Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.12"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 75 страниц)

Вот об этой мастерской и спросил Минц, когда прощался с Удаловым перед отъездом на остров Пасхи.

– Нормально наши дела, – сказал Удалов. – Завтра приезжает делегация из Южной Кореи.

– Вы с ними осторожнее, – предупредил Минц. – Очень хитрые на руку джентльмены.

– Знаем, – согласился Удалов. – Да и моя баба не лыком шита. Сказала, чтоб без предоплаты не появлялись. Пускай открывают счет в нашем городском «Гуснепорочбанке». Нужны счета на строительство нового роддома и машины времени.

– Ты прав, – согласился Лев Христофорович и нежно обнял Корнелия на прощанье.

А Корнелий смотрел вслед автобусу, махал и при этом представлял, как готовятся сейчас женщины к встрече иностранных гостей.

Проводив автобус, Корнелий Иванович пошел домой и по дороге увидал соседского юношу Колю Гаврилова. Коля ехал в своем новом «Москвиче», который был замаскирован под «Мерседес» специфическим кольцом на радиаторе. Добродушный Удалов поднял руку, узнав соседа, и подумал: вот проходит жизнь, одни уступают дорогу, другие растут и, может, составят нашему городу мировую известность… Коля Гаврилов на Удалова не обратил внимания, вернее, это Удалову показалось, что не обратил, а на самом деле он чуть притормозил, дожидаясь, пока Удалов поравняется с океанской лужей, и тогда, не жалея своей собственности, дал газу так, что облил мутной водой пожилого соседа с ног до головы. При этом он позволил себе лишь снисходительно улыбнуться, не оборачиваясь, но кося взглядом.

– Ах ты, мерзавец! – воскликнул Удалов, который гонял этого Гаврилова крапивой еще в нежном возрасте.

Но Гаврилов уже мчался дальше по улице и, увидев впереди милую девушку Клару Анапко со швейной фабрики, направил машину прямо на нее, перепугав девушку до полусмерти.

Но во дворе дома Удалов снова увидел псевдо-«Мерседес» Коли Гаврилова. Псевдо-«Мерседес» стоял посреди двора, подмяв и поломав любимый всеми сиреневый куст, а самого Гаврилова уже не было видно.

Удалов заходить домой не стал, а постучал в окно Саше Грубину и, когда тот высунулся, сказал:

– Подвинем машину, что ли?

Грубин так давно дружил с Удаловым, что понимал его с четверти слова. Он вышел во двор и присоединился к Корнелию. Рядом стоял Ложкин, уже очень пожилой, но еще крепкий мужчина.

– С Колей надо что-то делать, – сказал Ложкин. – Он стыд потерял, честь и всякие человеческие качества.

Из окна второго этажа высунулась мама Гаврилова и громко прошептала:

– Это я виновата. Я попросила Льва Христофоровича у Коли лишние качества отменить, чтобы ему в современной жизни легче было вертеться. Как бы профессор не перемудрил…

– Ты своего не защищай, – сказал Грубин. – Ведь как меня или Удалова не обездоливай, мы плохого не сделаем.

– Тш-ш! – Гаврилова захлопнула окно, видно, почему-то испугалась сына.

– Хуже нет, и на исторических примерах это доказано, – вздохнул Ложкин, – когда королева-мать боится своего сына, значит, скоро слететь ее голове.

– Николай Иванович, окстись! – испугался Удалов. – Нам еще этого не хватало!

Он обернулся к окну Гавриловых и сказал громко, зная, что через летнюю раму его слова проникнут внутрь квартиры:

– Николай, я тебя предупреждаю! Мы сейчас твой «Мерседес» отодвинем, и это тебе будет первое предупреждение. Сирень оберегается законом и экологией.

Удалов поплевал на ладони, и они втроем взялись за задок «Москвича» и оттащили его в сторону. Правда, в этой операции мерседесовский кружок, что был прикреплен к самому носу машины, упал и покатился по земле.

И тут, подобно пулеметной очереди, раздался стук каблуков Николая по лестнице, хлопнула дверь, и тот выскочил на улицу, сжимая в руке газовый баллончик и сверкая глазами, как Александр Македонский.

