Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.12"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 75 страниц)

СПóНСОРА!

В последние годы, видно обеспокоенные нашими земными событиями, пришельцы осмелели. Мало им Великого Гусляра, принялись кружить над Брюсселем, Бангладешем и Выхино-Владыкино.

В западном, зажравшемся мире многие относятся к пришельцам без интереса, а нам они внушают надежды. Нам нужна валюта, нам нужен ширпотреб, нам нужны спонсоры. Например, вчера по телевизору передавали объявление: «Уважаемые дамы, господа и товарищи! Ассоциации матерей-одиночек и девушек-идеалисток ищут спонсоров, обладающих скромными запасами конвертируемой валюты. Предложения инопланетян рассматриваются с интересом. Отечественных рублей или купонов не предлагать».

…Корабль пришельцев опустился якобы отдохнуть и для мелкого ремонта на старой лесосеке за озером Копенгаген, как раз когда Корнелий Удалов собирал там лисички. Удалов поздоровался, а пришельцы предложили ему сыграть с ними в карты, для отдыха. Играли в «дурака»; они втроем, а Корнелий – один. И, надо сказать, Удалову притом подливали.

Сначала Удалов проиграл корзинку с лисичками, но это еще полбеды. Потом Удалов проиграл пиджак, хороший, почти новый. К тому времени Удалов вошел в азарт, достал бумажник и выгреб из него все свои деньги, которые откладывал на спиннинг, но все не мог купить – то спиннингов нет, то снова подорожали. Но пришельцы на деньги играть не согласились.

– Что мы с твоей мелочью на Альдебаране делать будем? – спросили они. И даже засмеялись. – Давай играть на твои брюки.

Тут уж Удалов заартачился. Он человек солидный, ему домой через весь город идти.

– Тогда, – сказал главный пришелец, – сыграем на недвижимость.

– Ну какая у меня недвижимость, – вздохнул Удалов.

– Давай играть на Землю. Ты Землю ставишь на кон, а мы – наш космический корабль.

Удалов вошел в азарт. И согласился.

Ему бы подумать, зачем пришельцам Земля со всеми ее людьми и природными ресурсами. А он:

– Раздавай карту!

Ну и проиграл.

Потом опечалился и спросил:

– Зачем вам наша родная Земля?

– А она нам нужна, чтобы ее поработить. Мы заставим вас гнуть на нас спину, мы обесчестим ваших женщин, мы подчиним себе вашу экономику и вывезем ваши природные богатства, завалив вас в ответ дешевым, никому не нужным ширпотребом.

– А выкупить назад ее у вас можно? – спросил Удалов.

Пришельцы посчитали на своем компьютере и ответили:

– Если ты к завтрашнему вечеру достанешь сто сорок три тысячи рублей с копейками, возвратим тебе Землю. А нет – не обессудь. У нас все по-честному.

Тут начало темнеть, пришельцы улетели, чтобы засветло успеть на свою базу на обратной стороне Луны, а Удалов поехал домой. Без грибов, без пиджака, и еще проиграл Землю в карты.

Приехал домой туча тучей. А Ксения учуяла запах спиртного и увидела отсутствие пиджака. Ей бы догадаться, что произошла трагедия, а она говорит:

– Опять заместо рыбалки бегал к этой Римке? Лысый уже, а как был козлом, так и помрешь.

– Нет, – отвечал Удалов. – Дело куда хуже. Я Землю пришельцам в карты проиграл.

Ксения рассердилась на такую ложь, стала бить посуду, но Удалов понимал: Ксюша-то побуйствует и успокоится, а ему надо завтра сто сорок три тысячи рублей достать.

– Ксюша, – спросил Удалов, – а что у нас на книжке?

– А ты не знаешь? – сказала Ксюша и саркастически расхохоталась. – Ветер гуляет у нас на книжке, не на что ребенку велосипед купить. Так что неоткуда взять нам денег ей на драгоценности!

– Ты все о том же, – вздохнул Удалов и пошел к соседу, профессору Льву Христофоровичу Минцу, великому изобретателю.

Профессор отдыхал: давал сам себе сеанс одновременной игры в шахматы на двенадцати досках.

– Погоди, – сказал он Удалову, – кажется, наметился вечный шах.

