Текст книги "Фантастика 1980"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Александр Куприн,Ольга Ларионова,Андрей Балабуха,Михаил Пухов,Владимир Михановский,Андрей Дмитрук,Спартак Ахметов,Юрий Медведев,Владимир Рыбин,Альберт Валентинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

– Пылевое облако растечется на сотни тысяч километров, оно будет двигаться вокруг Солнца по собственной орбите и всегда находиться над теневой стороной Земли. Представляете, как будет? Заходит Солнце, и сразу же восходит этот наш искусственный светильник…

Беневу показалось, что Энна не слушает, он погладил ее по плечу и увидел, как она закрыла глаза, доверчиво склонив голову в его сторону. И он тоже подался к ней и дрогнул, услышав сухой удар шлема о шлем. Теперь лицо Энны было совсем близко, он даже видел, как мелко-мелко дрожат ее ресницы. Он рассматривал эти ресницы миллиметр за миллиметром и страдал от невозможности прикоснуться к ним.

И вдруг он засмеялся беззвучно. Энна испуганно открыла глаза.

– О чем ты подумал? – спросила она, удивив Бенева, впервые столкнувшегося с такой, почти неестественной, женской проницательностью.

– Так, пустяки.

– Скажи, – потребовала она.

– Да глупость одна.

– Пожалуйста. Это очень важно.

– Понимаешь, мне вдруг показалось странным, что у космонавтов иногда рождаются дети…

Бенев думал, что она рассердится, но Энна только опустила глаза. Но уже через мгновение снова вскинула их к искусственной звезде в небе.

– Растет новое солнце! – сказала она восторженно.

– И будет расти. – Беневу было радостно в этот миг, как никогда в жизни. Ему вспомнилась древняя поговорка об испытании верности в разведке, и он спросил: «Энна, а ты полетела бы к звездам? Со мной?».

– Не знаю, – засмеялась она.

Но Бенев не поверил словам, ему больше сказали ее глаза, засветившиеся вдруг, словно бы затянувшиеся влажной мечтательной пленкой…

Они не спешили возвращаться. Взявшись за руки, прыгали по мягкой податливой пыли, подолгу стояли, прислонившись жесткими прозрачными шлемами, все не хотели уходить от этих гор, казавшихся им такими необыкновенно красивыми. А когда выехали на шоссе, помчались с такой скоростью, что автомат лунохода вынужден был включить ограничитель…

– Когда мы снова увидимся? – спустя час говорил Бенев, с удовольствием впервые пожимая живую мягкую руку Энны, стоявшей перед ним в своем золотистом цветастом платье. (В лунном бесцветном мире люди любили яркие одежды).

– Через шесть часов.

– Так долго?

– Ничего, мой друг, у нас в запасе – вечность.

Она улыбнулась и исчезла с легким галантным поклоном, в котором было что-то и дружеское и официальное.

Немного обиженный Бенев пошел в свою «практикантскую» квартиру с твердым намерением выспаться, чтобы через шесть часов предстать перед Энной сдержанным и по возможности спокойным. Как ни старался, не мог уснуть. Не помогали ни успокаивающие коктейли, ни вкрадчивые шепоты «электросна».

Перед ним не исчезало видение: мягкий профиль в ореоле сияющего шлема, длинные вздрагивающие ресницы, стройная серебристая фигура на фоне пестрого хаоса камней. Он долго мысленно умолял ее оглянуться. И она оглянулась, но заговорил вдруг торопливым голосом Руйка:

– Уво, да проснись же, Уво, подвел я тебя…

Бенев открыл глаза, увидел своего коллегу с кипой голографических пластинок в руках.

– Не вышло, – сокрушенно жаловался Руйк. – Аппаратура подвела.

– Ладно, – сказал Бенев, быстро просмотрев пластинки и еще не понимая, что именно не получилось. – Обойдется.

– Чего обойдется? Снимал звезду, а вышел крендель какой-то.

– Может, так надо?

– Кому надо? Попробуй опубликовать это облако с дыркой – засмеют.

– Я говорю, что, может, дело не в аппаратуре, может, облако такое и есть?

– Чего ему таким быть? – Руйк задумался на минуту. – Шут его знает, пойду погляжу.

Он вернулся быстро.

– Что там творится, что творится! – с порога закричал Руйк. – В самом деле, вместо булки крендель сделали. Громов, говорят, за голову хватается.

