Текст книги "Демон отверженный"

Автор книги: Ким Харрисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

– Ну и ну, Квен! А я и не знала, что тебе не все равно, – сказала я, и он улыбнулся, сразу сложившись по всем морщинкам напряженного лица.

– Все равно. Но насчет чиновников я серьезно.

Он уставился в потолок, сделал три осторожных, прерывистых вдоха. У меня завертелся водоворотом страх, внедряясь на привычное место в душе. Я этот звук слыхала уже.

Он закрыл глаза, я дернулась вперед.

– Квен! – крикнула я, и тут же почувствовала себя дурой, когда он распахнул веки, глядя на меня с жутковатой сосредоточенностью.

– Дал глазам отдохнуть, – пояснил он, потешаясь над моим страхом. – У меня несколько часов. Я чувствую, как мир рассыпается, но знаю, что столько у меня еще есть. – Он опустил взгляд ниже, на мою шею, потом снова мне в глаза. – У тебя проблемы с соседкой?

Я не стала прикрывать укусы, хотя побуждение такое было, и не слабое.

– Это было предостережение, – ответила я. – Иногда нужно получить по голове поленом, чтобы понять: то, что ты хочешь, тебе на пользу не пойдет.

Он едва заметно шевельнул головой:

– Молодец. – Он медленно вдохнул. – Теперь рядом с тобой стало безопаснее. Ты молодец.

Доктор Андерс пошевелилась, напоминая мне, что она слушает. Я с досадой подалась вперед, так что кожица на укусах натянулась. Сквозь медицинские запахи спирта и лейкопластыря пробивался аромат сосны и солнца. Глянув на Андерс, я спросила у Квена:

– А зачем я здесь?

Квен шире открыл глаза, повернулся ко мне, подавил импульс закашляться.

– Не «что ты сделал, что так вышло»? – спросил он.

Я пожала плечами:

– Это я уже спрашивала, и ты как с цепи сорвался. Так что я придумала другой вопрос.

Снова закрыв глаза, Квен старался просто дышать, медленно и трудно.

– Я уже тебе говорил, зачем я тебя просил приехать.

Это про чиновников, что ли?

– О'кей, – сказала я. Мне хотелось взять его за руку, чтобы дать ему сил, но такое было странное чувство – как бы он не подумал, что я его жалею. Тогда он из себя выйдет. – Расскажи тогда, что ты с собой сделал.

Он прерывисто вдохнул, задержал дыхание, а потом на выдохе ответил:

– То, что должен был сделать.

Молодец какой. Ну просто здорово.

– Значит, ты просто позвал держать меня за руку, пока ты умираешь? – спросила я с некоторым раздражением.

– Типа того.

Я посмотрела на его руку – без особого пока желания ее брать. Неуклюже пододвинулась ближе, кресло стукнулось, переползая на низкий деревянный помост.

– Разве что у тебя найдется хорошая музычка.

Черты его лица слегка разгладились.

– Ты Такату любишь? – спросил он.

– А что там не любить?

Стиснув зубы, я слушала, как дышит Квен. Мокрое дыхание, будто он тонет. Я в нервном возбуждении посмотрела на его руку, на тетрадь рядом с кроватью.

– Тебе почитать что-нибудь? – спросила я, желая все же понять, зачем я здесь. Не могу же я просто встать и уехать. Какого черта Квен мне такое устраивает?

Квен засмеялся было, тут же замолк, сделал три медленных вдоха, подождал, пока снова выровнялось дыхание.

– Нет. А ведь ты же уже видела как не спеша приходит смерть.

Из глубины памяти всплыла холодная больничная палата, тонкая бледная рука отца в моей руке. Он боролся за каждый глоток воздуха, только тело его не было так сильно, как его воля. Питер и его последний вздох, его тело, дрожащее у меня в объятиях, пока не сдалось и не освободило его душу. Подступили слезы, и прежнее горе помутило разум Я поняла, что так же было и с Кистеном, только я не помню. Будь оно все проклято до Поворота и обратно!

– Пару раз, – ответила я.

Его глаза встретили мой взгляд – невозможно было оторваться от их блеска.

– Я не стану извиняться за свой эгоизм.

– Меня это не беспокоит.

