркинд и, глядя трепетно, предложил использовать вращательное преобразование магнитного поля в башенных кранах, ты написал ему: «PV = GRT». И долго он ломал себе голову, не подозревая, что это элементарная формула теплотехники, и взирал на тебя при встречах с еще большим почтением.

Но ведь за мелочность не сажают, за желание казаться тем, кем ты хотел стать и не стал, – тоже.

А он сидит. Безвинно. Суд не осудит, моралист не придерется особо – много таких. А он сидит».

Пролетают птицы, уходят спать дети, добродушные взрослые возвращаются домой после прогулки.

Дерево спокойно. Спит инженер Махоркин. Но снов он не видит.

Дерево бодрствует, и вместо снов приходят к человеку его ощущения.

Это вторая стадия – и осенью, когда опадут листья, жизнедеятельность дерева ослабнет, энергетических ресурсов будет хватать только на основной организм, человек окажется лишней нагрузкой и, преображенный, сможет уйти.

Всю жизнь инженер Махоркин мечтал сделать научное открытие, а если не получится, то все, что угодно, выдать за него. Но вот оно сделано – большое, настоящее, – а сообщить о нем инженер Махоркин не торопится и не мечтает о месте в президиуме. Он думает, что рано, может быть, сообщать о незащищенных местах природы.

А то найдутся такие, которые придумают что-нибудь вроде противогаза от излучения, внушающего доброту. Пусть эти деревья сажают везде, где живут люди, пусть ученые исследуют их обычными методами. Ни черта они не откроют! А инженер Махоркин скажет все, что знает, когда, выйдя на волю, окончательно убедится в полном своем преображении.

Инженер Махоркин сидит за деревянным высоким забором из темнеющих постепенно досок и левой рукой записывает в журнал сообщения о всяких малозначительных событиях. Дерево как будто бы доверяет ему – во всяком случае, он не чувствует уже постоянных – то слабых, то сильных – уколов. Изредка только старый инженер Махоркин шевелится в новом, поднимает голову, хохочет. Он злорадствует, довольный, что инженер Махоркин, опять оказался умнее всех. За это спокойное сидение, за возможность поставить свою подпись под сообщением о крупнейшем научном эксперименте он ведь еще и по бюллетеню получит. Дольше трех минут эта радость не длится. Дерево настороже – синусоида боли проходит через тело инженера Махоркина. Он вздрагивает и немедленно переключается на мысли о гастролях Бостонского филармонического оркестра.

Север Гансовский
Демон истории

Есть мнение, будто существует муза истории – Клио, кажется, ее звать. Величественная женщина с прямым греческим носом и твердой мраморной грудью, одетая в белоснежную тунику. Говорят также, что ей свойственно влечение к особо одаренным, выдающимся личностям и что, полюбив одного такого, она уже не изменяет ему, проводя своего избранника через все ею же самой воздвигаемые в ходе времен препоны. Что всевозможные исторические события, несчастья и трагедии именно таким упорством ее симпатий и объясняются.

Но сомнительно все это. Сомнительно даже, что муза истории – вообще муза. Согласно последним научным данным Клио и не прекрасная женщина совсем, а господин в пыльного цвета сюртучке, который, помните, являлся однажды к гениальному немецкому композитору Адриену Леверкюну. (При этой встрече, кстати, выяснилось, что он в известном смысле самим Леверкюном и был.)[4]4
  Смотри роман Томаса Манна «Доктор Фаустус» (Прим. автора).


[Закрыть]

I

«…20 июля Астер подписал указание № 8 под названием «Методы ведения войны». В тот же день, чтобы ободрить своих генералов, он собрал их в глубочайшем бомбоубежище виллы «Уца». Сохранившийся отчет об этой беседе является одним из наиболее ярких документов, раскрывающих личность руководителя Объединенных Земель.

