Текст книги "Девушка конец света"

Автор книги: Ким Су

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– А, да я так. Просто высказал свои мысли с точки зрения гносеологии. Поскольку мне никто ваших книг не читал, то я не могу ничего о них знать. Такая вот правда жизни. Я не знаю, какие книги хорошие, а какие плохие. Но сам бы я хотел почитать именно такие книги, как ваши, извините, конечно, но те, которые толком не продаются.

– Вы имеете в виду те книги, которые теперь уже не можете читать, потому что нет денег, чтобы обеспечить вас ими, а не только бестселлерами?

– Конечно. Последнее, что я прочитал, это «Вегетарианство» автора Ли Че Ха^[29]. Тогда я еще учился в докторантуре по специальности «Корейская литература». Когда из-за врожденной катаракты я полностью ослеп на левый глаз, то продолжал каждый день читать книги оставшимся правым. Я выбирал только те книги, которые практически невозможно пересказать, потому что знал, что потом, когда я полностью лишусь зрения и не смогу больше читать, буду вынужден слушать только бестселлеры и полезные советы. К тому времени у меня уже и на правом глазу появилось бельмо и я видел только частично. Пока я читал книги, черное пятно перед моим взором потихоньку разрасталось, и настал день, когда я уже ничего не смог разглядеть. Летом 1981 года, еще до того, как я полностью ослеп, я как-то написал Ли Че Ха письмо, в котором спрашивал, предвидел ли он события двадцать шестого октября^[30], когда писал свои повести. Но поскольку вскоре я окончательно потерял зрение, то так и не смог узнать, пришел ли от него ответ, и если пришел, то что он мне написал. С тех пор из моего мира полностью исчезли книги, которые невозможно пересказать, и книги, которые толком никто не покупает. Поскольку раньше, когда я еще видел, я мог читать разные книги, я знал, как много разных людей живет в этом мире, но теперь я не слишком-то верю, что люди вокруг меня сильно чем-то отличаются друг от друга.

– Неужели на вас так сильно влияет то, что вы читаете только бестселлеры?

– Еще бы! Не так давно я прочитал книгу, естественно напечатанную шрифтом Брайля, которую написал один английский профессор, тоже инвалид по зрению, и из нее я узнал о сочинении Мерло-Понти^[31] «Феноменология восприятия». Автор когда-то читал эту работу и в своей книге говорит, что она помогла ему понять, почему теперь он иногда чувствует себя привидением. Однако я эту книгу Мерло-Понти прочитать не смогу. И поэтому мне никак не узнать, почему я сам иногда ощущаю себя привидением. С точки зрения чтения мы можем стать мыслящими людьми, только прилагая к этому все свои силы и возможности. Это расстраивает меня.

Я ничего не ответил, а только покивал головой, упустив подходящий момент для какой-либо реплики, и мы оба замолчали. Я чувствовал, что наше общение несколько осложняется тем, что директор Ли не видит моего лица, а я, соответственно, не вижу никакой реакции с его стороны на те эмоции, которые я выражаю. Я начал сомневаться, закончился ли наш диалог на этом или нет и стоит ли еще что-то сказать, когда директор Ли произнес:

– Да вы говорите, не стесняйтесь.

– Хм, а как вы узнали, что я хочу что-то сказать?

– Когда глаза не видят, уши слышат. Люди большей частью сильно втягивают воздух, перед тем как что-то сказать. И тогда я понимаю: «А, этот человек собирается говорить». Вы, наверное, уже догадались, что поскольку чтение для нас, слепых, редкое удовольствие, то мы любим поговорить с новыми знакомыми. Хотя, конечно, для нас это просто способ узнать другую точку зрения. Но что-то я разболтался. Говорите, прошу вас.

– Да, конечно. А как вы познакомились с Ан Ми Сон?

– Ну, как вы видели, у нас тут достаточно хорошая звукозаписывающая студия. Открыли мы ее в прошлом году, и тогда через одного нашего инвестора я познакомился с Ми Сон. У нас не было человека, который разбирался бы в звукозаписи, и она нам сильно помогла, – сказал директор.