Я и правда хотела знать, зачем он позвал меня, если не хочет ничего говорить. Нет,вдруг пришла мысль, и я почувствовала, что всякое выражение исчезло с моего лица. Он не то чтобы не хочет ничего рассказать – он обещал Тренту этого не делать.

Собравшись, я подалась вперед на прохладной коже кресла. Квен сфокусировал глаза, будто понял, что я догадалась. Отчетливо ощущая спиной присутствие доктора Андерс, я одними губами спросила:

– В чем дело?

Но Квен только улыбнулся.

– Думаешь, значит, – почти выдохнул он. – Это хорошо. – Улыбка смягчила сведенные болью черты лица, придав им выражение почти отцовское. – Не могу. Я обещал моему Са'ану.

Я отодвинулась, поморщившись, ощутила спиной собственную сумку. Дурацкая мораль у этих эльфов. Убить ему ничего не стоит, а слово нарушить он не может.

– Я должна задать правильный вопрос?

Он покачал головой:

– Нет такого вопроса. Есть только то, что ты видишь.

Ой, мама. Фокусы эти у старых мудрецов – терпеть не могу.

Дыхание у Квена вдруг стало труднее, накладываясь на далекую музыку. У меня зачастил пульс, я посмотрела на больничную аппаратуру, молчащую и темную.

– Тебе бы сейчас полежать спокойно, – сказала я встревоженно. – Силы тратишь.

Квен застыл серой тенью на фоне серых простыней, весь сосредоточился на одном: чтобы легкие продолжали работать.

– Спасибо, что пришла, – сказал он слабым голосом. – Я вряд ли еще долго протяну, и я очень буду благодарен, если потом ты попробуешь поладить с Трентом. У него сейчас трудный… период.

– Не вопрос.

Я протянула руку, ощупала его лоб. Он был горячий, но протягивать ему чашку с соломинкой со стола я не стану без просьбы, чтобы не задеть его гордость. Оспины выступили на побледневшей коже. Я взяла антисептическую салфетку, которую молча протянула мне Андерс, и стала промокать ему лоб и шею, пока он не поморщился.

– Рэйчел, – сказал он, отводя мою руку, – раз ты здесь, я хочу попросить тебя об одной услуге.

– О какой? – спросила я и повернулась к двери, потому что вдруг стала громче музыка. Это вошел Трент. Доктор Андерс пошла на меня ябедничать, а дверь закрылась, и музыка стала тише, свет исчез.

У Квена дернулось веко – он знал, что пришел Трент. Очень осторожно сделав вдох, тихо, чтобы не закашляться, он сказал:

– Если я не выберусь, ты не сможешь занять мое место начальника службы безопасности?

У меня челюсть отвалилась, и я отъехала вместе с креслом.

– Да ни за что! – ответила я, и Квен улыбнулся шире, хотя веки закрылись, скрывая нездешний блеск от увиденного там, за углом.

Трент подошел ко мне, и я ощутила его недовольство, что я его не подождала. А за этим – благодарность, что кто-то был с Квеном, пусть это даже я.

– Я и не думал, что ты согласишься, – сказал Квен. – Но спросить должен был. – Его глаза открылись прямо на Трента, стоящего рядом со мной. – У меня есть другой кандидат на случай твоего отказа. Ты можешь хотя бы обещать, что поможешь ему в случае нужды?

Трент переступил с ноги на ногу – напряжение искало выхода. Я хотела уже отказаться, и Квен добавил:

– Время от времени, если плата будет достаточной, а дело не противоречить твоим принципам.

Чувствовалось, что Трент сильно расстроился, и запах шелка и чужих духов стал сильнее. Я глянула на озабоченного магната, потом снова на Квена, который боролся за очередной вдох.

– Я подумаю, – ответила я. – Но вполне вероятно, что я его потащу на цугундер.

Квен закрыл глаза в знак того, что понял ответ, и его рука повернулась ладонью вверх, приглашая. Снова у меня защипало глаза. Черт, черт, черт!Он уходил, и его потребность в поддержке стала сильнее гордости. Как только можно на это смотреть?

Рука тряслась, когда я вложила теплые пальцы в его холодное пожатие. Ладонь сомкнулась на моей руке, у меня перехватило горло, и я зло вытерла глаз . Да будь оно все проклято!