– Я созвал вас, – сказал Отец, открывая совещание, – чтобы сообщить о своих мыслях по поводу надвигающихся событий. Мой разум полон настоящего, прошедшего и будущего. Я отдаю себе полный отчет в том, что нам предстоит пережить, и моя воля достаточно сильна для принятия самых жестоких решений. – При этих словах он прошелся по залу и остановился, закусив губу, оглядывая генералов своим завораживающим взглядом. Его тщательно убранная борода, известная всему миру по миллионам портретов, вызывающе выдавалась вперед. – Напомню вам, что одним из главных факторов сегодняшнего исторического развития является моя собственная личность – при всей скромности своей утверждаю: незаменимая. Людей такого масштаба не было и нет. Но как долго будет действовать этот фактор? Сейчас мне пятьдесят. Через десять-пятнадцать лет будет уже шестьдесят или шестьдесят пять, и преимущество, которым родина обладает, имея меня, перестанет играть такую огромную роль. Поэтому, если мы хотим чего-нибудь достигнуть, нужно действовать немедленно. Судьба всех вас, здесь присутствующих, будущее Объединенных Земель и человечества зависят от меня, и я намерен поступать соответственно. Но сначала несколько слов о вашем поведении при встрече с будущим противником – заметьте, что я еще не сказал, кто он. Определяющим тут должна быть решимость. Не бойтесь поступков, которые могут оказаться неправильными; я всегда предпочту того, кто вынес ошибочное решение, тому, кто не принял никакого. Во всем имейте перед собой конечную цель – то есть благо Объединенных Земель. С противником – я опять-таки еще не называю его – не разговаривайте. Этого противника вам, кстати, никогда и не переговорить. Меньше слов и дебатов. Полагайтесь во всем на свою волю, которая – я верю в это – сама собой и, возможно, даже вопреки логике (оно, между прочим, и лучше, если вопреки) произведет на свет единственно правильное решение. Плюньте также на нравственность. Если ваша цель будет достаточно велика, она оправдает любую жестокость и сделает ее гуманной. Помните, что нет подлости вообще. Есть подлость лишь по отношению ко мне, вашему Отцу, и по отношению к Объединенным Землям…

Так разглагольствовал Отец, подавляя слушателей жуткой силой воли, сверля их свойственным одному ему в целом мире пугающим, гипнотизирующим взглядом, который редкий человек мог выдержать больше двух-трех секунд. Бредом могла показаться эта речь, но за ней уже стояли последние достижения науки, миллионы рабочих уже собирали на заводских конвейерах оружие, были приготовлены огороженные колючей проволокой «резервации воодушевления», и огромные эвроспиртовые котлы ждали поступления первых тысяч жертв. В течение целых пяти часов не закрывал рта Юрген Астер, а из генералов, сидевших тут, в зале, никто не задавался вопросом о том, что мания величия, овладевшая Отцом, уже сделала их обожествляемого руководителя безумцем…»

Чисон откинулся на спинку стула.

Толстая историческая книга лежала перед ним. На две тысячи страниц, из которых добрые тысяча девятьсот были заполнены описаниями предательств, массовых казней, дипломатической лжи, разрушений и убийств. И не такая уж давняя то была история.

Отец самого Чисона потерял всех своих родных и сам едва спасся, когда на их город обрушился снаряд «Мэф». А про эвроспиртовые котлы до конца своих дней так и не могла забыть тетка, которая в свое время единственная уцелела в одном из тех колоссальных, в сто тысяч человек, транспортов, которые по приказам Юргена Астера гнали и гнали в каменоломни Лежера.

Ужасом веяло от книги в желтой обложке. Плотным кирпичом она лежала на гладкой поверхности стола, освещаемой зеленоватым светом настольной лампы, и страдания миллионов были заключены в ней.

Чисон оглядел свою уютную комнату, пустоватую, правда, с голыми стенами, но с удобной атмосферической постелью и со вторым стулом из дерева, что по нынешним временам тоже было роскошью.

В углах комнаты дремала темнота.

Опять он подвинул книгу к себе. Даже страшно было читать дальше. Теперь он подошел к тем главам, где тысячи мелких подлостей должны были слиться в одно, а небольшие захваты и войны уже перерастали в великую войну – самую ужасную в истории цивилизации.

«На рассвете 15 августа воодушевленные бешеными речами Отца колесные полчища Объединенных Земель ринулись вперед. Катающиеся мины прокладывали путь пехоте в противогазных шлемах, длинные – в сорок метров, – низко летящие снаряды быстро разрушили пограничные укрепления противника, и словацкие крестьяне удивленно смотрели, как с грохотом развертывается перед ними несокрушимая военная машина Астера.

