Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.13"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 58 страниц)

КОСМОГРАФИЯ РЕВНОСТИ

– Нет, – твердо заявила Ксения Удалова, – за маленьким я в садик больше не ходок.

– Ну что за птица вас клюнула в одно место, мама? – сказала ее невестка Маргарита. – Мне за вас даже немного стыдно, если не сказать возмутительно.

Ксения не стала спорить, а пошла на кухню, готовить щи и тихо плакать. Если такие слезы капают в щи, то они получаются хуже солянки, каждая слеза на вес чайной ложки рассола.

– Она у нас рехнулась, – сказала Маргарита своему мужу Максиму Корнелиевичу.

– Ты о ком? – спросил Максим, открывая пиво.

Он налил отцу.

Корнелий Иванович отпил и сказал:

– В мое время было только «Жигулевское» – и не больше бутылки в одни руки. Но какой напиток!

– А вчера она на рынок не пошла, – сказала Маргарита. – Я ее прошу по-человечески, вы же знаете, как я маму Ксеню уважаю, а она ноль внимания. А она говорит – на рынок не пойду, не могу даже по Краснопартизанской ходить. Как будто всю жизнь по ней не ходила.

– Возраст, – заметил Максим, – сказывается при всем моем уважении.

Корнелий в разговор не вмешивался. Он задумался. Он лучше всех знал свою жену. С ней творилось неладное.

С точки зрения человеческого поведения объяснимое, но человек этот был особенным.

Максим решил наладить мир в семействе и произнес:

– Ладно уж, я сам в садик схожу, а ты, ма, завтра в химчистку мой костюм отнеси, лады?

– Это в какую химчистку? – спросила Ксения.

– На бывшую Серафимовича, – сказала Маргарита. – И мой серый костюм захватите.

– На Серафимовича не могу, – сказала Ксения из кухни.

И все замолчали.

Серафимовича была улицей почти соседской.

– Значит, не хочешь, ма? – спросил Максим.

– Значит, не желаете, мама? – спросила невестка.

– Не могу, видит бог, не могу, честное пионерское, – ответила Ксения с надрывом, без юмора.

– Но ведь вы еще на той неделе ходили, – вспомнила Маргарита.

– На той неделе я, можно сказать, еще на живого человека была похожа, – сообщила Ксения и громко шмыгнула носом.

В этот момент Корнелий поднялся и пошел наружу, на двор.

Никто, кроме Ксении, его ухода не заметил. С тех пор как Удалов вышел на пенсию, его многие перестали замечать. А в семье и подавно.

А Ксения сдвинулась к окну, чтобы наблюдать, как он выйдет из дома и куда завернет.

Но Удалов не появился, значит, он пошел на первый этаж – или к Грубину, или к профессору Минцу.

Ксения слушала голоса сына и невестки, голоса были громкие и даже пронзительные, они произносили грубые и укоризненные слова, но Ксения не вдумывалась в их смысл. Она глядела на улицу, на увядающую, бурую из-за сухого лета, так и не успевшую толком пожелтеть листву. Осень в этом году выдалась некрасивая, не золото, а сплошная грязь. И жизнь у Ксении не удалась. Она вообще-то была несчастной женщиной.

– Вы куда? – спросила Маргарита.

– Тебя не касается, – ответила свекровь.

Ксения спустилась по скрипучей темной лестнице, легко продуваемой сквозь щели – дом был старый, считай, барак, тридцатых годов, давно пора бы сносить и дать им квартиру в пятиэтажке улучшенного типа. Все, кто предшествовал Корнелию на посту директора стройконторы, и те, кто сменил его на том посту, – все построили себе виллы, коттеджи или хотя бы квартиры в элитном доме на Марксистской. Один Удалов так и остался в покосившемся доме № 16 на Пушкинской улице.

Что-то ей сегодня все было не по душе. Даже запахи на лестнице уловила, застоявшиеся, почти древние, кухонные и другие. И стекло мухами засижено так, что света не видать. Давно пора бы вымыть, а кто возьмет на себя такой труд?

Ксения спустилась на первый этаж, остановилась перед дверью к профессору Минцу. Дверь была стандартная, все слышно, только Корнелий с Минцем стояли не у двери, а в комнате, и голоса их доносились не очень внятно.

– А ты давал основания? – это Минц говорит.

