Текст книги "Девушка конец света"

Автор книги: Ким Су

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Мужчина посмотрел, как Чхве с красным лицом кричала в телефонную трубку, встал и тихо вышел за дверь. Он прошел в общий читальный зал, подошел к круглому столу, который упомянула Чхве, и внимательно осмотрел стулья вокруг, как будто надеялся найти следы отца. Красноватые деревянные стулья, на которых отец сидел каждый день с девяти утра до шести вечера, были сделаны добротно. Мужчина сел на один из них и бездумно уставился на книжные полки. Он постучал пальцами по столу, повернулся и стал глядеть в окно, любуясь пейзажем. Через некоторое время он поднялся и пошел к книжным полкам: сначала к трехсотым номерам, а затем пересек зал по неширокому проходу между стульями и пробежал глазами книги с девятисотыми номерами. Книг было столько, что даже за десять лет ежедневного чтения их было все не осилить. Было бы у него столько времени, он стал бы читать книги по литературе, которые шли под восьмисотыми номерами. Но даже через десять лет вряд ли он смог бы похвастаться, что прочитал их все. Да и вообще неизвестно, читал ли на самом деле отец все эти книги, пока сидел за круглым столом. На этой мысли мужчина понял, что больше он уже ничего здесь не узнает про покойного, и вышел из библиотеки.

Вечером, когда сотрудники расходились после рабочего дня, Чхве предложила всем желающим пойти в пивную через дорогу, послушать очень интересную историю, которую она узнала утром от сына бывшего детектива. Работники библиотеки, трудившиеся накануне допоздна, чтобы успеть подготовить летний лагерь для детей, не хотели ни пива, ни историй, но, зная, что Чхве весь день злилась из-за Канг с ее нервным срывом и отгулом после этого, коллеги решили принять удар на себя и скрепя сердце пошли все вместе пить пиво. Как только все расселись, Чхве начала пересказывать историю, услышанную утром от сына покойного, который не знал, где и чем занимался его отец последние десять лет. Однако история оказалась такой длинной, что конца затянувшимся посиделкам не предвиделось. Черт бы побрал этот летний отпуск!

Итак, старик исчез из дома, когда его сын учился во втором классе старшей школы. Это случилось утром обычного дня, ничем не отличавшегося от других дней того года. Отец позавтракал, читая газету за столом, надел новый коричневый свитер, который подарила ему жена, и вышел за дверь. К вечеру, когда из низких облаков начал накрапывать осенний дождь, он так и не вернулся домой. Только ранним утром следующего дня отец позвонил домой и объяснил жене, вскочившей с кровати, что по работе ему внезапно пришлось уехать на несколько дней. Женщина начала переживать, что он уехал даже без сменного белья, но не подумала спросить, куда и на сколько он поехал. Пока его не перевели в отдел внутренней безопасности главного провинциального полицейского управления несколько лет назад, он довольно часто срывался в такие неожиданные командировки, поэтому она не стала беспокоиться, зная, что муж всегда звонит из поездок. Конечно, их разговоры не отличались замысловатостью: «Дома все в порядке? Все в порядке. У меня все хорошо. Следи за собой, кушай хорошо». Но в этот раз он не звонил. Вместо этого, наоборот, несколько раз ему пытался дозвониться человек, представившийся журналистом. Через четыре дня женщиной овладело нехорошее предчувствие. Она позвонила в участок на работу мужу.

Трубку передавали от одного сотрудника другому, потом наконец какой-то мужчина сказал, что она ошиблась номером и человек с таким именем здесь не работает. Несчастная женщина была ошеломлена. Она решила, что, вероятно, мужчина, с которым она разговаривала, просто не знает ее мужа и что они на самом деле работают вместе. Отчасти она была права, но только отчасти. Ее муж действительно работал в главном управлении, но, в отсутствие начальника антикоммунистического отдела, всё подразделение ее мужа было переведено в другое здание. Она позвонила еще по нескольким номерам и, когда после всех формальностей установили ее личность, с большим трудом получила, наконец, телефон торговой фирмы «Янгчжон». Эта фиктивная фирма была настоящим местом работы ее мужа. Когда она дозвонилась туда, ей ответил непосредственный начальник мужа Ким Сан Му, он не назвал ни чина, ни звания, а сказал только, что является начальником отдела.

