Текст книги "Галактика (антология)"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Иван Ефремов,Василий Шукшин,Аркадий Стругацкий,Борис Стругацкий,Александр Казанцев,Вадим Шефнер,Владимир Михайлов,Илья Варшавский,Север Гансовский,Анатолий Днепров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 52 страниц)

4

То, что я увидел, заставило меня вздрогнуть. На конце отполированного графитового конуса висела огромная блестящая черная капля. Она застыла на тоненькой ниточке, не успев сорваться и упасть на пол. До этого я никогда не видел плавленного графита.

– Удивительно, – прошептал Алексей Ефимович. – Это что-то новое.

Мы долго молчали, глядя на блестящую массу, свисавшую с конца дюзы. Наконец, я не выдержал и спросил:

– Что же мы будем делать?

Громов посмотрел на меня с недоумением.

– Как что. Повторим опыт. Срочно замените дюзу и инжектор.

В этот день точно таким же образом были выведены из строя еще три дюзы. Они начинали плавиться при энергии в девятьсот миллиардов.

– Дотянуть бы до тысячи миллиардов, – мечтательно шептал Феликс. Любопытно, как выглядит сплав из бетона, стали, никеля, кварца, керамики и графита.

Алексей Ефимович посмотрел на него строгими глазами.

– Я вам запретил острить, Феликс. Тащите сюда телевизионную камеру.

Опыты мы возобновили только через два дня. Как-то в начале мы не предусмотрели установить в колодце телевизионную камеру, потому что никаких зримых эффектов никто не ожидал. И вот теперь нам пришлось провозиться двое суток и установить камеру так, чтобы можно было наблюдать, что делается возле дюзы, когда энергия частиц достигает критического значения.

Во время следующего опыта Феликс перескочил через весь диапазон малых и средних энергий и начал сразу со ста миллиардов. По мере того как стрелка энергометра приближалась к девятистам, на экране телевизора стала возникать удивительная картина. Вначале на конце дюзы появилась крохотная искра, как при электрическом разряде, затем искра разгоралась все ярче и ярче, пока не запылала, как вольтова дуга. Она светилась так ярко, что, как это всегда бывает при передаче ярких источников света по телевидению, на экране вокруг нее образовался черный ореол, заслонявший все детали картины. Чтобы его устранить, профессор Громов приказал поставить перед объективом камеры плотный нейтральный светофильтр.

5

Это случилось, когда мы начали десятый по счету эксперимент. В пультовой в углу возле реле блокировки лежала груда расплавленных графитовых дюз.

Я никогда не забуду того, что мы увидели на экране телевизора, когда начался десятый эксперимент.

– Обратите внимание, – прошептал Громов, – черный ореол вокруг дуги не исчез!

– Наоборот, он стал более четким и даже… Смотрите, смотрите!

Каменин ухватился за экран телевизора, а затем поднял руку и дрожащим пальцем провел по темно-серой полоске, по диаметру пересекавшей черное пятно вокруг мерцающего пламени. Вначале никто ничего не понял. А после Феликс закричал:

– Дыра!!! И в дыре что-то…

– Нет, не дыра! Это зеркало! В нем отражается дюза и…

В это мгновенье блокировка снова сработала и все исчезло. Мы в недоумении посмотрели друг на друга. Неужели это так? Неужели это и есть то самое «окно», о котором писали фантасты? Бледный и взволнованный, Громов первый пришел в себя.

– Нужно сделать инжектор и дюзу из более тугоплавкого материала. Все, что происходит на экране телевизора, необходимо заснять на кинопленку.

Прошло еще два дня в лихорадочной подготовке к очередному эксперименту. Теперь сопло, из которого выбрасывались частицы, было изготовлено из специального сплава вольфрама и радия. Перед экраном телевизора появилась многокадровая киноустановка с чувствительной контрастной пленкой. Приемную телевизионную камеру установили так, что ее объектив был нацелен на дюзу ускорителя и на пространство вокруг нее.

Очередной опыт решено было поставить рано утром, а накануне вечером, под предлогом, что я хочу еще раз проверить схему прибора, я остался в лаборатории один. Когда все разошлись, я спустился в колодец.

