Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.12"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 70 (всего у книги 75 страниц)

Окружающие были так возмущены этим демонстративным поступком, что не успели ничего сказать, когда, сильно толкнув петушка в клюв, аспирант Лютый отвернул его на девяносто градусов от шоссе.

– Вот так-то, – сказал он нагло, оборачиваясь к зрителям. – Его же ветром повернуло!

– Как ты смел! – закричал Гамалеев. – Палкой! По уникуму!

– Был бы уникумом, давно бы вернулся в исходное положение, – ответил аспирант.

– А вы лучше поглядите! – прервал конфликт Удалов. – На петушка поглядите!

Петушок (а было полное безветрие) медленно и упорно, будто кто-то тащил его за клюв, вернулся в исходное положение – клювом к шоссе.

Тут у аспиранта Лютого опустились руки, а на шоссе показалась черная точка.

В экспедицию ехала ревизия из Москвы.

Ревизия – гость непрошеный и нежеланный, особенно для такой маленькой и бедной экспедиции. Но кто-то где-то, выбирая маршрут для ревизии, ткнул пальцем в Великий Гусляр.

Ревизоры были строги, они не только просмотрели все ведомости и нормы питания сотрудников, но даже пересчитали лопаты и сняли показания спидометра у экспедиционного «рафика». Все обошлось, но работа экспедиции затормозилась. Ведь Анатолий Борисович был материально ответственным лицом и два дня подряд оправдывался, хоть и не был виноват. Перед ревизией положено оправдываться.

Когда ревизия наконец отъехала, Гамалеев сказал Корнелию Удалову:

– Спасибо, Корнелий Иванович. Именно вам принадлежит честь открытия. Именно вы связали нашу находку с известной сказкой. Как человек и ученый, я вам многим обязан. Просите что хотите, никогда не откажу.

– Эх, что с вас взять, с археологов! – вздохнул Удалов. Но был польщен признанием. – Как-нибудь сочтемся.

– Я своих слов на ветер не бросаю, – сообщил Толя.

– Отложим этот разговор, – великодушно сказал Корнелий.

С тех пор даже аспирант Лютый замолчал, хоть в кругу знакомых любил повторять, что поворот петушка лицом к ревизии – пустая случайность. Если бы от петушка был толк, он бы предсказал ревизию за неделю.

В следующий раз петушок повернулся двадцать восьмого августа. Это было уже в конце рабочего дня, и за исключением археологов и подпаска Тимофея, зубного техника в отпуске, никто движения не заметил. Петушок несколько раз крутанулся вокруг оси, как будто не был уверен, откуда грозит Анатолию Борисовичу опасность. Наконец повернулся к реке и замер.

На этот раз никто не подвергал действия петушка сомнению. Археологи и молодые добровольцы вылезли из раскопа и стали смотреть в сторону реки. Река была спокойна. Но все равно люди уже верили петушку больше, чем собственным глазам. Даже аспирант Лютый, известный скептик, взял в руки лопату, как винтовку, и направил на реку.

Настороженность археологов была вознаграждена. Воды реки расступились, и на поверхности показались две зеленые выпуклости. Выпуклости беззвучно и зловеще неслись к берегу. У берега они затормозили, а затем из воды показалась длинная зеленая морда, усеянная множеством острых желтоватых зубов…

Затем в полном молчании из воды вылез громадный, метров пять длиной, крокодил и, шустро перебирая кривыми короткими ногами, направился вверх по склону холма – туда, где стоял в окружении помощников Анатолий Борисович.

Надо сказать, что никто не струсил, не убежал, не закричал от страха. Держа на изготовку лопаты, археологи ожидали приближения чудовища, перебрасывались отрывистыми словами:

– Это крокодил.

– Или аллигатор.

– Может, аллигатор.

– У нас они не водятся.

– Они в Африке водятся.

– Или в Бразилии.

– Своим ходом доплыть не мог?

– Нет, не мог. А на вид голодный.

– Значит, злой. Лопату перекусит?

– Лопату точно перекусит.

Крокодил добрался до вершины холма и широко разинул пасть. Тут было от чего пасть духом, но археологи дружно взмахнули лопатами, показывая, что шутить не намерены. При этом они продолжали разговаривать:

– Типичный хищник.