15-го же в британское посольство в столице Объединенных Земель пришла радиограмма из Лондона на имя посла сэра Эдгара Андерсона. Послу предписывалось не позднее трех часов дня встретиться с министром иностранных дел Объединенных Земель. Две недели назад Землям был вручен меморандум с предложением немедленно удалить войска из Болгарии. Ответа не было, и теперь английский премьер пришел к заключению, что Астер хочет захватить как можно больше и словацкой территории, прежде чем начнутся переговоры. Чтобы избегнуть этого, британский руководитель предупредил, что, если ответ от Астера не поступит до 6 утра 16 августа, Англия и Франция объявят о состоянии войны с Объединенными Землями.

Однако французский Совет национальной обороны был далеко не единодушен. Генералы сомневались относительно возможности защищаться, не говоря уж о наступлении. По словам Кулондра, Франция могла рассчитывать на победу лишь в долгой войне, а к активным операциям подготовилась бы только через три-четыре года. Разгорелись споры. Тогда в момент кризиса Ренувен поставил перед Советом два вопроса:

1. Может ли Франция оставаться пассивной, если Чехословакия и Польша (либо одна из этих стран) будут стерты с карты Европы?

2. Какие меры против этого могут быть предприняты немедленно?

В конце концов все согласились, что ответы тут могут быть только военного характера. После дискуссии Совет вынес решение, тут же зафиксированное в протоколе:

«В настоящий момент Франция не так сильна, как Объединенные Земли. Однако в ближайшие месяцы потенциальный враг может только усилиться, поскольку получит в свое распоряжение экономические ресурсы Чехословакии и, возможно, Польши. Таким образом, у Франции нет выбора».

Придя к этим выводам, французское правительство начало действовать. На следующий день пограничные части были приведены в состояние боевой готовности, девятьсот тысяч резервистов стали под ружье, и официальное коммюнике уведомило английского премьера, что союзник «выполнит свой долг».

И тем не менее мир еще можно было спасти. Несмотря на то, что срок британского ультиматума истек целых семьдесят два часа назад, правительство Ее Величества медлило. У Эдгара Андерсона возникла идея потребовать у агрессора лишь «символического отвода войск» из Чехословакии – бог знает, что он при этом имел в виду. Он же красочно описывал благоденствие, царящее в «усыновленной Болгарии», и обе телеграммы горячо обсуждались в парламенте.

Между тем в Чехословакии группы армий Объединенных Земель – «Север» и «Юг» – уже с двух сторон шли на соединение.

Снаряд «Мэф» упал на маленький чешский городок, розовое зарево пожаров освещало путь мотоотрядам, катящим к металлургическим заводам. А Юрген Астер со своей кликой продолжал безмолвствовать выжидая.

Но тут уже начало проявлять нетерпение французское правительство. По телефону в частной беседе Кулондр, вытирая со лба градом катящийся пот, сказал британскому премьеру, что, если Англия и впредь будет оттягивать свое выступление, он не сможет далее контролировать колеблющийся Совет обороны.

Тогда, наконец, Великобритания решилась. 20 августа Андерсон, крайне тяготясь выпавшей на его долю миссией, отправился в министерство иностранных дел Объединенных Земель с документом, где значилось:

«…поскольку Правительство Объединенных Земель за истекшие четверо суток не ответило на ноту Великобритании и поскольку агрессия против Чехословакии продолжается, а атаки на ее войска усиливаются, я имею честь уведомить Вас, что состояние войны между нашими двумя странами существует с 20 августа с 9 часов утра».

В этот исторический день официальный переводчик мининдела Объединенных Земель доктор Райски встал слишком поздно и едва успел в кабинет министра, чтоб от его имени принять английского посла. «Андерсон выглядел очень серьезным, – вспоминал впоследствии Райски. – Мы пожали друг другу руки, однако он отклонил мое предложение сесть и, стоя посреди комнаты, торжественно прочел ноту». Попрощавшись с послом – они снова обменялись рукопожатием, переводчик бегом отправился в Ассамблею. В комнатах, окружающих контору, было полно народу. «Когда я вошел в зал, – значится в мемуарах доктора Райски, – там были только Отец, руководитель полиции и министр промышленности. (Позднее он стал министром уничтожения и одним из главных убийц в окружении Отца). Трое посмотрели на меня. Я остановился в двух шагах от стола и медленно, слово за словом, перевел английский текст.