– Она сейчас в Америке.

– Да, я знаю. Она до самого отъезда каждую неделю работала здесь на добровольных началах.

– Надо же как! Она прислала мне письмо из Америки, и в нем был диск, который она просила передать вам. И мне сразу стало интересно, почему именно меня она попросила об этом.

– Ах-ха-ха-ха. Ну, это… – Директор засмеялся, потом продолжил свой рассказ.

12

Прошло меньше года с тех пор, как директор Ли ослеп, и однажды он шел к шкафу, чтобы переодеться, и сильно ударился правым глазом о дверцу, которую кто-то оставил открытой. В итоге у него лопнуло глазное яблоко, поскольку, вдобавок ко всему, у него было высокое внутриглазное давление и глаз был словно воздушный шарик, туго заполненный водой. Конечно, придерживаясь чистой логики, он не стал впадать в отчаянье из-за того, что теперь в его мире стало совсем темно, хотя раньше он еще мог отличить день от ночи. Да и к счастью, когда рана стала заживать, глаз ему все-таки удалось сохранить. Однако после этого случая он стал испытывать сильную боль каждый раз, когда двигал глазами. Но все, что он мог сделать с этой сильнейшей болью, это выпить обезболивающее, лечь, закрыть глаза, положить сверху на веки влажное полотенце и терпеть свои мучения. Но от таблеток он впадал в полубессознательное состояние и практически был не в состоянии что-либо соображать. Он не отличал реальность от галлюцинаций и в болезненной агонии бормотал обо всем, что сознание случайно проецировало на сетчатку его глаз. Все это очень походило на бред сумасшедшего.

Я спросил у него, на что на самом деле похож подобный бред, и он ответил, что это такие слова, за которые во времена серьезных бедствий в стране можно прославиться так, что перед тобой будут преклоняться, как перед незрячим предсказателем.

– Например, – перебил его я, – как предсказания Нострадамуса?

Пока я произносил это, в моей голове пронеслось множество мыслей.

– Да, например. Сказать, что весь мир поглотит огонь, а по земле поползут огромные змеи. Что-нибудь в таком духе. Мне, например, весь мир представлялся красным, когда я ударился глазом и залил все кровью.

В итоге директор Ли оказался на развилке дорог и должен был выбрать одну из двух возможных. Первый путь заключался в том, чтобы забыть про нормальную жизнь, постоянно терпеть боль и в муках пытаться отличить явь от вымысла. Второй – окончательно принять судьбу слепого человека, удалить глаз и навсегда освободиться от терзавшей его боли. Поскольку он все еще смутно различал движения людей и реагировал на яркий свет, то призрачный шанс вернуть зрение с развитием медицины все-таки оставался. Операция для него значила не только потерю глаза, но вместе с ним и надежду на то, что он когда-либо сможет вернуть зрение. Стоя перед нелегким выбором, директор Ли положил конец всем своим терзаниям и решился пойти на удаление глаза.

Это было все равно что заново родиться. В книге Примо Леви «Человек ли это?» цитируются слова Одиссея из «Божественной комедии» Данте: «И развернуло меня к глубокому и необъятному морю». Ни одни другие слова не смогут точнее описать, с чем директору Ли пришлось столкнуться после операции. Перед ним распростерся новый огромный мир, в котором не было боли. Время в этом мире текло очень медленно, предметы существовали, а потом исчезали в одно мгновение, и это повторялось из раза в раз. Пока он мог видеть, мечты всегда казались ему куда более яркими, чем жизнь. Прошло немного времени с тех пор, как директор Ли полностью потерял зрение, и весь видимый мир словно бы перестал для него существовать: ему казалось, что в том мире, которого он не видит, как будто и его самого никто не видит, – он жил словно человек-невидимка, существовал как призрак.

