Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.13"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 58 страниц)

Письмо было написано на пишущей машинке, крупным русским шрифтом.

«Дорогой друг! – сообщалось в нем. – Мы узнали о вашей проблеме и решили помочь. Мы посылаем вам на пробу генетически выведенную идеальную любовницу и жену, добрейшее существо, вашу сексуальную мечту Галину Г. Познакомьтесь с ней, поговорите. Если понравится, оставляйте себе. А нам пришлите обратно подписанную вами бумагу о возвращении Японии Южно-Курильских островов. Получение письма будем считать началом нашего доброго сотрудничества».

Пока Гаврилов, шевеля губами, читал письмо, гостья сняла черные очки, сбросила платок и скромно села на стульчик в углу комнаты, прикрыв ладонями коленки.

Гаврилов кинул на нее взгляд, потом посмотрел внимательно, опустился перед ней на колени и попросил руки и сердца.

– Я готова быть тебе идеальной любовницей и женой, – сказала Галина на пристойном русском языке. – Но сначала подпиши письмо.

Говорят, что в Гусляре уже появилось около сорока идеальных женщин из Японии.

Они всем хороши, но ходят слухи, что ревнивы.

ШПИОНСКИЙ БУМЕРАНГ

Драматические события, связанные со строительством в Москве нового американского посольства, постепенно уходят в прошлое. А многими уже и забылись.

Так что я их вам напомню.

Ввиду размножения сверх разума посольских чинов США и СССР согласились построить громадные, вместительные посольства на взаимной основе. Мы – в Вашингтоне, они – в Москве.

Чтобы не ввозить каменщиков и штукатуров, обе высокие стороны решили воспользоваться туземной рабочей силой. Трудилась она под наблюдением сотрудников безопасности враждебной стороны.

Когда возвели стены, Советский Союз выступил с пресс-конференцией, на которой были показаны всяческие «жучки», трубочки и лампочки, которые американцы насовали в кладку.

Американцы ответили неадекватно. Они сказали, что из-за обилия подслушивающих устройств в их посольстве даже кирпича почти не видно.

Пошли взаимные оскорбления и обиды, строительство прервалось, американцы решили строить заново, верхние этажи разобрали. А тут у нас власть сменилась, и стали править страной люди откровенные и честные. И новый министр безопасности Бакатин возьми да и отдай американцам все наши планы: где что воткнуто.

Представляете, что после этого началось в Америке! Американцы решили, что Бакатин дьявольски хитер, и принялись разрушать свое посольство активнее прежнего. А наши сочли поведение министра чрезмерно честным и отправили Бакатина на дачу – разводить розы.

Американцы оставили от посольства только фундамент и на нем воздвигли корпус руками проверенных морских пехотинцев.

Это все история.

Но она имеет продолжение.

В кабинете нового министра Федеральной безопасности раздался телефонный звонок. Звонил прямой телефон начальника контрразведки.

Министр спросил:

– Чего тебе?

Начальник контрразведки ответил:

– Это не телефонный разговор. Спускайся к девятому подъезду. Буду ждать тебя снаружи. Узнаешь меня по красной гвоздике в петлице и газете «Слово и дело».

– Добро, – сказал министр, он по тону угадал, что дело предстоит важное. – Только с цветком измени ситуацию. Нас уже во всем мире по красным гвоздикам расшифровывают. Каких людей на этом потеряли!

Через десять минут, спустившись вниз, министр увидел у подъезда начальника контрразведки с журналом «Плейбой» и белой гвоздикой в петлице. Впрочем, он узнал бы его и без этой маскировки.

– Куда идем? – спросил министр, одетый скромно, но со вкусом.

Начальник контрразведки не ответил, перевел шефа по подземному переходу в кафе-стоячок на месте бывшей пионерской организации.

Заказали по капуччино.

– Сегодня, – сказал начальник контрразведки, – в девять сорок две перехвачен разговор между резидентом разведки США советником Робертсом и неизвестным пока агентом.

– Молодцы, – сказал министр. – Но капуччино здесь дерьмо.

Они перешли в соседнее кафе. Министр заказал себе эспрессо, а начальник разведки – капуччино.

– Где они беседовали? – спросил министр.