– Ну ты скажешь! – Он знал за Руйком такой грешок – «преувеличения на базе увлечения» – и не поверил.

Но Руйк, обычно не обращавший внимания на насмешки, на этот раз обиделся.

– Иди да посмотри. Или я тебе диспетчера вызову.

– Не надо! – испугался Бенев и, вскочив с постели, подошел к стене-экрану.

– Что-то не так получилось, не по рассчитанному. В самом деле, говорят, будто сам Громов растерялся.

Такая настойчивость была несвойственна Руйку, и Бенев принялся одеваться, чтобы быть во всей форме перед вызовом диспетчерской.

Но диспетчером оказалась совсем другая женщина, холодно ответившая, что Громов находится в башне главного телескопа, что он очень занят и просил его ни с кем не связывать.

«Значит, и в самом деле что-то случилось», – подумал Бенев и решил сам отправиться в башню, чтобы на всякий случай быть поближе к Громову.

Он увидел профессора, маленького, сгорбившегося, под огромным, как гора, телескопом. Тихо сел в сторонке и стал наблюдать. Перед Громовым ярко горел экран, куда проецировалось изображение, сфокусированное телескопом. На экране колыхалось, жило, переливалось студенистой медузой ослепительное кольцо с угольно-черной серединой. Профессор неотрывно, смотрел на это кольцо, потирая узловатыми пальцами блестящую свою лысину, куполом возвышавшуюся над седенькими волосами у висков. Его неизменная черная шапочка на этот раз лежала на столе. Потом профессор поднялся так тяжело, будто на его плечах лежал груз, шаркая ногами, подошел к пульту связи, поискал пальцами нужную кнопку. Стена перед ним посветлела, и на ее месте возникли рубиновые глаза электронного мозга.

– Кольцо-то растет, – сказал профессор.

– Так и должно быть, – мягким бесстрастным голосом ответил динамик.

– Теперь я и сам знаю, что так должно быть. Но почему ты не предупредил о такой возможности?

– Меня об этом не спрашивали, – все с тем же убийственным бесстрастием ответил голос.

– Но ты ведь знал, что такое может случиться?

– Вероятность была ничтожна, и меня об этом не спрашивали.

– Ты должен был сказать все.

– Я сказал все, что вас интересовало.

– Машина, она машина и есть, – в сердцах сказал Громов. – Во все надо ткнуть носом.

Он снова пошевелил пальцами на пульте, и опять пропала стена, и вместо нее возник хорошо известный Беневу кабинет Президента Всемирного ученого совета. Президент что-то быстро говорил, глядя прямо перед собой. Но вот он оглянулся и с тревогой посмотрел на Громова.

– Что ты решил? – спросил он.

– Я заварил эту кашу, я ее и должен расхлебать.

– Сначала мы пошлем автоматы.

– Я не имею права верить автомату, – неожиданно громко воскликнул профессор. – Без человека в непредвиденной ситуации он будет как тот гениальный дурак, у которого чем гениальнее, тем хуже. Да и нет времени на новые эксперименты.

– Мы будем все контролировать.

– Контроль не отменяется. Но я сам полечу. Это мой долг и… мое право!..

– Подумай еще, не торопись, – сказал Президент. – Я соединяюсь с тобой через час.

Громов снова посмотрел на экран телескопа и, оглянувшись, увидел сидевшего у двери Бенева.

– Теперь не до вас, голубчик, – почему-то жалобно сказал он.

– Я не отвлекать пришел, а помогать.

– Теперь никто не поможет. Даже этот красноглазый, – он сердито кивнул на пульт электронного мозга, – и тот ничего не обещает.

– А что случилось?

– Что случилось?! – Громов изумленно уставился на журналиста. – Вам никто ничего не рассказал?

– Я ни с кем не разговаривал – прямо к вам.

– Да, голубчик, случилось непредвиденное.

– Эксперимент не удался?

– Более чем удался. Я бы сказал, что еще ни один эксперимент, когда-либо проводимый людьми, не оканчивался таким выдающимся открытием. И такой страшной катастрофой.

– Говорить так журналисту, все равно что быку показывать красную тряпку, – усмехнулся Бенев.