Отец закусил губу, задумавшись.

Плечистый министр промышленности, глядя перед собой тяжелым взглядом, тихо сказал: «Не приведи бог проиграть эту войну…» Носатый, преждевременно поседевший руководитель полиции добавил: «Тогда нам конец».

Вечерние газеты в столице Объединенных Земель вышли с огромными заголовками:

БРИТАНСКИЙ УЛЬТИМАТУМ

ОТВЕРГНУТ

АНГЛИЯ ОБЪЯВИЛА ВОЙНУ

ОБЪЕДИНЕННЫМ ЗЕМЛЯМ!

МЕМОРАНДУМ МИНИНДЕЛА

СРЫВАЕТ С АНГЛИЧАН МАСКУ

ОТЕЦ ОТБЫВАЕТ НА ФРОНТ

СЕГОДНЯ, НОЧЬЮ!

Под утро 21 августа по приказу Юргена Астера сто пятьдесят субмарин всплыли на всем протяжении водного пути, связывающего Старый и Новый Свет, и первые торпеды ударили в мирные пассажирские суда. Среди потопленных на рассвете кораблей был и лайнер «Уэллс», на борту которого находилось двести американских граждан – в том числе восемнадцать детей.

Величайшая всемирная война началась».

Снова Чисон отодвинул книгу, безнадежным все представлялось в ней. Повсюду, буквально на каждой странице, был там этот Отец, зловещий баловень истории.

С нечеловеческой энергией он произносил свои ежедневные трех– и пятичасовые речи на митингах и совещаниях, сыпал приказами и издавал законы. Он лично руководил военными операциями, и лишь благодаря его жуткому упорству Объединенные Земли, поставленные перед катастрофой на второе лето войны, сумели преодолеть этот кризис и еще пять лет длить свою агонию, унося в могилу новые десятки миллионов. По распоряжению Астера газовые облака повисли над Софией и Веной, и по его указанию флот Объединенных Земель стер с лица земли все до одного города Атлантического побережья Европы. Уже позднее, когда повсюду дымились руины и кучка приспешников Отца трусливой толпой стала перед Высоким судом, с полным основанием обвиняемые ссылались во всем на своего руководителя, загадочно погибшего в авиационной катастрофе.

В самом деле, казалось, что не будь этого неисчерпаемого, почти немыслимо изобильного источника организующей злой силы, история последних десятилетий выглядела бы по-другому.

А называлась книга

«Расцвет и падение Объединенных Земель».

Чисон подвинул стул ближе к столу и перемахнул сразу сотню страниц.

Так и есть: лежерские каменоломни!

«…транспортами, а когда они не работают, просто по лестницам человеческий материал подается наверх, на высокую эстакаду, которая пересекает всю большую впадину, соединяя ее край с первым замаскированным под большую скалу котлом. С эстакады людям предлагают пройти вперед по снижающейся скользкой поверхности.

Уклон здесь постепенно увеличивается, жертвы начинают падать и скользить, а некоторые даже сами садятся, чтобы не идти, а ехать вниз, сберегая силы, истраченные во время трудного подъема. Этот путь устроен таким образом, что лишь с первого поворота люди начинают видеть, что их ждет впереди, и именно на этом участке, по свидетельству немногих оставшихся в живых, возникает паника. Однако никто уже не может замедлить свое движение, и страшная новость никогда не поднимается по дороге смерти выше, чем…» Не хотелось продолжать читать.

Он, кстати, знал дальнейшее по рассказам тетки.

Чисон встал, выпрямился, расправил плечи, прошелся по комнате взад-вперед и опять сел к столу.

Ну неужели всего этого нельзя было предотвратить? И почему он стал таким – этот Юрген Астер?

Откуда это все взялось у него?

Чисон раскрыл книгу на первых главах, где описывались ранние годы великого изверга.

Ничего особенного. Детство как детство. Он родился в семье почтальона в Крайне, на берегу Савы, в городке Лайбахе, столь ничтожном, что жители там не только все друг друга, но и каждый прыщ на лице друг у друга знали.