– В центральном корпусе нового посольства.

– Да ты что!

– Вот именно. А капуччино здесь отменный.

– Они здание разобрали по кирпичику? – спросил министр.

– Разобрали.

– Снова построили?

– Построили.

– Бакатин им документацию отдал?

– Отдал.

– Так как подслушали? Неужели Орнитолог?

Начальник контрразведки отрицательно покачал головой.

Орнитологом прозвали одного настырного изобретателя, который разработал метод впаивания микрофонов в головки ворон. Но оказалось, что снабдить передатчиком всех ворон Москвы технически неосуществимо и дорого, а если ограничиться избранными экземплярами, то они летят подслушивать куда угодно, только не к американцам.

– Говори, – попросил министр.

– Они оставили фундамент. Простучали его, прозвенели, сняли все, что можно, но основу оставили.

– От фундамента до кабинета резидента не добраться, – сказал министр. – Звук не дойдет.

Начальник контрразведки кивнул. Он знал это не хуже министра.

– Так в чем же дело, докладывай!

– Грубин, – назвал начальник контрразведки короткую фамилию.

– Неужели?

– Он самый.

– Буди! – приказал министр.

Грубин для министра был агентом спящим, то есть незадействованным. Вроде бы не мертвым, но и не живым.

Впрочем, его трудно было назвать агентом, потому что он сам считал себя патриотом, но никак не агентом.

Но уже через сорок минут после разговора министра с начальником контрразведки скромный «Ауди» начальника городской безопасности Великого Гусляра со страшным скрипом тормозов остановился возле дома № 16 по Пушкинской улице.

Начальник по фамилии Полицеймако, пробегая по двору мимо окна грубинской скромной квартиры, постучал в него условленным стуком: «Спар-так-чем-пи-он».

Шесть лет Грубин не слышал этого стука.

Он вздрогнул.

Собрался с духом и пошел к двери. Открыл дверь. Впустил майора Полицеймако. Поздоровался.

Майор с ним тоже поздоровался.

Городок маленький, все друг друга знают.

– Чай, кофе? – спросил Грубин.

Полицеймако отрицательно покачал головой.

Он смотрел на худого взъерошенного человека средних лет, сутулого и узкогрудого. На Александра Грубина, известного в городе изобретателя и чудака.

Грубин достал из шкафа начатую бутылку «Гуслярского абсолюта».

Они выпили с Полицеймако за встречу, за прошедший Новый год, за День независимости.

– Твоя-то сработала, – сказал Полицеймако.

– Ты откуда знаешь, майор? – спросил Грубин.

– Если я прав, то быть мне генерал-майором, – сказал Полицеймако.

Выпили за это.

Помолчали.

Грубин вспоминал.

Пять или семь лет назад, когда еще строительство посольства только планировалось, профессору Минцу, что проживает в соседней квартире, попалась выпавшая из космоса бактерия. Или, даже вернее, спора.

Профессор по-хорошему заинтересовался пришельцем и стал его изучать.

Что обнаружилось?

Оказалось, эти бактерии носятся в открытом космосе и им трудно отыскать друг дружку. Вот они и научились в процессе эволюции читать мысли, слышать их на диких расстояниях. Иначе как отыскать любимую?

Поделился как-то Минц своим открытием с Грубиным. А Грубин ведь страшный умелец. Еще давно он написал на рисовом зерне «Слово о полку Игореве». Но поэма погибла – кто-то ее склевал.

В Грубине никогда не утихала склонность к блохизму. Блохизм – это качество русского народа, вернее – умение подковать блоху, которая после этого не сможет прыгать. Читали? Типичная русофобия, сочиненная писателем Лесковым.

Когда Грубин увидал у соседа под микроскопом космические бактерии, которые подавали усиками сигналы, а сигналы были такими четкими, что особо чувствительный приемник Минца, переделанный Грубиным из простого «Сони», громко пипикал, откликаясь на призыв минцевских пленников, то у Саши созрел план.

Надо приспособить к бактериям ножки или колесики, чтобы они могли передвигаться по Вселенной и встречаться с подругами не по воле космических струй, а по собственному намерению.