Мертвая тишина, скрывающая тайну природы. Фантастическая пушка, направленная в пустое пространство. Не здесь ли разыгрывается драма – между пространством, которое мы привыкли себе представлять как пустоту, и частицами материи, пронизывающими его с фантастической скоростью? Не является ли эта мнимая пустота той стеной, за которой скрыт другой, иной мир, похожий на наш, но для нас недоступный? Не ступаем ли мы сейчас по хрупкому карнизу над пропастью, пытаясь распахнуть дверь в этот таинственный запретный мир? Античастицы… Откуда они берутся? В чем секрет их рождения? Откуда они проникают в наш мир? Не оттуда ли?

Стоя лицом к бетонированной стене, за которой простирались десятки километров земли, я силился представить себе, что же происходит. Если верить теориям, то может быть сейчас, именно в эту же самую минуту здесь стоит человек точно такой же, как я и думает то же самое! Или может быть этот человек и я – одно целое?..

От этой мысли мне стало страшно. Я хотел было немедленно покинуть колодец, как вдруг меня осенила мысль. Подумав, я решил, что эта мысль единственно правильная. Я взял лист бумаги и написал несколько слов…

– Начали. Давайте сразу с шестисот миллиардов, – тихо и торжественно приказал профессор Громов.

В пультовой были погашены все огни, и только мерцающий экран телевизора, да сигнальные лампочки на приборах рассеивали густую мглу. Тихо загудела киносъемочная камера, пропуская мимо объектива тысячи кадров в секунду.

– Искра появилась, – прошептал я.

– Дальше. Здесь уже нет ничего интересного. Ага, вот ореол. Величина энергии подошла к девятистам миллиардам. На конце дюзы сияла огромная дуга, но металл терпел. Ореол расширился настолько, что в него можно было заглянуть. И то, что мы увидели, повергло нас в смятение. Там, в черной пустоте, отражалось сопло нашего ускорителя… Острый конец дюзы нашего прибора и острый конец его подобия в темноте соприкасались, и в точке соприкосновения пылало пламя…

– Прибавляйте энергию, – едва слышным шепотом приказал Громов.

Я не видел, а скорее почувствовал, что Феликс повернул верньер всего на долю градуса. И этого было достаточно, чтобы черный ореол вокруг пламени раздвинулся настолько, что в нем появился не только тубус, но и весь ускоритель, точная копия того, что стоял у нас в колодце… От неожиданности я вскрикнул.

– Смелее, смелее, – торопливо шептал Громов, – иначе и эта дюза расплавится. Да не бойтесь же!

6

Феликс резко повернул ручку верньера.

На мгновенье черный ореол расширялся вокруг пламени во всю стену, и в нем как в гигантском зеркале, мы увидели наш колодец, яркие электрические лампы на стенах, весь ускоритель, кабели и поднимающуюся вверх крутую лестницу, ведущую на площадку лифта. Мы увидели весь мир, отраженный в бреши, пробитой в пустоте частицами, мчащимися со световой скоростью…

– Вот оно, окно в антимир… – восхищенно шептал Валентин, – и на его границе вещество нашего мира аннигилирует с активе…

Он не успел досказать фразу. Экран ярко вспыхнул и блокировочное реле сработало с оглушительным выстрелом.

Некоторое время мы стояли неподвижно, ошеломленные виденным…

– Кажется живы, – пробормотал Феликс, но уже не так весело, как обычно. Давайте пробовать еще…

– Нет, вначале просмотрим кинопленку, – возразил Громов. Спроектировав фильм на большой экран, мы могли в деталях рассмотреть все, что происходило в колодце во время эксперимента.

Теперь мы видели, что радиус черного ореола вокруг центра аннигиляции не был постоянным. В такт с мерцанием пламени окно в ничто то расширялось, то сужалось. При более высоких энергиях его края трепетали, колебались. Затем мы увидели, что при последующем увеличении энергии ореол, как гигантская ирисова диафрагма, резко расширился во все стороны, обнажив стены лаборатории. Это продолжалось одно мгновенье. Вдруг ярко вспыхнуло пламя и брызги расплавленного металла заполнили помещение…

– Одну секунду, верните фильм на семьдесят тысяч кадров назад.

