Текст книги "Черчиль"

Автор книги: Кейт Роббинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Через год ему казалось, что он придерживался того же взгляда, но, даже в этом случае, Германия его беспокоила. В отличие от сэра Эдварда Грея, который не позволял своим мыслям и чувствам проникаться действительным опытом европейских стран, Черчилль воспринимал этот опыт и в соответствии с ним изменял или по крайней мере направлял свою работу. Он в течение нескольких месяцев говорил о необходимости «германизации» важных аспектов британской социальной организации, но теперь чувствовал, что перемены необходимого размера нельзя проводить по рецептам, взятым извне. Вообще-то немцы поражали его своей тревожащей эффективностью, но они как-то не обладали неоценимым британским инстинктом. Британцы раскачивались медленнее, но шагали шире. Он был удивлен полным разделением в жизни Германии империалистов и социалистов и подозревал, что там приближается период суровой внутренней борьбы. Можно было предположить, что германское правительство будет искать средство ее предотвращения в какой-либо внешнеполитической авантюре. Он вернулся домой укрепленным в своем убеждении, что Либеральная партия может предотвратить поляризацию общества, которую он наблюдал в Германии, если дерзко предпримет серьезные изменения в пределах существующего общественного порядка и снимет бедственную угрозу социализма. Неистовство его речи отражало тревогу, в какой он пребывал с недавнего времени, за будущее своей страны, которой он становился тем больше предан, чем больше путешествовал за ее пределами.

Министр внутренних дел

Путешествовал он не только за границей. Он был одним из самых активных ораторов, стоявших на либеральной платформе в кампании Всеобщих выборов в январе 1910 года. Даже премьер-министр чувствовал, что его поддержка будет весьма ценной в предвыборной кампании в Восточном округе. Черчилль ожидал награды, когда Асквит приступил к формированию новой администрации, и ему был предложен пост министра по делам Ирландии. Он отказался от этого предложения и дал понять, что будет удовлетворен только лишь Адмиралтейством или Министерством внутренних дел. Премьер-министр предложил ему последнее. В 35 лет Черчилль стал самым молодым министром внутренних дел со времен Роберта Пиля в 1822 году.

Старшинство поста было неоспоримо и символизировалось тем фактом, что в обязанности министра входило ежедневно, пока шла сессия парламента, писать королю относительно того, чем занимается Палата Общин. На практике его обязанности были расширены от наблюдения за тайными аспектами регуляции иммиграционных процессов до главной ответственности за поддержание закона и порядка. Он также должен был давать королю советы по применению его права помилования. Особенно серьезными были проблемы с управлением тюрьмами, которые требовали определенного внимания. Склонности Черчилля оставались либеральными, возможно потому, что из всех министров внутренних дел он единственный побывал в плену. Среди прочих изменений он ввел более долгие сроки уплаты штрафов, сократил время одиночного заключения и предпринял шаги по улучшению присмотра за вышедшими из тюрьмы заключенными. Вследствие этого он считал справедливым отношение к нему общественности как к министру-реформатору.

Примером давления на его министерство с разных сторон были его отношения с угольной промышленностью. С одной стороны, он мог основательно поддерживать Закон о шахтах 1911 года, который устанавливал правила безопасности на шахтах, хотя эта мера в действительности прошла лишь после того как он покинул МВД. С другой стороны, то, как он обошелся с шахтерами во время стачки в Южном Уэльсе в ноябре 1910 года, навлекло на него критику, которая не оставляла его в покое даже к концу его карьеры. На подавление бунта в Рондда-Вэлли он послал подкрепление из полицейских сил метрополии. Были привлечены и войска, хотя и ограниченно. Это не предотвратило получившего широкое распространение взгляда, что на Черчилле лежит ответственность за провокационное использование войск. Детали этого дела были сложными. Настойчивость Черчилля в готовности привлечь войска расстраивала делегатов-либералов. К тому же он подвергался серьезным атакам со стороны некоторых представителей партии тори за излишнюю сдержанность в противодействии серьезным восстаниям. На самом деле войска задействованы не были, но события в Тонипанди использовались левыми несколько десятков лет в качестве примера черчиллевской «агрессивности».