Работа оказалась сложная, не хватало материалов и опыта. Как-то, уставши, Грубин сидел со своим знакомым чекистом Полицеймако и рассказал ему о проблемах. Полицеймако, хоть и был в стельку, профессионально отложил беседу в мозгу и послал отчет о ней в Центр.

В Центре запись попала на глаза светлой голове (она потом убежала к врагам, но в пути была застрелена на границе проводниками-таджиками). Светлая голова Геннадий отвечал за снабжение аппаратурой стройки американского посольства. «Если, – подумал он, направляясь к начальству, – этот чудак Грубин приделает к бактериям ноги, то не исключено их использование в оперативных целях».

Начальство посмеялось, но встретилось на банкете с начальником контрразведки и, чтобы повеселить генерала, рассказало о чудаке из Великого Гусляра.

Начальник контрразведки отличался от своих подчиненных. Он знал, что великие изобретения появляются из мест, для них не приспособленных. А шпионы попадаются на мелочах.

– Предоставить условия, – приказал начальник контрразведки опешившему полковнику, и на следующий день Грубина взяли прямо в подъезде, привезли в Вологду в «воронке», оттуда – «черным рейсом» в Москву. Там его уже ждали лаборатория и все бактерии, конфискованные у Минца. Минц получил принудительную путевку в ведомственный санаторий Академии наук.

Надо признаться, что к тому времени, когда посольство уже было напичкано достойной аппаратурой, Грубин многого не достиг. Если и сделал он бактериям ботинки, то эти ботинки оказались бактериям как кандалы. Они всё норовили стащить их с ножек или даже сожрать. А сдавшиеся передвигались так медленно, что стыдно их было запускать к американцам.

Грубину срезали смету, потом сделали предупреждение о несоответствии. В штат его даже не пригласили, а он был счастлив. Не хотелось ему в штат.

Чтобы совсем уж не кидать на ветер казенные деньги, отступая из посольства, чекисты кинули весь запас бактерий в щель в подвале.

Вот и вся история.

С тех пор прошло лет пять или семь, все остальные средства подслушки были ликвидированы или разоблачены, а бактерия мало-помалу проползла щелями на пятый этаж и распахнула ушки, стараясь услышать, нет ли поблизости самки.

А так как в той организации ничего не выкидывают, даже ваше личное дело с детства там лежит, то сигнал пошел на ленту в Центре. Начальник контрразведки пригласил погулять министра. Полицеймако пошел к Грубину. Они с Грубиным напились.

Уже из Москвы, из автомата, Грубин дозвонился до Минца. В трубке шуршало, попискивало и дышало. Ведомственный санаторий плотно контролировался органами.

– Лев Христофорович, – спросил Грубин, – вы тоже думаете, что бактерия доползла до пятого этажа? По моим расчетам, ей еще ползти и ползти.

– А что предполагаешь? – спросил Минц.

– Может, у нее течка началась, так сказать, брачный период.

– Почему такое мнение?

– Интуиция, – сказал Грубин.

Минц понял, что не только интуиция. Но это не телефонный разговор.

Он вышел в санаторский сад, стал гулять и думать. За ним гуляла служба внешнего наблюдения и все время стреляла у Минца спички: свои кончились, да ведь не побежишь за ними в корпус – а вдруг Минц сорвется?

В тот же вечер Грубина вызвал к себе начальник контрразведки.

– Премию тебе выпишем, – сказал он, – в размере десяти зарплат.

– В долларах? – спросил Грубин.

– Постыдись, – сказал начальник контрразведки. – Даже я не каждый день получаю. Ты лучше скажи мне, чего ты Минцу недоговорил? Я весь день пленку крутил. Чую – замысел, а в чем – не понимаю.

Грубин попытался ускользнуть от ответа:

– А как там у противника?

Так они называли американцев.

– Много интересного. Личные беседы. Служебные разговоры. Просто клад! Так будешь признаваться, что тебя тревожит?

И тут Грубин догадался: начальника контрразведки великой державы, генерала с тремя звездочками на погонах тоже что-то тревожит.

Тогда Грубин махнул рукой и сказал:

– Я с бактериями работал, не думал, заразные они или нет. Минц мне сказал, что у них метаболизм инопланетный, мало шансов, что заразные. Я успокоился. И когда под микроскопом ножки им привинчивал, перчаток не надевал, воздух вдыхал и не считал их, сами понимаете.