Это был тревожный голос Громова. Я, затаив дыхание, ждал, что будет… Феликс перемотал пленку. На экране снова появилось отраженное изображение нашей лаборатории.

– Остановите фильм. Вот так. Обратите внимание. На противоположной стене виднеется что-то белое… – Громов привстал и подошел совсем близко к киноэкрану. – Это бумага… Лист бумаги с какой-то надписью… Что-то вроде плаката. Я не помню, чтобы мы вешали у себя какие-нибудь плакаты. Феликс, сделайте большее увеличение. Еще, еще…

Сердце у меня стучало, как отбойный молоток. Наконец, белая полоса протянулась вдоль всего экрана. Теперь можно было без труда видеть, что на бумаге была непонятная надпись.

Громов приложил к экрану лист бумаги и карандашом скопировал написанное. Феликс включил свет, и мы собрались вокруг профессора, чтобы на просвет прочитать отраженную в зеркале фразу…

«Не превышайте энергию в тысячу миллиардов электронвольт. Иначе вспыхнет новая звезда».

Громов несколько секунд стоял неподвижно, а затем побежал.

Мы бросились за ним. У люка в колодец он остановился, как вкопанный.

– Назад, там все горит!

7

Это был обыкновенный земной пожар, который потушили при помощи обыкновенной воды. Когда дым рассеялся, я, в комбинезоне, с фонарем в руках, опустился вниз и, хлюпая по воде, осмотрел обгоревший зал. Невыносимо пахло жженой резиной и горелым смазочным маслом. Стены были закопчены. С потолка свисали сорвавшиеся провода. А под самой лестницей на поверхности воды плавал сморщенный комок сожженной бумаги.

Я осторожно взял его в руки и стал изо всех сил растирать, превращая в черный прах… На мгновенье я остро почувствовал, что совсем рядом то же самое делает другой человек. Я резко поднял фонарь над головой и пристально осмотрел колодец. Ничего, пусто, только закопченные стены… Может быть этот другой человек и есть я?

Наверху меня ждал Валентин Каменин. Его губы скривились в горькую улыбку.

– Можешь нас поздравить, я имею в виду тебя, меня, Феликса, профессора Громова, всю нашу лабораторию.

– С чем?

– С последним экспериментом в ядерной физике.

– Почему с последним?

– Приборы зафиксировали, что поток античастиц на целый порядок превысил величину, указанную в Инструкции Академии наук. Дальнейшие опыты в этом направлении запрещены.

– А как же окно в антимир?

– Нужно искать обходный путь. Прямой путь опасен…

Север Гансовский
Идет человек

Над широкой равниной у края зубчатых гор кружились облака, и наконец первый раз за много дней, даже месяцев, выглянуло солнце. Просвет в небе все увеличивался, посветлели буковые и грабовые леса, переплетенные лианами и виноградом дубовые рощи, поляны, заросшие густой травкой, и степь, где трава человеку по пояс.

Лошади, зебры и козлы в смешанных стадах отряхивали короткую шерсть и фыркали, вертя головой. Угрюмый носорог, живой яростный таран, вышел из кустарника на открытое место, понюхал воздух, шумно втянув его в широкую грудь, удовлетворенно хрюкнул.

В стаде лесных слонов вожак – брюхо у него все поросло густым длинным волосом – громко протрубил, приказывая своим родичам перестроиться для выхода на поляну. Выдры и лисицы вылезали из нор. Гигантский бобер ростом с современного волка – блаженно зажмурился на бережке глухой лесной черной речки.

Солнечный луч пробился через несколько навесов зеленых листьев и упал на лоб леопарду. Он открыл один глаз, потом закрыл его. Ему не хотелось двигаться, так приятно было ощущение тепла.