Ким Сан Му сказал, что ее муж без каких-либо объяснений уже целую неделю не выходит на работу, все беспокоятся по этому поводу, и если прогулы будут продолжаться, то не избежать административных наказаний со стороны кадровиков. Интуиция подсказывала женщине, что муж попал в какую-то серьезную передрягу. Она высказала встречное недовольство, что никто из сотрудников не позвонил ему домой, раз уж все так волнуются. Ким Сан Му ответил, что это специфика их работы, и ледяным тоном напомнил, что они работают в особом отделе. Его слова множеством мелких насекомых заползли ей в ухо и мурашками разбежались по всему телу. По голосу начальника женщина поняла, что дурное предчувствие не обманывало ее. Она также догадывалась, что вместо сотрудников фиктивной торговой фирмы скорее проявят себя журналисты.

На следующий день Ким Сан Му зашел в полуподвальное кафе в закоулке на рынке в районе Ёндынгпхо, опоздав на встречу часа на два. Он выглядел лет на десять младше ее мужа. Вероятно, он только-только разменял пятый десяток, но на висках уже была заметна седина. Ким Сан Му скупо разъяснил, что из-за набирающих обороты студенческих демонстраций работы стало невпроворот, поэтому он с трудом выкроил время для встречи. Он спросил у женщины, не замечала ли та в последнее время что-нибудь необычное или странное в поведении мужа. На что она сказала, что понятия не имеет, как связана их фирма со студенческими демонстрациями, и, может, они, конечно, торгуют слезоточивым газом для разгона митингующих, но с тех пор, как ее муж стал работать в этой фирме, его поведение действительно изменилось. Ким Сан Му сразу отметил, что именно от этого все проблемы: ее муж не справлялся с работой, и теперь вся организация находится в кризисном положении, а виновник случившегося, похоже, решил сбежать, чтобы не нести ответственность. Хотя женщина и спросила, что такого натворил ее муж, Ким Сан Му ничего не ответил, состроил бульдожью гримасу, а потом начал медленно ей втолковывать:

– Уважаемая, в этом мире есть три типа мух. Обычные грязные мусорные мухи, еще более поганые мухи, которые летают вокруг дерьма, но среди всех самые отвратительные – это журналисты, которые ничем не брезгуют. И сейчас они все высунулись и слетаются к тому дерьмецу, что оставил ваш муж. Если столкнетесь с ними, постарайтесь, как можете, избегать общения, чтобы самой не вляпаться. А ваш муж скоро вернется, ну а если нет… – Ким Ман Су не договорил.

Женщина пристально смотрела на него, понимая, что именно от его слов зависит судьба супруга.

– Думаю, мы друг друга поняли, так что ступайте домой. Если кто-нибудь пронюхает, что высокопоставленный начальник исчез и не появляется на работе, то эти гады тут же все слетятся и начнут рыть глубже. Подумайте, вы же не хотите этого. Так что, если журналисты будут спрашивать, куда подевался ваш муж, скажите, что он стал ходить налево и вы выставили его за дверь. Как было бы хорошо, если бы это действительно было так. Скорее бы уже все кончилось.

Она не знала, во что вляпался муж, но, как и предсказывал Ким Сан Му, только она вернулась домой, журналисты стали звонить без перебоя и интересоваться ее супругом. Женщина упорно отмалчивалась, а журналисты все наседали: «Скрывая все от нас, вы делу не поможете. Мы прекрасно знаем, что ваш муж не работает ни в какой фирме „Янгчжон“. Вы же видите, страну лихорадит. Пока они его еще покрывают, но если что, на вашего муженька все и повесят, пока он где-то пропадает. У вас дома телевизора, что ли, нет? Не слышали, что студента убили? Если вы скажете, где муж, мы сможем его защитить. Сами подумайте. Да какие измены?! Что вы говорите? С кем это? Ким Сан Му? Кто это? Ой, да вы смерти, что ли, своему мужу желаете? Совсем с ума сошли?»