Напряжение оставило Квена, дыхание его выровнялось. Самая старая в мире магия – магия сочувствия.

Доктор Андерс стала расхаживать между окном и комодом, бормоча:

– Она еще не была готова, я же ему говорила, что еще рано. Эта смесь давала лишь тридцатипроцентный результат, а сцепление было в лучшем случае слабым. Я не виновата, он должен был подождать!

Квен стиснул мне руку, и лицо его изменилось, хотя я не сразу поняла, что это улыбка. Его смешили слова Андерс.

Трент вышел в поднятую часть комнаты, и я вздохнула с облегчением.

– Вас никто не обвиняет, – сказал Трент, положив ей руку на плечо. И после едва заметной паузы добавил: – Вы не могли бы подождать снаружи?

Я удивленно обернулась, увидела ее лицо, возмущенное и потрясенное.

– Ох и злится она! – шепнула я Квену, чтобы он тоже знал.

Он в ответ сжал мне пальцы. Но, кажется, она меня тоже услышала, потому что уставилась на меня, полиловев, на целых три секунды, ища слова, но лишь резко повернулась и широкими шагами направилась к двери. Хлынули в комнату рокот барабанов и свет, и снова вернулась тихая темнота. Будто пульс, бился в ней ритм барабанов Такаты.

Трент шагнул на утопленный пол спальни Квена, быстрым злым движением спихнул какой-то дорогой аппарат с низкой тележки. Резкий стук прибора об пол потряс меня не меньше, чем эта демонстрация бессильной злости. Трент сел на освободившееся место, поставил локти на колени и уронил голову в ладони. Трент тоже когда-то смотрел, как умирает его отец.

Я почувствовала, что лицо у меня лишилось выражения, когда я увидела его – страдающего и будто обнаженного до самой этой боли в душе. Молодой, испуганный, он сейчас видел, как умирает второй взрослый из тех, кто его воспитывал. Вся его власть и богатство, привилегии и подпольные лаборатории не могли ему помочь. Быть беспомощным он не привык, и это ощущение рвало его на части.

Квен открыл глаза на грохот упавшего прибора, и я увидела, повернувшись к нему, что он этого ждал.

– Вот поэтому ты и здесь, – сказал он, и я как-то не поняла, о чем он. А он глянул на Трента, потом снова на меня. – Трент мужик хороший, – продолжал он, будто Трент и не сидел тут рядом. – Но он бизнесмен. Его жизнь и смерть – это числа и проценты. Для него я уже в земле. Бороться с ним по этому поводу бесполезно. А ты, Рэйчел, веришь в «одиннадцать процентов». – Он с трудом вдохнул. – И это мне нужно.

Длинная речь его вымотала, и он пытался теперь вдохнуть сквозь влажный хрип. Я крепче сжала его руку, вспомнив моего отца. Челюсти сжались, горло перехватило, когда я услышала в его словах правду.

– Не в этот раз, Квен, – сказала я, чувствуя, как подступает головная боль, и разжимая руку. – Я не собираюсь сидеть и смотреть, как ты будешь умирать. Все, что тебе нужно сделать – это дожить до восхода, и тогда ты, считай, выжил.

Так говорила доктор Андерс, а я, в отличие от Трента, видела здесь реальную возможность. Я, черт побери, не верюв «одиннадцать процентов». Я живуими.

Трент смотрел на нас с ужасом, пока до него доходило. Он не был способен жить иначе, нежели своими графиками и прогнозами.

– Это не ваша вина, Са'ан, – сказал ему Квен с болью в булькающем голосе. – Все дело в складе ума, и мне нужна здесь она. Потому что, как бы ни складывалось иное впечатление… на самом деле я жить хочу.

Трент встал с потерянным лицом. Я видела, как он поднимается из притопленной ниши и уходит, и мне было его жаль. Я могла помочь Квену – он нет.

Дверь отворилась и захлопнулась, впустив ломтик жизни, и снова неясная темнота, скрывающая в себе будущее, окутала нас коконом ожидающего тепла и удушающей тишины. Она ждала.