И бегемот на болотистом плесе реки тоже радостно зафыркал. Он мерз в течение долгих месяцев, не понимая, что происходит и отчего ему постоянно холодно. Он был последним бегемотом в этих краях. Его породе надлежало вымереть от наступающего с севера похолодания, но он не знал этого и только удивлялся, что нигде не встречает ни самок, ни молодняка, ни таких же старых, матерых самцов, как сам.

Солнце светило, капли только что кончившегося дождя сверкали в листве и в травах, все запахи на равнине переменились, став гуще и сильнее.

И тогда в предгорье, на полянке недалеко от ручья, проснулся Его Величество Пещерный Лев. Сначала шевельнулся кончик хвоста, затем волной подернулась шкура на спине, затрепетали ноздри широкого черного носа, открылись желтые глаза. Лев поднял могучую голову, привстал, потянулся, выгнув спину и царапая землю когтями передних лап. Он встряхнул гривой, глубоко вдохнул, с шумом выдохнул и потоптался на месте. Тут же лежали остатки кабана, зарезанного день назад. На спине и задних ногах еще было почерневшее мясо – его не съели мучающиеся голодом гиены, не решились подойти близко к спящему Владыке.

Лев лениво тронул объеденную кабанью голову, постоял миг рядом, чуть присел, с неожиданной легкостью бросил в воздух свое четырехсоткилограммовое тело, пролетел десять метров и мягко, как пролился, опустился на траву возле ручейка. Не дрогнула, а лишь плавно качнулась головка ромашки в сантиметре от его лапы.

Пещерный лев опустил голову, напился воды, чавкая. Широкий розовый лист языка облизал губы – серой обезьяне, вжавшейся высоко над ручьем в ствол дерева, странно было видеть этот язык, такой беззащитный среди жутких белых клыков.

Затем Его Величество еще раз потянулся, мурлыкнул дважды, как бы примериваясь, пробуя голос, полуприсел на задних лапах, набрал воздуха, из глубины себя пустил низом могучий, все обнимающий рев.

Звук пошел по травам, заплутал между деревьями леса, пронесся над болотами, лугами и потек степью.

И все живое на километры вокруг замерло, застыло на мгновенье. Стада зебр и лошадей остановились, как бы натолкнувшись на невидимую стену, леопард в чаще привстал и окаменел, вожак слоновьего стада растопырил уши.

Звук нагнетался толчками, нагоняя тоску, обещая смерть и завораживая. После минутного оцепенения прыгнул в воду бобер, крупным махом пошел в глубь лесной чащи леопард – сам яростный боец, он все равно не хотел очутиться на одной дорожке с пятнистым желтоглазым царем. Слоны потянулись на открытое место, повернуло в сторону от приречных кустарников стадо буйволов, ошалело ринулся, не разбирая куда, носорог. Земля задрожала от тысяч копыт – побежали лошади и зебры.

Всемогущий знал, что он предупреждает свою будущую жертву, но знал также и то, что она не уйдет от него. Слон, буйвол, антилопа все равно живут там, где они живут и где им знакома местность. Страх не заставит их покинуть пределы знакомого – ведь там, за этими пределами, ждет еще больший страх. Лошадь не побежит от волка по неизвестным местам – ей нужно знать, на какой проплешинке между трав она вдруг резко свернет в сторону, заставив преследователя проскочить вперед. И олень не станет мчаться куда придется, а поскачет известной ему тропинкой, чтоб не застрять рогами в ветвях мелколесья.

Владыка чувствовал, что звери лишь перегруппируются, но не уйдут далеко, и этой именно перегруппировки он хотел, рассчитывая найти свою жертву там, где ей должно быть. Как шахматный игрок в эпоху человека и шахмат, он желал, чтоб противник правильно разыгрывал определенный дебют, так ему было удобней.

И действительно, на границе своей территории стада копытных остановились, постояли и повернули обратно, леопард сделал большой круг и вернулся почти туда же, где был. Все стало пастись, охотиться, принюхиваться, прислушиваться. Но напряженно. Ожидая, пока новый, удовлетворенный рык скажет: «Я поймал, я сыт. Живите.»

Пещерный лев еще потянулся и сел, то выпуская, то убирая когти.