– Некогда годить, – сказал Удалов. – Над планетой нависла беда. Я проиграл Землю в карты.

– Кому? – спросил профессор.

– Пришельцам.

– Откуда?

– Черт их знает. Зеленые, в военной форме.

– Ну что ж, – сказал Минц, ставя себе мат на шестой доске. – Я давно хотел тебя спросить, Корнелий, ты кто будешь по национальности?

– Местный.

– Странно. Если бы ты был евреем, я бы понял: сначала продали Христа, потом Россию, теперь – Землю. Но от русского человека я такого не ждал.

– Я в азарт вошел, – признался Удалов. – Если я завтра к вечеру сто сорок три тысячи не наберу, они нас поработят.

– Значит, это не пришельцы, – сказал Минц и поставил себе мат на восьмой доске. – Пришельцы умеют считать. Они отлично знают, что Земля стоит дороже, чем сто сорок три тысячи. Во много раз.

– А кто же они?

– Переодетые хулиганы. Из Вологды.

– Настоящие, – возразил Удалов. – Метр ростом, три ноги, глаз посреди лба, ну как в такого переоденешься?

– Нет. Это авантюра. И не вмешивайся ты в нее.

– Так не дадите взаймы? Я верну при первой возможности.

– Не из чего тебе такую сумму отдавать. Лучше иди спать.

– Неужели вам Землю не жалко?

– Мне ее еще вчера жалко было. Может быть, к лучшему, если ее захватят пришельцы?

– Что вы говорите, Лев Христофорович! Ведь они же не скрывают, что поработят нас, обесчестят наших женщин, расхитят наши природные ресурсы.

– Что-то не вижу разницы, – сказал профессор и сыграл с собой вничью на третьей доске.

Удалов попрощался и пошел на первый этаж, к Саше Грубину. «Все-таки хороший человек Минц, образованный, – думал он, – а еврейская национальность сказывается. Ему все равно – порабощенные мы или нет. А русскому сердцу порабощение недопустимо!»

Так он и сказал Саше Грубину, когда отвлек его от изобретения вечного двигателя.

– У меня денег нет, – сказал на это Саша, запустил пальцы в свои патлы и начал бегать по комнате, сшибая приборы. – Но если бы были… не знаю, дал ли бы я их тебе.

– И ты тоже?

– Нет, тут не национальная проблема, – сказал Грубин. – Евреи и татары тоже бросались на дзоты. Тут вопрос в том, что у нас в магазине совсем электрические лампочки кончились.

– А разве что не кончилось? – удивился Удалов.

– Резиновые сапоги были, – сказал Грубин. – Сорок шестого размера.

– Это вчера были, – ответил Удалов. – Сегодня утром и они кончились. Значит, не дашь денег?

– А может, пускай поработят? – вопросом на вопрос ответил Грубин. – Хоть какая надежда…

Удалов ушел от Грубина. У Корнелия были принципы, и ему невозможно было от них отказаться. Его любимым героем в детстве был Иван Сусанин.

Ночью Удалов спал плохо. Ему снились эротические кошмары про то, что делают с нашими девушками инопланетяне. Проснулся он на рассвете полный решимости погибнуть, но спасти Землю от порабощения.

Он взял письменный стол сына Максимки, вынес его на Советскую площадь, на газон у памятника Первопроходцам, рядом вбил в землю лопату, к черенку которой было прикреплено:

СБОР СРЕДСТВ НА СПАСЕНИЕ ЗЕМЛИ

ОТ ИНОПЛАНЕТНОГО ПОКОРЕНИЯ

Вскоре стали появляться первые прохожие. Они останавливались, задавали вопросы, и всем без исключения Удалов честно отвечал: так-то и так, проиграл Землю в карты, нужно сто сорок три тысячи, чтобы спасти ее от порабощения.

Нельзя сказать, чтобы сильно осуждали, хотя, конечно же, и не одобряли. «Сегодня ты Землю в карты проиграешь, а завтра еще за что возьмешься – проигрывал бы собственную жену!» Тут все начинали смеяться. Понимали, что далеко не каждый пришелец захочет выигрывать Ксюшу с ее характером.