– И мозг примитивный.

– Из него сумочки делают.

– Он, наверное, в Красную книгу записан.

– Должен быть записан.

– Так что, ребята, вы его осторожнее!

– Лучше раз пожалеть, чем потом раскаиваться.

Крокодил увидел строй поднятых лопат и раздумал нападать на начальника экспедиции. Несколько раз он разинул и закрыл пасть, словно безмолвно угрожая, и начал отступать к воде. Его не преследовали.

По пути он наткнулся на куст и зацепился за него ошейником.

Раньше никто этого узкого ошейника не видел, потому что археологи были заняты обороной. Теперь же все поняли, что крокодил в ошейнике. А это категорически меняло дело.

Отважный Анатолий Борисович сумел зайти крокодилу сбоку, пользуясь кустом как прикрытием. На ошейнике висел медальон. Гамалеев медальон сорвал. В нем оказалась записка: «Крокодил ручной, принадлежит цирку № 6 им. Парижской коммуны. Просьба мясом не кормить, телеграфировать по месту гастролей в город Новороссийск».

Гуслярцы подивились способностям крокодила к путешествиям, привязали его к кустам, дали телеграмму в Новороссийск, где выступал цирк, упустивший крокодила во время морского круиза. Многие приходили смотреть на крокодила, но больше на Золотого петушка, так замечательно себя проявившего.

Не прошло и суток после того, как был увезен крокодил, а петушок встрепенулся вновь. На этот раз он глядел на автобусную остановку.

Увидев движение петушка, Анатолий Борисович неожиданно обрадовался и воскликнул:

– Правильно! Она приехала!

Он поспешил к автобусу, за ним побежал аспирант Лютый с лопатой, который не хотел оставлять начальника в минуту опасности, за ними побежали школьники.

Автобус остановился на площади. Из него среди прочих пассажиров вышла девушка невероятной красоты, черноволосая, кареглазая, в джинсах, белой блузке и кроссовках «Адидас».

– Здравствуйте! – вскричал Гамалеев. – Я поражен вашей красотой! Вы наверняка сотрудница Шамаханского городского музея Салима Мансурова?

– Салима Хабибовна, – ответила шамаханская научная сотрудница, протягивая Анатолию Борисовичу узкую изящную ладонь.

Аспирант Лютый тут же влюбился в сотрудницу и забыл на площади лопату.

Гамалеев под локоток отвел Салиму Хабибовну к гостинице. По дороге он беспрестанно ворковал, а жители Великого Гусляра смотрели на эту пару с удивлением.

С утра следующего дня Салима Хабибовна находилась на раскопках. Гамалеев показал ей все, что нашли археологи. Он беспрестанно хмурился и краснел. Аспирант Лютый не мог заставить себя вернуться в раскоп. Он ходил следом, только улыбался и тоже краснел. В тот день всем было не до раскопок. Петушок беспрерывно крутился на вершине бревна, показывая этим, какие неладные дела творятся во вверенном ему царстве.

После обхода площадки и любования петушком Анатолий Борисович со своей шамаханской гостьей удалился в палатку, и больше никто не видел его до самого вечера, когда он наконец вышел, взволнованный и, можно сказать, отрешенный. Он рассеянно взглянул на петушка, который все еще вертелся в лучах заходящего солнца. Потом пошел провожать в гостиницу Салиму Хабибовну.

– Завтра, – сказал он, прощаясь, – все решится.

Поздно вечером во двор дома № 16 по Пушкинской улице, где проживают Удалов и старик Ложкин, вошел расстроенный аспирант Лютый. Друзья сидели под сиреневым кустом, отдыхали. По виду Лютого они сразу поняли – случилось нечто тревожное.

– Что произошло, аспирант? – спросил Удалов.

– Что-нибудь на раскопках? Что нашли? Или потеряли? – спросил старик Ложкин.

– Вы на петушка глядели? – спросил Лютый.

– Все вертится? – сказал Удалов.

– Это же ненормально! – воскликнул Лютый. – Петушок извертелся. Он сигнализирует, что от Салимы Хабибовны нам всем грозит страшная опасность.

