Текст книги "Девушка конец света"

Автор книги: Ким Су

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Я пропустил его вопрос мимо ушей и довольно грубо попросил просто помочь вынести пианино. У меня было несколько причин отказаться от настройки, но в первую очередь это произошло из-за старика. Он сказал, что у него очень много воспоминаний связано с пианино, и я не знал, могу ли я распоряжаться инструментом как мне угодно, к тому же настройка оказалась дороже, чем я предполагал. Но что самое главное – я вообще не понимал, о чем говорил мой друг. Тогда еще я не знал, что значит «настроить пианино». Поэтому я просто сказал:

– На этом пианино никто не играл с тех пор, как уехала дочь владельца, поэтому все нормально. Просто помоги мне его вынести.

Он ответил, что я скоро пожалею о своем решении, и оказался прав.

Когда я опять пошел в больницу, чтобы вернуть ключи от дома, я случайно узнал, почему жена старика оставалась безучастной ко всему, что касалось этого инструмента. На этом пианино играла дочка старика от первого брака. После развода дочка, вероятно моя ровесница, вместе с матерью эмигрировала в США в поисках новой жизни. Отцу в память о ребенке осталось только пианино.

Когда я дошел до этого места в своих объяснениях, пенджабец кивнул головой, будто бы понял наконец, как это пианино «до такой» пришло. Конечно, я говорил долго, но еще ни словом не обмолвился о том, как это пианино привезли к нам домой, и, увидев, как он кивает в знак согласия, будто знает, о чем я говорю, я даже не удивился, а скорее просто удостоверился в том, что жена уже давно рассказала ему всю эту историю. И как-то неожиданно я начал задумываться: а как же она преподнесла ему все это? Понимает ли моя жена, почему я привез сюда пианино? А если понимает, то почему она так язвительно спросила меня тогда, зачем ей этот ни на что не годный инструмент?

Но было еще кое-что, о чем я не рассказал ни жене, ни этому пенджабцу. Это письмо, которое старик получил от своей дочки, эмигрировавшей в Америку. Письмо хранилось внутри стула, который я забрал вместе с пианино. Я перечитывал письмо много раз. Оно было написано спустя несколько лет после того, как дочка уехала из Кореи, ей должно было уже быть лет пятнадцать, но письмо было написано корявым детским почерком. Оно начиналось: «Папа, как твои дела?» – и заканчивалось словами: «Не волнуйся. Не болей, будь здоров. Anna». Было ясно, что ребенок перестал говорить по-корейски, как только приехал в Америку. Несмотря на это, старик наказал своей новой жене каждый день протирать пианино, чтобы оно было чистым и дочка смогла бы играть на нем, когда бы ни вернулась домой. И все это время до сих пор старик был здоров. Но, кажется, что и этот пенджабец, приехавший сегодня к нам домой, игравший на клавишах инструмента, и тот друг, с которым я приехал в дом старика, чтобы забрать пианино, – все они знали, что пианино все это время потихоньку умирало. И будто бы об этом же говорила дочка старика в своем письме, написанном корявым детским почерком, по которому и не скажешь, сколько на самом деле ей было лет.

Прошел один год, за ним пошел второй – пианино расстроилось, клавиши сломались. Даже если бы дочка вернулась и вновь стала играть на этом инструменте, старик уже не услышал бы мелодий ушедшего времени, так же как и не услышал бы он звуков корейской речи, которую дочка успела позабыть. Все меняется. Жена заявила мне, что не будет играть на этом инструменте, и полностью погрузилась в преподавание родного языка иностранным рабочим, которым он был необходим для существования в Корее. Когда я возвращался домой с работы, жена была на занятиях, где учила работников-иммигрантов простым предложениям на корейском языке: «В нашей семье шесть человек. Папа, мама, старший брат, старшая сестра, младшая сестра и я. Я люблю папу. Я люблю маму. Я люблю старшего брата. Я люблю старшую сестру. Я люблю младшую сестру». Однажды вечером я немножко побренчал на расстроенном пианино в совершенно пустом доме и решил еще раз позвонить в больницу. Телефон старика был отключен. Я хотел было оставить ему голосовое сообщение, но потом просто повесил трубку. Не такой это был важный вопрос, чтобы оставлять сообщение умирающему, а кто знает, может, уже и умершему старику. Я хотел спросить, верит ли он, что дочка стала бы играть на этом пианино, если бы вернулась в Корею. Узнать, действительно ли он в это верит.