– Да я вас сейчас! – закричал он. – Да я вам сейчас…

– Обратите внимание, – сказал друзьям Грубин, – одно чувство Лев Христофорович убрать забыл – чувство собственности.

– И чувство злости, – добавил Ложкин.

– Это не чувство, а постоянное состояние людей, у которых других чувств не осталось, – поправил его Корнелий.

Коля грозно махал газовым баллончиком, а Удалов сказал ему:

– Коля, ты случайно не нажми, а то выпорем тебя по-соседски!

Открылось окно, и Гаврилова стала умолять соседей:

– Пожалуйста, не надо! Он еще фактически мальчик и обязательно исправится. Вот как разбогатеет, так сразу исправится.

Коля схватил мерседесовское кольцо и, ругаясь сквозь зубы, стал прилаживать его к «Москвичу». Бить его не стали. Поглядели, покачали головами, имея в виду общее падение нравов, и разошлись по домам.

В четыре часа ночи кто-то кинул камень в окно Грубину. Окно вдребезги, недостроенная новая модель машины времени повреждена… А кто? Грубин решил, что это Гаврилов, но мать его клялась, что Коля спал.

На следующий день разбили окно у Ложкиных. К тому же вдребезги разлетелся аквариум, и, пока суд да дело, ценных рыбок пришлось держать в трехлитровых банках. Кто сделал – догадывайтесь.

В машине Васи-Ахмета также окошки разбиты, а шины распороты. А ведь раньше в Великом Гусляре ни угонов, ни повреждений не случалось.

Вася-Ахмет пошел к Гаврилову. Но не дошел. Оказывается, два приезжих качка в камуфляжах, которые проживали уже четыре дня в гостинице «Гусь», приехали в город не для закупки льна, а с целью выполнять некоторые дела для Коли. Вот они и избили Васю так, что он попал в больницу.

Город был встревожен, на Колю смотрели косо, а он все ждал, когда же у него будет настоящий «Мерседес». На это не хватало лишь двадцати тысяч баксов.

Южные корейцы посетили мастерскую Удаловой «Ателье-молния», а там новые манекенщицы Тамарка Томи-Томи и Клара Анапко со швейной фабрики демонстрировали одежду, которая сама себя подгоняет по фигуре заказчика. Более того, они поделились с корейцами некоторыми задумками, полученными для перспективных разработок от Льва Христофоровича. Больше всего потенциальным заказчикам показалась перспективной модель «Сними-наденься» – «для тех, кто всегда спешит». Сначала модель вела себя как обычная – подгонялась по фигуре, но потом, если нужно, сама снималась с тела и возносилась на вешалку или возвращалась на заказчицу по условному сигналу. Ты ей свистнешь, она отзовется коротким птичьим лепетом, как иномарка, стоящая на электронной охране, – и летит к тебе или от тебя большим крылом.

Южные корейцы не удержались от аплодисментов, а потом устроили ужин владелицам и работницам мастерской в ресторане при гостинице, а после ужина попрощались за руку с Ксенией и старухой Ложкиной, а девиц пригласили к себе в номера, чтобы совместно полюбоваться оттуда видом на ночной Гусляр. Клара Анапко еще была непривычна к иностранному вниманию и выпрыгнула в окно, но без вреда для себя, потому что была гимнасткой-перворазрядницей, а Томи-Томи осталась и веселилась с корейцами.

Ксения с Ложкиной перед сном вернулись в мастерскую, чтобы прибрать там, запереть все, обесточить, повесить замок и договориться, как они завтра будут требовать деньги – франками на текущий счет или сразу оборудованием для роддома?

Старуха Ложкина села на диван для посетителей и сказала:

– Ох и устала я, Ксения, будто дрова возила.

А Ксения ответила:

– Чую, выгонит меня Корнелий из дома за то, что я хозяйство запустила.

Сказано это было не без гордости. Почти всю жизнь Ксения прожила в трепете. На совещании ли муж задержался, на встрече с инопланетными пришельцами или изменяет ей, домашней хозяйке? А теперь вот она сама стала фигурой международного масштаба.

…Не постучавшись и открыв дверь ногой, в ателье ввалился Коля Гаврилов в легком подпитии и сказал:

– Слушайте меня, бабки! Чтобы завтра подготовить в пакете двадцать тысяч баксов. Иначе ваши уши будут доставлены вашим мужикам. Усекли?