– А, – сказал Ложкин, – понимаю. Я вчера ее видел. Очень представительная девушка. А моей супруге она не показалась.

– А почему ты к нам пришел? – спросил Удалов.

– Вы уважаемые люди, общественники. Вы должны спасти Гамалеева. Что он делает с ней в палатке?

– Дело молодое, – сказал Ложкин. – Даже если и целуются…

– Раскопки прерваны! – произнес Лютый, сгорая от ревности. – Тайна города останется неоткрытой.

– Ну ничего, Гамалееву тоже отдохнуть надо, – сказал Удалов.

– Он не вернется в археологию, – сказал Лютый. – Я это понимаю, петушок это понимает. Только вы не понимаете.

– А производит она такое положительное впечатление, – вздохнул Ложкин.

– Вы наивные или притворяетесь? – закричал аспирант Лютый. – Вы знаете, откуда она приехала?

– Откуда?

– Я видел ее командировочное удостоверение! Она приехала из так называемого Шамаханского музея!

Значение слов Лютого далеко не сразу дошло до Удалова и Ложкина.

Они смотрели на аспиранта выжидающе, думая, что он разъяснит, чем Шамаханский музей хуже другого.

– Шамаханский музей! Ша-ма-хан-ский! – кричал Лютый.

Во дворе открывались окна, выглядывали соседи.

– Шамаханский музей, шамаханский дворец, шамаханский шатер…

– О! – тихо и значительно произнес Ложкин. – Роковая шамаханская царица!

– Она самая. Теперь вы понимаете, что Анатолий Борисович обречен?

В другой ситуации жители дома № 16 подняли бы аспиранта на смех. Мало ли какие бывают смешные совпадения. Но после случая с ревизией и крокодилом все понимали, что факт существования эпохи легенд доказан. А если так, то сказочные явления, которые теоретически прекратились с наступлением последнего ледникового периода, на самом деле не совсем прекратились.

И это заставило всех глубоко задуматься. Начали обсуждать, что предпринять. Можно было, конечно, написать письмо директору института археологии и объяснить ему, что творится в Великом Гусляре. Но, вернее всего, очень занятой директор института не примет всерьез жалоб гуслярцев, так как относится к числу тех археологов, которые категорически не согласны с существованием эпохи легенд. Можно было написать Розе Григорьевне, маме Гамалеева, с просьбой приехать и воздействовать на Толю, можно было сигнализировать в Шамаханский музей… Последнее, правда, отмели сразу – понимали, что, если даже таковой музей и существует, никто в нем Салимы Хабибовны не видел, которая десантировала к ним из легендарного прошлого с туманными зловещими целями.

И вот в разгар споров Удалов сказал:

– Эврика!

– Чего? – спросил Ложкин.

– Все свидетели, что начальник экспедиции, – сказал Удалов, – обещал выполнить любое мое желание за то, что я разгадал тайну Золотого петушка.

– И что?

– А я пожелаю, чтобы он отдал мне… – Тут Удалов понизил голос, чтобы его супруга Ксения не услышала и не истолковала ложно его слова: – Чтобы он отдал мне шамаханскую царицу.

– Ну что ж, – сказал старик Ложкин. – Поглядим, хозяин ли он своему слову!

Наутро, когда Удалов и Ложкин в сопровождении Саши Грубина шагали к лагерю экспедиции, Ложкин выразил опасение:

– Ты только осторожнее, Корнелий. Он ведь расставаться с этой шамаханской соблазнительницей не захочет. Может быть, в отчаянии постарается тебя убить.

– Ничего, – сказан Удалов с наигранной храбростью, – в случае чего петушок за меня отомстит.

Ему было не по себе. Он уже раскаивался, что согласился идти. Но отступать было некуда. Раскопки следовало завершить – и этим исполнить долг Анатолия Борисовича перед наукой и Великим Гусляром.

Полог палатки был опущен. Возле палатки монотонно шагал – пять шагов направо, пять шагов налево – бледный, лохматый, остервеневший аспирант Лютый. На раскопе кто-то лениво копался в земле, но в целом работы затормозились.