Позвонила жена и сказала, что уже возвращается домой, но из-за снегопада образовалось много пробок, и домой она приедет позже, чем рассчитывала. Только тогда я вдруг понял, что на улице идет снег. Также с запозданием я понял и слова пенджабца: «Если не петь – не покупать», которые значили не то, что никто не купит расстроенное пианино, а то, что не стоит покупать пианино, если никто не будет на нем играть, потому что оно умрет без музыки. Пенджабец стал мне объяснять, что нет ничего невозможного в том, чтобы воскресить пианино, но для этого ему надо будет еще три-четыре раза приехать сюда, потратив час на дорогу, и заново настроить инструмент, но на этот раз я уже был далеко не так уверен, что правильно его понимаю. Жена очень просила, чтобы я не отпускал нашего гостя, пока она не вернется домой, а поскольку он уже закончил настраивать пианино, то мы просто сидели в гостиной и бездумно смотрели праздничный концерт по телевизору. Лицо пенджабца оставалось бесстрастным, даже когда на сцену вышли комики в костюмах морковки и огурца. Они шутили так, что зрители в зале заливались смехом и хлопали в ладоши. Я подумал, что и сам уже стал староват для подобного юмора, и эти комики меня не веселили, но пару раз я все-таки рассмеялся, сделав вид, что шутки оказались действительно стоящими. После короткого выступления комики ушли со сцены, а вместо них снова появились поп-звезды.

Я уменьшил звук телевизора, взял на кухне из холодильника две банки пива и протянул одну из них пенджабцу. Я не знал, можно ли сикхам пить, и более того, здравый смысл подсказывал мне, что скорее всего нет, но я нарочно несколько раз настойчиво протягивал ему банку, хотя он и пытался отказаться. Мне казалось, что если мы вместе немного захмелеем в эту последнюю ночь уходящего года, то гнетущая атмосфера несколько развеется. Наконец, не найдя другого выхода, Сатбир с обреченным выражением лица взял банку. Мы чокнулись и сделали по глотку. Не отнимая банку ото рта, я смотрел, как он проводит правой рукой по бороде. Потом я снова предложил чокнуться, и мы присосались к банкам. Докончив свое пиво, я вернулся к холодильнику и взял еще по банке. Я поставил перед ним одну и сказал, что мне чертовски интересно, о чем же они все-таки говорят, когда встречаются с моей женой. И пояснил, что, конечно, моя жена болтушка, дай только волю, но мне интересно, что он понимает из ее рассказов, учитывая, на каком уровне он знает корейский. А если он не понимает корейский, то что они делают во время своих частых и долгих встреч? Не то чтобы я их в чем-то подозревал, просто мне было очень любопытно.

Совершенно внезапно он произнес:

– Хечжин не говорит корейский. Хечжин говорит английский.

– Английский? С чего бы ей говорить на английском? – спросил я, не понимая, что он имеет в виду.

– Хечжин говорит английский. Я говорит корейский.

– Она же не знает английского.

– Я знаю английского. Друг друга учимся. Друг друга исправляем.

И тогда, кажется, я наконец понял, что за отношения были у жены со «скажем так, другом». Это не было что-то серьезное, чего я смутно опасался, а простые отношения двух людей, которые бесплатно помогают друг другу учить чужой язык. Он понемножку, как мог, говорил с моей женой на корейском, а она с таким же трудом отвечала ему на английском. Вот уж действительно, по-другому и не назовешь этого «скажем так, друга». У меня сразу полегчало на душе, я залпом допил свое пиво и поторопил пенджабца последовать моему примеру.

– И о чем Хечжин говорит на английском?