– Увы, голубчик, положение куда трагичнее, чем вы можете себе представить. В результате двух колоссальных встречных взрывов образовалось сверхплотное вещество. В том состоянии, которое нам известно лишь теоретически. Иными словами, мы, вероятно, сотворили «черную дыру».

Он замолчал, вопросительно уставился на Бенева, но тот сидел все такой же спокойный.

– Вам это ничего не говорит?

– По-моему, это даже неплохо. Наконец-то мы решим проблему отходов.

– И тем увеличим ее гравитационное поле?

– По крайней мере, мы теперь имеем возможность изучить этот космический феномен.

– Нет, не имеем. Она будет расти независимо от нас, поглощая космическую пыль, метеориты, энергетические излучения. И мы не знаем момента, когда эта «чертова дыра» дотянется до земной атмосферы. Вы понимаете?!

– Так взорвать ее! – воскликнул Бенев.

– Вы не пробовали тушить пожар бензином? – серьезно спросил Громов. И потому, что он задал этот вопрос без тени иронии, Бенев вдруг понял, что перед человечеством разверзлась бездна.

– Что же делать? – растерянно спросил он.

– Есть один шанс. И я хочу им воспользоваться. Через четыре часа вылетаю.

– Куда?.

– Туда. – Он кивнул на экран телескопа, где по-прежнему трепетало огненное кольцо. – Вы проводите меня?…

Бенев вышел в центральный зал обсерватории, над которым был прозрачный купол, остановился у входа. В зале было много людей. Они стояли кучками, громко переговаривались, даже спорили, то и дело взглядывая вверх, где, затмевая звезды, висело необычное небесное тело.

– Уже такое большое?! – сказал Бенев, ни к кому не обращаясь. И хоть не назвал то, о чем спрашивал, его тотчас поняли, и несколько человек обернулись к нему, словно обрадовавшись возможности высказаться, заговорили, перебивая друг друга.

– Сама «черная дыра» крошечная.

– Но у нее мощное гравитационное поле.

– Оно где-то в самом центре, а кольцо – это что-то материальное, неизвестно – почему раскалившееся перед тем, как утонуть в «черной дыре».

– Неясно, – не удержался Бенев от привычного скепсиса. – Почему мы видим кольцо, а не просто шар? Ведь это «материальное» – вокруг, то есть со всех сторон?

Он думал обескуражить вопросом, но люди, жаждущие поговорить на больную тему, только ухватились за подкинутые сомнения, и Бенев невольно стал центром еще одной группки спорщиков. Его окружили, начали толковать не столько ему, сколько каждый себе, непонятное явление. Уверяли, что все очень просто: если мы видим свет, значит, он излучается в отличие от совершенно черного центра, что природа излучения неизвестна, поскольку-никто во всей обсерватории не может объяснить его.

Кольцо же никого не удивляло, потому что в космогонии немало подобного: в одной плоскости движутся планеты вокруг Солнца, да и сами галактики не шары, а сплюснутые звездные скопления… А Бенев, по своей журналистской привычке обобщать, думал в это время вовсе не о звездах, о том, что вот и он со своими вопросами стал собирающим центром, как песчинка в перенасыщенном растворе, рождающая кристалл, что, может, от этого земного и привычного не так уж и далеко до законов мироздания?…

А над прозрачным куполом равнодушно горели мириады звезд и сверкало, шевелилось в вышине белое кольцо – огненная свита страшного демона, случайно созданного людьми.

Бенев выбрался из толпы, которая продолжала все так же спорить, даже не обратив внимания на его исчезновение, и пошел к себе. Еще от дверей увидел Энну, сидевшую в кресле у пульта связи.

– Я тебя не могла найти, – с тревогой в голосе сказала Энна.

– Энна, – сказал Бенев. – Я сейчас уезжаю в космопорт. С профессором Громовым.

– Почему ты? – испугалась она.

– Громов просил.

– Он не мог об этом просить.

– Почему же? – Бенев удивленно посмотрел на нее.

– Уво! – Она впервые назвала его по имени и покраснела, но не опустила глаз. – Помнишь, я сказала себе: «Не знаю». Это была неправда. Я хотела бы полететь с тобой к звездам.

Он опустился на пол, положил голову ей на колени. Пощелкивал, шелестел в углу «регулятор эмоций» не в силах понять, какие для этого случая требуются шумы и запахи, чтобы ослабить нервное напряжение, переполнившее комнату. Сколько времени просидели так, они не знали, может, три минуты, а может, и три часа. Опомнились, когда томно зазвучал гонг и за пультом связи показалось усталое лицо профессора Громова.