Она наконец разобралась, о каком дерьме говорил Ким Сан Му и журналисты, поэтому просто выключила телевизор, выдернула телефон из розетки и никому не открывала дверь. Отрезанная от внешнего мира, она не знала про студентку, которую запытали до смерти в полиции, про расследование этого дела, когда о нем стало известно общественности, о докладе специального отдела, созванного для расследования этого дела, и что в нем заявлялось, будто бы к преступлению причастен один-единственный полицейский, скрывшийся в неизвестном направлении и объявленный в розыск. Не знала она и о том, что доклад не вызвал доверия у граждан. Ей не было до всего этого дела. По ночам она думала только о том, какого цвета был свитер, в котором ушел муж. Она никак не могла вспомнить цвет. Это был настолько непримечательный свитер, что, отойди ее муж на десять шагов, она уже не смогла бы сказать, во что он был одет. Она переживала, как он будет ходить в этом тонком свитере, когда наступит зима, которая уже не за горами. И в итоге, совсем потеряв покой от мыслей о приближающихся холодах, она, недолго думая, позвонила Ким Сан Му. После многократных звонков ее наконец соединили, но она даже слова не успела сказать, как бывший начальник ее мужа сообщил, что тот прислал на работу заявление об увольнении, которое уже подписали, и что смысла звонить в отдел больше нет. Она начала была что-то кричать в ответ, но Ким Сан Му раздраженно перебил ее.

Когда Чхве дошла до этого места в рассказе, раздался звонок ее телефона. Она нажала кнопку ответа, но все же закончила историю репликой Ким Сан Му. Коллеги за столом засмеялись. Тем временем Чхве поднесла телефон к уху, но там уже повесили трубку. Она посмотрела, что звонила Канг. Издевательство какое-то! Чхве, у которой сразу испортилось настроение, перезвонила обратно, но Канг не взяла трубку.

Утро того дня. Канг проснулась и, только открыв глаза, поняла, что у нее нет ни сил, ни желания идти в библиотеку, тогда она снова натянула на себя одеяло, а ближе к полудню позвонила и сказала, что не выйдет на работу. Так что она упустила возможность узнать историю старика, которую поведал его сын. Разговор с Чхве был настолько ужасен, что даже не хотелось вспоминать об этом. Она прекрасно понимала, что подвела всех, не выйдя на работу в первый день летнего лагеря, когда и так не хватает рук. «Но все равно, разве можно так разговаривать с работником, который звонит сказать, что заболел? Говорите, всегда думаю только о себе и подставляю своих же друзей на работе? Ладно. Говорите, толку от меня никакого – одни неприятности? Допустим. Но вот интересно, что подвигло вас сказать девушке, которая до сих пор не замужем, что она вертихвостка и кокетничает с любым мужиком, которого видит? Вот уж не знаю, о чем вы думали, но ведь понятно, что злитесь вы из-за летнего отпуска. О нем бы и говорили! Если б я знала, что все так повернется, то пошла бы в библиотеку, даже если б при смерти была», – думала Канг, которой стало только хуже после того, как она попросила себе один день отгула. Зря только позвонила. Она лежала в полном одиночестве, укутавшись в одеяло, и плакала. Так она провалялась весь день: то засыпала, то просыпалась, снова начинала плакать и проваливалась в сон. Ближе к вечеру она встала, несмотря на слабость и ломоту во всем теле, и приготовила себе поесть. От горячей пищи вернулись силы и сразу стало казаться, что Чхве не такой уж плохой человек, и если ей рассказать все как есть, то она обязательно поймет, почему накануне Канг не смогла сдержаться и в слезах выбежала из комнаты и почему сегодня ей так плохо, что она даже не смогла выйти на работу. Канг нашла номер Чхве и нажала кнопку вызова на мобильнике. Послышались гудки.