Он был великолепным устройством для убийства. Самым совершенным, какое пока еще знала история Земли. Доведись ему встретиться с тиранозавром, крупнейшим из хищных ящеров, от которого льва, правда, тоже отделяли миллионы лет, желтый царь одолел бы, наверное, и тиранозавра. Ящер был громаден, но туп, малоподвижен. А у льва были не только стальные мускулы, но и хитрость, и мгновенная реакция.

В нем природа дошла до высшего. Такой грудью с перекатывающимися мышцами, такими когтями и клыками, такой силой в задних лапах, бросающих его тело на десять – пятнадцать метров, не мог похвастаться никто. Каждое его движение было законченным, почти художественным. В нем пела музыка, он был живописен и скульптурен. Им, Его Величеством Пещерным Львом, природа как бы говорила то, что она в дальнейшем скажет человеческим искусством.

Лев перескочил через ручей и, не таясь пока еще, сошел в лесостепь на охоту. Страх катил перед ним, как артиллерийская подготовка; все живое, за исключением мелочи, вроде птиц, белок и разных жуков, разбегалось, оставляя мертвую зону.

Человек по имени Уц, старый, но крепкий, стоявший на холме в нескольких километрах от лежки льва, услышал голос желтого царя уже ослабленным. Тяжкий, все заполняющий рык и дошел до Уца лишь потому, что тот тоже обладал почти звериным слухом. Человек понимал, что Владыка вряд ли придет за добычей так далеко, но плечи у него дрогнули. Он отметил в уме, что на охоту надо будет идти сегодня в другую сторону.

Сжав деревянное копье с каменным наконечником – слишком ничтожно оно было и против всемогущего льва, и даже молодого клыкастого кабана в лесу, Уц оглянулся на стойбище.

Обрыв над рекой был источен глубокими пещерами, где поселились люди орды, в которой старшим был Уц. Целых полгода – от самого низкого солнца до самого высокого – почти вся жизнь совершалась там, внутри. Из-за дождя. Туда доставляли добычу, там ее жарили. Туда женщины и дети приносили мягкие сладкие корни и луковицы, если их удавалось найти. Там спали у костров и сидели днем, глядя на потоки воды, завесой падающие с небес.

Но сегодня появилось солнце, и тотчас орда выбралась наружу из сырости и холода каменных убежищ.

На трех больших кострах жарили остатки зарезанного леопардами молодого носорога – звери сожрали только голову, живот и ушли. Бородатые мужчины готовили оружие – обкалывали кремневые ножи и рубила, оббивали наконечники для копий. Женщины, распластав на земле оленьи шкуры и прибив их по краям колышками-сучками, отскребали изнутри мясо и жир. Одна из них, молоденькая девушка с копной светлых волос, с повязкой из беличьих шкурок вокруг пояса – ее звали Ру, – посмотрела на холм и улыбнулась. Неподалеку в реке, стоя по пояс в воде, несколько человек ловили рыбу прямо руками. Поймавший выбрасывал добычу на берег, там дети собирали ее и относили к костру. Был как раз ход рыбы.

Все шло в общий котел – закон, никем не высказанный, но само собой разумеющийся. С этим законом рождались и умирали. Даже маленький ребенок, хоть и ослабевший от длительного голода, тащил в стойбище съедобный корень, а не совал себе в рот.

Люди орды были некрупные – сто шестьдесят – сто семьдесят сантиметров ростом. Женщины поменьше, мужчины побольше. Они были и не сильные. Во всяком случае, слабее всех животных, одного с ними размера и веса. Самый крепкий охотник, не будь с ним ножа, не смог бы справиться даже с антилопой.

У них были выпрямленные фигуры, длинные руки и ноги. Высокий, прямой, а не скошенный лоб и челюсти, которые не выдавались вперед.

Эти люди очень редко встречали других таких же, себе подобных. Они не знали, откуда пришли сюда, но теперь им стало совсем плохо в предгорье. Плоды и мучнистые корни поблизости были все съедены. Мелкая дичь разбежалась, а ходить за ней далеко в степь они не решались, опасаясь леопардов и других хищников.