– Когда люди узнают, что я ничего не вижу, они начинают вести себя так, будто меня и вовсе нет рядом. Большая часть людей, сидя напротив меня, даже не смотрит на меня, когда мы разговариваем. Однажды в особенно холодный осенний день я вышел из дома, повязав на шею шарф. Поскольку я шел с белой тростью, то все сразу понимали, что я слепой. Надо сказать, в тот день дул очень сильный ветер, и одна пожилая женщина обратилась ко мне со словами: «Вы же все равно ничего не видите, закрыли бы все лицо шарфом, чего вы им только шею обмотали?» «Вот ведь как бывает», – подумалось мне тогда. Для меня ее слова звучали, как если бы она сказала: вы же не видите, значит, и вас никто не видит. Получается, что я в принципе исчезаю. Главное, что чувствует слепой, это то, что он перестает существовать. Потому что существует только то, что видят.

Директор Ли продолжил свой рассказ:

– Даже когда мне удалили глаз, для меня не наступила черная темнота. Я и не знал, что это так происходит, но поскольку зрительный нерв у меня остался до сих пор, то я вижу не кромешную темноту, а в основном серый цвет. Иногда его пронизывает розовый, иногда – синий, но чаще всего просто серая пустота. В воображении все видится намного красочнее, чем в жизни. Летом 1981 года видимому миру, каким я знал его до того времени, пришел конец. После этого познаваемый мною мир сузился только до тактильных ощущений и звуков. Хотелось бы мне, чтобы мой мир мало изменился с тех пор, как я потерял зрение, но это далеко не так. Теперь у меня нет неба. Нет звезд. Широкие открытые пространства для меня – это пустая темнота. Чем уже пространство, тем лучше я его чувствую. Например, если я крикну в комнате, то по отражению звука от стен смогу примерно представить себе размеры помещения. Вы там еще меня слушаете?

– Да, слушаю.

– Вот о чем я и говорю. Пока вы не подали голос, отвечая на мой вопрос, я не мог знать, сидите ли вы еще передо мной или нет. Когда вы молчите, вас не существует с акустической точки зрения. Только когда вы отвечаете, я думаю: «А, вот он где». Поэтому иногда я говорю, как потом выясняется, сам с собой, даже не зная, что передо мной уже никого нет. Таков он, мой мир. Однако я по-прежнему много чего вижу во сне. Конечно, это зрительные образы, сохранившиеся в моем подсознании, но мне многое снится. И также я хоть и смутно, но все еще помню то, что видел раньше, перед тем как ослепнуть.

Директор Ли замолк, а потом попросил меня принести ему воды из кулера за дверью. Я вышел из комнаты, налил воды в бумажный стаканчик, пачка которых стояла тут же у аппарата, потом вернулся, поставил стаканчик на стол и помог директору Ли нащупать его рукой. Он поднял стаканчик и сделал несколько глотков.

– Прекрасно. Вы правильно сделали. Только так я могу выпить воды. Когда мне говорят: «Стакан перед вами», я не могу сделать ни глотка. Бывают случаи, когда я вдруг натыкаюсь на припаркованную машину на дороге, и тогда прохожие мне говорят: «Идите налево». А для нас «лево» – это необъятное пространство, только мало кто из здоровых людей догадывается об этом. Как бы там ни было, подытоживая давешний разговор, можно сказать, что летом 1981 года я умер в мире, где мог видеть и жил до того времени, но заново родился в мире, где нет зрения. Это все равно что родиться с воспоминаниями о своей прошлой жизни. Если кто-нибудь говорит о дороге на Кванхвамун, то у меня в памяти эта дорога всплывает такой, какой она была летом 1981. После того как мне удалили глаз, у меня пропало желание ходить по тем местам, где я бывал раньше. Я боялся случайно наткнуться на что-нибудь, чего нет в моих воспоминаниях. Наверное, похожий страх мы испытываем, когда взрослеем. Я нарочно упрямо хватался за те картинки из прошлой жизни, которые сохранил в памяти. Именно благодаря этому я помню многое из того, что другие люди уже забыли. Например, ее отца. Вы же знаете, что ее отец – это комик Ан Пок Нам?