– Много разговоров. Погода, еда, музыка, книга рассказывает. «I like Zorba the Greek», – так рассказывает.

– Верно. Хечжин нравится книга «Грек Зорба»^[13]. Ну а вы про что говорите?

– Я тоже говорю. Погода, еда, музыка, книга говорю. Я люблю Рахманинов.

– Я бы никогда не подумал, что вы умеете настраивать пианино и любите Рахманинова.

Ну да, неужели только это меня в нем и удивляет? Можно подумать, что все остальное для меня очевидно: что он из Пенджаба и исповедует сикхизм, что он живет в контейнере с двенадцатью другими пенджабцами, у которых наверняка такие же длиннющие неопрятные бороды.

– Хечжин практически не говорит по-английски, а вы – по-корейски. Поэтому вы, наверное, и не можете ничего больше сказать, кроме как «I like Zorba the Greek» или «Мне нравится Рахманинов». Вряд ли вы с ней можете делиться своими внутренними переживаниями. Правда же? А вы ведь хорошо знаете это выражение?! Можно сказать, это словечко Хечжин. Вы ведь часто слышали «Правда же»? Правда же?

– Да, часто слышал. Правда же?

Я успокоился и громко, от всей души рассмеялся. Стоило мне засмеяться, он тут же рассмеялся в ответ. Мы оба захохотали.

– О чем вы еще говорите? Хечжин и обо мне что-нибудь рассказывает? – спросил я, отсмеявшись.

– О вы что-нибудь не рассказывает. Смотрит на слон и говорит «однооко».

Я не понял, что он имел в виду, и начал переспрашивать:

– Слон? Одно око? В смысле, один глаз?

– Смотрит рисунок слон и говорит «один». «Одинокий». «Одиноко» говорит.

– А, одиноко. Про что она так говорит?

– Душа Хечжин одна.

Я совершенно не понимал, что он пытается мне сказать. То ли что моя жена чувствует себя одиноко, то ли что у нее одна душа. Тогда пенджабец отставил банку с пивом, попросил бумагу и карандаш и начал рисовать. Первым делом он нарисовал лес. Это был не какой-нибудь сосновый лес, к которому я привык, а что-то похожее на джунгли. А в лесу он нарисовал ребенка, лежащего с закрытыми глазами.

– Это был лес. Я был ребенок. Я был один. Я был спать.

После этого он изобразил капельки, которые стекали по щекам ребенка. Нарисованный мальчик начал плакать.

– Я проснулся. Я плакал.

Некоторое время я рассматривал ребенка на рисунке. Когда я оторвал взгляд и посмотрел на пенджабца, он снова принялся рисовать. Сначала он нарисовал длинный-предлинный хобот, потом уши – огромные, как банановые листья. Глаза, по сравнению с хоботом и ушами, оказались маленькими, зато впечатляли ноги, похожие на четыре колоны какого-нибудь древнего храма. Так рядом с плачущим ребенком, который только проснулся в лесу и обнаружил, что он совсем один, появился большущий слон. Когда были нарисованы и лес, и плачущий ребенок, и слон, пенджабец стер капельки слез со щек мальчика, а его глаза изобразил в виде двух полумесяцев. Ребенок смеялся. Я невольно ахнул и спросил:

– Вы и правда встретились так со слоном в детстве?

– Это слон. Очень большой слон. Я проснулся, плакал, и быть слон.

Я взял рисунок и впился в него глазами, как будто вживую смотрел на сцену из детства пенджабца, когда он, проснувшись один в лесу, вот так повстречал огромного слона. Все это время гость продолжал говорить:

– А Хечжин говорит английский. «Always I wanted a baby. I want to be the elephant like this. I am alone. I feel lonely». Хечжин английский хорошо не знает. Правильно. Я тоже корейский плохо говорить. Хечжин английский говорит, тогда я говорить корейский. Друг друга исправляем ошибки. Я всегда мечтать ребенка. Я мечтать стать этим слон. Я одна. Я…