– Они здесь? – спросил Удалов.

Лютый нервно кивнул. Из палатки донеслось: «Хи-хи-хи, ха-ха-ха». Это был голос шамаханской царицы.

Друзья Корнелия стояли за его спиной, готовые, если надо, прийти Удалову на помощь.

– Анатолий Борисович! – позвал Удалов и отступил на шаг назад.

Никто не отозвался. Из палатки доносились тихие голоса. Потом снова зазвучал нежный женский смех, от которого у всех дрожь прошла по коже.

– Гамалеев, выйди! – еще громче закричал Удалов.

Полог палатки поднялся, и оттуда выглянул рыжий археолог. Он заморгал от солнечного света и улыбнулся.

– Доброе утро! – сказал он. – Вам чего?

– Выходите, разговор есть, – сказал Удалов. – От имени общественности.

Анатолий Борисович вышел из палатки.

– Только ненадолго. Я очень занят.

– Видим, – сказал Ложкин. – Весь город видит, как вы заняты.

– Обещание давали? – спросил Удалов.

– Какое обещание?

– Выполнить любое мое желание. За петушка. – Удалов показал на золотую птичку, что по-прежнему вертелась на бревне.

– Разумеется, – сказал Анатолий Борисович, не удержавшись от смеха. – Так что же вы надумали?

– Отдавай мне шамаханскую девицу! – решительно произнес Удалов.

В этот момент полог еще раз шевельнулся, и возникла шамаханская девица во всей своей свежей красоте. На этот раз она была облачена в розовую блузку и белые брюки.

– Кого надо отдать? – спросила она, посмеиваясь.

– Вас, гражданка, – сказал Удалов тверже.

– Зачем? – Девица приподняла соболиные брови и сверкнула карими очами.

– Раскопки под угрозой, а петушок скоро сойдет с ума от опасности, которая грозит Анатолию Борисовичу. Вы только поглядите наверх.

– А что вы со мной будете делать? – спросила шамаханская девица.

– Я? С вами?

– Вот именно! – раздался сзади грозный голос Ксении, жены Удалова. – Что ты с ней делать намылился, старый распутник?

Удалов в некоторой растерянности бросил взор на красавицу шамаханского происхождения, затем метнул взгляд на собственную жену. Но нашелся.

– Отправлю обратно! – заявил он.

– Товарищи! Вы неправильно все поняли! – возмутился Гамалеев, который, видно, понял, что произошло. – Сейчас не легендарная эпоха! Салима Хабибовна – квалифицированный и уникальный специалист по археологии и филологии легендарной эпохи.

– Значит, не отдашь? – спросил Удалов зловещим тоном. – Петушок жестоко отомстит!

От этих слов все внутренне сжались. Ложкин поглядел на петушка. Петушок тоже замер. Даже Ксения Удалова замерла.

– Товарищи! – сказала тогда прекрасная Салима Хабибовна. – Прошу минуту внимания. Я приехала сюда в командировку для оказания профессиональной помощи моему коллеге кандидату исторических наук Гамалееву. Двое суток мы с ним, практически не отрываясь, горя творческим энтузиазмом, проводили опыты над откопанным здесь материалом.

– Знаем мы ваши опыты! – ревниво вякнул аспирант Лютый. – Зачем в палатке прятались от общественности?

– Мы не хотели знакомить общественность с опытами до тех пор, пока они не будут завершены. Однако недоразумение, возникшее здесь, хоть и не делает чести вам, товарищи, должно быть рассеяно. Попрошу желающих пройти в палатку.

Желающие вошли в палатку и остановились у входа. И замерли. Было от чего удивиться.

На рабочем столе, рядом со старой темной бутылью, сидел маленький человечек с длиннющей белой бородой, в красной чалме и цветастом поношенном халатике. Перед ним стояло блюдце с клубникой, которую он ел, хватая каждую ягоду обеими руками. На вошедших он не обратил ровным счетом никакого внимания.