– Я узнал об этом из того самого письма.

– А, понятно. Мне показалось, что вы любите друг друга, а она, оказывается, даже ничего не рассказала вам про отца.

Я немного смутился:

– Ну, сейчас уже нельзя сказать, что мы любим друг друга, но в любом случае она никогда не рассказывала мне про него.

– Как-то я говорил о последних зрительных образах, которые сохранились в моей памяти, и вспомнил о концерте «Национальные обычаи – 81». В то время Ан Пок Нам был все еще довольно известен. Тогда она призналась, что это ее отец, и я спросил: «Как он сейчас поживает?» Она нервно сглотнула, помолчала немного и ответила: «Он оставил семью, втайне продал наш дом, взял все деньги и уехал с любовницей в Америку». А я пробормотал: «Вот как. Неужели у людей, которым требуется срочная операция, еще хватает сил бежать с любовницей? Он же был знаменитостью, ему надо было быстро делать операцию, тем более что у него были деньги». Девушка тут же стала расспрашивать меня, и я в свою очередь поинтересовался: «А разве вы не знали, что у вашего отца были проблемы со зрением и он постепенно слеп?» Она ответила вопросом на вопрос: «Откуда вы знаете?» Тогда я сказал: «Это было заметно по его выступлениям. Каким бы талантливым ни был актер, если он хорошо видит все перед собой, нарочно он никогда не сможет так врезаться в дерево или упасть со сцены, как ваш отец. По тому, как сильно он ударялся о дерево и как упал со сцены, было видно, что он на самом деле видит все как в тумане». Ну а потом… – Директор Ли замолчал.

– Что потом?

– Потом я никак не ощущал ее присутствия. Как я уже говорил, я теряюсь, если не слышу никакой реакции на свои слова от собеседника: ощущение такое, будто человек, который только что стоял передо мной, вдруг внезапно исчез. И я подумал, что она ушла. Я осторожно позвал: «Вы еще здесь?» Но ответа не последовало. Мне стало не по себе, я вытянул вперед руку и начал водить ею перед собой, как вдруг коснулся ее лица. У меня было чувство, будто я дотронулся до цветка, покрытого предрассветной росой. Дрожащим голосом она прошептала: «Да, я все еще здесь», – и я кончиками пальцев чувствовал движение мышц ее лица.

13

Восьмого октября 1982 года в восемь часов вечера в аэропорту Маккаран в Лас-Вегасе приземлился самолет с семью корейскими гражданами на борту. Они пересели на этот внутренний рейс в Лос-Анджелесе, чтобы принять участие в мировом чемпионате по боксу в легком весе, который должен был состояться двумя днями позже. Корейская делегация состояла из боксера, который, собственно, и должен был выйти на ринг, его тренера и других людей, связанных со спортивными соревнованиями, еще был спонсор боксера – молодой президент какой-то компании, который пригласил с собой в поездку мужчину средних лет в очках с тяжелой роговой оправой черного цвета. В аэропорту они все погрузились в микроавтобус, который для них подготовил местный координатор, и, пока ехали к главной улице Стрип, расположенной в самом центре Лас-Вегаса, все, за исключением молодого президента какой-то компании, который уже несколько раз бывал в казино Лас-Вегаса, заезжая по делам в Штаты, сидели молча и только разглядывали яркие неоновые вывески на ночных улицах, словно до этого даже не представляли, что есть такое место, как Лас-Вегас.