Следовало уходить отсюда, но людям страшно было оставить удобные пещеры, где было не так холодно во время дождей и бурь и входы в которые можно было завалить камнями на ночь.

Уц посмотрел на стойбище, потом на небо. Опять накатывали тучи, готовясь поглотить солнце.

У него заныли кости – так хотелось тепла и света. Бабка рассказывала ему, что прежде было гораздо лучше. Он и сам смутно помнил жаркие лета, одно, может быть, два. А дальше так оно и пошло: дождь да дождь. Была даже зима особенно холодная, когда с неба посыпалось белое. Десятки бегемотов умерли тогда у реки. Пировали гиены, но орда почти не воспользовалась мясом огромных неповоротливых зверей. Слишком холодно было. Люди укрылись в пещерах. Кутались в шкуры, но все равно многие погибли к весне.

Рядом с Уцем сидел на траве хромой Яро, молодой охотник, которому кабан недавно пропорол клыком ногу. Сейчас Яро не мог охотиться наравне с другими мужчинами и почти все дни проводил у костра, изготовляя ножи и наконечники для копий.

Он держал в руках толстый, длиной в человеческий рост, сук березы. Сук был сырой, он отвалился давно, дерево внутри сгнило и высыпалось, осталась одна кора. Заглянув в один конец, можно было увидеть в другом небо и лес.

Яро поворачивал сук и так и этак. Он заткнул более узкую дыру травой, принялся сыпать туда песок. Потом высыпал и продул отверстие.

– Зачем Яро сук? – спросил Уц. – Сук легкий, суком нельзя ударить.

– Яро не знает, – ответил хромой. Он говорил, держа у рта березовую трубу, и его голос получился неожиданно низким и гулким.

В те времена еще не знали слов «ты» и «вы». Люди говорили о себе и обращались друг к другу только по имени.

Девушка Ру, оставив свою шкуру, поднялась на холм.

– Пойдет дождь, – сказала она. – Ру хочет убрать костер в пещеру.

Уц покачал головой.

– Нет. Сучья сырые, и пойдет сильный дым. Пусть костры горят здесь.

Девушка шагнула к Яро. Она и пришла ради него. Тот поднялся, держа в руках трубу. Они стояли рядом, двое молодых людей. Степь и лес простирались перед ними. Вдали видна была группа слонов, а за ними темной массой стада лошадей. Тучи сгущались, одна налезала на другую. Только над горной грядой было чистое небо.

Старик Уц смотрел на него.

– Яро не идет на охоту? – спросила девушка.

– Нет. Яро будет здесь, – ответил хромой, и это так громко прозвучало через березовую трубу, что девушка отскочила и потом, засмеявшись, положила руку на сук.

– Дерево кричит…

За полдня пути от стойбища, где звери были не такими пугаными, трое охотников орды подкрадывались к лошадям. Это было долгое и трудное дело. Животные стояли на открытой поляне – четыре самки и самец. Кобылы опустили морды в траву, паслись. А самец оглядывался по сторонам. Принюхивался, прислушивался, шевеля ушами.

Подбросив в воздух травинку, охотники определили направление слабенького ветерка, затем стали ползти таким образом, чтоб он дул от животных к ним. Ножи и мешочки с наконечниками они оставили в кустах и двигались налегке, только с копьями. Иногда они застывали неподвижно, затем принимались ползти так медленно, что их не испугался даже выводок кроликов неподалеку.

Они проползли две трети нужного расстояния, когда ветер переменился. Им пришлось вернуться в кусты, сделать большой обход и начать подкрадываться с другой стороны.

Когда до животных осталось только двадцать шагов, но кидать копье еще нельзя было, жеребец забеспокоился. Издав короткое ржание, он стал всматриваться в траву, где затаились Ог Длиннорукий, Мав Быстрый и еще один охотник, которого звали Рам.

Самец насторожил уши, долго-долго смотрел в траву, потом отвернулся. Но люди не шевельнулись. Это ведь было соревнование в хитрости, и победитель получал жизнь. Жеребец опять посмотрел в их сторону и лишь потом опустил голову, принюхиваясь к зеленым побегам.