Подавали немного, Ложкин положил в банку из-под растворимки несколько монет, потом, возвращаясь из магазина, взял одну монету обратно. Школьники пробегали – сложились на сто рублей. Проходил Пупыкин, он теперь работает в малом предприятии «Удавка» – собирается разводить удавов на шкуры. Он вложил в благородное дело пожелание успехов.

Больше интересовались – какие условия порабощения, когда сдавать Землю, как обещали угнетать. Римма, старая приятельница Удалова, которую не любит Ксения, все пыталась узнать, как пришельцы ее обесчестят. А если обесчестят, то будет компенсация или только для удовольствия.

К обеду накопилось тысячи две пожертвований, а паники в городе все не было. Удалов, который нервничал, относил это спокойствие за счет фатализма: ведь куда убежишь – Земля круглая и проиграна целиком.

Тогда Удалов пошел в горсовет, но там было закрыто – все уехали в Вологду на курсы менеджеров. В горвоенкомате сочувствие выразили, бывший полковник Иван Потапыч решил пожертвовать собой, взял учебный автомат, с дыркой, вызвался сопровождать Удалова на последний бой.

В последний момент присоединился Пупыкин. Принес с собой недопитую бутылку. Выпили и втроем пошли в лес.

Шли пешком до самого озера Копенгаген. Любопытных, что увязались следом, Удалов шуганул обратно – в предстоящем бою может задеть случайной пулей. В шесть сорок добрались до старой лесосеки.

Тут и спустилось летающее блюдце. Медленно и зловеще открылся люк. В нем появился главный пришелец. В руке он держал бластер. За его спиной еще пришельцы, тоже вооруженные, так что наши оказались в меньшинстве, но не отступили.

– Погоди стрелять, – сказал пришелец. – Может, договоримся. Мы согласны на денежную компенсацию.

Удалов показал банку из-под растворимки. Пришелец пересчитал деньги.

– Мало, – обиделся пришелец.

– Я сам понимаю, что мало, – сказал Удалов. – Но вот мы решили сопротивляться до последней капли.

Он показал на спутников. Спутник был один, Иван Потапыч с учебным автоматом. Пупыкин уже убежал.

– Так мы не согласны, – сказал пришелец. – Давай сюда сколько есть, автомат и живите, как хотите. Мы к таким больше прилетать не будем.

И пришелец повернулся, чтобы уйти.

И в этот момент раздались громкие крики и топот многих тысяч ног. Удалов понял – народ поднялся на борьбу, хоть и поздно, но бежит сопротивляться.

– Не надо, граждане! – закричал Удалов, оборачиваясь к толпе сограждан. – Они улетают! Мы победили!

Но тут случилось непредвиденное. Ревущие толпы гуслярцев отрезали пришельцев от корабля. Девушки размахивали плакатами: «Обесчести меня, пришелец!» и еще «Я готова, я все отдам!» Пенсионеры кричали: «Унизьте нас пенсией, оскорбите нас сыром и колбасой!» Кооператоры волокли торты, на которых кремом было выведено: «Кушай нас, угнетатель, мы вкусные и дешевые!»… Вся эта толпа громко, утробно, зловеще скандировала:

– Спон-сора! Спон-сора! Спон-сора!

Люди начали хватать пришельцев и кидать в воздух. Некоторые качали и Удалова с криками:

– Спасибо, что ты нашел нам спонсоров!

Удалов взлетел в небо рядом с главным пришельцем.

– Странные люди! – крикнул пришелец.

– И я не ожидал! – согласился Удалов.

Когда их снова подкинули, Удалов крикнул:

– Мне обидно!

– Почему?

– Мы, русские, очень свободолюбивый народ.

– Я и вижу! – крикнул в ответ пришелец, но тут их с Удаловым уронили на землю и забыли, потому что в корабле открылся товарный люк и землян начали унижать жалкими подачками ширпотреба.

– А я не возьму! – сказал Удалов, поднимаясь с травы. – Умру с голода, босой и голый, но не продам свободу.

– Это ты брось, – рассердился пришелец. – Ты теперь порабощенный. Забудь о воле.

И Удалов, последний свободный человек в Гусляре, глотая слезы, сдался и унизил себя банкой черной икры.