– Ну вот, как всегда, – сказал он, увидев Бенева у ног Энны. – Одни думают о конце мира, другие – о начале жизни… Так я вас жду…

Громов дожидался Бенева в большом экспедиционном луноходе. Рядом с ним сидели два робота, положив манипуляторы на титановые контейнеры, словно их надо было от кого-то охранять.

– Вы надолго летите? – спросил Бенев.

– Боюсь, что навсегда, – ответил Громов, недоброжелательно косясь на Энну. – Потому и хотел, чтобы вы меня проводили.

– Я тоже поеду, – Энна сказала это таким решительным тоном, что Громов махнул рукой.

Уже выезжая из лунного города, они увидели Руйка, стоявшего на дороге с длинным объективом, похожим на лучемет звездолетчиков.

– А меня-то забыли, – сказал он просто.

Бенев кивнул ему, чтобы скорей забирался в свободный кормовой отсек, и луноход, сорвавшись с места, помчался по пустынному шоссе, далеко впереди вонзавшемуся в темную стену гор.

– Значит, такое дело. – Громов откинулся на сиденье, поднял голову, посмотрел на светлое колечко в звездном небе. – Шанс такой: как можно скорей попытаться стащить «черную дыру» с устойчивой орбиты. Расчеты показывают, что можно приблизиться к ней на некоторое безопасное расстояние. Она, естественно, потянет корабль к себе, а он все время будет лететь впереди, как бы стремясь уйти. Есть надежда, что ее скорость на орбите может при этом возрасти, а она начнет по спирали уходить от Солнца. Понятно?

– Нет, – сказал Бенев. – Почему такой сложный вопрос решаете вы один?

– Этим заняты сейчас все. Но нужно торопиться. Пока «черное тело» еще мало. И нужно изучать его вблизи. Если кто-то должен лететь первым, то только я.

– А потом?

– Когда потом?

– Если удастся увести «черное тело» от Земли?

– Куда? В Солнечной системе его оставлять нельзя.

До Бенева вдруг дошло, что это не просто эксперимент со своим началом и концом, а трудная, опасная и очень долгая работа, может быть, рассчитанная на многие годы.

– А если его подтащить к Солнцу, кинуть в огонь?

– Мы не знаем, что станет с Солнцем.

– Но это же ужас что такое! – вырвалось у него.

– Именно так, – сказал Громов. – Потом, наверное, его поведут автоматические корабли. Но доверить машинам первую попытку я не могу. К тому же, повторяю, надо спешить: «черный демон» будет непрерывно расти…

Впереди показались серебристые строения ракетодрома, над которыми словно лунный пик возвышался космический корабль.

– Когда его успели подготовить? – спросил Бенев.

– Корабль предназначался для дальней экспедиции. Я настоял, чтобы его отдали мне.

– Вы полетите один?

– Риск слишком велик.

– Я полечу с вами.

– И я тоже, – вдруг сказала Энна, побледнев от волнения.

– Не исключено, что мы не сумеем вернуться.

– Я это понял.

– Ну и пусть, – упрямо сказала Энна.

В другое время это простоватое замечание, достойное непоследовательности древних женщин, могло бы рассмешить, но теперь и Бенев и Громов, одновременно посмотрев на нее, поняли, что она ничуть не шутит, что ее решение не порыв, а вполне сознательный, уже обдуманный шаг.

– А если будут дети? – спросил Громов. – Как им расти на грани гибели?

– Всякий дальний перелет – на грани гибели.

– Я не знаю, что нас ждет.

– Узнаем…

Луноход подошел вплотную к трапу, окруженному роботами, обслуживающими ракетодром.

– И никто не провожает? – удивился Бенев.

– Я об этом просил. Кому надо, тот нас видит.

Громов повернулся и помахал рукой слабо поблескивавшим на мачтах выпуклым глазам системы Всевидения.

– Знаете, о чем я теперь жалею? – сказал он. – Что нет у меня, как у наших давних предков, возможности лишить вас права подниматься на корабль…

– Я не могу отпустить вас одного.

– Энну жаль.

– Меня? – удивленно сказала Энна. – Но я просто счастлива!

Они засмеялись все трое и по мягкому трапу пошли к входному люку.