– Не понимаю, – строго сказал начальник контрразведки.

– Забыл я о них. Пока вы не напомнили. И вдруг вчера слышу… Простите, трудно говорить.

– Мы проверили, – сказал генерал. – У тебя есть увлечение, зовут Вероника, работает кассиром в книжном магазине. Есть соперник…

– Не надо, гражданин генерал, – взмолился Грубин. – Не терзайте.

Генерал отошел к окну. За окном была обыкновенная улица, обыкновенные дома, для любопытных глаз – обыкновенная виртуальная реальность.

– Мне ведь тоже нелегко, – сказал он глухо. – У меня жена молодая. Третья. Хорошо еще, что теперь партии нет, а то могли бы исключить за аморалку. Я вчера задержался – знаешь ведь, какая у нас работа: ни графика, ни расписания – и понесся мыслями к Ларисе. Сижу в кабинете, несусь мыслями, вдруг слышу в сознании: «Отстань, старый козел, разве не видишь, кто на мне лежит?» Мне прямо дурно стало. Все прошел – и Корею, и Афганистан, и Анголу. Думаю – померещилось. Вызываю машину, рву домой… А ее нет. Приходит через полчаса. И говорит: «Только не подозревай меня ни в чем, мы играли в дурака у подруги Люси».

– Значит, был контакт? – спросил Грубин.

Генерал молча кивнул и сплюнул на паркет.

– Ты тоже послал своей привет?

– Нет, получил от нее, – сказал Грубин. – Примерно так: «Мой возлюбленный. Если ты еще будешь в своей командировке торчать, не выдержу и отдамся».

– А моя еще намылилась квартиру разменивать, – сказал генерал. – Вчера я ее любовную мысль перехватил.

– Минца вызывать будем? – спросил Грубин.

– А может, сам подтвердишь мои худшие подозрения?

– Могу подтвердить, – сказал Грубин. – Значит, так, эти споры развиваются. К нам они попадают молоденькими, а через пять-семь лет достигают половой зрелости, понимаешь?

– К сожалению, да.

– Потому они и молчали в американском посольстве. Чего им волны посылать, если еще страсть в организме не накопилась?

– А ты, гад, их руками хватал, – сказал генерал.

– Кто их не хватал!

– Значит, они не только в ихнем посольстве?

– Какой там в посольстве! Подозреваю, что в нас с вами – не говоря о спутницах жизни – их десятки.

– Но ты понимаешь, мерзавец, что это значит?

– Не обзывайтесь, генерал, теперь надо лекарство искать.

В дверь без стука заглянул сотрудник особой секретности. Не глядя на Грубина, он сказал шифром: «456328 998776 654432 198878 999976 784787 767777».

– Ладно, – ответил генерал, – иди.

Он обернулся к Грубину и сказал:

– Только что американский посол говорил с ихним президентом. Завтра на рассвете будут снова бомбить Ирак.

– Наверное, надо министру сказать? Орден получите?

– На хрен нам теперь Ирак?

И точно в ответ на его грустные слова в комнату опять же без стука ворвалась секретарша:

– Иван Иеронимыч! – закричала она. – Полковник Вуколов из шестерки кинулся в пролет лестницы с криком: «Я не могу больше слышать, как скрипит твоя койка!»

Генерал вытолкал секретаршу и сказал Грубину:

– А ты – Ирак, Ирак трахнутый!

Грубин понял, что не прав.

Позвонил старый белый телефон с гербом СССР.

– Сомневаюсь, – ответил на звонок начальник контрразведки. – Очень сомневаюсь.

Он повесил трубку и сказал Грубину:

– Министр звонил. Умный он у нас, чертяка! Спросил, не пригласить ли срочно преподавателей языка глухонемых? Умница, но ограниченный.

– Не поможет, – согласился Грубин.

Внутри его что-то засвербило, засосало под ложечкой, и существо его наполнилось далеким голоском Вероники:

– Я не могу, я бегу, я бегущая по волнам… Он ждет меня после работы… Прости, Грубин.