– Ну какие основания! Ты меня скоро тридцать лет знаешь. Ну какие могут быть основания в нашем городишке, где каждый каждого в лицо знает?

Он засмеялся каким-то невнятным смехом. Минц тоже засмеялся.

– Не преувеличивай, Корнелий… Дыни желаешь? Мне одна женщина вчера принесла. Балует она меня.

Затем голоса отдалились и стали неразборчивыми.

Ксения вздохнула.

– Смеются, – произнесла она вслух. – Ну ладно, досмеются.

Она вышла на Пушкинскую и направилась к центру.

Вышла было к площади Землепроходцев, но тут ее словно плетью по ногам стегнули.

Дальше ни шагу!

Она и замерла.

Впереди был виден Гостиный двор. Прямо перед глазами магазин «Все для сада-огорода».

Вот именно! Этот самый магазин. Зловещая дверь приоткрыта в тягостный полумрак, откуда, как орудия пыток, выглядывают грабли…

Ксения зажмурилась от ужаса и попятилась.

Так она и пятилась метров двести, пока сообразила развернуться. Пускай они смеются над ней и осыпают ее упреками и оскорблениями. Если у женщины нет способов отстоять свою честь на дуэли или в конном строю, может быть, демонстрация слабости окажется более убедительной, чем напор силы?

И Ксения направилась к профессору Минцу.

Перед дверью к нему она остановилась и некоторое время прислушивалась – не хотелось ей встретиться там с мужем.

Внутри царила тишина, а потом послышался негромкий голос профессора. Он напевал известную песню «Мани-мани-мани» о власти денег. Значит, он один.

Ксения стукнула в дверь костяшкой пальца.

– Заходи, Ксения, – откликнулся из-за двери профессор.

– Здравствуй, Лев Христофорович, – сказала Ксения. – Как ты догадался, что это я скребусь?

– Дедукция, мой друг, дедукция, серые клетки моего головного мозга вычислили, что если в семье Удаловых зародилась проблема и побеседовать о ней ко мне пришел Корнелий Иванович, то неизбежно скоро заявится и другая сторона конфликта. Правда, я не думал, что так скоро. Садись, Ксения, рассказывай.

– А ведь он сознался, – ответила Ксения, но села в новое кресло, купленное в Швеции одним из почитателей профессора, который полагал, что Минц в последнее время меньше делает открытий, потому что старое кресло совсем протерлось – пружины наружу! – Если этот мерзавец признался, тогда я молчу.

– Он ни в чем не признался, – возразил Минц. – И боюсь, что Корнелию не в чем признаваться.

– Помолчи, Лев, – отрезала Ксения. – Иначе я и за тебя примусь. Позорно покрывать мужикам друг дружку.

Минц оробел.

Человек – существо многоплановое. Минц – не прост, как хронометр. И потому не всегда последователен в своих поступках. Поставьте Льва Христофоровича на подиум в том зале, где дают Нобелевские премии, и предложите прочесть нобелевскую речь без бумажки. Он это сделает спокойно. Его не смутят даже взгляды членов Шведской академии или улыбка шведского короля. Но перед кассиршей в нашем гастрономе он теряется, как школьник, в домоуправление ходит с душевным трепетом, а Ксения Удалова способна довести его до дрожи в конечностях.

Он знал, что визит Ксении – дело решенное и близкое, он знал, что Ксения потребует от него защиты от мужа, он все предугадал и предусмотрел, но ответить отказом, что было единственным разумным действием с его стороны, он не смог.

– Тогда рассказывай о симптомах, – вздохнул он. – Чаю хочешь?

– Я уже ничего не хочу.

– Говори.

– Не знаю, что здесь мой благоверный плел, но я тебе со всей ответственностью заявляю: седина в бороду, бес – в ребро. Ты меня понимаешь?

– Корнелий не производит такого впечатления.

– А ты не девица, чего тебе производить. А вот существо в юбке для него… ах, что тут говорить! Удавлюсь!

– Вот это лишнее.

– Знаю, что лишнее. Лучше его удавить, но рука не поднимается.

– Ксения, не отвлекайся.

– Хорошо, не буду. Ты ихнюю бухгалтершу видел?

– В стройконторе?

– Вот именно. Не видел? Я тебе скажу – крокодил с острова Комодо. Сухопутная тварь.