Мы остались одни. Я смотрела на темную руку Квена в моей руке и видела в ней силу. Грядущая битва будет вестись и умом, и телом, но секрет равновесия лежит в душе.

– Ты что-то принимал, – сказала я, и сердце у меня колотилось от волнения: вдруг он действительно заговорит со мной? – Что-то, над чем работает доктор Андерс. Это что-то генетическое? Зачем?

Глаза Квена блестели – они еще видели то, что за углом. Сделав вдох, который больно было слышать, он моргнул, отказываясь отвечать.

В досаде я сжала его руку сильнее.

– Ладно, сукин ты сын, – выругалась я – Подержу я тебя, кретина, за руку, но ты меня не сдохнешь.

Господи, ну дай нам эти одиннадцать процентов. Ну пожалуйста! Только на этот раз.

Я не смогла спасти отца. Я не могла спасти Питера. Я не сумела спасти Кистена, и вина за то, что он погиб, чтобы я жила, заставила меня всхлипнуть в собственные колени.

Не сейчас. Не его.

– Не важно, выживу я или нет, – прохрипел он. – Но увидеть, как я буду через это проходить – единственный способ… для тебя… узнать правду… – Его тело сжалось от боли. Состояние ухудшалось. Яркие по-птичьи глаза не отрывались от моих, и заметно было, как ему плохо. – Насколько сильно ты хочешь знать? – спросил он язвительно. Пот выступил бисером у него на лбу.

– Сволочь! – почти зарычала я, смахивая с него пот, и он улыбнулся, преодолевая боль. – Сволочь ты и сукин сын.

Глава двадцать первая

Поясницу у меня ломило, и руки болели. Я их скрестила под головой, склонившись вперед в кресле, к кровати Квена. Пусть глаза отдохнут в очередную паузу, когда Квен мог дышать без моих понуканий. Было поздно и очень, очень тихо.

Тихо?Импульс адреналина дернул меня изнутри, я приподнялась. Заснула я, оказывается. Черт побери! – подумала я в панике, ища глазами Квена. Его страшные, разрывающие уши вздохи стихли, и меня охватило чувство вины при мысли, что он умер, пока я спала. Но тут я сообразила, что у него нет воскового оттенка смерти на коже – нормальный цвет.

Жив еще,подумала я с облегчением, потянулась его встряхнуть, чтобы снова задышал – сколько раз за эту ночь я так делала, уже счет потеряла. Наверное, меня и разбудило его стихшее трудное дыхание.

Но рука у меня остановилась и слезы навернулись на глаза, когда я увидела, что у него грудь поднимается и опадает почти беззвучно. Опустившись обратно в кожаное кресло, я перевела взгляд на широкую скользящую дверь, ведущую во внутренний двор. Мох и камни, пушисто-белые в отраженном свете солнца, расплылись перед глазами. Наступило утро, и черт побери все на свете, – Квен справится. «Шанс одиннадцать процентов», ага, как же. Он прорвался. Если уж он преодолел барьер в одиннадцать процентов, пятьдесят как-нибудь преодолеет.

Я шмыгнула носом, обтерла глаза. В дыхании Квена слышался очень тихий рокот, простыни промокли от пота. Черные волосы прилипли к голове, и вид у него был обезвоженный, несмотря на капельницу. Бледное лицо избороздили морщины, сильно его состарив. Но он был жив.

– Надеюсь, оно того стоило, Квен, – шепнула я, все еще не зная, что же он с собой сделал и почему Трент считал виноватой меня.

Я едва нашарила в сумке салфетку, пришлось использовать противную, свалявшуюся. Дженкс не появился, оставалось надеяться, что все у него в порядке. Нигде не было ни звука, буханье ударных стихло, и в имении Трента воцарился покой. Судя по свету из дворика, только-только рассвело. Надо бы мне перестать просыпаться в такое время – это просто безумие.

Бросив салфетку в мусор, я аккуратно отодвинулась вместе с креслом от кровати Квена. Тихий звук, когда оно зацепило мои сброшенные туфли, прозвучал отчетливо, но Квен не шевельнулся. Для него эта ночь была трудным и мучительным испытанием.

Я замерзла и, обняв себя за плечи, вышла из ямы, направляясь к свету. Меня тянуло наружу. Оглянувшись еще раз на Квена и убедившись, что он дышит, я осторожно отперла дверь во двор и отодвинула с шелестом.