А дальше он не смог подобрать слова. Он знал, что значит «lonely», но только не знал, как выразить это на корейском языке. Но как это все связано? Как это все связано? Я посмотрел на рисунок, где был изображен лес, которого в наших краях не увидишь, проснувшийся ото сна ребенок и слон с впечатляющими ногами, похожими на колонны храма. Я стал перебирать слова, которые могла бы сказать жена:

– Я одна. Мне одиноко. Или я никому не нужна. Или у меня никого нет. Или как собаки, которые молчат, когда идет снег, я чувствую…

Я закрыл глаза и тихо слушаю. Каждый раз, когда меняется сигнал светофора, слышно, как все машины одновременно срываются с места. Этот звук доносится до меня через равные промежутки времени сквозь щелочку в приоткрытом окне и напоминает звук морского прибоя. Потому что, когда я слушаю вот так вот спокойно с закрытыми глазами, мне всегда кажется, будто я стою один на берегу моря, которое уже много тысяч раз видело зиму и сейчас снова переживает еще одну. Если представить, что это самая последняя зима, которую увидит море, становится очень одиноко слушать звук его волн. А я стою и слушаю с закрытыми глазами. Была последняя ночь двенадцатого месяца года, прошедшего, как и многие годы до него. Под шум машин пенджабец, сидящий прямо передо мной, начал напевать какую-то песенку своей далекой страны, аккомпанируя себе на только что вернувшемся к жизни пианино, хотя оно все еще не было настроено должным образом. А я сижу с закрытыми глазами, как человек, не видящий ничего перед собой, и слушаю эту песню. За исключением того, что она про слона, я больше ничего о ней не знаю. Если передавать слово в слово, то песня, как сказал пенджабец, о «слон, ребенок». Поэтому я сижу с закрытыми глазами и думаю: «Слон, ребенок». Мной овладевают звуки песни чужой страны, и начинает болеть душа от мыслей про слона и ребенка, но поскольку кроме этого я больше ничего не могу узнать о песне, то отвлекаюсь на звучание пианино, которое до сих местами фальшивит, а потом я возвращаюсь к шуму машин на дороге. И так во всем мире уходит еще один год. Но, кажется, я должен подумать о своей жизни. Пока пенджабец не допел свою песню. Пока не вернулась жена. И пока, наконец, для всех нас не наступил новый год.

МНЕ НУЖЕН ОТДЫХ

В тот день после завершения рабочего дня, когда никого не осталось в читальных залах, служащие библиотеки собрались на третьем этаже в так называемом «Зале культуры», чтобы подготовить материалы к летнему лагерю юных читателей, который должен был открыться на следующий день. Каждый год в библиотеке на пять дней открывали летний читальный зал для пятиклассников районной школы, и после успешного окончания этого мероприятия работники библиотеки с легким сердцем по очереди отправлялись на летние каникулы. В этом году директор неожиданно объявил, что первыми в отпуск пойдут сотрудники, занимающие более низкие должности, из-за чего вокруг летнего отдыха поднялась небольшая шумиха. Трехэтажное здание библиотеки стояло на вершине холма. С южной стороны открывался вид на море. Всего в библиотеке было три читальных зала – общий, детский и интерактивный, где требовалось постоянное присутствие персонала на случай, если посетителям понадобится помощь. В библиотеке работало восемь человек: четыре библиотекаря, три сотрудника технического персонала и один управляющий директор. Двадцать восьмого июля заканчивался летний читальный лагерь для школьников, и после этого сотрудники по двое могли уходить в недельный отпуск. Теперь все разговоры были о том, что раз первыми будут отдыхать младшие сотрудники, то старшие смогут уйти в отпуск не раньше конца августа. И хотя им было важно, чтобы отпуск совпал со школьными каникулами детей, директор библиотеки не хотел принимать это в расчет. Поскольку дело приняло такой оборот, то старшие работники стали многозначительно поглядывать на коллег младше по должности с надеждой, что кто-нибудь из них добровольно вызовется перенести свой отпуск на более поздний срок. Однако те ничего толком не говорили, избегая темы отпуска. В итоге на амбразуру кинулась Чхве, занимавшая седьмой ранг и неплохо справлявшаяся со всеми внутренними делами в библиотеке. Она собрала всех молодых, еще несемейных сотрудников десятого ранга, таких как мисс Канг, и попыталась урезонить их в вопросе отпусков. Однако у Чхве была настолько агрессивная манера говорить, что все заметно помрачнели еще до того, как она закончила свои наставления.