Летом 1911 года многие из этих проблем возродились, когда ухудшилась ситуация в промышленных районах. Серия забастовок на транспорте вылилась в национальную забастовку железнодорожников. Было легко поверить, что все эти забастовки были скоординированы. Много говорили о «синдикализме» и голоде. Казалось, в Мерсисайде может произойти революция. Ответные действия Черчилля поначалу были умеренными, но в жарком месяце августе он казался очень обеспокоенным. 19 августа он предпринял тяжелый шаг по временному введению военного управления, которое официально требовало передать власть от гражданских военным. Энергичные приготовления Черчилля были подвергнуты жесточайшей критике со стороны депутатов-лейбористов. Они обвиняли его в том, что он вел себя так, будто жил в средневековом государстве. В результате забастовка на железной дороге была прекращена за считанные дни, и удалось избежать больших людских потерь. Тем не менее итог мог запросто стать другим и оставить Черчилля открытым для обвинения в излишнем и провокационном усердии. В начале 1911 года его имя занимало верхние строчки газет из-за личного вмешательства в «осаду Сидни-стрит»: как это называла пресса – сражение с группой латвийских анархистов. Он заявлял, что это была его обязанность – наблюдать за ходом событий непосредственно, но все-таки был обвинен в том, что действовал в недостойной и театральной манере. В ходе индустриальных споров было даже определенно заявлено, что он «тосковал по крови».

Тем не менее, не возникало никаких сомнений в том, что Черчилль остро чувствовал свою ответственность за поддержание законности и порядка. Часто говорилось о его поведении во время того периода как о свидетельстве факта, что «его радикализм в большей или меньшей степени себя изжил, и он начинал двигаться по направлению к праву, во многих отношениях его естественному местообитанию» [26]26
  Пирс Брендон. Уинстон Черчилль: краткое жизнеописание. Лондон, 1984. С. 56–57.


[Закрыть]. Однако было замечено, что для министра внутренних дел его реакции не были неожиданными. Черчилль не соглашался с тем, что решительное поддержание законности и порядка свидетельствует и о его неприязни к мирному выражению недовольства. Аккуратные изменения были одним делом, жестокость, граничащая с революцией, – совсем другим. Если государство теряет управление, возникает угроза анархии. Тем не менее, кризис выявил рискованное положение правительства, в целом пытавшегося выставить себя «партией реформ» и «партией порядка» одновременно. В самом деле, хотя Чарльз Мастерман и Дэвид Ллойд Джордж, двое коллег-либералов, делали критические замечания о Черчилле в частной беседе, противопоставляя его взгляды и свое «примиренческое» отношение, можно было согласиться, что это было объединением двух подходов, которые вместе с международным кризисом, также случившимся летом 1911 года, привели к удачному результату, с точки зрения либерального правительства. В этом случае Кабинет не мог позволить себе иметь «торгующего» министра внутренних дел. Тем не менее, впоследствии было гораздо легче критиковать Черчилля за его видимую неудержимость, особенно в привлечении войск. Сам Уинстон выглядел совсем нераскаявшимся. Он обостренно чувствовал, что у каждого ведомства свои особые задачи в составе правительства. Его драчливость была обратной стороной решимости не дать себя запугать тем общественным группам, которые казались ему выходящими за пределы допустимого нажима. Да, он терпим по отношению к стремлениям профсоюзных деятелей или суфражисток, но не позволит им диктовать свои прихоти. Едва ли он мог избежать «взгляда изнутри» на понимание власти государства. В конце концов, Асквит понял как то, что Черчилль просто замечательно служил общественному благу, так и то, что, пока угроза немедленного промышленного кризиса отодвинулась, хорошим политическим решением будет переместить его куда-нибудь на другое место.

Первый лорд Адмиралтейства

Именно в сентябре 1911 года Асквит спросил Черчилля, понравится ли ему предложение перейти в Адмиралтейство. «Конечно», – ответил Черчилль. У Холдейна было то же самое желание, но Черчилль усилил нажим. Перестановка в правительстве представлялась премьер-министру в этом случае одновременно и негативной, и позитивной. Она давала ему возможность и угодить критикам назначения Черчилля на пост министра внутренних дел, и вызывала некоторое оцепенение у адмиралов. Произошедшие за лето события показывали, что чуточку беспокойства им не повредит. Но даже в этом случае перевод мог оказаться чем-то рискованным, так как могло выясниться, что взгляды Черчилля на Королевский Флот достаточно просто подвергаются внезапным изменениям в зависимости от непредсказуемых обстоятельств. Тем не менее, хотя Асквит подозревал, что Черчилль больше работает не головой, а языком, слова, которые с него слетали, были, без сомнения, интересными.