В комнату ворвался щебет птиц и резкий холод инея. Чистый воздух, наполнивший мне легкие, смыл теплоту и темноту оставшейся позади комнаты. Еще один взгляд назад, и я шагнула наружу – чтобы тут же резко остановиться, наткнувшись на паутинное касание липкого шелка. С отвращением повела руками, очищая проем от почти незаметного, но эффективного средства от пикси и фейри.

– Липкий шелк, – буркнула я, смахивая его с волос. По-моему, Тренту пора бы преодолеть свою паранойю насчет пикси и признать свою странную тягу к ним, свойственную всем известным мне чистокровным эльфам. Ну, любит он пикси, и что? Я вот люблю мороженое с орехами, но никто же не видел, чтобы я бегала от него по бакалейной лавке.

Мысли мои перескочили на Биса на колокольне, на мою способность слышать и ощущать все городские лей-линии, когда он ко мне прикасается. Нет, это совсем другое.

Обхватив себя руками от холода, я смотрела, как играет в солнечном свете пар от моего дыхания. Лучи солнца еще были тонкими, небо казалось прозрачным. Откуда-то доносился запах кофе, и я осторожно почесала нежные зарождающиеся рубцы на шее. Рука опустилась вниз. Глубоко вздохнув, я встала попрочнее на грубые камни внутреннего дворика. Носки сразу промокли, но мне было все равно. Ночь выдалась ужасная – кошмары и мучения.

Я честно не думала, что Квен выживет. И до сих пор еще в это не могла поверить. Когда в третий раз доктор Андерс сунула свой длинный нос, я ее вывела, вывернув ей руку и объяснив, что если она еще раз появится, я ей отломаю ноги и запихну ей же в задницу. Квен на этом месте поймал такой кайф, что его хватило еще на полчаса борьбы. А потом стало по-настоящему плохо.

Глаза закрывались, в носу щипало от подступающих слез. Квен страдал дольше и мучительнее, чем мне приходилось видеть, и выдержал больше, чем я считала бы возможным. Он не хотел сдаваться, но боль и усталость были так огромны… я стыдила его, требуя, чтобы он вздохнул еще раз, я его запугивала, я его уговаривала. Все, что угодно, лишь бы он жил, пусть продолжаются эти мучения, пусть у него мышцы болят и каждый его вздох рвет мне душу, как ему рвет легкие. Я ему напоминала, чтобы дышал, когда он забывал это делать или притворялся, что забыл, позорила его и стыдила, пока он не делал еще один вдох. И еще один, и следующий, выдерживая муку и отвергая покой, предлагаемый смертью.

В животе у меня заболело, я открыла глаза. Квен меня возненавидит. Я говорила ему такое… его только ненависть удержала среди живых – не удивительно, что он не хотел присутствия Трента. Может меня ненавидеть, если захочет, но почему-то я не думала, что он будет. Он не дурак. Если бы я и правда его ненавидела и говорила всерьез, – проще было бы выйти из комнаты и дать ему умереть.

Голые ветви расплывались у меня перед глазами на фоне светло-голубого осеннего утра. Хотя Квен страдал и победил, я все еще ощущала внутреннюю боль, усиленную моей собственной измотанностью – физической и ментальной. Точно так же умирал мой отец, когда мне было тринадцать, и я ощутила, как разгорается во мне злоба тлеющим углем: мой отец сдался, а Квен – нет. Но потом злоба сменилась чувством вины. Я пыталась удержать отца в живых – и не смогла. Что же я за дочь, если чужого смогла спасти, а собственного отца – нет?

Когда Квен боролся за жизнь, мне вспомнилось во всех подробностях, как я держала за руку умирающего отца. Та же боль, то же трудное дыхание… все то же самое.

Я заморгала, и зрение вдруг прояснилось, и с той же кристальной ясностью пришла мысль: мой отец умер в точноститак же. Я же там была. Я это видела.

Цепляясь носками за неровности камней, я повернулась к темной комнате за открытой дверью. Квен говорил, что не важно, умрет он или нет, но если я хочу правды, я должна смотреть, как это будет. Он не мог нарушить слово, сказав мне, почему умер мой отец, но он мне показал эту причину, заставив бороться за его жизнь вместе с ним.