– Отпусти домой, генерал, – взмолился Грубин. – Срочно отпусти.

– Сначала придумаешь противоядие…

– Но ведь теперь не будет войн. Не будет тайн…

– Ты с ума сошел, Грубин! – рассердился генерал. – При ихнем уровне науки они противоядие через месяц сделают, а мы так и останемся даже без семейных секретов.

Тут генерал замер, прислушиваясь к голосу бактерии.

Прислушиваясь к голосу своей молодой жены…

И не говоря более ни слова, распахнул окно и шагнул в него, как в дверь. С седьмого этажа.

Грубин был спокоен. Он подошел к столу, нашел свой пропуск к генералу. Написал на нем генеральской ручкой время ухода, расписался за генерала, очень похоже. Окно закрывать не стал – снизу уже слышались голоса.

Вышел. Секретарша рыдала – у нее были свои проблемы.

Грубин спустился, вышел, отдав пропуск ошалевшим от тревоги часовым, перебежал площадь, из первого же автомата – слава богу, карточка была – позвонил в Гусляр, на службу Веронике. Сказал ей только:

– Буду дома ночью. Жди и не мечтай!

– Ой, – сказала Вероника. – В самом деле? Ради меня?

– Ради тебя.

– Милый, а то у меня просто страшные мысли…

Второй звонок был в санаторий, Минцу.

– Я заеду за вами на такси, – сказал он. – И сразу к вам в лабораторию.

– Правильно, – сказал Минц, – у меня уже появились кое-какие мысли, как ограничить эти бактерии сферой внутренней политики…

ЧЕГО ДУША ЖЕЛАЕТ

Профессор Минц ждал водопроводчика Кешу, который шел к нему уже вторую неделю. За это время Кешу видели в ресторане «Гусь», где он обмывал новый «Мерседес» бывшего Коляна, а нынче президента фонда «Чистые руки» Николая Тиграновича, встречали Кешу на демонстрации либерал-радикалов, где каждому участнику выдавали по бутылке «Клинского», видали его и в заплыве через реку напротив краеведческого музея, в котором он участвовал и побеждал, потому что приехало вологодское телевидение. Много где встречали Кешу, но не на работе.

Профессор Минц, хоть и добрый, гуманитарный (так теперь принято говорить) человек, замыслил уже страшную месть. Где-то у него хранилась бутылочка со средством «Трудолюбин». Принявшего средство охватывало неудержимое желание трудиться. Двадцать четыре часа без передыху.

Но тут открылась дверь, которая никогда не запиралась, о чем в городе знала любая бродячая кошка, и вошел сантехник – нет, не Кеша, а другой человек. Немолодой, приятный лицом и манерами.

– Вызывали? – спросил он.

– Ох и вызывал! – ответил профессор. – Вы водопроводчик?

– Сантехник, – сдержанно поправил его мужчина. Был он одет в скромный, но чистый комбинезон и кроссовки «Адидас». В руке чемоданчик – потертый, но целенький и чистый. Все в водопроводчике вызывало доверие.

– Заходите, – попросил его Минц.

– Спасибо, Лев Христофорович, – ответил водопроводчик и принялся вытирать ноги о коврик у дверей.

Профессора не удивило то, что сантехник его знает. Великий Гусляр не столь велик, чтобы в нем мог затеряться ученый с мировым именем.

Профессора смущало другое – он этого сантехника уже видел, знал, даже был с ним знаком. Но нечто мешало его узнать.

– На что жалуемся? – спросил водопроводчик. – Что беспокоит?

Профессор провел сантехника в ванную, где из крана текла вода струей с палец, а на полу стояла лужа.

– Так-с, – сказал сантехник. – Надо менять. И не мешает почистить.

– Только прошу вас, – сказал проницательный Минц, – не говорите мне, что прокладки кончились и их можно достать только за тройную цену, что краны исчезли из продажи…

Сантехник весело рассмеялся и, поставив на пол чемоданчик, присел возле него, раскрыл жестом фокусника, и внутри обнаружились разнообразные запасные части, прокладки и даже краны.

– А вы говорили! – улыбнулся сантехник, подняв лицо к профессору.

– Илья Самуилович! – воскликнул Минц. – Как же я вас сразу не узнал! Вы же наш зубной врач!