– Не бойтесь, подходите ближе, – сказала Салима Хабибовна. – Как вы видите, вокруг джинна, обнаруженного в черной бутыли при раскопках дворца, проведен мелом круг волшебного свойства, создающий силовое поле, за пределы которого он выйти не в состоянии. Этот волшебник – последний представитель разумной фауны эпохи легенд. Его показания при нашем совместном докладе в Академии наук будут неопровержимыми свидетельствами правильности нашей с Анатолием Борисовичем теории. Поэтому мы, – тут Салима Хабибовна показала на видеомагнитофон в углу палатки и ворох кассет возле него, – двое суток непрерывно записываем все, что нам говорит этот волшебник. Если же вы подозреваете, что у нас, охваченных научным энтузиазмом, было время, чтобы предаваться личным отношениям, вы глубоко заблуждаетесь.

– Куда им предаваться! – сказал джинн, дожевывая ягоду. Сок стекал по бороде, окрашивая ее в розовый цвет. – Я им ни одной минуты отдыха не дал! То излагаю, то словесно хулиганю!

Говорил он по-русски, но с сильным восточным акцентом.

– Я понимаю, – виновато сказал Удалов. – Мы вас оторвали от работы. Простите нас!

Ксения, которой было страшно глядеть на джинна, взяла мужа за руку.

– В частности, – добавил Анатолий Борисович, – без помощи Салимы Хабибовны мне никогда бы не извлечь джинна из бутылки. И я не смог бы заставить его держать себя в рамках. Что касается беспокойства Золотого петушка, то оно вызвано присутствием джинна, которого Золотой петушок не выносит, потому что джинн многократно навязывал петушку свою недобрую волю.

– Я до тебя доберусь, археолог, – грозно сказал джинн. – Мне смертельно надоели твои разоблачения!

Он запустил пальцы в бороду и невнятно завопил на восточном языке.

– Осторожно! – крикнула Салима Хабибовна, которая единственная поняла угрозу джинна.

Раздался треск, что-то тяжелое ударилось о крышу палатки, в крыше возникла дыра, и внутрь, словно метеор, свалился Золотой петушок. Судя по всему, он намеревался ударить клювом по голове Анатолия Борисовича, однако присутствие шамаханской сотрудницы спасло археолога. Она успела оттолкнуть Гамалеева, тот упал на Удалова, а петушок ушел по плечи в земляной пол.

Джинн расхохотался и принялся доедать клубнику. Завершение этой истории буднично, как сама наша жизнь.

Раскопки под Великим Гусляром более не дали любопытных находок, но и то, что удалось найти, вызвало бурю восторгов и споров среди археологов и журналистов. Трудно поверить, но рок безвестности, преследующий Гамалеева, вновь догнал его. Отчет об экспедиции был подписан Салимой и Толей. Фамилия дамы стояла первой, поэтому эпоха легенд, как вам известно, называется теперь эпохой Мансуровой. Доклад об экспедиции на общем собрании Академии наук сделала Салима, и степень доктора «гонорис кауза» была присвоена ей. В этом году доктор Мансурова уезжает копать эпоху легенд (эпоху Мансуровой) на остров Сопотру где-то в Красном море, и неизвестно, возьмет ли она с собой Гамалеева или оставит его дома с близнецами Толенькой и Салимочкой.

Старый джинн прожил осень в академическом санатории «Узкое» и всем смертельно надоел своими дешевыми фокусами. Особенно невзлюбили его академики и обслуживающий персонал за то, что он в больших количествах сотворял из воздуха рахат-лукум и трюфели, жрал их килограммами и ни с кем не делился.

Спасла всех сестра-хозяйка, которая хитростью заманила джинна в бутылку из-под шампанского, заткнула ее пробкой и бросила в верхний пруд.

Петушок хранится в Историческом музее, на шкафу в кабинете директора, предупреждая его об опасных визитерах.

ОТЦЫ И ДЕТИ

Преимущества новой жизни в Великом Гусляре пожирала инфляция.

– Словно черная пасть, – произнес Николай Белосельский, расхаживая по своему кабинету и не глядя на собеседников. – Мы подняли пенсию, и тут же подорожал хлеб. А что я могу поделать, если муку присылают из области по новым ценам?