Краска сбежала у меня с лица, и я еще сильнее похолодела. Доктор Андерс не составляла микстуру, которую принял Квен, но я готова была ручаться, что она модифицировала это средство для усиления его действия. А мой отец умер от более ранней версии того же.

Будто во сне, я ушла из сияющего утра в обволакивающую теплоту темной комнаты. Дверь я оставила открытой, чтобы впавший в забытье Квен услышал птиц и понял, что он жив. Я ему больше не нужна, и он мне показал то, что хотел показать – то, что Трент запретил ему говорить вслух.

– Спасибо, Квен, – прошептала я, проходя мимо кровати и не замедляя шага. Трент, где Трент? Он должен был знать. Отец Трента умер первым, и что бы ни было причиной смерти моего отца, применение этого средства санкционировал Трент.

Подобравшись, я открыла дверь и услышала далекие голоса. Холл был пуст, если не считать интерна, храпевшего на диване с открытым ртом. Бесшумно ступая в носках, я вышла в коридор и заглянула в большой зал.

Уютный гул голосов и временами позвякивающие инструменты привлекли мое внимание к сцене. Там было пусто, только паковала инструменты техподдержка Такаты, больше занимаясь разговорами, чем делом. Утреннее солнце озаряло сор вчерашней пирушки: стоящие в беспорядке стаканы, тарелки с остатками еды, смятые салфетки, оранжевые и красные декорации. Защита на окне была включена, слегка переливалась, а в дальнем углу у окна я увидела Трента.

Он сидел безмолвным стражем, в той же мешковатой одежде, что и вечером. Я вспомнила, что большое кожаное кресло и круглый столик рядом с ним – это его любимое место, возле большого камина. Кресло поставлено так, чтобы ему был виден водопад, бурлящий на обрыве и обтекающий бассейн и веранду. Во всем зале был жуткий беспорядок, а по этому пятачку пять на восемь футов прошлись с пылесосом. Перед Трентом дымилась чашка с чем-то горячим.

У меня в груди сжался ком. Придерживаясь за перила, я быстрым шагом в носках пошла по лестнице, решительно настроенная выяснить, что он дал моему отцу, отчего тот умер – и зачем.

– Трент!

Он вздрогнул, отвел глаза от водяной ряби на поверхности бассейна. Я прошла извилистым путем между диванами и креслами, не обращая внимания на запах алкоголя и размазанных по ковру закусок. Трент выпрямился, видна была его настороженность, почти страх. Но боялся он не меня, а того, что я скажу.

Запыхавшись, я остановилась около него. На лице у него ничего не выражалось, лишь в глазах застыл страшный вопрос. Чувствуя, как колотится пульс, я убрала прядь волос за ухо и сняла руку с бедра.

– Что ты дал моему отцу? – услышала я сама свой голос. – Отчего он умер?

– Пардон?

Откуда ни возьмись, полыхнул из меня гнев. Я эту ночь провела в страданиях, заново переживая смерть отца и помогая Квену выжить.

– Что ты ему дал? – заорала я, и тихий разговор на сцене распался. – Мой отец умер от того же, от чего сегодня страдал Квен, и не надо думать, будто я поверю, что тут нет связи. Что ты ему дал?

Трент закрыл глаза. Ресницы у него задрожали на фоне вдруг побелевшей кожи. Он медленно разогнулся в кресле, положил ладони на колени. Его прозрачные на солнце волосы парили в теплых потоках воздуха. Меня раздирали противоречивые эмоции, и я готова была его трясти, чтобы получить ответ.

Я шагнула вперед – глаза у него распахнулись. Он увидел мои стиснутые зубы, растрепанный вид, и лицо его стало бесстрастным, почти пугающим. Жестом он предложил мне сесть напротив, но я осталась стоять и ждать со сложенными на груди руками.