– Каких басков, Колечка? – спросила Ксения, которая с детства любила этого мальчонку.

– Молчать! – рявкнул Коля. – Двадцать тысяч. Или уши.

Первой опомнилась старуха Ложкина.

– Коля, а тебя давно никто не порол? – спросила она. – Постыдись!

– Что-что? – ответил Коля. – Я теперь как Терминатор. С дерьмом смешаю и не замечу. Такой вот я человек.

Ксения Удалова очень осерчала и пошла гнать Колю из мастерской. Но Коля словно ждал этого. Он врезал пожилой женщине в скулу так, что та упала на диван, оттолкнул старуху Ложкину к стенке, свистнул, и тут в ателье вошли два мужика в камуфляжах, с мешками, в которые они стали складывать, срывая с вешалок, международные туалеты.

– Дурак, – сказала Ксения, опомнившись, – если ты туалеты возьмешь, за что нам деньги заплатят? – Это означало, что жена Корнелия уже пришла в себя и принимала меры.

Ее аргумент подействовал на бандитов-рэкетиров. Они взяли лишь себе по костюму да Римке пару платьев, потому что Римка теперь с Колей сожительствовала, несмотря на превышение в возрасте.

– Двадцать тысяч завтра, как стемнеет, – приказал Коля. – У памятника Землепроходцам. И если кому-нибудь проговоритесь, хоть вздохом, тетя Ксения, то вашему Максиму не жить, а Корнелию Ивановичу тоже, не говоря уж о Николае Николаевиче.

Стеная и хромая, несчастные предпринимательницы поплелись домой. Уже на подходе к дому они услышали отдельные дикие крики: во дворе их ждали мужчины, встревоженные долгим отсутствием женщин. Сразу хотели звонить в милицию, арестовывать Колю, но потом Удалов увел всех к себе, чтобы обсудить проблему без свидетельницы. Они же понимали, что мать – она и у Гитлера мать, а уж у Гаврилова – тем более союзник.

Дома Удалов сказал так:

– Нам его сейчас не взять. Доказательств никаких. А вот положим ему деньги, тут его и возьмем с поличным.

Утро было деловым.

Удалов дал факс на остров Пасхи, и с острова ответили, что профессор Минц в последние дни был задумчив, встревожен, на статуи почти не смотрел и все повторял: «Ах, как я был неосторожен! Ах, зачем я дал такое необычное и страшное оружие, как бесчувственность, Коле Гаврилову!» Так что уже вчера он сел на попутный самолет и вылетел в Дели с пересадкой в Джакарте.

Когда корейцы пришли в мастерскую, для них уже был упакован контейнер, а они выписали чек на швейцарский банк и генеральное соглашение. Из разных концов города между тем в дом № 16 стекались неприятные новости. Преступная троица сожгла табачный киоск у станции, угнала и бросила трактор, устроила драку в станционном буфете. А когда стемнело, то на «Москвиче» с мерседесовским кружочком на радиаторе рэкетиры подъехали к памятнику Землепроходцам.

Надо сказать, что к тому времени весь город уже знал, что сегодня возможна разборка, и потому старшина Пилипенко взял бюллетень по поводу катара верхних дыхательных путей, но не от страха, а потому, что так попросил его Удалов.

– Дело соседское, – сказал он. – Чего нам стрелять! Ты же понимаешь.

Пилипенко понимал.

Многие люди, которые в это время гуляли по набережной и площади Землепроходцев, на этот раз отошли подальше к домам или выглядывали из-за старых лип у гостиного двора. А у памятника стояли лишь Удаловы – так было решено – Корнелий и Ксения. А между ними на постаменте лежал пакет. В синей пластиковой обертке.

В девять часов «Москвич» с мерседесовским кружком выехал на площадь и, сделав круг, остановился у памятника, представляющего собой нос ладьи землепроходцев. На носу, прислонив ладошки к козырькам шлемов, стоят Ермак, Дежнев и Крузенштерн – уроженцы этих мест.

– Давай капусту, – сказал Коля Гаврилов, спокойно вылезая из машины и подходя к Удаловым. – Остальные-то где?

Его спутники целились в Удаловых из пистолетов, может, газовых, а может, и боевых.