– Все в прошлом, – сказал зубной врач.

– Что же случилось? Какая беда?

Илья Самуилович вытащил из чемодана нужные прокладки и самый красивый из кранов. Потом завернул воду и принялся за работу. Все это время Минц задавал вопросы, а Илья Самуилович на них с готовностью отвечал.

– На пенсию вам рановато…

– Не стесняйтесь, – отвечал дантист. – Вы меня не травмируете. И если вы считаете, что я потерпел жизненное фиаско, то, заверяю вас, – ничего подобного. Мне просто сказочно повезло.

– Как так?

– Мне предложили хорошую работу, и я на нее согласился.

– Разве у вас была плохая работа?

– Мне казалось, что она была неплохой, но я ошибался.

– Но вы недурно зарабатывали?

– Я не жаловался.

– К вам записаться было нелегко.

– Знаю, знаю, но это происходило оттого, что в нашем городе нет хороших дантистов. На фоне остальных я выглядел лебедем.

– Вы хотите сказать, что добровольно изменили свою… специальность?

– Говорите прямо – судьбу!

Минц смотрел на то, как сантехник трудится. Его руки так и летали над ванной. И весь жизненный опыт Минца говорил ему, что он видит перед собой мастера своего дела, человека талантливого, влюбленного в профессию, пускай скромную и недооцененную современниками, но такую нужную!

– Как же это произошло? – спросил Минц.

– В этом нет секрета, – сказал Илья Самуилович. – Площадь Землепроходцев, дом два.

– И что там?

– В случае если вы сами не поймете, – ответил сантехник, – я буду рад вам все объяснить, но только в нерабочее время. Поймите, меня ждут страдающие люди! И многие из них проклинают сантехников в целом, потому что в нашей среде еще немало таких типов, как некий Кеша.

– О, Кеша! – воскликнул Минц со злодейским английским придыханием. Иначе произнести это имя он был не в состоянии.

Быстро и качественно завершив свой труд, зубной врач покинул Минца, решительно отказавшись взять чаевые. Причем Минц и не настаивал, потому что его не оставляло ощущение какого-то розыгрыша. Будто зубной врач ему почудился. Хотя краны работали нормально, не пропуская ни капли воды, а лужу на полу Илья Самуилович сам вытер перед уходом.

Когда дверь за сантехником закрылась, профессор Минц уселся в продавленное кресло и принялся размышлять. Как настоящий мыслитель, он не выносил сомнительных ситуаций. Всему должно быть объяснение. Это и есть принцип гностицизма, который исповедовал Лев Христофорович. А если объяснения нет, значит, либо мы его плохо искали, либо оно недоступно на современном примитивном уровне развития нашей науки.

Имеем удачливого, умелого, уверенного в себе зубного врача. Имеем подчеркивающего свое счастье сантехника. Один и тот же человек. А тайна хранится на площади Землепроходцев.

Профессор Минц натянул пиджак и вышел на улицу. Время было полуденное, теплое, августовское, птицы уже отпели свое и учили птенцов летать.

Послышался рев мотоцикла. Лев Христофорович еле успел отпрянуть к воротам, и ему показалось, что в седле мотоцикла сидит плотная пожилая дама, бывший директор универмага Ванда Савич. Это было столь невероятно, что Минц покачал головой и подумал, не возраст ли подкрадывается к нему. И пора, пожалуй, позаботиться о лекарствах от маразма.

Отдышавшись, Минц направился к площади Землепроходцев, но дойти до нее не успел, потому что столкнулся с фармацевтом Савичем, мужем Ванды. И, увидев его, Минц рассмеялся и сказал:

– Ты не поверишь, Савич, если я тебе скажу, что мне сейчас померещилось.

– Поверю, – ответил Савич. – Тебе померещилось, что моя жена Ванда промчалась мимо тебя на гоночном мотоцикле.

– Удивительно! Но это именно так.

– Потому что тебе ничего не мерещилось, а ты видел то, что я наблюдаю с утра. Моя жена Ванда готовится к первенству Вологодской области по спидвею.

– Вот именно, – согласился Минц.