– Квен получал экспериментальное генетическое лечение для блокировки вампирского вируса, – сказал он ровным голосом. Обычное его изящество манер и тонкие оттенки речи пропали в жесткой хватке, которой он сдерживал свои эмоции. – От такого лечения вирус переводится в постоянно неактивное состояние. – Он посмотрел мне в глаза: – Мы испытали несколько способов подавить проявление вируса, – добавил он устало, – и хотя они эффективны, организм их бурно отвергает. Существует дополнительное лечение, обманывающее организм, чтобы он воспринял исходное изменение. От него и умер ваш отец.

Я тихо прикусила шрам на внутренней стороне губы, снова ощутив страх, что меня привяжут: у меня те же вампирские соединения глубоко въелись в ткани. Меня Айви защищала от случайных хищников. Шрам Квена был настроен на Пискари, и так как браконьерство у вампиров карается мучительной второй смертью просто из принципа, Квен был защищен от всех, кроме этого мастера-вампира. Смерть Пискари тут же обратила шрам Квена в бесхозный, которым безнаказанно мог играть любой живой и неживой вампир. Очевидно, этот риск стал для него неприемлемым. Он больше не мог защищать Трента, разве что административно. Вот Квен и рискнул, имея одиннадцатипроцентный шанс, предпочел это кабинетной работе, которая была бы для него медленной смертью. А так как Квен получил шрам, спасая мою шкуру, Трент считал виноватой меня.

Я опустилась на краешек кресла – от долгого отсутствия еды подкосились ноги.

– Вы умеете очищать организм от вампирского вируса? – спросила я, пораженная надеждой, тут же сменившейся тревогой. Айви ищет такое средство, и она может рискнуть на одиннадцатипроцентный шанс, чтобы избавиться от вируса.

Нет, не надо. Не могу я с ней такого сделать. Второй раз я такого не переживу – после страданий Квена.

Трент поджал губы – первое за весь разговор проявление эмоций:

– Я не говорил, что организм избавляется от вируса. Я сказал, что подавляется его проявление. Вирус становится дремлющим. И действует это только на живую ткань. На мертвых уже не действует никак.

Значит, даже если Айви примет это средство, оно не уничтожит вирус, а она, умирая, станет нежитью. Значит, это для Айви не вариант, и на эту тему я успокоилась. И все же… почему рискнул мой отец?

Кожаное кресло было холодным, а мне было трудно думать, мозги не хотели работать в такой ранний час после такого долгого бодрствования. Моего отца укусил Пискари. В этом дело?

Я повернула голову, увидела, как Трент смотрит в пустоту, вцепившись в подлокотники побелевшими пальцами.

– Пискари его привязал? Моего отца?

– В записях такого нет, – ответил он тихо и рассеянно.

– Ты не знаешь? – воскликнула я, и он наконец изволил меня заметить, будто с раздражением. – Ты же там был!

– В тот момент это было несущественно, – огрызнулся он сердито.

Какого, гори оно синим пламенем, может это быть несущественно?

Яподжала губы, чувствуя, как наливается во мне злость, вот-вот заору.

– Тогда зачем он это сделал? – спросила я сквозь зубы. – Какого черта он так рисковал? Даже если он оказался привязан к Пискари, мог просто уйти из ОВ! – Я взмахнула рукой. – Или перевестись в другой конец страны.

Иногда люди оказывались случайно привязаны к вампирам. С сотрудниками ОВ это случалось не реже, чем со всеми, и были варианты, включающие неплохие подъемные и щедрые социальные пакеты на переезд.

Трент молчал. Как будто я играла в двадцать вопросов с собакой.

– Он знал, каков риск, и все же на него пошел? – предположила я, и Трент вздохнул.

Он разжал кулаки, снова сжал, глядя на белые пятна от давления, выделяющиеся на красном фоне.

– Мой отец рискнул пойти на неотложное лечение, поскольку привязка к Пискари компрометировала его положение как… – Он замялся, подбирая слова. Треугольное лицо исказилось давней злостью. – Компрометировала его политическую позицию. Ваш отец упросил меня позволить ему поступить так же – не ради власти, но ради вас, вашего брата и вашей матери.

Лицо Трента посуровело вместе с его словами.

– Мой отец рискнул жизнью, чтобы сохранить власть, – сказал он едко. – Ваш – ради любви.

И все-таки это не объясняло, почему. Ревнивая зависть во взгляде Трента заставила меня помедлить, а он смотрел в сад, созданный его родителями, и погрузился в воспоминания.