Когда сотрудники пошли ужинать в ближайший ресторанчик, разговор за столом никак не клеился: по двое-трое коллеги обсуждали какую-то ерунду, но чувствовалось общее напряжение. Вероятно, эта неуютная атмосфера за ужином поспособствовала тому, что, вернувшись обратно в библиотеку, все вдруг стали обсуждать новость, что на пляже в десяти минутах езды от города рядом с одним из туристических центров нашли тело старика, постоянного посетителя библиотеки, вызывавшего неугасаемый интерес у всех работников. Разговор об этом услышала и мисс Канг, разбиравшая во внутреннем помещении материалы о детских книгах и журналах для открывающегося на следующий день летнего лагеря. Она стояла с побледневшим лицом и медленно скрепляла степлером материалы, разделяя по три листочка какие-то распечатки, вылезавшие из принтера. Канг слышала разговоры про этого старика с самого первого дня своей работы в библиотеке. Он был здесь чем-то вроде легенды. Впервые этот пожилой человек зашел в библиотеку лет десять тому назад. Тогда библиотека еще не была оснащена техникой, способной проставлять и считывать штрихкоды, поэтому все делалось вручную по системе бумажных карточек. Посетители искали в картотеке имена авторов и названия произведений, расположенные в алфавитном порядке, переписывали номер карточки на бланк заявки и отдавали его библиотекарю, который находил и выдавал нужную книгу. С каких-то пор этот старик стал сдавать заявки с самого утра раньше всех остальных читателей. Хотя в то время его еще нельзя было назвать стариком, несмотря на раннюю седину. Так или иначе, сотрудники библиотеки стали выделять его из толпы. Он приходил каждый день, когда работала библиотека, и читал. А сотрудники все время делились друг с другом сплетнями о том, какие книги он заказывает. В основном он выбирал книги под трехсотыми или девятисотыми номерами. В библиотечной системе под трехсотыми номерами шли книги по социологии, а под девятисотыми – по истории.

Когда он только начал регулярно приходить в библиотеку, один из сотрудников сказал, что видел его как-то по телевизору и будто бы узнал в нем бывшего профессора университета Корё, который однажды вдруг заявил, что горько разочаровался в действительности, и уволился. Несколько лет назад эта новость была у всех на устах в городе. Но кто-то нашел книгу того бывшего профессора, и после тщательного сравнения фотографии профессора в книге с человеком, сидящим в читальном зале, все сошлись во мнении, что общего у них только короткие волосы. Но по-прежнему никто не сомневался, что это все равно профессор или ученый, вернувшийся из Сеула в свой родной город. Подробности узнать было невозможно, но все думали, что он тоже уволился из университета, как тот профессор из Корё, но, например, по политическим соображениям, и приехал на море, чтобы в этой тихой библиотеке написать свое исследование. Но и это предположение не оправдало себя. Прошел год, потом еще один, а старик все не собирался возвращаться в Сеул и продолжал приходить в читальный зал. Думали, что, вероятно, он не мог вернуться в столицу, пока страной правил Ро Дэ У^[14], но, даже когда на посту президента сменили друг друга Ким Ён Сам^[15] и Ким Дэ Чжун^[16], мужчина продолжал каждое утро приходить в библиотеку и читать книги под трехсотыми и девятисотыми номерами. А потом постепенно наладился контакт между работниками библиотеки и их постоянным читателем, который даже стал понемногу рассказывать о себе. Тогда-то и выяснилось, почему он на самом деле приходил читать в библиотеку.