Человек, выступавший в роли координатора, сидел на переднем пассажирском сиденье. Он только что окончил экономический факультет калифорнийского университета Беркли в качестве иностранного студента из Кореи. Координатор развернулся лицом к остальным и, чтобы разрядить весьма странную мрачноватую атмосферу в машине, в которой, как он потом говорил, «все как будто предвидели трагедию, случившуюся двумя днями позже», начал рассказывать об истории Лас-Вегаса и разъяснять особенности отелей на улице Стрип. Сплетни, скопившиеся у него с тех пор, как он был студентом, о знаменитостях, владельцах чеболей^[32], и других политических и военных шишках, которые спускали в Лас-Вегасе уйму денег, понемногу разрядили атмосферу. Вчерашний студент в порыве энтузиазма стал немного приукрашать истории, преувеличивая и раздувая обычные слухи, и каждый раз в машине раздавались удивленные возгласы: «Неужели правда?» Он только поддакивал: «Конечно», за что каждый раз был вознагражден новым всплеском удивления.

Однако не все в машине живо реагировали на его рассказы. Вполне естественно, что накануне боя спортсмен с цепким взглядом и острым подбородком, накинув серый капюшон, вжался в кресло и уперся взглядом в тусклый свет оранжевых лампочек в салоне машины, совсем не глядя на пестрые огни улицы. Мужчина средних лет, сидящий сразу за боксером, с таким же видом уставился в пол, низко опустив голову. Вскоре координатор уже знал, что этот мужчина, оказывается, комедиант. Об этом ему сообщил молодой президент какой-то компании: «Вон там сзади сидит настоящий комик, но ты тут так шутишь, что ему уже, похоже, пора завязывать со своей работой».

– Я так давно здесь живу, что уже не знаю теперешних знаменитостей Кореи. Вы мне потом оставьте автограф, пожалуйста. Как вас зовут? – затараторил студент.

Но комик как будто и не слышал вопроса. Некоторое время он сидел спокойно и, только когда его окликнул молодой директор, проворчал:

– Меня зовут Ан Пок Нам.

Молодой директор развернул свое грузное тело и спросил, глядя на комедианта:

– Господин Черепаха, и каковы ваши впечатления от Лас-Вегаса? Ничего смешного? Ха-ха-ха.

– Мно-много огней. Это хорошо, – заикаясь, ответил тот.

– Много огней. Это хорошо. Ха-ха-ха. – Молодой президент хлопнул себя по коленке и рассмеялся, как будто и правда услышал очень смешную шутку. – Где ж это видано, чтоб так говорили о Лас-Вегасе?! Много огней. Это хорошо! Думаю, перед боем господина Кима нам всем стоит немного расслабиться, тем более раз с нами благородный янбан^[33], который летал аж до Луны и обратно, а значит, здесь он даже не заметит разницы во времени. Ха-ха-ха.

Студент еще долго не мог забыть боксера и комика, которые молчали, даже когда разговор касался непосредственно их, и как будто знали, что случится через два дня. Он не мог забыть их вплоть до того дня, двадцать три года спустя, когда к нему пришла молодая женщина и сказала, что хочет узнать, что же произошло десятого октября 1982 года. «Езжайте в Долину Смерти. Обязательно езжайте. Может быть, там вы что-нибудь увидите», – ответил он ей.

Через два дня в отеле «Сизос-палас» проходил титульный бой, результаты которого многие хорошо помнят, поэтому нет смысла говорить о них снова. Бой проходил в выходной день, и для американцев, по несколько часов добиравшихся на машинах до Лас-Вегаса, а потом еще несколько часов наслаждавшихся азартными играми в казино, было достаточно развлечений, чтобы остудить голову: кабаре с длинноногими танцовщицами, шоу дельфинов, рассекающих, словно моторные лодки, водную гладь с дрессировщиками на спинах. Боксерский матч был самым подходящим заключением дня для всех желающих развеяться. Итог спарринга был виден довольно скоро, и можно было сразу делать ставки на следующий бой. Конечно, немного обидно, если боксер падает прямо в первом же раунде, но если, скажем, он выстоял три раунда, то это уже вполне стоящее зрелище.