– Пенсионерам трудно, – сказал Удалов, которому скоро уже было пора на пенсию – а так хотелось еще пожить и даже съездить на Канарские острова. Не исключено, что, если дальше так будет продолжаться, закроют заграницу, как при Сталине, и прозеваешь жизненный шанс.

– Вот мы и решили обратиться к вам, Лев Христофорович, – продолжал Белосельский, не услышав реплики Удалова. – Изобретите что-нибудь кардинальное.

– Новую пищу? – спросил профессор Минц.

– А из чего ее делать будете?

– Из органики, – неуверенно ответил Минц и замолчал.

– Это может пройти в больших городах, – сказал тогда умный Белосельский. – А у нас завтра все будут знать, откуда вы взяли эту самую органику.

– Мы не космический корабль, где все оборачивается по сто раз, – поддержал Белосельского Удалов.

Его пригласили на беседу Минца с Белосельским как представителя общественности и третейского судью, потому что трезвое мнение Корнелия Ивановича было важно для собеседников. Даже если он его не высказывал.

– Что-то из ничего не бывает, – сказал Минц, будто был в том виноват. Хотя закон сохранения энергии и иных вещей придумали задолго до него.

– Вы думайте, профессор, думайте! – приказал Белосельский. – Люди не могут поддерживать достойное существование.

– Будем думать, – сказал профессор.

Он был серьезен. Никогда в жизни перед ним еще не ставили такой глобальной проблемы – спасти государство от кризиса.

– Майские праздники у нас с Пасхой совпадают – людям хочется сесть за стол и на свои средства досыта наесться и напиться, – закончил беседу Белосельский. Он надеялся на Минца. Не раз профессор находил парадоксальные выходы из безвыходных положений.

Профессор Минц разбудил Удалова на следующую ночь, часа в три.

Удалов открыл на нерешительный звонок, полагая спросонья, что сын Максим пришел с очередного приключения и боится потревожить маму. Но это был Минц в пижаме. Остатки волос торчали как крылышки над ушами, очки были забыты высоко на лбу.

– Корнелий, прости, но надо поделиться, – громко прошептал Лев Христофорович.

– Неужели «эврика»? – спросил тоже шепотом Удалов. – Неужели так скоро?

– Вижу свет в конце туннеля, – сообщил Минц. – Спустись ко мне, а то на лестнице зябко.

Когда они спустились к профессору, Минц поставил перед Удаловым лафитничек с фирменной настойкой сложного лесного состава и предложил глотнуть.

– Спасибо, – сказал Удалов. – Горю желанием узнать первым.

– Вот именно! – обрадовался профессор. – Дружба для меня стоит выше прочих привязанностей. От твоей реакции на мое очередное изобретение зависит судьба страны.

– Спасибо, – потупился Удалов, потом налил себе глоток из лафитничка. Все-таки исторический момент.

– Какая была поставлена задача городскими властями? – задал Минц риторический вопрос. И сам, разумеется, ответил: – Накормить на праздники, а потом и вообще городское население при условии, что ни зарплата, ни пенсии, ни другие доходы не увеличатся. Полагаю, что любой другой ученый в мире, исключая Ньютона и Эйнштейна…

– А они померли, – вмешался Удалов.

– А они скончались, не смог бы решить такую проблему. А я ее, кажется, решил именно потому, что мыслю оригинально. Наоборот. Казалось бы, что надо сделать?

На этот раз вопрос был обращен к Удалову, и надо было отвечать.

– Надо пенсии прибавить.

– Чепуха. Денег на это нет.

– Надо… аппетиты уменьшить.

– Удалов, ты гений. Так проблему мог бы поставить лишь выдающийся ум современности.

Удалов смутился и налил из лафитничка в рюмку.

Настойка была крепка и душиста.

– А как уменьшить аппетиты?

– Таблетки от аппетита, да? – попробовал догадаться Удалов.

– А как уменьшить ткани на одеяла и простыни? На пеленки? Как разместить в автобусе пятьсот человек, когда с трудом помещается сто? Ну? Один шаг остался, Удалов! Таблетки тут не помогут.

Удалов этого шага сделать не смог.

Тогда Минц взял со стола коробку из-под ботинок. В ней шуршало.

– Смотри! – приказал он.