На самом деле он сказал «вот именно» только для того, чтобы утешить тронувшегося умом Савича. Но тот вовсе не расстраивался.

– Мне дешевле, – заявил он.

На удивленный взгляд профессора он ответил:

– У нас было отложено на старость. Чтобы проводить свободное время на берегу острова Кипр. Ну кому нужен остров Кипр? Грязь, суета, «новые русские», мафия – и, главное, что?

– Что?

– Корысть! Нажива! Разврат! Сексопатология. Вы со мной согласны?

Савич схватил Минца за рукав и дернул к стене, потому что мимо них в обратную сторону промчался дикий мотоциклист, и теперь уж Минц не сомневался – это Ванда Савич. Да и как усомнишься, если, перекрывая рев мотора, она кричит Минцу:

– Физкульт-привет, мальчики!

– Давай, давай, – негромко ответил Савич. – Недолго мы будем топтать одни и те же мостовые. Завтра улетаю.

– Куда?

– В Чандрагупту. На берега Ганга. Там меня ждут в ашраме полного безмолвия, именно там я найду спокойную нишу для достижения нирваны.

– А как же служба? Как же семья?

– Мою семью вы только что видели, так что можем уже сейчас попрощаться. Больше не встретимся.

– А квартира?

Минц понимал, что задает неправильные вопросы – не в этом дело. У людей случилась беда, но они не расстраиваются и ищут новую жизнь. Почему? Как можно прожить всю жизнь в Великом Гусляре, ни к чему не стремиться и вдруг, в одночасье…

– А я счастлив! – вдруг воскликнул Савич. – И можете всем об этом сказать! Всему прогрессивному человечеству. Да здравствует Шива и его жена Лакшми!

И громко распевая гимны на каком-то из индийских языков, провизор Савич направился к туристическому агентству «Мейби». Минц растерянно смотрел ему вслед и старался привести в порядок свои мысли. Заподозрить Савича в склонности к индийской философии было не менее удивительным, чем Льва Толстого в юморе.

Мотоцикл остановился перед Минцем, и Ванда, Вандочка, сорок лет назад красотка, откинула на лоб тяжелые очки и прищурилась:

– Ну как, Лева, а ты не думаешь последовать моему примеру?

– Нет, не думаю, – с душевным трепетом ответил Минц.

– Это может каждый, – сказала мотоциклистка. – Скорость, ветер в лицо, смертельные столкновения!

– Я никогда раньше не подозревал в тебе…

– Сходишь на Землепроходцев, два, еще не такое про себя узнаешь.

Вандочка дала газ и умчалась. Минц долго откашливался от пыли.

Тайна усугублялась.

Минц в очередной раз вышел из подворотни и зашагал к площади.

И, наверное, он добрался бы до нее, если бы не кролик.

Обыкновенный кролик, довольно упитанный.

Он свалился на Минца с неба, тяжело подпрыгнул и уселся, глядя на профессора.

– Простите, – сказал профессор. – Чем могу вам помочь?

Кролик вытащил из-за спины черный цилиндр и лихо нахлобучил на голову. Уши прижало полями, и они торчали, как крылья моноплана.

– Он дурак, – ответил Саша Грубин, сосед Минца по дому № 16. – Даже странно, что при таком небольшом уме – такие артистические способности.

Саша Грубин обогнул Минца.

Он присел на четвереньки перед кроликом и положил на асфальт брезентовый мешок.

Кролик послушно прыгнул в мешок, Грубин завязал его бечевкой и перекинул через плечо.

– Что с вами, Саша? – спросил профессор.

– А ничего! Призвание.

Грубин пошел по улице, словно всю жизнь носил кроликов в мешке.

Минц все же старался уговаривать себя: «Ничего особенного не произошло, вчера объявляли – пятна на Солнце, магнитная буря, старайтесь не выходить из дома без головного убора…» Минц потрогал поднятыми пальцами поля своей шляпы. Ну с ним-то все нормально, а вот с другими-то?

Сверху послышался голос:

– Лев Христофорович, прокатить тебя или как?

Господи, этого еще не хватало! Из корзины самодельного воздушного шара свешивалась оживленная физиономия Корнелия Удалова, старого друга и соседа.

– Что с тобой, Корнелий? – крикнул Минц.