ОТВЕТНОЕ ЧУВСТВО

Мише Стендалю было стыдно таиться под окнами Алены Вишняк, но он ничего не мог с собой поделать. Уже взошла луна и беззвучно кралась над Великим Гусляром, ныряя в полупрозрачные облака, отбрасывая их назад, словно шлейф, и представая перед миром в серебряной наготе. Перекликались собаки. Рядом, по другую сторону забора, мерно дышала Антарктида, злобная сука, принадлежащая Алениной тетке. Антарктида не лаяла. Она пыталась просунуть морду в штакетник и откусить Мише руку.

Окно отбрасывало на кусты тревожный оранжевый свет. Причиной тому был абажур, висевший низко над столом. Тетка сидела спиной к окну и пила чай. Алена читала. Когда она переворачивала страницу, то поправляла упавшую на лоб прядь волос, и Миша любовался движением руки и цветом пряди. Один раз Алена задумчиво обернулась к окну, и Мише показалось, что глаза их встретились. Он сразу ослаб и ухватился за забор. Но успел отдернуть руку – Антарктида лишь щелкнула зубами.

Тетка зашевелила головой. Видно, сказала что-то Алене. Алена провела ладонью по книге, чтобы не закрылась, поднялась и пошла к двери. Миша отступил на шаг. Хлопнула дверь, Алена вышла на крыльцо и звякнула ручкой ведра. Антарктида взвыла и в три прыжка очутилась у крыльца. В собачьем подвывании Миша различил сплетню и жалобу. Но Алена не поняла. Она сказала:

– Пойдешь со мной до колонки?

Глядя на силуэт Алены, Миша связывал себя с ней крепкими нитями горячего чувства. Он понял даже, что в настроении его наступил настолько критический момент, что он готов подойти и объясниться. Мешала злая собака, от которой трудно избавиться.

И пока Миша размышлял таким образом, Алена подошла к калитке, отодвинула щеколду, и тень ее обозначилась в прямоугольнике оранжевого света. Антарктида, не дожидаясь, пока калитка растворится, выскочила на улицу, в прыжок достигла Стендаля и, схватив за рукав, подтащила к Алене. Собака урчала сквозь тесно сдвинутые зубы. Миша сопротивлялся. Алена сказала, рассмотрев, кого привела Антарктида:

– Это вы, Миша? Я чуть было не испугалась. Что вы делаете здесь в такое позднее время?

Миша счел неудобным открыто бороться с собакой. Он ответил, подергивая рукой так, чтобы не разорвать пиджак:

– Я проходил мимо.

Собака заурчала громче, обличая Мишу во лжи.

– Куда же вы ходили? – спросила Алена.

– Тут, в соседний дом. Я просто гулял.

– Отпусти его, Анка, – сказала Алена собаке. – Он просто гулял.

Алена пошла к колонке. Собака не отпускала Мишу, а повела за хозяйкой. Тогда Миша решил продолжить разговор.

– Я хотел вас увидеть, – признался он. – Я остановился под вашими окнами.

– Вы же ведете себя неприлично, – заявила Алена. – Вы и вчера днем меня смущали своими взглядами.

– Извините. Я не нарочно. Я не мог глаз отвести.

– Я не давала вам никакого повода, – сказала Алена. Она повесила ведро на крюк колонки и принялась качать воду.

– Разрешите, я помогу вам, – предложил Миша, забыв про собаку.

– Как хотите.

Алена выпрямилась, уступая Мише место. Миша качал воду, а собака мешала ему, повисая на руке, так что приходилось качать и воду, и собаку. Алена смотрела на луну.

– Вы хотели бы попасть туда? – спросила она.

– Скажите, пожалуйста, собаке, чтобы она меня отпустила.

– Ой, как смешно, – сказала Алена. – Анка, сколько раз тебе надо повторять одно и то же? Видите, она меня не слушается. Придется мне закончить за вас.

– Ведро уже давно полное. Я качаю, чтобы вы не уходили домой.

– Чудак, – сказала Алена. – Спокойной ночи. И, пожалуйста, ко мне не приставайте. Если тетя узнает, она добьется, чтобы вас сняли с работы.

– Пустяки. Я думаю не об этом.

Они шли обратно к калитке. В одной руке Миша нес ведро, на другой висела собака.

– Еще раз спокойной ночи, – сказала Алена. – И запомните, что хоть Анка и дворняга, у нее мертвая хватка. В следующий раз она может схватить вас за горло.