На дне коробки лежала кошка с двумя котятами. Кошка была размером с мышку, а котята – с мышат.

– О нет! – воскликнул Удалов. – Только не это!

– Не бойся, все не так трагично, – улыбнулся Минц. – Я не намереваюсь превращать людей в мышей. Мы уменьшим нас лишь в два раза. В тебе сколько сейчас?

– Метр шестьдесят шесть.

– Будет восемьдесят сантиметров. И тогда аппетит у тебя вдвое уменьшится, и в автобус тебя вдвое влезет. А так как все остальные будут такие же, то разницы никто не заметит. Зато благосостояние возрастет вдвое!

– А стулья? – спросил Удалов.

– Подпилим ножки, – ответил профессор.

Все было не так просто, как можно подумать. Времена у нас демократические. Компартия собрала митинг протеста, хотел было приехать один депутат Думы, но в последний момент испугался уменьшиться вместе со всеми. Именно со всеми, потому что референдум дал 78 процентов голосов за минимизацию, 9 процентов были против, а остальные мнения не имели.

Внесено было одно уточнение. Его сформулировал старик Ложкин, который перед референдумом сказал:

– Детей жалко. Мы-то свое отжили, нам бы покушать, а вдруг они расти перестанут?

Минц согласился с мнением Ложкина, поддержанным всем городом: хоть ты, Минц, и обещаешь нас вернуть в обычное состояние, как только инфляция закончится, рисковать здоровьем детей детсадовского и младшего школьного возраста, которые, считай, много не съедят, народ не намерен.

Ночью над городом поднялся воздушный шар, и Грубин с Минцем опылили спящие дома, а детям перед сном дали таблетки, чтобы с ними чего не случилось.

Сделав дело, Минц, все еще в противогазе, попрощался с Грубиным за руку и сел за руль своего «Москвича». Его ждали в области на конференции по благосостоянию.

Грубин махал ему вслед, уменьшаясь на глазах. Отъехав от города, Минц снял противогаз. На следующий день жители Великого Гусляра проснулись уменьшенными в два раза.

На конференции доклад Минца вызвал страстные споры. Некоторые отвергали его с порога, защищая права человека, другие просили поделиться опытом и самим средством.

Так что Минцу пришлось задержаться в области на несколько дней, а затем вылететь в Москву для переговоров на высоком уровне.

И возвратился он домой только перед самыми Майскими праздниками.

* * *

С тревожным чувством подъезжал профессор к Гусляру. Он боялся, не вызвало ли его изобретение побочных эффектов, а главное – смогут ли им достойно распорядиться в центре, где сталкиваются интересы могучих ведомств.

Странная тишина встретила Минца на въезде в Великий Гусляр.

Улицы были пустынны, нигде ни души.

Пушкинская улица недалеко от центра была перекрыта баррикадой из ящиков. Минц вышел и негромко крикнул:

– Есть кто живой?

Отозвался только утренний ветер, что нес по улицам мусор.

Вот и продовольственный магазин. Витрины разбиты, внутри тоже разорение. Больше всего досталось кондитерскому отделу – от него остались только осколки и груды ярких оберток. Винный отдел сохранился лучше прочих, и хоть часть бутылок была разбита, но ни одна не почата.

Махонькая, уменьшенная вдвое мышка пробежала, как паучок, по полу и исчезла в углу.

Минц пошел по улице дальше, прижимаясь к стенам домов. Чувство ужаса овладело им.

Когда он проходил мимо подвала магазина сельхозтехники, он услышал стон.

Вровень с тротуаром было окошко, забранное решеткой. Стон доносился оттуда.

– Кто там? – спросил Минц.

– Это мы, люди…

Минцу показалось, что он узнал голос Удалова.

В несколько секунд Минц сбежал вниз по ступенькам, откинул засов, и из темного подвала стали выползать ослабевшие, изможденные, несчастные люди. Некоторые из них были избиты и исцарапаны. Можно было подумать, что на город в отсутствие Минца напала стая пантер.