Бенев видел в иллюминатор, как, обгоняя луноход, помчались прочь от ракеты черные пауки – роботы. Еще через минуту качнулись темные громады гор и начали валиться в разные стороны. Потом внизу ярко вспыхнуло – ударили главные двигатели корабля, на миг ослепили весь ракетодром, покрыли серебряным панцирем просторы каменной пустыни и словно бы начертили на горных кряжах угольно-черные трещины, провалы, зигзаги глухих ущелий. И еще, последний раз, он поймал взглядом распластанную кляксу тени от лунохода, на предельной скорости мчавшегося по пустынному шоссе, и вдруг вспомнил своего верного коллегу, так, должно быть, ничего и не понявшего, сидевшего в герметическом отсеке на корме лунохода.

– Жаль, забыл с Руйком попрощаться, – вслух подумал он.

– Это ты еще успеешь.

Обернувшись на голос, Бенев увидел своего Руйка в соседнем кресле. И мгновение ошеломленно смотрел на него, холодея от мысли, что тот забрался в корабль, подчиняясь одной только своей привычной пронырливости и совсем ничего не зная, куда они летят и зачем.

– Ты… как тут? – с трудом выговорил он.

– Как и ты. Хотел без меня обойтись? Не выйдет.

– Да знаешь ли ты… куда мы летим?

– Это я еще узнаю. Не впервой сначала снимать, а потом выяснять, что же, собственно, снял.

Испуганно улыбаясь, Бенев смотрел на него и молчал. Он знал, что возвращение невозможно, но знал также, что нельзя и оставлять на борту человека, не осознавшего своих действий, самостоятельно не решившегося на риск.

– Я должен тебе… кое-что объяснить… Я ведь отвечаю за тебя…

– Перед кем? – удивился Руйк.

– Перед самим собой.

– Каждый человек отвечает за каждого человека перед самим собой.

– Тут особый случай. Ты ведь не знаешь, что мы никогда не вернемся.

– А куда мы денемся? Это же не межзвездный корабль.

– Это корабль в неизвестность. Слушай и не перебивай.

Он начал рассказывать ему об опасности, нависшей над планетой, о решении профессора Громова первым приблизиться к «черной дыре», о том, что возможна неудача и тогда корабль просто сгорит в огненном кольце, чтобы перейти в какое-то другое состояние перед тем, как превратиться в ничто, что надежда на возвращение почти исключена, потому что система «корабль – черная дыра» в лучшем случае станет устойчивой, что нарушать эту устойчивость будет нельзя, да и вырваться из гравитационных лап черного чудовища, вероятно, не удастся…

– Ну что ж, – перебил его Руйк. – Буду первым репортером при «черной дыре»…

Тихий мелодичный гонг они услышали совершенно ясно, несмотря на гул двигателей. Засветилась переборка в глубине отсека, и показалось чуть искаженное ускорением озабоченное лицо профессора Громова.

– Извините, профессор, но так вышло, – виновато улыбнулся Бенев, кивая на Руйка.

Громов внимательно посмотрел на него, сказал сердито:

– Если уж так вышло, то лучше сказать все до конца. Еще не поздно пожертвовать спасательной капсулой и выбросить вас в космос. Когда приблизимся к кольцу, будет поздно. Говоря так, я имею в виду не только спасательную капсулу, но даже и сигнал о ее выбросе. Я вовсе не уверен, что в условиях гравитационных аномалий нам удастся поддерживать связь с Землей. Скорее всего мы просто исчезнем для людей, и они узнают о том, живы ли мы и продолжаем ли бороться с «черным демоном», только косвенно – по изменениям его орбиты. Так я думаю…

Громов замолчал, переводя насупленный взгляд с Бенева на Руйка и обратно. Ровно гудели двигатели, и вибрация слабо чувствовалась через толстые подошвы скафандров, через воздушные амортизаторы кресел. Сверкающий край Луны висел под иллюминатором, проваливался.

– …И вам придется расстаться с мечтой о первом репортере при «черной дыре». Вы просто не сможете передать снимки, если их вообще возможно там сделать, – с беспощадной суровостью в голосе добавил Громов.

– Жаль.

– Если жаль, то уходите немедленно.

– Жаль, – повторил Руйк, – жаль, свои аппараты не захватил. Каких бы я вам портретов наделал!..