– Мне грустно без вас, – ответил Стендаль.

Собака отпустила Мишу и юркнула в калитку.

Миша подождал, пока Алена не скрылась в двери, и пошел домой. Он решил, что немедленно пойдет к Глумушке.

Глумушка жила за лесопилкой, на краю старой вырубки, в доме, который когда-то, до революции, принадлежал леснику. С годами лесник вслед за лесом переехал километров на десять от города, и в доме менялись случайные хозяева, пока не бросили его на произвол судьбы. И тогда в нем поселилась Глумушка.

Откуда она пришла, что делала раньше, никто не знал. Жила она в развалюхе второй год, питалась скудно, в церковь, на кладбище не ходила, подбирала бутылки, оставленные в лесочке после субботних пикников, и сдавала их в пункт на базаре.

Вначале на Глумушку никто не обращал внимания. Как-то зашла женщина из собеса узнать о пенсии, но оснований для пенсии у Глумушки не было, и Глумушка сказала, что ежемесячно получает переводы из Вологды, от племянницы, что было неправдой. Глумушка любила бродить по лесу, забиралась далеко, за Конопатовку и даже на Сидоровские болота. Собирала травы и грибы. Однажды вылечила Миловидовым корову, от которой уже отступился ветеринар. Потом был такой случай, что она пришла в контору лесопилки и сказала сторожу, что ночью будет сделана попытка вывезти на грузовике доски. Сторож не поверил, но все-таки немного взволновался, не спал и полуторку с досками задержал. За это он получил благодарность, а про Глумушку рассказал жене, и та как-то, встретив Глумушку на дороге, спросила ее, кто родится у дочери – сын или дочь. Глумушка попросила два дня сроку для ответа и сказала, что сын. Сына назвали Юрой, а жена сторожа отнесла Глумушке десяток яиц.

Так росла слава. Слава была неровной и ненадежной, ибо с поклонниками Глумушкиного таланта умножались и враги, завистники и скептики. Особенно усилились противоречия, когда Глумушка, по слухам, склонила к браку со Столыпиным приезжую женщину, имевшую в Архангельске жениха. Столыпин, шофер с лесопилки, отрицал, что получил от Глумушки приворотное зелье, и чем более он отрицал, тем менее ему верили. А молодая жена была от него без ума.

К Глумушке бегали девчата из универмага, школьники десятого класса, отдельные старухи и домашние хозяйки. Под покровом ночи в окошко к ней стучались мужчины. Глумушка понемногу опутала город Великий Гусляр своим тайным колдовством, но поймать ее с поличным не удавалось никому. Когда к старухе пришли два активиста из атеистического кружка и потребовали, чтобы Глумушка приготовила им за вознаграждение средство избавиться от местного священника, она ответила им так:

– Зря стараетесь. Я не волшебница и тем более не знахарка. Даже стыдно слышать такие предложения от внешне культурных людей. Идите, а то я сообщу о вас по месту работы.

Активистам пришлось уйти.

Миша Стендаль, естественно, относился к рассказам о способностях старухи скептически. Он даже как-то обратился к редактору городской газеты с предложением сделать разоблачительный материал о шарлатанке, но редактор поднял над столом красивую массивную голову и отсоветовал. Объяснял, что социальной опасности старуха не несет, а газета не может опускаться до разбора бабьих сплетен. Влекомый любознательностью, Миша опросил по-дружески знакомых и даже встретился с одной женщиной средних лет, которая уверяла, что Глумушка помирила ее с мужем. Женщина работала библиотекарем в речном техникуме, и ее нельзя было заподозрить в излишних суевериях.

Глумушка забылась. Отошла в глубь сознания. И может быть, Миша Стендаль, литсотрудник газеты, не скоро бы вспомнил снова о ней, если бы в гости к тетке не приехала Алена Вишняк, мастер спорта по теннису, финалистка первенства Союза в женском парном разряде, блондинка с карими глазами, в которую Стендаль быстро и безнадежно влюбился. Стендаль был неспортивным мужчиной и даже не любил ходить на пляж, потому что стеснялся своей белой кожи и мягкого белого живота. Кроме того, он носил очки и был похож на молодого Грибоедова.