Когда сотрудники библиотеки поделились друг с другом всем, что рассказывал им старик, выяснилось, что никакой он не ученый и не профессор. А был он бывшим детективом. И привычка коротко стричься осталась у него с тех самых пор. До сорока пяти лет он работал в полиции и приехал в провинцию Чоллан-до по долгу службы. В погоне за преступником он добрался до острова Синчжи-до в области Вандо-гун, а закончилось все тем, что детектив оказался один на необитаемом острове. Это случилось, когда, притворившись рыбаком, он поехал на катере вместе с другими любителями рыбной ловли на дикий остров рядом с Синчжи-до. Убедившись, что преступника, которого он искал, в компании нет, он расслабился и стал пить соджу^[17] вместе с остальными рыбаками. Потом он отошел по нужде за большой валун на берегу. Справив дело, детектив присел на камень и стал смотреть на прилив, любуясь волнами, набегавшими на берег и откатывавшимися обратно в море. Незаметно для себя он провалился в сон, а когда открыл глаза, на небе уже мерцали бесчисленные звезды. Он встал, потянулся, огляделся и понял, что все еще стоит у вчерашнего камня и смотрит на вчерашнее море, а все вчерашние рыбаки напились, сели на катер вместе с таким же пьяным капитаном и уехали обратно на Синчжи-до. Детектив провел на острове два дня в полном одиночестве. Есть было нечего, а пить приходилось затхлую воду из лужи. Два дня он думал о том, что смерти он ничуть не боится, но все-таки он добрался аж до этого маленького островка совсем не затем, чтобы вот так умереть. Больше всего его огорчало, что он всю жизнь старался жить правильно и честно, а умереть ему придется на острове, где даже некому поведать о своей праведной жизни. Через два дня капитан рыболовецкого катера наконец отошел от беспробудного пьянства и у него закрались смутные подозрения, что где-то он напортачил. Вернувшись на остров, он нашел там забытого пассажира, однако это уже не был прежний детектив. Вернувшись на остров Синчжи-до и оттуда переправившись на Вандо, старик отправил письмо в отделение полиции, где работал, и сообщил, что увольняется по личным обстоятельствам. Затем он позвонил коллеге, с которым был на короткой ноге, и попросил того забрать его выходное пособие и передать половину суммы семье, а оставшуюся часть перевести на личный счет бывшего детектива. К счастью, в силу специфики его работы у него было достаточно левых доходов, о которых семья не имела ни малейшего представления. На эти сбережения он объездил один за другим города на южном побережье полуострова, а когда на его счет перечислили половину выходного пособия, обосновался в этом городе. В первую очередь он снял себе небольшой домик с видом на море в десяти минутах ходьбы от библиотеки. Затем открыл счет в банке на чужое имя по поддельным документам и перевел на него все оставшиеся деньги. Первый месяц стал для него своего рода экспериментом. Он бросил пить и курить, ел всего два раза в день – утром и вечером, при этом мясо позволял себе только раз в неделю. Он стал ложиться в девять, просыпаться в четыре утра и делать зарядку в парке перед библиотекой. Через месяц он посчитал, сколько у него ушло денег, и поделил весь оставшийся капитал на эту сумму. Оказалось, что сбережений ему хватит как минимум лет на десять подобной жизни. А учитывая проценты, которые банк ему будет ежемесячно начислять, денег может хватить и на дольше. Этого времени вполне должно было хватить на то, чтобы осуществить все задуманное. Завершив все свои подсчеты, бывший детектив начал ежедневно приходить в читальный зал библиотеки.

Как только речь зашла об этом старике, покончившем с собой, все сотрудники библиотеки забыли о переживаниях по поводу отпуска и стали наперебой делиться домыслами, связанными с этим человеком. Даже Чхве, отбросив мысли о том, что, если она пустит все на самотек, ей предстоит уйти в отпуск только в конце августа, похвасталась перед сидящими в комнате коллегами, как давно она начала помогать старику в поиске книг, заодно напомнив всем присутствующим, чего она успела достичь за это время. Первый раз старик пришел в библиотеку спустя примерно год после того, как Чхве начала здесь работать. Однажды он подошел к ней, когда она, как всегда, была занята какими-то библиотечными делами, и отвлек ее просьбой:

– Я хочу прочитать древнейшую в мире историю.