– Коля, – сказал Корнелий в последней попытке урезонить соседского юношу и спасти его от позора, – опомнись! Как тебе не стыдно!

– Быстро! – ответил Коля. – Гони капусту! Будешь мне отстегивать по двадцать «лимонов» в месяц. У меня весь город схвачен.

– Коля, подумай о маме, – произнесла Ксения металлическим голосом.

Гаврилов насторожился.

Он направил пушку на Удаловых. Телохранители тоже. Их кожаные куртки блестели под фонарями.

– Все на колени! – зарычал Гаврилов нечеловеческим голосом. – Весь город на колени!

– Мне тоже? – спросила его мать, которая пришла на площадь.

– Тебе в первую очередь. Забыла, как в детстве меня порола?

Гаврилова пала на колени. Остальные не подчинились. Более того, повинуясь жесту Ксении, пустившей микрокомпьютер задом наперед, одежда бандитов превратилась в бесформенные хламиды, которые тут же стреножили их по рукам и ногам. Пистолеты грохнулись на землю, а сами негодяи стали бороться и выпутываться из одежд, словно жрец Лаокоон и его сыновья на античной скульптуре.

К тому времени, когда им это удалось, Корнелий подобрал пистолеты, и, видя неминуемую гибель, телохранители, подобно голым королям, осознавшим весь ужас своего положения, убежали в ближайший лес. Одежда же рэкетиров таинственным образом взлетела кверху и облегла широкие плечи каменных землепроходцев.

Единственным, кто не потерял присутствия духа, был Коля. Он спокойно забрал пакет с долларами и пошел прочь с площади, заявив на прощание Удалову, что стоял с пистолетами в обеих руках:

– Ты стреляй, дядя Корнелий, стреляй в ребенка.

Но тут на площадь ворвался и замер междугородный автобус, из которого выскочил профессор Минц.

– Ах, как я виноват! – воскликнул он и вытащил деблокатор, изобретенный им на острове Пасхи. Он направил его на уходящую голую фигуру.

Голубая молния догнала Колю и пронзила его.

– Возьми обратно стыд! – громовым голосом вскричал профессор.

Коля попытался прикрыться пакетом с деньгами. Он с ужасом оглядывался.

– Жалость! – сказал профессор.

Коля увидел Ксению и робко протянул ей пачку с деньгами.

– Доброту…

Коля рухнул на колени.

Его мать подбежала к нему и обняла молодого человека. Он стоял, прижавшись к ней, как блудный сын на полотне Рембрандта.

– Страх! – продолжал Минц.

Колю охватила дрожь.

– Любовь! – громовым голосом воскликнул Минц.

Безумный взор Коли отыскал в полутьме фигурку Томи-Томи, которая уже забыла о корейцах. И они оба зарыдали…

Домой жильцы возвращались все вместе. Только Гавриловы с Томи-Томи шли поотстав. На Коле был ладный костюм, вернувшийся с памятника.

– Вот мы и победили! – сказала старуха Ложкина.

– Ага, – согласилась Ксения. – Надо бы нам теперь железные двери заказать.

– Наука поможет нам исправить нравы! – Минц был настроен оптимистично. – На каждое безобразие мы придумаем противоядие.

– А они – новое безобразие, – вздохнул Удалов.

Так они и не пришли к единому мнению.

НОВЫЙ СУСАНИН

В лесах под городом Великий Гусляр таится озеро Копенгаген, окутанное тайнами и легендами, заветная Мекка гуслярских рыболовов.

Многие десятилетия оставалось загадкой название озера, непривычное для здешних мест. Рассказывают, что в тридцать седьмом году покойный отец старика Ложкина поехал в Вологду продавать метровую щуку, выловленную им в том озере. На вологодском рынке к нему подошел один человек, одетый в штатское, и спросил, где Ложкин выудил такую рыбину. Ложкин честно признался, что в Копенгагене, и после многих допросов и неправедного суда отправился в лагерь как датский шпион, а Николай Ложкин дождался папу только через восемнадцать лет.