Среди теней, в которые превратились гуслярцы, Минц встретил Удалова и самого Белосельского. Махонькие, не достающие до пояса профессору, они столпились, пошатываясь, и пищали, требуя внимания, пищи и обвиняя Минца в предательстве. Перебивая друг друга, пигмеи поведали Минцу страшную историю о гибели Гусляра, подготовленную необдуманным открытием профессора.

Когда утром жители Гусляра проснулись уменьшенными, сразу возникло множество проблем. Одни стали пилить ножки у стульев, другие не доставали до верхней полки на кухне, третьи не могли почистить зубы… Но морально шокирующей и, главное, совершенно неучтенной оказалась встреча с детьми. Представьте себе положение ребенка, который намерен идти в детский садик, но его будит не мама, а как бы мамина кукла, ростом меньше самого дошкольника. А в соседней квартире папа пытается отправить в школу первоклассницу, которая на голову выше его… Сначала родители попытались подтвердить свое право распоряжаться детскими судьбами с позиции силы, и надо сказать, что растерянные дети покорно разошлись по детским садам, школам и всяким площадкам. Но затем по мере того, как родители прибегали ко все более репрессивным мерам и даже телесным наказаниям, чтобы удержать детей в руках, те стали объединяться. На третий день они выбрали вождя – второклассницу и второгодницу по прозвищу Дылда, самую высокую теперь жительницу города. От имени детей Дылда потребовала открыть кондитерские магазины и выдать детям бесплатно все жвачки и конфеты, затем закрыть школы и отменить умывание и суп.

Тут нашла коса на камень. Родители встали как один, пытаясь остановить детей, но у родителей нет такого опыта рукопашных, как у младшеклассников, а им хочется порядка и уважения к личности, тогда как дети не знают, что такое уважаемая личность. Таким образом, исход сражения, охватившего город, был предрешен. На четвертый день родителей безжалостно заточили в подвалы, и началась вольница: грабежи кондитерских и игрушечных отделов, разгром магазина «Кукла Барби» и еще многое другое, о чем и упоминать в цивилизованном обществе не пристало. Я уже не говорю о том, что за три последних дня ни один ребенок ни разу не почистил зубы. Даже те, кто хотел это сделать, не смели показаться паиньками в глазах зачинщиков переворота…

Минц отослал друзей открывать другие подвалы и узилища, а сам перебежками спешил к своему дому, надеясь, что новые господа Гусляра не добрались до его лаборатории.

Первое массовое скопление детей он увидал на площади Землепроходцев.

Там шел веселый бой яйцами, вывезенными из ближайшего продовольственного магазина. В стороне стояло несколько ящиков из-под шоколада – детишки дрались, роясь в обертках в надежде отыскать забытую плитку.

– Эй! – услышал Минц пронзительный детский голос. – Шпион!

Он обернулся. К нему неслась толпа детей во главе с длинноногой прыщавой девочкой, очевидно, Дылдой. Они были вооружены игрушечными и настоящими пистолетами из магазина «Охотник».

Несмотря на свой вес, возраст и живот, Минц помчался так, как не бегал с десятого класса. Ему удалось юркнуть во двор и промчаться к себе, оторвавшись от преследователей настолько, что они потеряли его из виду.

Переведя дух, Минц открыл последний баллон с антигазом и включил газовый насос. Облако газа заполнило город, вновь превращая взрослых во взрослых. И когда Минц подошел к телефону, он уже слышал, как с улицы несется детский плач – выросшие взрослые взялись за воспитание неблагодарных отпрысков всерьез.

Под отдаленный и близкий рев детей Минц набрал телефон области. Он хотел срочно предупредить руководство об опасности, грозящей последователям гуслярцев.

В области никто не отвечал.

Тогда Минц положил в свой «Москвич» баллоны с антигазом, позвал на помощь Удалова, и они помчались в область.

Город встретил их молчанием.

Сначала Минц решил, что там тоже произошла детская революция.

Но магазины были не тронуты. Даже кондитерские отделы.

Минц стоял посреди гастронома и прислушивался, не донесется ли человеческий голос.

Голос донесся, но был таким тонким, что Минц сначала не сообразил, откуда он прилетел.

– Это же надо! – закричал Удалов и как молодой кинулся туда. Падая, он поймал жирного магазинного кота.