Чхве задумалась:

– Хм, может, это Библия? Или буддийские сутры? А может быть, мифы Древней Греции? Басни Эзопа? Да я и сама не знаю, что считается самой древней историей.

– Нет, вы не поняли, я хочу взять книгу «Древнейшая в мире история».

– А, ну вы знаете, мне нужен код книжки. Сейчас я посмотрю и скажу вам.

Он тут же протянул бланк заявки, в котором было написано имя автора, название «Древнейшая в мире история», номер 388.3 – к57с. Тоже книга под одним из трехсотых номеров. Обычаи, фольклор.

Совершенно растерявшись, Чхве спросила:

– А чем вас заинтересовала эта книга?

– Хочу посмотреть, есть ли там что-нибудь о том, как воскресить умершего.

Эта история Чхве разрядила обстановку. Все коллеги, столпившиеся вокруг нее, наконец-то смогли от души посмеяться, забыв о прежнем накале страстей. Все, кроме младшей сотрудницы Канг. Чтобы поддержать разговор, Пак, имевший восьмой ранг, поделился своими сомнениями, на самом ли деле старик совершил самоубийство, потому что это вполне могло быть и замаскированное убийство. Тут все стали строить предположения, кто во что горазд. Может быть, один из преступников, которого поймал бывший детектив, за свое примерное поведение в тюрьме в течение последних десяти лет был досрочно освобожден и, чтобы отомстить старику, приехал сюда и утопил несчастного? А может быть, последние десять лет бывший детектив сидел в библиотеке и расследовал дела, связанные с коррупцией в полиции, и, узнав о том, что он собирается обнародовать все, что накопал, высшие посты решили заставить его замолчать навсегда в морской пучине? А может быть, по его вине арестовали и казнили человека, который в итоге оказался невиновным, и, прожив десять лет с этим грузом на душе, старик наконец не выдержал и решил покончить с собой? Самую реалистичную версию выдвинул Пак, настаивавший на том, что проценты, которые старику начисляли на его счет, и все его ранние сбережения подошли к концу, вот и он сам решил, что лучше отдать концы в море, чем умереть от голода.

И тут Канг, которая не участвовала в общей беседе, а, погрузившись в свои мысли, не переставая мяла в руках распечатанные листы, вдруг начала всхлипывать. Все растерялись от неожиданности.

– Эй, ты чего? Плачешь что ли? Что случилось? – довольно резко окликнула ее Чхве. Едва только увидев раскисшую физиономию Канг, та сразу вспомнила о проблеме отпусков и сама тут же пала духом.

Канг вытерла слезы и ничего не ответила, только сидела, шмыгая носом. Ее лицо с черными следами растекшейся туши стало некрасивым от смазанной косметики. Только что разрядившаяся обстановка снова стала накаляться из-за молчаливого противоборства двух женщин.

– Ну, чего разревелась? Скажи хоть, что случилось. Обидел тебя кто? – снова стала приставать Чхве, задавливая девушку вопросами и ледяным тоном.

– Мне нужно немного передохнуть. Просто отдохнуть, – ответила Канг дрожащим голосом. Слезы снова покатились у нее из глаз, она вскочила с места и выбежала из комнаты. Чхве открыла рот и уже не умолкала ни на минуту. Отдохнуть! Подумать только! О май гат! Ей нужен чертов отпуск летом!

На следующий день в библиотеку пришел мужчина, назвавшийся сыном покойного старика. Узнав, что на южном побережье нашли тело его отца, который бросил семью и больше десяти лет скрывался неизвестно где, он посомневался некоторое время, но решил-таки приехать в этот город с одной лишь целью – уладить все необходимые формальности и разобраться с вещами покойного. Изначально у него даже и мысли не было попытаться узнать что-либо об отце, так трусливо сбежавшем от них с матерью. Но, пробыв в доме старика почти сутки, он изменил свое решение. Отчасти из-за того, что соседи рассказали ему, что тот каждый день проводил в библиотеке за чтением книг, за исключением, конечно, праздников, когда библиотека была закрыта. А отчасти из-за свитера, который сын нашел в доме покойного.