– Нашел себя! – откликнулся Корнелий Иванович. – Чего и тебе желаю.

– А куда намылился? – спросил Лев Христофорович.

– Говорят, археологи отыскали столицу Александра Македонского в долине Вахша, – ответил Корнелий. – Если ветры будут благоприятствовать, слетаю туда.

Порыв ветра подхватил воздушный шар с большой надписью через всю окружность: «Россия – щедрая душа» – и понес к облакам, что спешили на юго-восток.

И исчез старый друг Удалов.

Минц не сомневался, что центр интриги лежит на площади Землепроходцев, и предчувствие чего-то зловещего терзало чуткую душу ученого.

И он бы продолжал держать себя в руках, давать отчет в каждом своем шаге и вздохе, если бы не встреча на углу Пушкинской и площади.

У Гостиного двора, у магазина «Все для вашей буренки» стояла известная своей суровостью к распущенным нравам гуслярок Клара Самойленко, бывшая комсомолка и вожатая, а ныне заведующая сектором борьбы с асоциальным поведением подростков в Гордуме.

Минц сталкивался с ее принципиальностью на заседании Гордумы и даже безуспешно пытался склонить даму к разумному компромиссу. Ведь и в самом деле трудно будет запретить юбки выше колен и отсутствие лифчиков под блузками – бывает такое, что поделаешь!

И вот – представьте себе – Лев Христофорович увидел госпожу Самойленко, стоящую на углу с белой гвоздикой в лапке, одетую лишь в кожаный передничек, заимствованный у папуаски, с грудью разве что не обнаженной и в золотых туфельках на дециметровой шпильке. А уж что было нарисовано на лице Клары, не поддается переводу на литературный язык.

Но Минц уже смирился с тем, что живет в сумасшедшем доме, и хотя все внутри у него перевернулось, он произнес:

– Здравствуйте, Клара Георгиевна. Вам не холодно?

– Привет, мужчина, – ответила заведующая сектором. – Не желаешь получить удовольствие?

– В каком смысле? – растерялся профессор.

– В сексуальном, – сказала женщина. – Я такие штучки умею делать, что ты до завтра в себя не придешь. От меня некоторых на «Скорой» увозят.

– Простите, – сказал Минц. – Немного попозже. Мне хотелось сначала заглянуть в дом два.

– А что, правильно, – согласилась Самойленко легкого поведения. – Я прошла сквозь это чистилище. Меня изнасиловали шестеро сотрудников. Я думала, что не переживу позора.

– Врет она, – сказала бабушка в белом платочке, проходившая мимо. – Она сама бросалась на наших ребят. Многие устояли.

– А вы там работаете? – спросил Минц.

– Следуйте за мной, молодой человек, – сказала бабушка, – и вы достигнете цели.

В доме два по площади Землепроходцев находилось несколько учреждений. В том числе Гуслярское отделение ансамбля «Березка», Госприемизвозснаб, салон красоты «Галатея-2», фонд «Малютка и отчим», а сбоку прямо к стене был приклеен лист картона, на котором неровно, но внятно было написано фломастером:

«ТЕПЕРЬ У НАС ОДНО ЖЕЛАНЬЕ».

И никакого объяснения.

Когда Минц вошел в дверь, то увидел черную стрелу, которая указывала вверх по лестнице. А там в коридоре стояли в ряд стулья, и на стульях сидели смирные люди из городских жителей. И хоть освещение в коридоре было невнятным, они узнали Льва Христофоровича, и кто-то в кепке удивился и спросил:

– А тебе, профессор, чего не терпится?

– У профессора тоже проблемы бывают, – откликнулась Гаврилова, несчастная мать неудачного сына.

– Здесь по очереди или по записи? – спросил Минц.

– Живая очередь, – сказал Кепка. – Я с семи часов записывался.

Кепка показал Минцу ладошку с номером «2».

Минц присел на свободный стул рядом с Гавриловой.

– Вы тоже? – спросил он.

– Нет, – сказала Гаврилова. – О сынишке хотела посоветоваться.

Сынишке было под тридцать. Сынишка уже дважды развелся и собирался наняться в какую-нибудь бездействующую армию, чтобы не ранили.