Ксения просмотрела немало познавательных программ по телевизору, и поэтому для нее крокодилы с острова Комодо были существами понятными и не чужими.

– Продолжай, – сказал Минц.

– Дальше – хуже. У нас в молочной продавщица – это раз, а на рынке в магазине «Все для сада-огорода» такая татарка, хоть чадру надевай! Дальше перечислять?

– Это все подозреваемые пассии твоего Корнелия? – спросил Минц, хотя можно бы и не спрашивать – и так все понятно.

– Ты словами не раскидывайся, – попросила Ксения. В ее глазах накапливались слезы – вот-вот покатятся вниз по алым щекам. – Ты пойми мое состояние. Он себе в детском садике одну отыскал. А ей всего-то лет шестнадцать-двадцать! Его же за развращение пора сажать. Хотя теперь эти Лолиты такие пошли, что пенсионера тащат в кровать и еще обкусывают.

– Что делают?

– Зубами по карманам шарят, – сказала Ксения. – Это так печально, чему их в школе обучают? А может быть, этому и обучают…

– Ксения, скажи, а ты не задумывалась: вдруг все эти женщины – плод твоего разгулявшегося воображения?

– Не повторяй его слова. Я покончу с ним и с собой. Лучше давай я тебе дальше перечислять буду. Вот ты думаешь, что Корнелий на рыбалку ездит? Это глупая наивность. Он удочки в лесу под кустом прячет, а сам опушками на слободу несется, к одной молочнице.

– К молочнице?

– Ядреная такая, кровь с молоком, конечно, молочница. Я ее адрес знаю, скоро подожгу.

– Только не надо взрывать, – попросил Минц. – Все газеты напишут, что это чеченский терроризм, возьмут тебя и скажут, что ты – белая колготка.

– Окстись! У меня белых колготок и в жизни не бывало!

Ксения чуть приподняла подол юбки, чтобы показать, что ее колготки телесного, нормального цвета.

– А чего ты от меня хочешь? – спросил Минц.

– Спасения.

– Как я могу спасти тебя, Ксения?

– Со мною что-то происходит. Я выхожу на улицу, где детский сад расположен, и ноги у меня отнимаются. Не могу я ходить по Краснопартизанской. Убейте, не могу!

– Дальше, дальше! Это удивительный феномен.

– Ревность меня душит. Представляю, как он, этот старый развратник, шагает с ней в обнимку к детскому садику…

– Зачем?

– Зачем? Чтобы лобзаться в детский мертвый час. Детишки только закрыли глазенки, а он уж ее тискает в углу.

– Ох!

– Вот именно. Но когда выхожу я на площадь Первопроходцев – а это по нашей улице в другую сторону, то вижу вывеску «Все для сада-огорода» и понимаю – именно там он встречался со своей татаркой. Именно там он обменивался с ней страстными взглядами исподтишка, ты понимаешь?

– Патология, – сказал Минц.

– Для вас, может, и патология, и маммология, а мне умереть в самый раз. Ревность душит меня за это самое место.

– За какое? – удивился Минц.

– За горло, – просто ответила женщина. – Но если пойти мимо церкви Параскевы Пятницы, то там остановка автобуса. Знаешь, зачем ее там устроили?

– Зачем?

– Чтобы моему мерзавцу удобнее было по утрам с бухгалтершей встречаться. Они встречаются, и сразу в автобус! Развратом заниматься.

– В автобусе?

– И в автобусе тоже.

– Сомнительно.

– Значит, ты, Лев Христофорович, недостаточно развратный. Не знаешь, на что способен некоторый самец!

– Ты о Корнелии?

– И черт меня дернул выйти за него замуж! – возопила Ксения так, что Корнелий, который как раз вышел покурить на лестничную площадку, сжался от этих слов, как ежик под лапой медведя.

– И давно это случилось? – спросил Минц не без ехидства.

– Сорок лет живу на краю смерти.

– Чего же раньше не разошлась?

– Раньше, пока демократы не развалили Советский Союз, всегда был партком, куда можно было пойти и прямо сказать: жить с таким извергом я больше не в состоянии. Немедленно разлучите его с этой девкой и верните в семью. А теперь мы все, бабы, сами по себе, без партийной защиты и подмоги! Загибаемся.

Лев Христофорович достал из ящика стола план города Великий Гусляр и разложил его на столе.