Все было на ней. Начиная от внедрения новой системы нумерации и, конечно, все, что касалось выдачи и приема, а также возврата просроченных книг. Она же составляла списки заказов читателей и ожидающихся поступлений, которые потом вывешивала на доске объявлений. За все дела в общем читальном зале тоже отвечала Канг. Когда она шла работать в библиотеку, то думала, что у нее там будет время попить кофе или почитать какую-нибудь интересную книгу, как, скажем, у Чхве. Она никак не предполагала, что в действительности ей будет не отойти от своего рабочего места, где она встречает посетителей, выдает книги и повторяет как попугай: «Срок возвращения книги – шестое число следующего месяца». Что же касается расстановки книг обратно на места, то те немногочисленные книги, которые оставляли в специальной коробке при выходе, можно было со спокойной душой быстро поставить на полки следующим утром. Однако все те книги, которые бросали тут и там по всему читальному залу, и те, которые возвращали ей ближе к закрытию, просто выводили ее из себя, и ей хотелось побыстрее расставить все, чтобы закончить работу. Зачастую, особенно в те дни, когда вечером у нее была какая-нибудь встреча, она расставляла книги только по номеру секции, не разбирая их по порядку внутри общего номера. Более аккуратные библиотекари тоже редко расставляли книги по порядковому номеру вплоть до последней цифры, но все-таки они расставляли книги в алфавитном порядке хотя бы до второй буквы в фамилии автора и расставляли тома в нужном порядке. Однако Канг игнорировала алфавитный порядок и просто ставила книги в секцию по первой цифре номера. Конечно, обычные читатели ничего в этом не понимали и не замечали таких тонкостей, но любой человек, хоть сколько-нибудь знакомый с работой библиотеки, увидев этот бардак, просто ужаснулся бы.

И именно он, этот старик, первый обратил внимание на хаос, царивший на полках. Хотя он ничего и не понимал в системе номеров, он прекрасно помнил место каждой книги в библиотеке. И более того, он знал, что накануне праздничных дней персонал библиотеки оставался после окончания рабочего дня, чтобы разобрать книги и расставить их по своим местам. В тот день Канг, тихо скуля себе под нос, допоздна разбирала весь этот бедлам на полках, и, наверное, если бы не старик, она проковырялась бы до утра. Он расставлял книги по местам исключительно по памяти, но, когда Канг сверяла номера, оказывалось, что все книги действительно стоят на своем месте. Восхищению девушки не было предела. И пока они вдвоем расставляли книги на полки, у них было время вдоволь поговорить. Сначала разговор шел о книгах. Оказалось, что старик обладал талантом переживать все события, описанные в книгах, так, будто он сам был им свидетелем. Сотрудники библиотеки думали, что он читает только книги под трехсотыми и девятисотыми номерами, но на самом деле он также часто читал книги по литературе под восьмисотыми номерами, по искусству – шестисотые номера, конечно же, книги по философии – сотые номера и даже техническую литературу под пятисотыми номерами. Поэтому он, как драгоценными камнями, сыпал интересными фактами, почерпнутыми из книг по литературе, искусству, философии, рассказывал о мировых научных открытиях.

– Я бы тоже хотела, как вы, весь день только и делать, что читать. Здорово вот так жить! – сказала Канг, когда они вместе со стариком выходили из библиотеки, наконец расставив все книги по местам.

Он грустно усмехнулся в ответ:

– Верно. Я десять лет только тем и занимаюсь, что ежедневно читаю. Кажется, я перечитал уже все книги в вашей библиотеке. Пора завязывать с этим. Но вот что странно: сначала все было по-другому, но теперь чем больше я читаю, тем несчастнее становлюсь. Уж лучше бы и не начинал никогда.