Но, когда начался заключительный поединок, оказалось, что соперники вовсе не торопятся уйти с ринга. Бой продолжался до одурения долго, так что устали все: чемпион прошлого года, его соперник и зрители, непрерывно наблюдавшие за этим жестоким зрелищем. Понемногу замедлялась свистопляска кулаков и тяжелели шаги танцевавших на матах боксеров. По прошествии десяти раундов все, кроме людей, приехавших из страны, которую называли Южная Корея, начали понимать, что что-то пошло не так. И начавшееся так же радужно, как шоу дельфинов, состязание превратилось в ночной кошмар. Все с нетерпением ждали, когда боксер упадет. И в четырнадцатом раунде спортсмен из маленькой страны на Востоке наконец-то свалился на ринг. Когда голова уже давно измотанного спортсмена ударилась о мат, из разорванного рта полетел на пол окрашенный красным загубник. Ослепительный свет прожекторов, направленных на ринг, оказался последним ярким воспоминанием боксера в этой жизни.

С самого начала все знали, что не получат существенной прибыли с этого боя, так как ставки были невысоки, потому как спарринг задумывался всего лишь как шоу. И конечно, практически все, кто сделал свои ставки, выиграли. Однако были и люди, потерявшие во время этого поединка крупные суммы. Это как раз случай молодого президента корейской компании, который поставил пять тысяч долларов на малоизвестного боксера, всего лишь поверив его словам, что он будет стоять насмерть и домой полетит либо в поясе чемпиона, либо в гробу. Однако на этом финансовые потери молодого президента не закончились. Вернувшись в свою комнату в отеле, он обнаружил, что исчезли и пятьдесят тысяч долларов, которые он нелегально вывез из Кореи. Единственным человеком, который знал о существовании пятисот банкнот по сто долларов каждая, был комедиант, который, собственно, и пронес эти деньги через границу вместо самого президента, вынужденного теперь методично прочесывать одно за другим казино улицы Стрип в поисках своего бывшего товарища, будто провалившегося сквозь землю.

Координатор корейской группы сбился с ног из-за этих происшествий и не знал, за что хвататься в первую очередь. С одной стороны, он стал представителем спортсмена и обязан был давать интервью иностранным репортерам, но в то же время ему необходимо было постоянно сотрудничать с полицией Лас-Вегаса, чтобы найти комика, скрывшегося с пятьюдесятью тысячами долларов. Случаи похищения крупных сумм в Лас-Вегасе были нередки, и полиция уже привыкла расследовать подобные дела. Корейцы, два дня назад приземлившиеся в аэропорту Маккаран в Лас-Вегасе, снова сели в самолет и улетели обратно в Лос-Анджелес вместе с боксером, у которого диагностировали смерть мозга. Молодой президент фирмы не мог больше терять время и был вынужден вернуться с товарищам в Лос-Анджелес. Учитывая, что пятьдесят тысяч долларов являлись для него той суммой, которую он был готов оставить в казино, он не сильно переживал по поводу денег, но вот предательство он простить не мог, а потому сказал студенту, что комика непременно нужно поймать. И попросил его еще на несколько дней задержаться в Лас-Вегасе, чтобы проследить за ходом расследования и держать пострадавшего в курсе дела. Он пообещал, что если жулика поймают, то он отдаст студенту ровно половину той суммы, что еще останется при нем. Студент, уверенный, что комик решил с украденными деньгами попытать счастья в казино, ответил, что главное – поймать его до того, как он проиграет все до последней монеты.

Однако вскоре выяснилось, что комедиант вовсе не собирался идти с похищенными деньгами в казино. Утром следующего дня координатор корейской стороны с двумя американскими полицейскими поехали в пустыню, которая протянулась на двадцать пять миль вдоль скоростного шоссе от Лас-Вегаса к Лос-Анджелесу, чтобы осмотреть машину, арендованную накануне, а теперь лежавшую вверх тормашками в той самой пустыне. По пути полицейские передали корейцу документы, обнаруженные в перевернувшейся машине, и заодно поинтересовались, что стало с боксером, проигравшим бой за день до этого. Просматривая документы, в которых кроме имени ВОК NAM AHN был также указан адрес двухэтажного дома, вероятно уже перешедшего к другому владельцу, студент ответил: «Наверное, он уже умер». Машина вверх дном лежала между древовидными стволами растения, известного как дерево Джошуа. Ее капот был направлен вглубь пустыни, настолько безжизненной, что можно было легко поверить, будто перед вами лунный пейзаж. Поскольку пятидесяти тысяч долларов в машине не обнаружилось, то полицейские предположили, что грабитель отправился на попутках дальше по шоссе. Однако их помощник, кореец, поднял очки комика, валявшиеся рядом со свежими следами, ведущими в пустыню, и засомневался, действительно ли тот уехал автостопом. Словно не веря сам себе, молодой человек вглядывался в желтую пустыню, залитую ярким утренним солнцем, и не находил сил сказать полиции, что человек, который даже в очках едва различал что-то впереди себя, похоже, ушел вглубь пустыни.