Лишь лет двадцать назад директорша краеведческого музея Елена Сергеевна выудила в городском архиве информацию, что озеро получило свое название случайно. Оказывается, в начале прошлого века в тех краях построил свой охотничий замок англоман Архип Гулькин, велевший именовать его просто Гулем. Как-то приехавший к Гулю на рыбалку либерально настроенный гуслярский мировой посредник пошутил, что Копенгаген – английский вице-адмирал. Гуль был потрясен звучностью адмиральского имени и велел переименовать озеро Темное в озеро Копенгаген. Название окрестным мужикам понравилось, хотя казалось ругательным. Гуль пытался разводить в озере крокодилов, крокодилы прижились, но мужики их выловили и пустили крокодилью шкуру на подошвы валенок.

Уже в почтенном возрасте Гуль влюбился по переписке в проживавшую на Украине госпожу Ганскую, представительницу старого шляхетского рода. Но, несмотря на переписку, теплые слова и даже обещания, госпожа Ганская вышла замуж за француза Бальзака. Помещик Гуль не выдержал такого расстройства и утопился в Копенгагене. Его охотничий замок, разграбленный поселянами, превратился в руины. И люди обо всем забыли.

Елена Сергеевна послала заметку о помещике Гуле в «Вестник Вологодского пединститута», но заметку не напечатали, как лишенную актуальности. Зато в Великом Гусляре об открытии Елены Сергеевны некоторые люди узнали, потому что она провела беседу на эту тему в лектории музея.

Несмотря на то что Великий Гусляр лежит в стороне от основных коммуникаций государства, а население в нем обитает консервативное, новые веяния долетают и до его площадей и переулков. В Гусляре есть свои демократы, коммунисты, сторонники парламента, поклонники президента и даже представители капитализма. И как положено российской глубинке, в недрах ее таятся такие социальные движения и водовороты, что порой и Москва бы позавидовала прыти нашего городка.

Поджарый Салисов и грузный Ахмет Собачко пришли в газету «Гуслярское знамя» к ее корреспонденту Михаилу Стендалю и изложили свою позицию. Тот, желая им помочь, повел их на бывшую Пушкинскую, ныне, в результате кампании за возвращение исторических названий, переименованную в Старозалупенскую, в дом № 16, где проживает его старый друг, а также заядлый рыболов Корнелий Иванович Удалов.

В то субботнее утро Корнелий страдал радикулитом, отчего не смог пойти на рыбалку и даже спуститься вниз сыграть в домино. Правда, и в домино он играть не очень стремился – пришло новое поколение, которое привнесло в игру денежный интерес. Раньше люди собирались вокруг стола, чтобы как следует стукнуть по столешнице, сделать «рыбу», а то и просто поговорить с соседом. Молодежь, занявшая стол, играла теперь на деньги, причем порой с улицы Софьи Перовской приходили сущие террористы, а играли они на «зеленые», или баксы, сам вид которых Корнелию Ивановичу, как человеку старой закваски, был неприятен. Ведь во времена его молодости такими «зелеными» агенты США расплачивались с отщепенцами за измену Родине.

Корнелий Иванович стоял у окна, глядел во двор и рассуждал, соберется ли дождик или обойдет стороной. Он увидел, как осторожно, словно катафалк, влекущий тело члена Политбюро, в ворота вполз «Мерседес», замер и из него вылез помятый и встрепанный корреспондент газеты «Гуслярское знамя» Михаил Стендаль, а за ним два закованных в кожу молодых человека. Мода, осчастливившая революцию кожаными куртками, сделала странный исторический виток и вновь призвала кожаные куртки в период контрреволюции.

Один молодой человек был бородатеньким, маленьким и тщедушным, а второй – внушительным и полным, но куртки скрадывали различия в комплекции.

Стендаль поднял голову, угадал за стеклом Корнелия и сделал жест рукой, означавший просьбу отворить дверь.

Корнелий обернулся и крикнул:

– Ксюша, открой, пришли!

Никто не откликнулся, и Корнелий вспомнил, что Ксения ушла на рынок.

– Максим! – позвал тогда Удалов.

Но сын тоже не откликнулся, потому что с утра забрал гитару и смылся из дома, чтобы не готовиться к экзаменам в училище парикмахеров.

Пришлось Удалову, припадая на левую ногу и держась за позвоночник, брести к двери.

У двери Удалов выпрямился и принял бодрый вид. И даже улыбнулся гостям.