– Ваш отец хотя бы подождал и убедился, что не остается другой возможности, – сказал он. – Он ждал, пока не был полностью уверен.

Его голос затих в придыхании, замер. Я спросила, подобравшись:

– Уверен – в чем?

Трент обернулся с шорохом шелка и полотна. Моложавое лицо стянуло ненавистью. И его отец и мой умерли, но он был полон зависти, что мой отец рисковал жизнью ради любви к нам. Стиснув зубы, с явным желанием причинить боль, он ответил:

– Он ждал, пока не уверился, что доза вируса, полученная им от Пискари, достаточна для обращения.

Я задержала дыхание. Мысли были в полном смятении.

– Но колдунов нельзя обратить! – Я почувствовала подступающую дурноту. – Как и эльфов.

Трент осклабился – раз в жизни он вел себя как хотел, не прятался за фасадом, который себе выбрал.

– Да, – ответил он злорадно. – Это невозможно.

– Но…

У меня подкосились колени, вдруг стало не хватать воздуху. Откуда-то выплыла жалоба матери, что у нее не было больше детей с моим отцом. Я тогда подумала, что она говорит о моей обнаруженной генетической болезни, но теперь… И ее свободомысленный совет выходить замуж по любви и рожать детей от правильного мужчины. Она имела в виду – выйти замуж за любимого, а детей рожать от кого-то другого? Вековая практика ведьм: одалживать на ночь брата или мужа лучшей подруги, чтобы завести детей, если замуж вышла за пределами своего вида? И как тогда насчет старой с любовью рассказываемой истории, что она оживляла все амулеты отца в колледже, а он взамен чертил все ее круги? Колдуна обратить нельзя. Это значит…

Я нащупала подлокотник кресла. Голова шла кругом, дышать стало трудно.

Папа не был колдуном? С кем же тогда спала моя мать?

Я вскинула голову – и увидела мрачное удовлетворение на лице Трента. Его радовало, что мне придется переменить свой миропорядок – и вряд ли эта перемена мне понравится.

– Он не был моим отцом? – пискнула я, и мне не надо было даже видеть, как он кивнул. – Но он же работал в ОВ!

Я лихорадочно искала выхода. Трент лжет. Не может быть, чтобы не лгал. Дергает меня за ниточки, проверяет, насколько может заморочить мне голову.

– ОВ была совсем новой, когда туда пришел ваш отец, – произнес он, не скрывая своего удовлетворения. – Хороших досье в те времена не было. Ваша мать? – спросил он насмешливо. – Она выдающаяся колдунья земной магии. Она могла бы преподавать в университете, могла бы стать ведущим создателем заклинаний страны – если бы не обзавелась детьми так быстро.

У меня пересохло во рту. Я вспыхнула, когда вспомнила, как она сунула Миниасу амулет для маскировки демонского запаха. А на этой неделе от нее разило запахом серьезных заклинаний, и всего через несколько часов она эту вонь заглушила. Черт побери, она даже Дженкса обманула.

– Способности к земной магии у вас от матери, – говорил Трент, и его слова отдавались у меня в голове эхом. – Лей-линейная одаренность – от настоящего отца. А болезнь крови – от них обоих.

Меня трясло изнутри, но я не могла шевельнуться.

– Мужчина, который меня воспитал, не был моим отцом, – сказала я, чувствуя, как всколыхнулась никогда не гаснущая привязанность к этому человеку. – Кто… – начала я, потому что должна была знать. – Ты знаешь, кто мой биологический отец. Должен знать, у тебя это где-то есть в твоих архивах. Кто он?

Мерзко улыбаясь, Трент опустился в кресло, положил ногу на ногу и грациозно сплел руки на колене.

Сукин сын.

– Кто мой отец, ты, сволочь такая? – заорала я, и музыканты в дальнем конце комнаты прекратили сборы, уставившись на нас.

– Я не хотел бы, чтобы вы подвергали опасности этого несчастного, – ответил он едко. – Все, кто вас окружает, сильно рискуют. И какое тщеславие с вашей стороны – думать, будто ему нужно, чтобы вы его искали. Есть вещи, которые забыты по серьезным причинам. Стыд, вина… смущение.