Миша сделал несколько попыток приблизиться к Алене Вишняк, даже прочел книгу о теннисе и подписался на журнал «Теннис». Миша взял у Алены интервью, которое в газете не прошло, потому что надвигались прополка и косовица, а также первенство мира по футболу. Миша преследовал Алену на улицах и в общественных местах, плохо ел и путал очевидные факты в своих корреспонденциях. Миша, человек интеллигентный, выпускник Ленинградского университета, лишенный всяких потусторонних мыслей, исписал толстую тетрадь плохими стихами, исхудал, пришел в отчаяние и решил наконец пойти к Глумушке, понимая, насколько это стыдно и нелогично. Но в жизни наступает такой момент, когда соображения разума отступают. У Миши они отступили.

В последний раз обернувшись на оранжевое окно, Миша снял очки, протер их платком, нервно оглянулся и пошел к лесопилке, делая вид, что гуляет, и подогревая себя воспоминаниями о лице Алены, озаренном серебряным светом луны. По лицу пробегали тени облаков, глаза казались черными и бездонными, а зубы светились, будто были сделаны из лунного света.

У самой лесопилки кончился асфальт, и далее дорога была неровной, с глубокими, еще весной, в дожди, пробитыми колеями. В них застыла вода, и в каждой луже поблескивала луна. Крайние домики города уже спали и слепо таращились темными окнами на путника. Фонари были далеко расставлены один от другого, и тень Миши вырастала до немыслимой длины, затем двоилась, переворачивалась и сокращалась по мере того, как он приближался к следующему фонарю. Собаки просыпались за заборами, брехали яростно, провожая Мишу до границ своей территории. Было чуть жутко, и не столько от одиночества, сколько от возможной случайной встречи в это время в этом месте с кем-то из дневных, обычных знакомых.

За последними домами пришлось свернуть с дороги к соснам. Луна все не заходила, тропинка к дому Глумушки была видна отчетливо, и Миша каждый раз успевал перешагнуть через корень, подставленный деревом. Незаметно для себя Миша прибавил шаг и последние метры перед избушкой колдуньи протрусил, словно за тронувшимся поездом. И остановился.

Он стоял на прогалине. Дом Глумушки покосился и осел на один угол. Дранка на крыше, седая от старости, поблескивала под луной. Забор из неровных кольев казался рядом копий, оставленных улегшимися спать дружинниками. Ставни были закрыты, но сквозь них пробивался тусклый свет. Глумушка не спала. Но примет ли она его? А вдруг у нее клиент? Мише представилось даже, что клиентом может оказаться некто из редакции. И тогда последствия будут ужасны. Миша переступил на месте, как переступает прыгун в высоту, прежде чем выверенными шагами, наращивая скорость, броситься к планке. Но он не бросился, а пошел на цыпочках, желая вначале заглянуть в щель ставни, убедиться, что войти можно.

У окна рос густой бурьян, крапива, под ногами оглушительно хрустнула палка, затем Миша провалился по колено в невидимую яму и застыл в неудобной позе. Дверь открылась.

– Заходите, – сказал голос. – Зачем стоять под окном?

Миша выбрался из бурьяна и вступил на крыльцо. Чувствовал он себя препогано. В конце концов, почему он должен шастать ночью у подозрительной избушки? Кто его заставляет? И чувство это было постыдным, потому что задевало чистоту его стремлений к Алене Вишняк.

За приоткрытой дверью никого не было. Лишь низкие пустые сени, слабо освещенные голой лампочкой под потолком.

– Вытирайте ноги, – сказал голос.

Миша послушно потер подошвами о половик.

Больше указаний не последовало, и Миша толкнул дверь в горницу. Дверь растворилась мягко и беззвучно. Оттуда ударил в лицо яркий свет медицинского учреждения. Миша очутился в сравнительно большой комнате с белыми аккуратными стенами и скамейками вдоль них. На скамейках сидели люди, обернувшиеся при виде вновь пришедшего.

– Добрый вечер, – сказал человек с завязанной щекой, в котором Миша узнал Корнелия Удалова, начальника стройконторы. – Какими судьбами? Садитесь рядом, тут место есть. У вас какая очередь?

– Я… У меня никакой. Я, наверно, пойду. Я завтра зайду.

– И не мечтайте, – сказал Удалов. – Завтра не принимают. Я и так три дня стоял по записи.