Гости вежливо поздоровались и сразу проникли в комнату, причем сделали это так ловко, что Удалов со Стендалем далеко отстали от них и оказались в комнате, когда молодые люди уже заканчивали поверхностный обыск.

– Все в порядке, заходите, – пригласил Удалова худой и злой на вид человек, утонувший в кожаной куртке и заросший густым черным волосом. – Располагайтесь.

После этого гости уселись в кресла, а Стендалю и Удалову достались стулья. Впрочем, когда у тебя приступ радикулита, то лучше сидеть на стуле.

– Наши гости, – сдавленным голосом сообщил Стендаль, – приехали из Москвы. У них есть сенсационная информация, связанная с Великим Гусляром, и они просят нашего содействия.

– Не так громко, – предупредил худенький гость.

– Разрешите, я вам их представлю, – сказал Стендаль. – Товарищ Салисов – аквалангист и экстрасенс.

– С мировым именем, – добавил бородатый и чуть наклонил остроносую голову. – И предупреждаю: все ваши мысли мне известны.

Помолчали. Видно, экстрасенс читал мысли Удалова, а Удалов удивлялся, почему же это у него с утра ни одной мысли в голове не было. А сейчас мысли появились и были связаны с ненормальным взвинченным состоянием корреспондента.

– А вот, познакомьтесь, – продолжал Стендаль, – господин Ахмет Собачко.

– Не господин, а товарищ, – поправил Стендаля грузный, лысый, украшенный лишь длинными висячими усами человек. – Не люблю этих модных штучек.

Выждав деликатную паузу, Стендаль сообщил:

– Наши гости смогли сделать важное открытие. Они приехали, чтобы поделиться им с нами.

– Не продаст? – спросил Салисов.

Михаил Артурович совсем смутился.

– Ну как можно! – сказал он.

– А это вопрос суммы, – сообщил Собачко. У него был высокий девичий голос и очень красные губы.

– Удалов молчалив как могила, – сказал Стендаль, смущенный ролью, которую ему пришлось играть.

Могилой Корнелий себя не считал, но спорить не осмелился. Ждал.

– Знаете ли вы, в каких местах совершал свои подвиги Иван Сусанин? – резко спросил Салисов. Его черные глаза горели отчаянным нутряным огнем.

– В отдаленных отсюда, – послушно ответил Удалов. – В костромских лесах, если не ошибаюсь. Я в Костроме ему памятник видел – рукой за речку показывает, куда идти не следует.

Удалов хихикнул, приглашая остальных присоединиться. Никто не присоединился.

Удалов осекся. Здесь никто не собирался шутить.

– Подскажите мне, – произнес Салисов, – чем прославился Иван Сусанин в памяти русского народа?

– Он завел поляков в лес, – послушно ответил Удалов, – где не было видно ни зги. Сусанину с сердцем вскричали враги: «Куда ты завел нас – не видно ни зги!»

– Хватит! – оборвал Удалова Салисов. – Не пытайтесь показаться глупее, чем вы есть.

В комнате воцарилось молчание. С каждой секундой оно все тяжелее ложилось на плечи присутствовавших.

Наконец Удалов не выдержал и пискнул:

– Ну?

– Стендаль сказал, что вам можно доверять, – произнес Собачко с некоторым удивлением, словно хотел показать всему миру, что на самом деле Удалову лучше не доверять.

– Выхода нет, – помог гостям Стендаль.

– Историческая правда, – строго сказал Собачко, – заключается в том, что поляки, которых завел Сусанин, несли с собой большой и важный груз – награбленные в Вологде ценности.

– Золото, драгоценности, мебель, бусы, янтарь, жемчуг, – подытожил Салисов.

Он вытащил из кармана черный лаковый бумажник, раскрыл его, вынул листок, исписанный мелко и густо, и проверил по нему, правильно ли перечислил награбленное поляками.

– По нашим сведениям, – продолжал Салисов, – оставленные в глуши Сусаниным поляки, в отчаянии перед гибелью, прорубили полынью в озере Темном в окрестностях города Великий Гусляр, а потом замерзли в чаще леса.

– Исторический факт! – воскликнул Собачко и погладил себя по животу, радуясь тому, что ему сытно, тепло и не грозит смерть от холода.