– Посмотрим, – рассуждал он вслух. – Если нам надо на рынок и мы не можем ходить по Краснопартизанской, то нетрудно свернуть на Софью Перовскую…

– Ты с ума сошел! Еще двадцать лет назад он на той улице Маруське Эйнштейн подмигивал.

– Не родственница? – вдруг заинтересовался Минц.

– Ее из техникума за неграмотность вышибли. Вот и сидит она у окна и подмигивает. А мой чуть что – сразу ей в ответ подмигивает.

– Ты видала?

– Люди донесли.

– А может, за давностью лет вычеркнем улицу Софьи Перовской?

– А для меня события двадцатилетней давности кажутся совершенно живыми. Как сегодня! Не могу я на ту улицу зайти. Лучше умру.

– А как Зловонный переулок? – спросил Минц. – Он по краю идет, у реки.

– Нет, ты решил меня в могилу свести! – обиделась Ксения. – Ты что, забыл, что ли, кто там таится?

– А кто там таится?

– Она. Отравительница, Лукреция Борджия, собственного мужа уморила и попала в историю.

– Вроде бы у нас в городе таких не было.

– А Зинка? Знаешь ли ты, наивный профессор, что эта Зинка в восьмидесятом, нет, в восемьдесят седьмом чуть было в Париж с Корнелием не укатила?

– Не может быть!

– А я тоже сначала не поверила, когда мне старуха Ложкина рассказала. Но потом по его глазам все раскусила. Так что и не мечтай – Зловонным переулком я никогда ходить не стану.

Разговор этот продолжался еще более часа, и Минц по ходу его зачеркивал синим фломастером те улицы, по которым ревнивая Ксения не могла ходить, и те площади, на которых Удалов перекинулся взглядом со своей очередной жертвой. К ужасу Льва Христофоровича, на исходе этого часа обнаружилось, что и в самом деле эмоционально ущемленная Ксения Удалова по городу уже не могла передвигаться, потому что все время натыкалась на любовниц, знакомых или иных женщин Удалова, и внутреннее отвращение к этим развратницам и к мужу, который им способствовал, было столь велико, что Ксении лучше бы запереться дома и доживать свой век в полной изоляции.

– И что же будем делать, доктор? – спросила Ксения с некоторым удовлетворением и даже гордостью в голосе, потому что картина получилась убийственная и уникальная.

– Может быть… – Профессор надолго задумался.

Через несколько минут его посетила конструктивная мысль.

– А как насчет крыльев? – спросил он. – Есть на это техническая возможность. Сделаем тебе крылья, моторчик на копчик, и полетишь…

– Полечу? И грохнусь? И оставлю внуков без бабушки?

– Риск есть, но небольшой.

– Нет, – отрезала Ксения. – Потому что с неба я буду видеть все места его разврата, все дома его любовниц и ухажерок. Так я на них сразу и грохнусь!

– Так…

И Минц снова надолго замолчал. Потом сказал так:

– Придется поделиться с тобой, Ксения, великой космической тайной.

– Вот это мне больше нравится, – сказала женщина. – Делись.

– Наука только-только подходит к этому рубежу, – сказал Минц. – Даже многие не верят.

– Меня это устраивает. Если дело верное.

– Дело верное, ты уж поверь моему опыту.

– Выкладывай.

– Земля под нашими ногами с одной стороны – планета, а с другой стороны – пустота, – сказал Минц и дернул себя за ухо, потому что и самому было трудно поверить в свое гениальное открытие. – Любое материальное тело может пройти от точки «а» до точки «б», если оно получит прибор, скажем, ключ, к движению в условных туннелях, которые пронзают всю Вселенную. Это как бы туннели метрополитена, но в то же время они представляют собой совершенно невероятный лабиринт.

– То есть ты хочешь, чтобы я под землю полезла? – спросила Ксения. – Без света, в грязи, а потом из подвалов вылазить, так, что ли?

– Я говорю тебе, женщина, – рассердился Минц, – что подземные ходы – это галактическая условность. Теоретически я тебе докажу это в два счета, но вот путешествовать таким образом я еще не пробовал. И никто не пробовал.

– А я попробую и сгину.

– Ты можешь не углубляться, – сказал Минц. – Постой с краю. Привыкни. Я же тебя ни к чему не принуждаю… в конце концов!

– Не кричи на пожилую женщину. И как я буду ходить?