14

Мы сидели бок о бок в библиотечной студии и слушали голоса, записанные на диск, который Ан Ми Сон прислала вместе с письмом. Запись начиналась с реплик ее отца, которые она скопировала с видеопленки. Например, «Пока, воздушные змеи! Я лечу на Луну!» или «Ничего смешного». А потом последовали рассказы очевидцев – людей, которые в 1982 году ездили в Лас-Вегас вместе с боксером: переживший несколько банкротств и возвращений в бизнес, имеющий восемь судимостей за мошенничество «молодой президент», а теперь уже седой водитель сеульского такси; тренер, который до сих пор каждый год, что бы ни случилось, десятого октября ел жареные говяжьи ребрышки в память о покойном боксере, который, в отличие от своего наставника, очень любил это блюдо; вернувшийся из заграничной стажировки и теперь работающий в корейском университете профессор, – все они поделились своими воспоминаниями. Она не отредактировала ни единой записи голосов этих людей, рассказывающих об ее отце.

Она оставила не только такие реплики, как, например: «Вам, наверно, горько будет это слышать, но я считаю вашего отца своим врагом. С тех пор как он это сделал, моя жизнь пошла наперекосяк» или «Ну, был такой. Приехал вместе с директором. Больше ничего не могу сказать». Но кроме того она оставила на записи звук ревущих моторов, работающих автоматов, чужой разговор, хорошо различимый где-то в отдалении, чьи-то быстрые шаги, скрип открывающихся и закрывающихся дверей, звон телефона, надрывающегося в одиночестве. Иногда подолгу вообще ничего не было слышно. Тогда мы тихо сидели с директором Ли и ждали, пока снова зазвучит чей-нибудь голос или послышатся звуки происходящего вокруг. Во время одной из таких пауз я смотрел на солнечный свет, пробивающийся через закрытые жалюзи, и слышал голоса детей, удалявшихся по переулку. Я подумал, что действительно речь людей, то умолкавших, то снова начинавших говорить, звучала одиноко и немного тоскливо. Некоторое время я слушал запись, закрыв глаза, а потом спросил у директора Ли: «Ничего, если я выключу свет?» Нажимая на кнопку на своих наручных электронных часах, директор поинтересовался: «А что в комнате уже темно?» Очевидно, он не расслышал моего вопроса. Часы женским механическим голосом составили предложение: «Точное время шесть часов тридцать пять минут вечера». «Нет, свет сейчас включен, и я спрашиваю, можно ли его выключить», – пояснил я. «Да мне-то все равно», – ответил директор.