– Все это обнаружено нами в архивах КГБ, – сказал Салисов. – Большевики скрывали эти сведения от народа, надеясь сами отыскать сокровища. Но не вышло, потому что документы были утеряны в годы великих чисток. Вы понимаете?

– Но мы теперь знаем, – продолжил Собачко. – Озеро Темное! Мы должны отыскать это озеро и нырнуть в его глубины. Сокровища, которым нет цены, лежат на его дне. В тине. И вы нам поможете.

– Почему? – спросил Удалов.

– Потому что это ваш гражданский и нравственный долг, – сказал Собачко.

Стендаль в отчаянии глядел на Удалова.

– Сокровища, говорите… – протянул Удалов, поглаживая лысину, обрамленную пегими вьющимися кудрями. – Тогда вам, товарищи, следует обратиться в наш музей. Он и заботится о сокровищах.

– Ах, оставьте! – отмахнулся Салисов. – В музее сидят некомпетентные, ограниченные люди.

Удалов укоризненно покачал головой. Стендаль взволнованно вмешался в разговор:

– Корнелий Иванович, эти господа просят им помочь.

– В чем?

– Проведите нас к Темному озеру, – жестко произнес Собачко. – Мы вам заплатим.

– Я бы рад, – сказал Удалов, которому эти люди страшно не нравились. – Но, к сожалению, такого озера в наших краях не существует.

– Ложь! – отрезал Собачко. – Такое озеро у вас есть, хотя, может быть, под другим названием. Так что вы, Корнелий Иванович, не манкируйте. Иначе нам придется принять меры.

– Корнелий Иванович! – Голос Стендаля дрожал от волнения и страха. – Корнелий, помоги им!

Произнося эти отчаянные слова, Стендаль старался незаметно для приезжих подмигивать Удалову.

Удалов и без подмигивания знал, что положение критическое. К озеру Копенгаген, которое ранее звалось Темным, тайных троп нет. Лесом по шоссейке районного значения доезжаешь автобусом до шестнадцатого километра, потом тропинкой, довольно исхоженной, идешь еще километр с небольшим. Вот ты и на месте. Эту дорогу знает каждый пятый житель Великого Гусляра. Секрет лишь в том, что мало кому известно прежнее название озера Копенгаген. Если ты не был на памятной беседе Елены Сергеевны в позапрошлом году и не читал опубликованной тогда же заметки Стендаля в «Гуслярском знамени», то сочетание слов «Темное озеро» ничего тебе не скажет. Впрочем, если подозрительные молодые люди выйдут на улицу, покажут десяти прохожим зеленую купюру, то наверняка отыщут хотя бы одного проводника в гуслярские леса.

– И как же вы намереваетесь искать этот клад? – спросил Удалов, глядя на Собачко проникновенно и целеустремленно.

Тот принял этот взгляд за чистую монету и ответил:

– Оборудование на подходе. Летит вертолетами. Батискаф, катер, надувной плот, скафандры…

Собачко загибал пальцы. Салисов добавил, глядя на его пальцы:

– Акваланги, сухой паек, гранатомет…

– Базилио! – оборвал спутника Собачко.

– Имеется в виду гарпуномет, – поправился Салисов и тонко усмехнулся под бородой.

– А потом? – спросил Удалов.

– У нас есть фонд. Международный фонд – пострадавшим от землетрясения детям Ашхабада.

– В каком же году было там землетрясение? – удивился Стендаль.

– Важен факт, – отрезал Собачко.

– У тех детей уже внуки, – заметил Удалов, но никто его не услышал.

– Выходим сейчас, – сказал Салисов. – Берем удочки, резиновые сапоги.

– Кепку! – подсказал Собачко.

– Стендаля берем? – спросил Удалов.

– Обойдется! – ответил Собачко.

Говорил Собачко тонким пронзительным голосом с какой-то странной бабской кухонной интонацией, будто бранился.

– А чего я без Миши пойду? – сказал Удалов. – Что вы меня, купили, что ли?

– Наш фонд людей не покупает. Они добровольно ходят, – проворчал в бороду субтильный Салисов.

Удалов стоял как небольшая круглая скала. Непоколебимо.

– Иди, Корнелий, – прошептал Стендаль. – Понятно же!