Народная школа, и после нее три класса музыкального училища при монастыре бенедиктинцев… Юность в столице семивековой Габсбургской династии, где молодой Юрген сначала рассыльный в нотариальной конторе, затем ученик шлифовалыцика, служащий на карусели и, позже, музыкант в маленьком ресторанном оркестре… Попытка поступить в Музыкальную академию и снова тот же оркестр… Случайная встреча в ресторане с доктором Люгером, посещение митинга христианских социалистов в Пратере и первое выступление в качестве политического оратора на собраний гернальских лавочников. (Пока что за исключением непобедимой лени, которая вынуждает Юргена каждый год менять профессию, в личности будущего вождя нации нет ничего из ряда вон выходящего.) Он еще на очень-то красноречив, ни в коем случае не обладает сильной волей и весьма трусоват.

«…20 июня того же года случилось происшествие, едва не оборвавшее в самом начале карьеру будущего государственного деятеля. Во время большого митинга на лугу возле Ротонды молодой Юрген заспорил с неким приезжим коммивояжером. Коммивояжер (история не сохранила имени этого лица), вспыльчивый и физически очень сильный человек, отвел Юргена в глубь леса и там едва не задушил его. Позднее место этой драки было сделано исторической святыней, и в течение целых пятнадцати лет на ежегодных встречах «У раздвоенного дуба» молодежь славила мужество вождя, выстоявшего в неравной борьбе.

Теперь уже невозможно установить, как в действительности вел себя Астер во время той схватки.

Известно, однако, что в дальнейшем он, не колеблясь посылавший на смерть и отдельных людей и целые Народы, сам до конца дней ни разу не подвергал себя физической опасности и даже по аллеям тщательно охранявшегося парка «Уца» прогуливался лишь в сопровождении нескольких специально тренированных вооруженных телохранителей».

– Черт возьми! – Чисон вскочил из-за стола. – Ну черт же возьми! Неужели тот коммивояжер не мог?… – Он задумался. – Ну что ему стоило? Тогда б, возможно, не было каменоломен Лежера, всех других мерзостей и даже самой всемирной войны.

В этот момент позади него в углу комнаты раздался шорох и чей-то надтреснутый голос спросил:

– Да?

Чисон вздрогнул и обернулся.

Господин в пыльного цвета сюртучке стоял в темном углу возле стены. В первые несколько секунд Чисон был больше всего озадачен необъяснимостью его появления тут: дверь-то заперта, а ключ лежал в кармане. Но затем его внимание привлекла удивительная физиономия незнакомца. Все ее части находились в состоянии странного движения и изменения. Нос то удлинялся, то сам собой укорачивался, подбородок делался то острым, то тупым и раздвоенным, глаза ежесекундно меняли цвет, и все как бы искало нужный размер и нужную форму.

На миг Чисону показалось, что это один из его знакомых. Тотчас физиономия удивительного субъекта стала совершенно напоминать того знакомого по фамилии Пмоис. Но тут Чисон сообразил, что Пмоис никак не мог бы к нему зайти, поскольку находится в отъезде, и подумал о другом. Как бы отвечая на это и господин в сюртучке услужливо перекроил свою физиономию соответствующим образом. А когда Чисон на секунду вспомнил о своем друге Лихе и о его приятельнице Ви Лурд, незнакомец сразу же укоротил нос, удлинил глаза и стал ну просто родным братом этой дамы.

Что-то тут было нечисто…

Осторожно Чисон скосил глаза книзу. В груди у него похолодело, горло само собой заперлось и щелкнуло, перехватив дыхание. Из-под обшлага недлинной брючины у господина нагло высовывалось не что иное, как раздвоенное козлиное копыто.

Ах, вот в чем дело!.. Все сразу сделалось Чисону ясно. Стараясь сохранить спокойствие, он сделал шаг назад, сея на стул и откашлялся.

– Гм… Так, собственно, чему обязан честью?

– А, бросьте! – развязно сказал господин, как бы отметая формальности. Быстрым дробным шажком он подошел к Чисону. (Вблизи от него пахло серой. Но не сильно – как от новой автомобильной покрышки.) – Вы хотели бы, чтобы еще в то время, да?… И в таком духе, не так ли?