– Как и снаружи, – ответил Минц. – Расстояния те же, наземные объекты корреспондируют подземным коммуникациям.

– А другими словами? – спросила Ксения.

– Другими словами, от твоего дома до детского сада столько же, как поверху.

– Не понимаю. Что же я, из люка вылезу, да?

– Нет, ты по земле пойдешь. Никто и не заметит.

– Что-то ты дуришь меня, старую, Христофорыч. Как же я под землей буду ходить, а наверх вылазить незаметно?

– Потому что ты будешь ходить не под землей, а под виртуальной землей. Если Вселенная – это организм, то она пронизана тончайшими сосудами, и нет им числа! Они всегда в движении, всегда в пульсации, и в то же время они статичны и стабильны, именно от их стабильности зависит в большой степени стабильность Вселенной как системы.

– Значит, я влезу…

– И вылезешь где надо. Только никому ни слова – человечество пока не готово, а милитаристские силы сразу постараются использовать мое гениальное открытие для своих корыстных целей.

– Тогда покажи.

– Эй, – вздохнул Минц. – Хотел я сам сначала попутешествовать, чтобы понять, куда смогу проникнуть с помощью ключа… но если другу надо помочь, я себе другой ключ сделаю.

Сначала Ксения, конечно, опасалась и не стала лезть глубоко.

– Я во двор и обратно, – сказала она. – Только белье сниму.

Ключ был не просто ключом, а коробочкой, которую Минц повесил Ксении на шею на простой цепочке. Верх коробочки был стеклянным, на нем была нанесена карта Великого Гусляра. С помощью кнопки можно было установить стрелочку на нужной точке…

Ксения установила стрелку на улице в десяти метрах от ворот.

Потом зажмурилась.

И оказалась во внутренностях Земли.

Это были именно внутренности.

Внутренности Вселенной.

Бесконечные, запутанные сосуды и капилляры, вокруг ощущение влажности, нутряной теплоты и в то же время – сквозняки! Просто ужасно, какие сквозняки дуют в брюхе Вселенной. Освещение в сосудах было тусклым, неверным и непонятно откуда исходящим…

Стенки и пол были упругими и чуть скользкими, не то чтобы мокрыми, но особенными.

А расстояния там были такими же, как снаружи.

До химчистки от дома пять минут хода. Значит, тебе и по подземному ходу надо будет двигаться столько же минут. А это не всегда приятно. Ведь идешь снаружи, мимо домов проходишь, мимо магазинов, птиц видишь, дома и деревья. А внутри Вселенной – только стенки ходов да непонятные звуки, хлюпы, всхлипы, будто за стенкой в другом проходе какое-то земноводное ползет на охоту за человеком.

– Так может быть? – спросила Ксения.

– Невозможно, – ответил Минц. – Ты с любым крокодилом, который туда невзначай угодил, находишься в другом измерении. Твой сосуд – это твой сосуд, ясно?

С тех пор Ксения ходила на рынок и в магазины по подземельям Вселенной.

Темновато, душновато, как в чреве кашалота. То-то Библия написала про Иону во чреве. Наверное, они знали об этих ходах.

Дошла до места, сразу свет вокруг – стоишь у химчистки, и никто не удивляется. Теперь часто люди исчезают и появляются – кому какое дело!

Зато проклятых домов и мест, где скапливались разлучницы, она теперь и в глаза не видела. Как будто их не существует. Конечно, утешение не окончательное, но существенное.

Дома установился если не мир, то перемирие. Ксения прекратила бунтовать. За первый же день переделала в городе больше дел, чем за неделю раньше. С друзьями встречалась, со знакомыми, рассказывала о семье. И ей рассказывали.

Но человек устроен так, что полного счастья достичь не удается.

Спешила Ксения по тусклому проходу и, делать нечего, начинала переживать, что сейчас делает проклятый изменщик. Пользуется ее отсутствием на этом свете. Гуляет по набережной с какой-нибудь приезжей русалкой. А как его поймаешь?

Как бы проделать в этих подземельях дырки, чтобы выглядывать, проверять мужа?

Нет, Минц подтвердил – физически нереально. И опасно – Вселенная может осерчать.

Может, телевизор поставить? Монитор, как в гастрономе, чтобы отбивные не воровали?

Не получится монитор. Нет связи между подземельями и поверхностью.