Корнелий понимал, что сопротивляться бесполезно, но упрямство было его второй натурой. Он повторил:

– Вы меня купили, да?

Салисов был обижен.

– Корнелий Иванович, уважаемый человек, а не понимаете простых вещей. У вас дачный участок с летней постройкой есть?

– Ну?

– А то ну, что сгорит ваше строение сегодня ночью вместе с запасенной на зиму семенной картошкой.

– А на вашего сына Максимку нападут злые парни, сломают ему гитару и нижнюю челюсть, – добавил Собачко. – Так что, ты идешь, падла, или как?

– Иди, иди! – умолял Стендаль.

– Видите, и товарищ из газеты подсказывает, – обрадовался Салисов. – А ведь мы его почти не пугали.

Собачко ступил в прихожую, сорвал с вешалки брезентовую куртку Удалова, которую тот использовал для рыбачьих походов, кинул под ноги Корнелию резиновые сапоги.

И Удалов перестал сопротивляться. Радикулит почти прошел.

Они сели в «Мерседес». Собачко за руль, Салисов на заднее сиденье рядом с Удаловым. Салисов тут же развязал рюкзак, лежавший на сиденье. Там была маскировочная одежда для туристов-рыболовов. Искатели кладов тоже намеревались переодеться.

Своим спутникам Удалов не верил. Против этого был его жизненный опыт и школьные знания. Ведь Ивану Сусанину от родных костромских мест добираться сюда лесами недели две. Неужели ему достались такие живучие поляки? Быть не может. Сейчас бы какой-нибудь учебник или знающего человека, чтобы подсказал: а доходили ли поляки до Вологды? Если не доходили, то и грабить не могли.

– Правильно едем? – спросил Салисов. Удалов поглядел на его лицо и подумал: в таком узком лобике никакому уму или чувству не уместиться. Только злость удержится. Несчастный человек!

Удалов не знал, какую информацию эти люди получили заранее. По крайней мере направление, притом правильное, они выбрали без его совета, значит, были осведомлены. Так что Удалов, как и Сусанин за четыре века ранее, постарался не вызывать подозрения у незнакомцев, а вместо ответа спросил:

– Какое я получу вознаграждение?

– Покажешь – поговорим.

– Нет, – возразил Удалов, – так не пойдет. Вам жемчуга и золото, а мне сапогом под зад, правильно?

– Правильно! – злобно ответил Салисов.

– Ты к нам хорошо, и мы к тебе хорошо, – исправил грубость своего товарища Собачко. – Не обидим.

– Сколько? – спросил Удалов.

Внимание Собачко и Салисова было приковано к Удалову, и, конечно же, они просмотрели тропинку, которая углублялась в лес от автобусной остановки.

– А сколько ты хочешь? – спросил Салисов, не скрывая злобы.

– Миллион, – ответил Удалов.

Собачко даже тормознул.

– Ты что, – спросил он, – с луны свалился?

– Каждая жемчужина, погребенная в озере, – наставительно сообщил Удалов, – стоит не меньше миллиона. А их там целый сундук, правда?

– А ты откуда знаешь? – спросил Собачко.

– У нас свои местные легенды, – сказал Удалов.

Собачко промолчал, по его круглой кожаной спине видно было, как сильно он думает.

Салисов больно ткнул Удалова в бок кулачком.

– Кончай придуриваться! – рявкнул он. – Какой еще клад? Какой еще сундук?

Теперь настала очередь Удалова промолчать. Тропу на озеро Копенгаген они уже миновали, скоро надо будет высаживаться. И если раньше, перед отъездом, у Удалова оставались какие-то сомнения, то теперь было совершенно ясно: эти люди – жулики и бандиты, нужно им на озере Копенгаген что-то иное, нежели клад, и Удалов, разумеется, подозревал, что и зачем им нужно. И потому был готов сыграть благородную, но рискованную роль патриота Ивана Сусанина.

– Останавливай машину, – приказал Удалов.

– Зачем?

– Дальше идем пешком. По чаще. Лишнего с собой не брать, проверить обувь!

Собачко проехал чуть дальше, где был удобный съезд с дороги на лужайку, и загнал «Мерседес» под одиноко стоящий могучий дуб.