– Я не понимаю, почему вы несчастны. Целый день читаете себе в удовольствие, не беспокоитесь ни о деньгах, ни о семье.

– Ха-ха. Это длинная история. Может, зайдем куда-нибудь выпьем пива и я вам расскажу все по порядку?

Они сели в такси и поехали в бар при отеле, находящемся в туристической зоне, в десяти минутах от библиотеки. Они расположились в зале, по которому разносилась фортепианная музыка, и смотрели на ночное море, на черные волны, бежавшие по черной воде. Они снова начали говорить о книгах, которые произвели глубокое впечатление на них, а на столе тем временем множились бутылки. Потихоньку темы иссякали, а старик все чаще смотрел на плескавшиеся внизу черные волны. Глядя на ночное море, он подумал, что был бы рад, если бы некоторых событий в его жизни не было. Тогда он открыл рот и стал медленно рассказывать Канг истории из своей прошлой жизни, когда он служил в полиции. «Сейчас, конечно, многое изменилось, но, когда я работал в отделе криминальных преступлений в семидесятые и восьмидесятые годы, считалось, что зачастую последним, что видит жертва убийства, оказывается лицо близкого, хорошо знакомого человека; и что на теле жертвы не остается почти никаких ран, если преступник изначально сильнее, но в противном случае, когда жертва сильнее преступника, убийство оказывается крайне жестоким, потому что убийца не уверен в своих силах и перестраховывается. Вот удушение, например, обычно говорит о том, что преступник был сильнее жертвы». Из монолога старика Канг узнала для себя много нового. А рассказывая про удушение, он даже для наглядности схватил девушку обеими руками за шею. Но Канг, уже немного захмелев к тому времени, не стала даже сопротивляться или выказывать недовольство.

Старик все никак не мог забыть один случай, который произошел, когда он работал следователем, и все, что он видел тогда, по-прежнему стояло у него перед глазами. Он даже признался, что именно из-за этого происшествия за два дня, что он провел на безлюдном острове около Синчжи-до, он все-таки решился уйти из полиции и провести оставшееся время в библиотеке за чтением книг. Он никак не мог забыть взгляд одного человека. Ни до, ни после этого он никогда не видел, чтобы люди так смотрели. И как этот образ навсегда остался в нем, точно так же и он сам навсегда отпечатался на сетчатке глаз того человека, который унес его с собой в могилу.

– И кто же на вас так посмотрел? – спросила Канг.

На некоторое время старик застыл в оцепенении на соседнем стуле, не выпуская ее руку из своей.

– Это был студент.

– Студент или хорошенькая студентка?

Он не ответил, и Канг слегка толкнула его локтем в грудь:

– Я угадала?! И вы влюбились в эту студентку, бросили семью и приехали сюда. И что с ней стало? Она умерла?

– Чтобы забыть тот взгляд, я начал читать. Ходил в библиотеку и сидел там весь день. Сначала я даже думал собрать материал и написать книгу о настоящей истории нашей страны, показать истинные ценности, рассказать о людях, которые проливали кровь и пот, чтобы отстоять независимость страны. Мне казалось, что все сложилось неправильно и нынешняя молодежь, не зная, как нашей стране удалось выстоять и достичь такого развития, окружила себя какими-то ложными идеалами и ценностями. Но у меня ничего толком не получилось.

– Несмотря на то что вы хотели забыть ее взгляд, вы все равно помнили ее. Вам надо было роман писать, с чего вдруг вы решили писать книгу по истории?

– Так получилось. С чего вдруг… С чего вдруг я стал последним человеком, которого видели эти глаза? Я до сих пор мучаюсь от этого. И ведь я увидел ее тогда впервые в жизни.