Домик стоял на небольшом возвышении в закоулке и гармонично вписывался в этот район трущоб, оставшихся еще со времен гражданской войны, когда все эти домики построили на скорую руку, чтобы временно разместить беженцев с севера. Со временем все дома перестроили, крыши покрыли черепицей, железом или оцинкованными пластинами, и только дом в самом тупике остался таким, каким был с самого начала. Сын покойного поднялся по лестнице, залатанной многочисленными цементными заплатами, открыл железную дверь, с которой уже местами сошла синяя краска, и вошел во внутренний дворик старого дома. Совершенно неожиданно он обнаружил, что на этом пятачке, залитом цементом, нашлось место для маленькой лужайки, где вдоль низенькой оградки росли подсолнухи, бананы и декоративные растения. Он сел на грубые доски крыльца под синей жестяной крышей и посмотрел за ограду. Вдалеке между островами было видно море. Интересно, будет ли видно это красивое море из окна дома?

В комнате, где раньше жил старик, было практически пусто: маленький стол у окна, из которого действительно открывался чудесный вид, подушка, чтобы сидеть на полу, аккуратно сложенный матрас, спальные принадлежности и одна-единственная спортивная сумка с вещами. Мягко говоря, комната аскета. Комната выглядела так, что можно было подумать, будто хозяин собрался переночевать здесь в последний раз и куда-то уехать наутро. На гвозде, вбитом в стену, висел коричневый свитер. Это был старый, потрепанный свитер с вытянутыми рукавами и растянутыми манжетами. Несложно было догадаться, сколько всего повидал этот обычный свитер, какие часто носили в деревнях годах в девяностых. До этой поездки сын думал, что смог забыть отца так же, как и тот смог бросить семью. Но теперь он понял, что на самом деле невозможно вычеркнуть отца из своей жизни. И этот болтающийся на гвозде свитер, который он нашел в комнате покойного в городе всего лишь в пяти часах езды на машине от того места, где они жили с матерью, всколыхнул в нем много горьких чувств. Гордиться своим отцом он не мог. И он никогда не пытался понять, что двигало стариком, когда тот бросил семью и сбежал в этот город. Но, проведя целую ночь, упершись взглядом в поношенный коричневый свитер, висевший на гвозде, сын вдруг захотел узнать, чем занимался прошедшее десятилетие отец, от которого осталась всего одна сумка с вещами.

Узнав от соседей, что отец почти все время проводил в читальном зале, сын решил зайти в библиотеку. Однако как раз на этот день пришлось открытие летнего читального лагеря, и у сотрудников не было ни минутки, чтобы поговорить с мужчиной. В придачу Канг, которая никак не могла согласиться на какой-нибудь разумный компромисс по поводу отпуска, еще и не вышла на работу в тот день, так что в библиотеке и вовсе не хватало рук. Чхве с самого утра была не в духе из-за выкрутасов Канг и на все расспросы по поводу покойного сказала только, что он каждый день приходил в библиотеку, а больше ей сказать нечего. Все время, что она разговаривала с сыном старика, было слышно, как галдят и носятся по всему залу дети на третьем этаже. Чхве повторила, что не знает, почему бывший детектив ежедневно приходил в библиотеку, что и зачем записывал себе в блокнот. Затем она сняла трубку, позвонила на третий этаж и стала довольно резко отчитывать Пака за то, что тот не в состоянии утихомирить детей и вообще не следит за ними. Единственное, что Чхве смогла сказать сыну покойного наверняка, это то, что тот брал книгу «Древнейшая в мире история». А потом Чхве сама начала расспрашивать мужчину об его отце. Тот без особого смущения рассказал про жизнь родителя, и, как раз когда он закончил говорить, раздался звонок от Канг. Она сообщила, что плохо себя чувствует, берет отгул и в этот день вообще не выйдет на работу. Это стало последней каплей, от которой Чхве взорвалась.