Ксения как бы смирилась, но все равно переживала. А когда приходила домой, то обнюхивала мужа, не пахнет ли от него чужой сучкой. И белье проверяла на нем – не надето ли наизнанку.

Как вы понимаете, положение изменилось к лучшему, но не принципиально.

 
Пока останется любовь,
С ней рядом ревность угнездится!
 

Так сказал японский поэт XII века.

С такими словами топала домой Ксения, несла сумку с рынка.

И тут совсем рядом услышала какой-то смутный звук, будто человеческий голос, чего, по уверению Минца, быть не могло.

Раньше бы, неделю назад, когда Ксения еще только перешла на подземное движение, она бы перепугалась, а теперь уже чувствовала себя в капиллярах Вселенной почти как дома, так что лишь заинтересовалась и стала двигаться на голос, что не сразу удалось – это ведь как по лабиринту путешествовать.

Но добралась до источника звука.

Нет, не крокодил и не привидение.

Существо неизвестного пола и национальности, даже неизвестно, с какой звездной системы, схожее с оранжевым пауком и в то же время напоминающее кенгуру, стояло на цыпочках в подземном сосуде и втыкало в потолок железную палку. С потолка капало и сыпались какие-то крошки.

– Вы что здесь делаете? – спросила Ксения, которая вовсе не испугалась.

Существо оторвалось от своей деятельности и ответило Ксении телепатическим путем:

– Не отвлекайте меня, чудовище!

– Это я – чудовище?

– А кто же еще?

И существо снова принялось долбить потолок.

– Ничего не получится, – сказала Ксения. – Мне Лев Христофорович сказал, что это виртуальный потолок, его, может, и не существует.

– Мне тоже говорили, – ответило существо. – Но я не могу больше терпеть.

– А что случилось? – спросила Ксения.

– Чует мое сердце, – ответило существо, похожее на кенгуриного паука или паучиного кенгуру, – что мой-то меня все равно обманывает. Пока я здесь передвигаюсь, он на свидания бегает.

– Ты – женщина? – спросила Ксения.

– Еще какая женщина! Даже мученица.

– А сюда как попала?

– Я так ревную, – сказала паучиная кенгуру, – что не могу ходить по районам, в которых мой мерзавец встречался со своими развратницами.

– Неужели?

Ксения посмотрела на существо и нетактично спросила:

– И что он, на тебя похожий?

– Он не похожий, он – мужчина.

– Но в принципе?

– В принципе все люди одинаково устроены – восемь конечностей, одна сумка на животе, шесть пар глаз – обыкновенно.

– Не продолжай, я поняла. Я даже думаю, что его любовницы тоже с восемью конечностями?

– Разумеется.

– Тогда беру свою мысль обратно.

– А какая у тебя была?

– А мысль была – кому такой урод нужен?

– Мне в первую очередь, – сказала паучиная кенгуру. – Я потому и хотела дырку пробить, чтобы подсматривать.

– И далеко вы живете?

– В центре Вселенной, – сказала несчастная паучиная кенгуру. – На Земле. А ты чего здесь оказалась?

– По той же женской причине, – сказала Ксения. – О, как схожи судьбы жен в нашей Галактике!

Она вынула фотографию Удалова и показала ее женщине.

Та вежливо взглянула, но быстро возразила:

– Уж очень страшный урод.

– Морально – да, а физически он еще орел. Ты спешишь?

– Нет. Вот из химчистки шла.

– И я не спешу. Может, поднимемся ко мне, чайку попьем?

Ксения уже привыкла к новой знакомой. Уродство – вещь субъективная. Мы тоже кому-то не нравимся. Была бы душа благородная.

Паучиная кенгуру согласилась.

Но стоило им сделать три шага, как навстречу выползла из-за угла червячина длиной четыре метра. Она волокла за собой контейнер с лягушатами.

При виде Ксении и паучиной кенгуру она зашипела. Но несчастных женщин она не испугала. Они уже поднакопили жизненный опыт.

– Простите, – спросила Ксения, – вы случайно не несчастная жена одного развратника?

Червячина громко зарыдала и произнесла:

– Он икру черт знает с кем оплодотворяет. Я этого не вынесу!

А паучиная кенгуру тихо сказала:

– Велика Вселенная, а нашей сестре везде плохо.

И женщины пошли пить чай втроем. Им было о чем поговорить.