Старик вздохнул. Он собирался, находясь в бегах, написать книгу, оправдывающую его действия, и сдаться полиции, но через год заточения в библиотеке его попытки так и не увенчались успехом. Впереди у него было много времени, и он решил, что если захочет, то сможет перечитать все книги, которыми заставлены полки вокруг. В книгах рассказывалось про разных людей и их судьбы. И каждый раз, когда в их жизни случались какие-нибудь неурядицы, внутри них начинали бурлить самые разные чувства, и именно внутренняя энергия и душевные порывы в итоге выносили героев на новый, совершенно неожиданный поворот жизни. Но поддерживали себя эти люди очень простыми идеями: «У меня есть мечта» или «У нас есть право на счастливую жизнь» и так далее. Такую простую правду он почерпнул из книг по истории, науке, философии, которые в случайном порядке читал все эти годы. А до этого он попросту не задумывался над такими вещами. И каждый раз он непременно вспоминал глаза той студентки. В них он тоже видел мечты и право на счастливую жизнь. Он был прав. И это он знал не из книг.

Постепенно он стал понимать, что с тех пор, как он перешел работать в антикоммунистический отдел, он пошел по ложному пути. За год его жизнь превратилось в постоянное страдание, которое он пытался заглушить чтением. Он читал книги одну за другой, все больше и больше книг. Но чем больше он читал, тем сильнее начинал страдать. Ни в одной из этих книг мертвые не воскресали, а старики не становились снова молодыми. Как ни странно, жизнь всем давалась только один раз и прожитое мгновенье не повторялось, – так говорилось во всех книгах в библиотеке. Когда он осознавал, что не сможет забыть ее взгляд до самой смерти, на него волнами накатывало отчаянье. Словно хватаясь за соломинку, он вновь набрасывался на книги. Он был уверен, что в библиотеке, где так много книг, найдется хоть одна, которая оправдает и такую жизнь, как его.

Он снова начал пить. К тому времени он уже знал место каждой книги в этой библиотеке. Старик выходил из читального зала в конце дня и, когда дверь за ним закрывалась, он шел в какой-нибудь бар и сидел там один, лишь бы не возвращаться в комнату, в которой как будто поселилось привидение. А когда он хмелел, он спускался к морю и долго-долго смотрел на черные волны, накатывающие на берег. Он думал о том, что все десять лет каждый день читал книги только для того, чтобы потонуть в этих водах. Все десять лет он ждал, пока концентрация соленой воды в его теле превысит содержание крови. Он представлял, как вся жидкость соберется в легочных капиллярах, потом, не выдержав давления, хлынет в легкие и выйдет через нос и рот наружу. Он любил представлять себе этот момент. Он будет покачиваться на волнах лицом вниз, свободно раскинув руки и ноги. Потому что всех утопленников в основном находят именно в такой позе. Кровь приливает к голове, телу, рукам, предплечьям, ногам, икрам и уже не может вернуться к сердцу.

Прошедшие десять лет он верил, что сможет потопить свое отчаянье в морских волнах, и надеялся только, что у него хватит сил вытерпеть и не глотнуть воздуха, оставаясь в воде до самого конца. Так, чтобы вокруг глаз и рта появились петехии, вызванные кислородным голоданием. И чтобы эти кровоизлияния были видны всем, когда его тело вынесет однажды утром на пляж. Более того, он хотел, чтобы его рот и легкие заполнило много, как можно больше воды. Чтобы люди по всему миру узнали, как много планктона оказалось в его крови и легких. Чтобы люди увидели на нем такие же следы смерти, которые были обнаружены на теле той студентки, утопленной в ванне более десяти лет назад. И когда все это случится, пожалуйста, простите меня! Все меня простите! Пожалуйста!