Тогда трое проползли еще пять шагов, разом вскочили и кинули тяжелые неуклюжие копья. Только одно попало самцу между ребер.

Маленькое стадо бросилось прочь, жеребец тоже поскакал. Охотники, у которых мускулы от напряжения ослабли, не стали его преследовать. С радостными криками они уселись на траву, потом, отдохнув, вернулись в кустарник за ножами и другим имуществом и затем уже направились по кровавому следу.

Жеребец упал в полусотне шагов от них. На губах у него выступила красная пена.

Увидев приближавшихся охотников, он вскочил, подпрыгнул, как бы угрожая им, и из последних сил побежал вниз по каменистой лощине. Копье болталось у него в боку.

Охотники пошли за ним. Лощина круто сворачивала. Трое повернули и опять увидели зверя лежащим. Это была прекрасная добыча. Такая, что редко доставалась им. Теплое свежее мясо, настолько мягкое, что его и не жареным хорошо было есть.

Ог Длиннорукий вынул из мешочка рубило.

Но Рам вдруг остановился. Какой-то особый запах обеспокоил его.

Он посмотрел в сторону и увидел человека. Вернее, человеческого ребенка. Мальчика. Смуглого, очень коренастого, шире их самих в плечах, хотя он был далеко не взрослый. Волосы у него на голове росли не такие, как у трех охотников, а прямые, жесткие, как лошадиная грива. Руки в бугристых узлах мускулов, а взгляд почти звериный, испуганный, но пристальный и жестокий.

Мгновенье детеныш-получеловек смотрел на охотников, затем метнулся в кусты.

А в сотне шагов по лощине горел костер, возле которого стояло несколько гигантских существ в повязках из звериных шкур и с каменными топорами в руках.

Тогда трое охотников, не думая ни секунды, не сговариваясь и сразу забыв о своей добыче, повернулись и кинулись прочь. Они бросили копья, чтоб те не мешали им, и, выбравшись из лощины, понеслись длинными прыжками. Им уже было ни до чего. Смерть посмотрела на них, и гибель нависла надо всем стойбищем. Они наткнулись на орду Бродячих, чьим главным занятием была охота на людей.

Сзади они услышали крики. Бродячие начали погоню.

Около четырех десятков мужчин, женщин и детей растягивались в широкий полукруг. Они знали, что догонят, – по-звериному выносливые и втрое-вчетверо сильнее некрупных охотников.

Это было странное ответвление человеческого рода – Бродячие. Люди, а может быть, и полулюди, в которых развитие пошло в сторону силы. Огромные, до двух с половиной метров роста, они могли руками задушить лошадь и даже тигра, но умели также добывать огонь и делать себе оружие из камня. Разум теплился под узким лбом, но низкий, придавленный свод черепа не позволял мозгу увеличиваться. У них были отчетливые, как у гориллы, надглазные валики, вытянутые вперед челюсти, короткая, толстая, заросшая волосами шея. Они ходили на чуть согнутых ногах, приготовляли себе на ночь гнезда из ветвей или травы или просто спали у костра сидя, обняв ноги руками и положив голову на колени. Они становились все сильнее и мускулистее из поколения в поколение, боясь на земле только владыку – Пещерного Льва. Но постепенно гигантское тело с маленьким мозгом стало требовать слишком много пищи. Они уже ушли от зверей, им было трудно тягаться с ними в проворстве, а брюхо при толстых костях и тяжелых грудах мышц было ненасытным. Это был Человек Сильный, а не Человек Разумный.

Всегда страдая от голода, они сделали своей добычей тех, кто тоже не обладал ни звериным нюхом, ни силой, ни ловкостью. Бродячие истребляли орды таких же, как они, людей, кряжистых и низколобых, заросших волосами, но только поменьше ростом. Тонких и стройных охотников они встретили впервые и поняли, что их ждет пиршество.

На миг выглянуло солнце и осветило всю картину. Степь со стадами лошадей и козлов, лес, у кромки которого слоны обламывали ветви с деревьев, три маленькие фигурки убегающих охотников и широкий полукруг Бродячих.