Андрей Балабуха
Должник
Рассказ

Хотя было уже начало седьмого, кафе все еще оставалось полупустым, и Ганшин увидел ее, едва вернувшись в зал. Час назад, когда она шла к нему, Ганшин тоже смотрел на нее, но тогда – сидящему – она казалась выше, строже, пожалуй, даже недоступнее. Или нет, отчужденнее. Впрочем, можно ли говорить об отчужденности, видя человека впервые? Когда Ганшин поднялся ей навстречу, оказалось, что не так уж она и высока – чуть выше ганшинского плеча. А сейчас, сидящая, чуть ссутулившаяся, она казалась и вовсе маленькой, хрупкой, и потому еще более привлекательной. И почему красивые женщины вечно достаются таким, как Йензен? Ганшин даже замер на полушаге, сообразив, что думает о Йензене как о живом.

Да что же это?

Женщина за его столиком шевельнулась, и в движении ее Ганшину почудилось нетерпение. Он ускорил шаг: – Договорился, – сказал он, садясь. Столики здесь были необычные, треугольные с вогнутыми сторонами. Массивная колонка подающего канала, служившая одновременно единственной ножкой, придавала им сходство с какими-то невиданными грибами. – Теперь весь вечер наш.

– Спасибо. Ваш друг не обиделся?

– Нет, – не испытывая особых угрызений совести, соврал Ганшин. – Он понятливый, и знаете что? По-моему, нам обоим стоило бы выпить.

Женщина вопросительно посмотрела на него.

– Чего-нибудь покрепче, – уточнил Ганшин.

– Здесь этого не подают.

– Ну, это не беда. – Ганшин поймал себя на том, что ему почему-то трудно называть ее по имени и фразы сами собой организуются в этакие безличные обороты. Чтобы пересилить себя, он старательно вдавил в разговор ее имя: Ора. – Это-то, Ора, не беда. Нам подадут. Главное – было бы желание. А оно у нас есть?

Ора кивнула. Она вообще говорила мало, короткими, четкими фразами, но не от скованности, а скорее от избытка силы.

Причем Ганшина сила эта не подавляла, хотя обычно он сторонился таких вот женщин, под чьим взглядом вечно чувствуешь себя нашкодившим школьником, мучительно доискиваясь, когда и что сделал не то и не так. С Орой он сразу же почувствовал себя уверенно и спокойно. Потому, наверное, что был в ее немногословии интерес – пусть не к нему, а к тому, что он должен рассказать. Интерес, помноженный на редкостное умение слушать.

– Эт-то, Ора, не беда, – повторил Ганшин, запустив руку под стол и нашаривая кнопку запора. – С этим мы управимся. Нам подадут. – Кнопка наконец нашлась. Ганшин выдернул шплинт, вдавил ее, потом подцепил ногтем крышку податчика. – Знаем мы эту систему. «Ауста» называется. Знатоки говорят, что от «аустерии» – были во время оно заведения такие. Только вы, Ора, им не верьте, снобы они и все врут. Потому как на самом деле это всего-навсего АУ-100. Она, между прочим, единая, «Ауста», – и сюда выходы имеет, и в «Эксцельсиор»… – Ганшин привстал и посмотрел схему. – Так что мы сейчас ограничитель того… долой, и все в порядке будет. – Он порылся в карманах. – Ора, а шпилька у вас есть?

– Есть. – Впервые за полтора часа их знакомства в голосе ее промелькнуло что-то похожее на удивление. Она вытащила из прически шпильку, слава богу, – металлическую, потому что окажись она пластмассовой, – и горел бы Ганшин синим огнем вместе со своим электронным гусарством. Он согнул шпильку скобой и обошел ею ограничитель.

– Ну вот и все, Ора. И вся недолга. – Ганшин закрыл крышку и воровато оглянулся. Вроде бы его самоуправства никто не заметил. Впрочем, столик их был угловым, да и сидел Ганшин спиной к залу. – Что же мы будем пить?

– Коктейль, пожалуй. Только не слишком сладкий.