Старик говорил шепотом, глядя на ночное море, а по его щекам текли слезы. Канг взяла его за руку. Она пыталась утешить его, говорила, что если он столько раз искренне раскаивался, то, конечно же, та несчастная студентка не могла не простить его. Канг обняла старика. Ее рубашка намокла от его слез. Старик дрожал от страха, а она гладила его по голове и шептала: «Не мучайте себя! Та студентка любила вас до самой смерти. Она думала, что была бы счастлива с вами, что с детства она мечтала встретить такого человека, как вы. Любовь прекрасна каждое мгновенье. Поэтому не мучайте себя. Вам нечего стыдиться и бояться». И тогда, ничего не стесняясь, он зарыдал в голос. «Все хорошо. Вы все равно не могли ничего сделать. Она уже давно простила вас». По пустому ночному бару эхом разносились стоны.

Вот так все и было. Поэтому, когда она услышала новость о том, что его труп обнаружили на пляже, и тело, и душа ее заныли. И если бы она все это рассказала, разве коллеги не смогли бы ее понять, пусть даже их всех заботит только этот дурацкий отпуск? Но едва только Чхве ответила на звонок, Канг услышала противный голос, в котором звенели стальные нотки:

– Уважаемая, мы перевели выходное пособие на банковский счет, поэтому не надо больше сюда звонить и доставать нас.

Послышался смех и даже аплодисменты – где-то эти слова Чхве здорово повеселили людей. Едва сдерживая слезы, Канг прервала разговор и швырнула телефон в стену. Пока аппарат разлетался на маленькие кусочки, Канг приняла решение: она уйдет в отпуск в ту же минуту, как закончится летний читальный лагерь. И вовсе не из-за того, что она злилась на Чхве, окончательно испортившую ей настроение. Просто ей нужен отдых.

КЕМ БЫ ТЫ НИ БЫЛ, НЕ ВАЖНО, КАКИМ ОДИНОКИМ

Неизвестно, каким образом его занесло в Изыми, но серия фотографий черных журавлей, которую он сделал там, выделялась на фоне остальных работ. Точнее будет сказать, что эти фотографии не выделялись, а были исключением в его творчестве, поскольку до и после этого он фотографировал только людей – друзей, знакомых или членов семьи. Но казалось, что не только предмет съемки выделял эту серию, было в фотографиях и что-то еще, особенное. Фотографируя людей, он не слишком много внимания обращал на то, как падает свет, не продумывал детально, в какой части будет фокусироваться кадр. От его фотографий создавалось ощущение, будто он снимал их экспромтом, без длительной подготовки, на полароид, делающий мгновенные фотокарточки: большая часть кадра обычно была размыта, словно фотографировали в спешке, хотя, конечно, кое-что оставалось в резкости. Сделанные в Изыми фотографии журавлей не были исключением. Я открыла для себя творчество этого фотографа задолго до того, как вместе с известием о его смерти мне поступило предложение от одного издательства написать его биографию. Однако я никогда не была знакома с ним лично. Забавно, но только много позже я узнала, что у меня все-таки был шанс встретиться с фотографом, когда я училась в университете. В любом случае я с удовольствием согласилась начать работу над книгой о нем.

Через некоторое время после того, как я приступила к изучению материала, однажды вечером мой муж вернулся домой пьяным и спросил меня, зачем я вообще взялась за эту книгу. Не помню, что я сказала ему тогда, но точно ничего интригующего, как, например: «В его фотографиях что-то есть». Скорее ответила что-то типа: «Если скажешь, чтоб я оставила это занятие, то брошу прямо сейчас». Потому что тогда моя жизнь казалась мне толстой скучной книгой, которую «что прочитаешь, что не прочитаешь – без разницы». Но муж, вместо того чтобы попросить меня не заниматься больше этой работой, спросил, люблю ли я его. Сейчас мне страшно вспоминать тот вечер. Я никак не могла понять, что же творится в голове мужа и почему он задает мне эти вопросы. В ту ночь он спросил у меня всего две вещи: почему именно я пишу книгу об этом человеке и люблю ли я его, своего мужа. Его вопросы не получили настоящих ответов, но дали мне понять, что мужчины такие существа, которые решают убедиться, что ты их любишь, в самый неподходящий момент.