Удалов раскрыл ладонь, на которой химическим карандашом был изображен крупный номер «двадцать восемь».

– Садитесь, – сказал он. – Если дверь была открыта, то примут. Нас уже мало осталось.

И так как Стендаль был последним и никому из присутствовавших не был конкурентом, то к Удалову присоединились прочие пациенты.

– Садитесь, – неслось со скамеек. – Она быстро принимает.

И Миша сел на край скамейки.

В приемной Миша насчитал шесть человек. Были они различны, и, видно, различны были причины, приведшие их сюда.

У Удалова болел зуб.

– У вас тоже? – спросил Удалов Мишу.

– Нет, – сказал Миша.

– А я три ночи не спал. Пошел в поликлинику, а врачиха говорит – надо удалять. А жена мне тогда сказала: «Корнелий, Глумушка может заговорить. Она Погосяну в нашем дворе заговорила. И нерв даже извлекать не пришлось». Вот я и пришел.

– А что с этим? – спросил Миша тихо.

– Не узнаете? С метеостанции.

– С метеостанции?

– Чего шепчетесь? – сказал человек напротив в низко надвинутой шляпе и плаще с поднятым воротником. – Я попрошу без разглашения.

– Ясное дело, – согласился Удалов. – Мы здесь все без разглашения. Какой дурак сознается? Просто мой знакомый вами заинтересовался. Я и говорю, что вы с метеостанции. Даже фамилию не назвал.

– Ваш знакомый работает в городской газете и, возможно, пришел сюда по заданию, – ответил человек в надвинутой шляпе. – Мы ему доверять не можем.

– Из газеты? – спросил толстяк с козлом на поводке. – Вы лучше тогда уйдите. Нам в фельетон попадать не с руки. И без вас горя много. У меня репутация.

Козел задрал бородатую морду к толстяку, легко приподнял передние ноги, уперся копытом в колени и лизнул толстяка в подбородок.

– Пусть уходит, – поддержала его маленькая женщина в сером платке, пока толстяк отталкивал козла.

– Я не от газеты, – сказал тогда Стендаль. – Даю честное слово. Я по собственной инициативе.

Обитая черной клеенкой дверь в горницу распахнулась, и оттуда вышел бородатый мужчина с рюкзаком за плечами. Он счастливо улыбался, не замечая окружающих.

Человек с метеостанции вскочил, засуетился, подбежал к двери и спросил:

– Можно заходить или вы пригласите?

– Снимите шляпу, – сказал в ответ из горницы старушечий голос. – И заходите. Не могу же я до утра вас принимать.

– Так что же он? – спросил снова Миша Удалова, как только в приемной наступила тишина.

– Прогноз делает, – ответил Удалов. – Он уже жаловался. Десять ошибок за две недели. Климат в настоящее время жутко испортился – никакой надежности, несмотря на метеорологические спутники.

– А она при чем?

– Говорят, может. А то у него никакой надежды. Его крестьянство замучило – косить или подождать? А что он может ответить?

– Странно, – сказал Миша.

– А все-таки, – настаивал Удалов, – у вас-то какое дело? Не задание, надеюсь, чтобы разоблачить?

– У меня личное дело. И сильно зуб болит?

– Сейчас ничего. У меня всегда, как приду в поликлинику, боль унимается.

– Это нервы, – сказал человек с козлом. Козел тянул за поводок, хотел уйти на улицу.

– А зубы вообще нервная болезнь, – поддержала его женщина в сером платке. – Язва тоже.

– А у вас язва? – спросил Миша.

– Нет, – сказала женщина. – У меня дочка замуж собралась. А ему в армию осенью уходить. Какая уж там семья! Так вы не из газеты?

– Вообще-то из газеты, но сейчас не из газеты, – объяснил Миша.

– Если вам нужно приворотное зелье, – сказал человек с козлом, – то советую быть крайне осторожным.

– Нет, что вы.

Миша покраснел.

– Ясно, что не от газеты, – сказал молчавший до того мужчина с выгоревшими бровями и ресницами, в высоких охотничьих сапогах и ватнике. – Влюбился. Смотри, Иван, он влюбился.

Сосед его, пожарный, дремавший, прислонивши каску к бадье с фикусом, проснулся и согласился.