Из мимикрических соображений лучше и не придумаешь: бокалы одинаковые, поди отличи алкогольный коктейль от безалкогольного. И что несладкий тоже хорошо. Почудилось в этом Ганшину какое-то доброе предзнаменование. Словно неявное обещание. Эх, зря назначила она встречу здесь, в этом дурацком пригородном кафе, где даже выпить нельзя по-человечески! Но в другом заведении он лишился бы возможности вот так тянуть время, исподтишка любуясь сотрапезницей и демонстрируя ей свой технический гений. Ганшин прокрутил карту напитков, чертыхнулся про себя, – конечно же, вымарано все крепче лимонада! – по памяти набрал код. Через минуту крышка податчика утонула и тотчас возвратилась с двумя искрящимися сахарным ободком фужерами.

– Браво, – сказала Ора. – Сразу видно специалиста.

Ганшин попробовал. Не «солнышко», конечно, но вполне прилично. Итак, антракт окончен. Продолжим наши экзерсисы. Ора сосредоточенно гоняла в фужере соломинкой-ягоду, которая то всплывала, то медленно шла ко дну. В молчании Оры Ганшин явно ощущал ожидание. Господи, «у зачем ей это нужно? На кой черт красивой молодой женщине так себя травить?

Ведь давно же разошлась она с Йензеном. Четыре года ведь.

И лучше бы не ворошить ей сейчас это старое, отболевшее.

Лучше бы потанцевать сейчас, а потом…

Бра на стенах потускнели и сникли, как увядшие колокольчики. Ударили цветные прожектора, высветив в центре зала эллипс, в котором уже замерли в ожидании две или три пары.

Разом, безо всякой постепенности зарождения, упала музыка – что-то похожее на свинг, только помедленнее и поголубее. Ноги Ганшина невольно напряглись, ловя ритм, но тут Ора посмотрела на него, просто скользнула по лицу взглядом, быстрым и легким, и он сразу же понял, что сейчас нельзя, ни в коем случае нельзя.

Не торопись, сказал он себе. Не торопись. Отдадим долг прошлому. Мертвому прошлому. А потом – потом будет все.

Потому что мы-то живы, и наше дело – жить.

Но все равно ладони Ганшина ощущали упругость ее талии, он чувствовал щекой тепло ее дыхания, а выбившийся из прически волос озорно щекотал висок. И чтобы прогнать это наваждение, он начал наконец рассказ, ради которого Ора разыскала его, позвонила по телефону и пригласила сюда.

Приглашение было неожиданным, и Ганшин долго не мог взять в толк, чего, собственно, хочет от него незнакомая женщина на другом конце провода, так бесцеремонно ворвавшаяся в его сон. Телефон в этой заштатной гостинице был старинный, безэкранный, и это раздражало, хотя, с другой стороны, было совсем неплохо, что собеседница не может увидеть Ганшина – в полосатой не по росту Витькиной пижаме, с опухшей то ли со сна, то ли после вчерашнего физиономией. Потом до него наконец дошло, и он заколебался, потому что вовсе не горел желанием вспоминать эту историю, в которой так и осталось что-то непонятое, недосказанное, смутное. И он уже совсем было приготовился повежливее соврать что-нибудь подходящее: простите, мол, срочная командировка, мы же энергетики-международники, сами знаете, жизнь на колесах, так что с удовольствием, но как-нибудь в другой раз…

– Мне нужно знать, как все было, – сказала Ора. – Мне нужно знать.

И столько требовательности прозвучало в этом „нужно“, что Ганшин сдался, чему откровенно радовался теперь, здесь, в кафе, сидя рядом с женщиной по имени Ора, при виде которой очень хочется жить… И раз ей нужно – пожалуйста, он расскажет, он все расскажет, особенно если сообразит, с чего же начать.

Но ничего путного в голову не приходило, и Ганшин начал от Адама, то есть с того самого момента, когда в иллюминаторе межорбитального подкидыша сперва стремительно вырос, а потом, заслоняя Землю, скользнул вниз диск полей гелиостанции и совсем рядом оказался полосатый борт ее корпуса, освещенный мощным корабельным прожектором. Тогда наступила невесомость, и они с Юлькой поплыли в кессон, где здоровенный бортмеханик с неснимаемой – от уха до уха – улыбкой помог им надеть скафандры, проверил жизнеобеспечение и гулко хлопнул по спинам (Юлька отлетела к стене и взвизгнула, а механик, зардевшись, с неожиданной при такой массе прытью смылся внутрь, так и не сказав им на прощание традиционного „хоп!“).