В любом случае я даже не догадывалась, что фотографии, развешенные над моим столом, были для мужа как бельмо на глазу. Я не помню точно, когда повесила их в своей комнате, знаю только, что именно закат в день смерти моей матери заставил меня вырезать их из сборника работ фотографа. Мама умирала мучительно. Словами не передать, как она страдала. До последней минуты ее сопровождала боль, лишь изредка облегчаемая лекарствами. И вера, которая поддерживала ее всю жизнь, теперь тоже нуждалась в поддерживающих препаратах. Из-за мамы я узнала, что между жизнью и смертью человек страдает. И каждый страдает по-своему, переживая личные мучения. До самой последней минуты я держала руку матери, уже не приходившей в себя, и постоянно повторяла, что люблю ее, но я так и не смогла понять, как сильно она страдает. Похоже, смерть понять легче, чем чужую боль. Я не ощутила горького чувства потери, когда мама ушла из жизни. Боль, которую я не могла разделить с ней, отдалила нас с мамой, как пропасть, так что даже смерть не могла сравниться с ней. Пока тело матери перевозили в холодный больничный морг, я смотрела на закат. Нет, не я смотрела на закат, скорее мне просто было видно закат.

В тот день из этого мира навсегда ушел один человек из тех, кого я любила. К счастью, мама оставила мне много воспоминаний. Когда я смотрела на нее, бьющуюся в агонии, воспоминания заставляли меня то смеяться, то вдруг плакать, но тогда мама была еще жива. Однако перед осознанием утраты воспоминания были беспомощны. Пока остывало мамино тело, покинутое душой, перед моими глазами простирался закат – красный, трепещущий разными оттенками, словно цветастая ткань на ветру. Это было необычное зрелище: висели низкие облака и красные закатные всполохи простирались далеко по небу.

– Смотрите, какой необычный закат, да? – обратилась я к мужу и старшему брату, которые курили неподалеку.

Они посмотрели в ту сторону, куда я показывала, но не увидели ничего особенного. Тогда я поняла, что никто, кроме меня, больше не может увидеть этот закат, закат дня, когда умерла моя мама. Вероятно, как мамину боль могли облегчить только ее обезболивающие средства, точно так же мою тоску мог унять только этот закат. Невозможность разделить боль и тоску другого человека повергла меня в отчаянье.

Чем глубже впадаешь в отчаянье, тем легче угадываешь его в других людях, переживших похожие несчастья. Я случайно увидела его фотографию «Закат дня, проведенного с черными журавлями», и на ней я узнала красные закатные всполохи, которые, как приклеенные, стояли у меня перед глазами со дня маминой смерти. Я наткнулась на эту фотографию в газете примерно тогда, когда мне стал привычнее образ всегда радостно смеющейся мамы, который жил в моих воспоминаниях, а не лицо мамы, страдающей от боли в последние ее дни. Первый раз, когда я увидела фотографию, мне было тяжело смотреть на нее, потому что она напомнила мне, в каких мучениях умирала мама, но, как ни странно, потом я почувствовала, что мне становится тепло на душе оттого, что кто-то другой тоже пережил подобное и увидел такой же закат. Если бы фотография отозвалась во мне только болью, я бы ни за что не поехала в тот же миг в центральный книжный магазин за сборником работ этого автора и тем более не стала бы аккуратно вырезать из книги фотографии, чтобы потом повесить их над письменным столом. Конечно, о том, что серия фотографий «Закат дня, проведенного с черными журавлями» стоит особняком среди остальных его работ, где запечатлены исключительно его друзья или члены семьи, я узнала намного позже, когда взялась писать его творческую биографию и пересмотрела всю коллекцию его работ. Но, еще не обремененная этими знаниями, я смогла получить чистое, лишенное какой-либо предвзятости эстетическое наслаждение от его фотографии, на которой он запечатлел закат. Работая над книгой, я постепенно узнавала все больше о жизни фотографа и любовалась другими его снимками, но ни один из них уже не смог доставить мне того чистого эстетического удовольствия.