Сначала трое оставили преследователей далеко позади. Они были быстрее, но знали, что это не спасет их, не обладающих неутомимостью Бродячих. На их памяти уже было одно такое нападение на стойбище, когда только случайный лесной пожар отрезал от людоедов кучку спасшихся.

А Бродячие не очень спешили. Они не только охотились в этот момент, но и переселялись. Все свое было у них с собой. Женщины несли детей и шкуры, у мужчин на поясе, болтаясь на ходу, висели ножи и рубила. А каменные топоры были в руках. Им было все равно, где останавливаться на ночь. Они знали теперь, что где-то есть стойбище охотников, что они перебьют там всех и там же останутся, запасшись пищей на два-три дня.

Опередив Бродячих на несколько сотен шагов, Ог, Рам и Мав Быстрый разом, как будто их объединяло общее чувство, упали в траву, проворно доползли до полосы кустарников, там поднялись и, прикрываясь зарослью дубняка от преследователей, побежали под углом к прежнему направлению.

Охотникам нужно было добраться до реки, броситься в нее и оборвать там свой след.

Но еще десятки километров отделяли их от поросшего тростниками речного ложа.

Они бежали час, равномерно, молча, не оглядываясь, поскольку знали, как много сил берет и поворот головы и даже одно только на бегу сказанное слово.

Однако Бродячие не сбились. Неровная степь скрыла от них охотников, но рядом с главой племени скорой рысью двигались следопыты, принюхиваясь на ходу. Они пошарили по кустам, показали новое направление, и орда повернула на восход. Она распадалась постепенно на два эшелона: мужчины и дети повзрослее впереди, женщины сзади.

Бродячие двигались неотвратимо, как наводнение или обвал, они должны были все равно настигнуть свою добычу.

Возле новой полосы кустарников преследуемые охотники опять остановились. Двое уже начали заметно уставать. Грудь и плечи у Ога с Рамом покрылись потом, они дышали тяжело. Только Мав был свеж.

Трое бросились на траву, отдышались. Потом Мав сказал:

– Ог пойдет сюда, – он показал рукой. – Рам побежит сюда. А Мав Быстрый пойдет в стойбище. Ог и Рам покажутся Бродячим.

Двое охотников согласились и кивнули. Чувство связи со своим родом было у них сильнее инстинкта самосохранения. Они понимали, что должны пожертвовать собой, чтоб Мав мог предупредить стойбище. Ог и Рам поднялись и побежали к виднеющемуся вдали лесу. А Мав переждал еще немного, пополз вдоль кустарников и, оставляя между собой и Бродячими невысокий холм, пустился к реке.

И снова преследователи не поддались на хитрость. Им была знакома такая и у зверей встречающаяся повадка, когда животное отвлекает охотников на себя, чтоб спасти молодняк. Только двое гигантов бросились за Рамом и Огом, а остальные побежали с криками и верещанием по следу Мава – именно потому, что он скрывался.

На полдороге к лесу Ог и Рам разделились. Один бросился влево, другой взял правее. И двое преследователей тоже разделились, каждый избрав себе жертву.

Рам услышал приближающиеся шаги и поднял голову. Его удивило, что к нему торопилась молодая женщина, или молодая самка. Она размахивала дубиной со вделанными в нее медвежьими клыками. Она была почти вся покрыта рыжеватой шерстью, и длинные космы никогда не чесанных волос свисали по обе стороны полузвериного лица. Мускулистые руки были вдвое толще, чем у Рама.

Женщина вскинула дубину, рыча. Тоской заволокло Раму глаза, и все для него кончилось.

Огу Длиннорукому сначала повезло. Его преследовал не очень быстрый мужчина, и он почти добрался до леса, когда понял, что уже не может бежать. На глаза ему попалась осыпь, обнаженная дождевым потоком. Ог схватил камень и, когда преследователь подошел ближе, метнул в него, попав в плечо. Но Бродячий даже не остановился – это было все равно что кидать камнями в носорога. Ог вступил в лес и тут решил, что все-таки он, Длиннорукий, самый сильный из людей стойбища. И что надо не просто так отдать свою жизнь.