– Спокойный, черт, – сказал мужчина в ватнике про пожарного. – Пятый раз приходит. Привык уже. А я вот нет, не могу.

– Пятый раз? – подивился Удалов. – А что такое, что такое?

– Шланг потерял, – сказал мужчина в ватнике. – Часто теряет всякие предметы пожарного обихода.

– И она находит?

– Обязательно, – ответил мужчина в ватнике. – В прошлый раз три огнетушителя ему отыскала. Хороший она человек. Душевный. А меня браконьеры замучили. Тропу знают. Вот и хочу старуху про тропу спросить. Из рыбоохраны я.

Вышел метеоролог, быстрыми движениями свертывая в рулон синоптическую карту.

– Ну как? – спросил его человек в ватнике.

– С завтрашнего дня без осадков! И до конца недели. Что я им говорил! – Шляпа у метеоролога перекочевала со лба на затылок, лицо его блестело от пота. – Сегейда антициклон у Антильских не учитывал. Я ему говорил – заденет. А он – далеко. А надо было учесть!

Следующей исчезла за дверью женщина в сером платке. И лишь скрылась, как из кабинета донеслось бормотание, быстро повысившееся до отдельных резких возгласов. За дверью ссорились, спорили. Через минуту женщина выскочила наружу, прижимая к груди узелок с дарами Глумушке.

– И не приставайте ко мне с непристойными предложениями! – кричала ей вслед колдунья. – Вы хотите лишить людей счастья? Да? Так вам это не удастся.

– Я мать! – крикнула женщина, уходя. – Я буду жаловаться.

– Следующий, – пригласила Глумушка.

Мише никак не удавалось увидеть ее – дверь раскрывалась в его сторону, и лишь сварливый голос доносился до него.

– Иван, тебе, – сказал человек в ватнике.

– Что потерял? – спросила Глумушка, не закрывая двери.

– Шланг куда-то задевался. Лейтенант говорит: «Ты, Сидоренков, последним шланг в руке держал. Ты, – говорит, – и отыскивай».

– Завтра зайдешь до восьми тридцати, – велела Глумушка. – Следующий.

– Ну, тогда моя очередь, – сказал человек в ватнике.

Пожарный снова задремал у фикуса.

Неожиданность увиденных сцен отвлекла Стендаля от мыслей о возлюбленной. Вместо темной избушки, черного кота на печке, тяжелого и пряного запаха снадобий была приемная с фикусом. И синоптик. И Иван со шлангом. Уходя к колдунье, Стендаль презирал себя и клял Алену, заставившую его опуститься до отчаянных действий. Но именно порочность, неестественность похода к колдунье сливались в его сознании с безответной любовью, у которой не было выхода. А здесь была поликлиника. Неофициальная, но будничная, отличавшаяся от районной только жалобами пациентов. И, к ужасу своему, Стендаль вдруг понял, что ему могут здесь помочь, и он уже не знал, хочет ли, чтобы ему помогли.

– И тогда я ей говорю… – донеслись до Стендаля слова толстяка с козлом. – Или она меня полюбит, или я буду вынужден обратиться в суд. Безвыходное положение.

– Да, – сказал Удалов. – Положение безвыходное.

– Я получаю от нее приворотное зелье…

– Наконец-то, – вырвалось у Стендаля.

– Что?

– Я так, про себя.

Стендаль думал: наконец-то нашелся человек, который не терял шланга, не интересуется путями циклонов и не ловит браконьеров. Человек, который полюбил и ждет взаимности.

– Получаю я от нее приворотное зелье – и сразу туда. А она меня уже ждет с угрозами. Тогда встает проблема, как мне ее этим зельем напоить.

Из двери вышел человек в ватнике, задумчиво насвистывая песню. Растолкал пожарного, они ушли, а их место в кабинете занял Удалов. У толстяка не осталось слушателей, кроме Стендаля, и он обратился к Мише с вопросом:

– Продолжать ли мое повествование?

– Да, конечно, – сказал Миша. – У меня такая же проблема.

– Тоже она?

– Тоже. Только я не слышал начала вашей истории. И если вы не возражаете…

– Конечно, я повторю. Тем более если у вас та же беда. Уйди! Уйди в сторонку! Не терплю!

Последние слова относились к козлу, который по-собачьи терся о колени толстяка.