Я поднялся и выключил свет. Комнату заполнила темнота, все еще мерцавшая отблесками уходящего дня. Голоса на диске рассказывали о комике, который двадцать четыре года назад похитил в Лас-Вегасе пятьдесят тысяч долларов. Иногда люди говорили быстро и складно, иногда запинались, словно не могли припомнить детали случившегося, иногда чувствовалось, что говорящий до сих пор не смог перебороть злость и обиду внутри себя, иногда казалось, что никто так до конца и не разобрался в случившемся. Некоторое время я сидел спокойно, рассматривая огоньки проигрывателя, усилителя и пульта, но в итоге просто закрыл глаза. И как раз в тот момент, когда я подумал, что с закрытыми глазами, пожалуй, могу случайно задремать, впервые зазвучал ее голос. Она рассказывала, что восьмого октября 2006 года взяла машину напрокат и в одиночестве отправилась в сторону Лас-Вегаса. Она сидела в водительском кресле и перечисляла номера дорог, по которым ей предстояло ехать, и названия городов, которые должны были встретиться ей на пути. С 580-го шоссе на 5-ое, в Бейкосфилде свернуть на 58-ое, а проехав пустыню Мохаве, в Басытоуне выехать на 15-ую дорогу. Она не удалила с записи даже щелкающие звуки, которые были слышны, когда она включала или выключала диктофон во время своей восьмичасовой поездки. В паузах, когда смолкал ее спокойный голос, я слышал звук работающего мотора, музыку, доносившуюся из магнитолы, рев ветра, ее покашливания. Я слышал пустыню, простиравшуюся слева и справа от дороги, плавные, как во сне, повороты дороги, свежесть прохладного ветра, залетавшего в приоткрытое окно. Я чувствовал одиночество мужчины, однажды исчезнувшего в пустыне, отчаянье девушки, отправившейся к той же пустыне, чтобы понять его, свет и тень, которые им обоим предстояло увидеть там, холод и жар, одиночество и грусть.

Потом снова раздался щелчок диктофона. Сначала был слышен звук приближающейся издалека машины, которая вскоре с такой же скоростью начала удаляться. Звук мотора стих, и в комнате вдруг стало очень неуютно и одиноко. Стало тихо, но совсем не так, как вначале. Были слышны завывания ветра, напоминавшие чей-то хриплый свист, звук волн и вой койотов в ночи. Очень долго, так долго, что он успел опротиветь, продолжался этот рев ветра. И когда я уже всерьез забеспокоился, где же она находилась, в одинокий вой ветра вдруг ворвался ее голос: «Теперь вы видите?» Было слышно, что она еле сдерживает слезы. На этом ее слова обрывались, и еще четверть часа мы слушали одинокий ветер, ревущий в микрофон, а потом вдруг все закончилось и мы погрузились в тишину и темноту.

Диск остановился, и из динамиков, расположенных по обе стороны от нас, не доносилось ни звука. Мы так и остались сидеть, не в силах пошевелиться. Через некоторое время директор Ли произнес:

– Ну, как бы то ни было, – потом помолчал немного и продолжил: – может быть, послушаем еще раз?

– Да надо бы. Вы что-нибудь поняли?

– Нет, давайте-ка сначала еще раз включим.

Я открыл глаза, поднялся и подошел к пульту, посмотрел на счетчик времени воспроизведения, нажал на кнопку и начал перематывать запись ближе к концу. После нескольких неверных попыток я наконец нашел то место, где начиналась запись ее поездки в Лас-Вегас. Она снова съехала с 580-го шоссе на 5-ое, в Бейкосфилде свернула на 58-ое, а проехав пустыню Мохаве, в Басытоуне выехала на 15-ую дорогу и приехала в Лас-Вегас. И снова, когда непрекращающийся звук ветра стал невыносим, она спросила: «Теперь вы видите?»

Я слушал ритмичные завывания ветра. Пока перед моим взором не предстала ночная пустыня, погруженная в тишину и темноту, и комик, перевернувшийся на машине и потерявший свои очки. Пока я не увидел, как он, оставшись один в широченной пустыне без конца и края, озирается по сторонам и в итоге уходит к миру, озаренному ярким светом. Пока отчетливо не увидел очертания пустыни, протянувшейся до самого горизонта, где начиналась дорога, по которой он брел вглубь безжизненных песков. Пока не увидел наконец, как по этой яркой дороге он поднялся к полной луне.

– Это же полнолуние! Верно? – пробормотал я, на этот раз мне даже не пришлось закрывать глаза, чтобы видеть.

Директор Ли ничего не ответил. Я один смотрел на огромную яркую луну прямо перед собой. Я был там один.