Ганшин надеялся, что Ора перебьет его, попросит поскорее перейти к тому, главному, хотя бы каким-то наводящим вопросом введет его рассказ в нужное русло. Но она молчала, молчала и слушала, и лицо ее при этом было удивительно живым, остро и быстро реагирующим на каждое его, Ганшина, слово.

Только вот не всегда можно было понять, истолковать ее реакцию, но сейчас Ганшин не придавал этому большого значения. Она слушала, и, значит, ей было нужно все, о чем он говорил. А раз так, надо было продолжать, продолжать столь же подробно и пространно, и это было хорошо, потому что Ганшин, как ни крути, не очень-то понимал, что именно хочет она от него услышать.

Он подробно описал станцию. Ни к Йензену, ни тем более к этой женщине орбитальная гелиоэлектростанция никакого отношения не имела, если не считать того, что погиб Йензен именно здесь, точнее – по дороге сюда, а женщину эту интересовала гибель Йензена, которого она бросила четыре года назад.

Станция на суточной орбите висела над Сейшельскими островами – этакий паучок с махоньким туловищем и двухкилометровыми ножками. Из брюшка паука высовывался параболоид передающей антенны, а на ажурных фермах ножек была натянута пленка, превращавшая солнечный свет в пятнадцать тысяч мегаватт даровой энергии, непрерывным потоком микроволнового излучения низвергавшейся вниз, в пасть энергоприемника на Сейшелах. Конечно, внешнее сходство это было весьма отдаленным, и, чтобы уловить его, требовалась фантазия древнего звездочета, узревшего в ковше профиль Большой Медведицы. Но кто-то все же его заметил, и обе запущенные в рамках программы Международного года развивающихся стран орбитальные гелиоэлектростанции были названы „Арабелла“ и „Анита“ – в честь крестовиков, когда-то первыми очутившихся в Приземелье на борту „Скайлэба“. Полностью автоматизированные, станции лишь раз в два года требовали профилактического осмотра и замены вышедших из строя солнечных батарей, если количество поврежденных ячеек превышало расчетные семь процентов. Вот на такую-то профилактику, пятую в жизни „Арабеллы“, и прилетели сюда Ганшин с Юлькой, более известной в управлении как „инженер-инженю“.

Профилактика – это курорт. Рабочий день – прелесть! – семьдесят две минуты в сутки, пока станция проходит тень Земли. Остальным временем каждый распоряжается по своему усмотрению. Как распоряжалась им предыдущая пара, Ганшин выяснил, едва войдя в жилую каюту: он добрых четверть часа ловил порхающие по ней карты (добро бы еще просто карты, а то ведь эта… сингапурская продукция!), твердо решив сразу же по возвращении узнать имена предшественников и дать им хорошего дрозда, а заодно благословляя предусмотрительность, с которой он оставил Юльку наводить порядок на складе.

О самой профилактике рассказывать Ганшин не стал: рутинка это. Скукота. Иное дело гостевание. Гостевание было плодом его собственных вдохновенных исканий, и он со смаком живописал Оре, как мучил компьютер астронавигационной службы запросами об орбитах спутников ближайших горизонтов, ловя моменты наибольшего сближения. Среди спутников, которые в моменты противостояния (за точность применения термина Ганшин поручиться не мог, но Ора вряд ли уловила бы эту его вольность) оказывались в пределах достигаемости для маленького двухместного скуттерка „Арабеллы“, была обсерватория – орбитальный филиал Памирской. И уже на второй день они с Юлькой отправились туда с визитом. Бездельники в Приземелье – не то что редкость, а попросту явление уникальное, и потому их неожиданный визит застал астрономов врасплох; но ведь в космосе даже месячная вахта – это срок, и любой свежий человек воспринимается чуть ли не как ближайший родственник, по которому до смерти истосковались. И потому радушию хозяев не было предела, тем более что Юлькины охи и ахи умасливали их сердца, в то время как Ганшин с двумя инженерами из техобслуги расписывал в кают-компании „пульку“. Вот тут-то из случайно оброненной кем-то фразы, Ганшин и узнал, что на „СОС-третьем“ (это ж рукой подать, километров сто в противостоянии!) начальником… Кто б вы думали? Ашотик Антарян собственной персоной! Бог ты мой, Ашотик, семь лет за одной партой, нога, сломанная на западном» склоне Аханари, а в девятнадцать – бросок на плотах по Урте…