До сих пор Уинстон совмещал свою твердую веру в «главенствующий флот, которому никто не смеет бросить вызов», с желанием экономии, которое в 1908/1909 гг. привело его вкупе с Ллойд Джорджем к кампании, нацеленной на то, чтобы заложить еще не менее четырех дредноутов. Тогда он противостоял Мак-Кенне, с которым теперь менялся обязанностями. В начальные месяцы 1911 года он все еще считался находящимся в составе лобби «экономистов» вместе с министром финансов. В мае, с обычным для него пониманием своих обязанностей, он намекал королю, что примирительные замечания в адрес Германии будут приветствоваться «партией мира», к которой он, ясное дело, причислял и себя.

Однако, в июле 1911 года он был взбудоражен отправкой германской канонерской лодки «Пантера» в марокканский порт Агадир в знак неудовлетворенности тем, что Франция, Британия и Испания игнорируют германские колониальные интересы. Итогом этого могло стать вооруженное столкновение. Из него Британия должна быть исключена, ибо оно могло пошатнуть дружеские отношения между государствами, которые Грей устанавливал с того самого времени, как вступил в должность. Министр иностранных дел нашел несколько неожиданную поддержку со стороны Ллойд Джорджа, который в своей речи в Мэншен-Хаузе напрямик заявил, что для Британии будет нестерпимым унижением, если ей будут угрожать так, будто она не берется в расчет в европейских кабинетах. Эта декларация в основном относилась к Берлину, хотя была так же уместна и по отношению к Парижу.

Черчилль реагировал с подобным же неистовством, говоря жене, что Германия очень сильно ошибается, если считает, что дележка Марокко обойдется без Джона Буля. В меморандуме с непроставленной датой он писал, что если Германия развяжет войну с Францией, Британия выступит на стороне Франции. Германия должна быть поставлена в известность о такой вероятности. Кризис совпал по времени с промышленными спорами – Ллойд Джордж использовал серьезную международную ситуацию в качестве повода для стычки – но, несмотря на глубокую вовлеченность в них Черчилля, его интерес к международному положению становился все больше. Они с Ллойд Джорджем настроились держать Грея в «состоянии готовности», и Уинстон даже ходил плавать вместе с министром иностранных дел, чтобы все время держать его в форме. В течение некоторого времени его отношения с сэром Эдвардом крепли. Грей стал крестным отцом его маленького сына [27]27
  Кейт Роббинс. Сэр Эдвард Грей. Лондон, 1971. С.244.


[Закрыть]. Уинстон разослал своим коллегам длинный меморандум в преддверии решающей встречи Комитета обороны империи (КОИ), членом которого он состоял, назначенный на 23 августа. Он представлял себе возможность большого европейского конфликта, в котором решающее столкновение должно было произойти между Германией и Францией. Черчилль предлагал способы, которыми можно было произвести вмешательство Британии, и составлял воображаемое расписание развертывания войск. Он нетерпеливо обменивался письмами с Ллойд Джорджем, и какое-то время оба они считали, что война вот-вот начнется. Война, как понимал Черчилль, будет вестись не за Марокко или Бельгию, а за то, чтобы предотвратить растаптывание Франции прусскими юнкерами.

Марокканский кризис миновал, но настроение, с которым Черчилль приступал к своим новым обязанностям, сильно отличалось от того, в каком он пребывал шестью месяцами ранее. Некоторые из его коллег были встревожены легкостью, с которой было сделано предположение, что британские войска будут сражаться во Франции. У них создалось впечатление, что никакого обязательства взято не было. Они были очень обеспокоены новыми «буйствующими стратегами», чьи действия нарушат равновесие Кабинета. Они напоминали себе, что Черчилль был военным и что он казался чрезмерно обрадованным перспективой войны. Его видимый крутой поворот к другой важной теме вызвал дальнейшие обвинения в «нестабильности». Черчилль был определенно восхищен. Его новый пост был достаточно важным, и он вольет в него все, что у него есть. Он отвергал обвинения в непоследовательности, Он всегда верил в главенство флота. Что конкретно это за собой влекло – должно было всегда оставаться вопросом, решение которого зависело от конкретных обстоятельств, Он не был «пацифистом» – это слово только начинало входить в обращение – и, как любой разумный человек, изменял свои выводы по мере изменения обстоятельств.

Образец его поведения при вступлении в новую Должность был до сих пор полностью предсказуемым [28]28
  Ричард Хоус. Бывший моряк: Черчилль и войны на море. Лондон, 1985. Стефан Росскил. Черчилль и адмиралы. Лондон. 1977. Бернард Семмель. Либерализм и военно-морская стратегия: идеология, интересы и морская мощь во времена Мирной Британии. Бостон, 1986. С. 131–137.


[Закрыть]. Он был энтузиастом. Он хотел знать все о своих новых обязанностях, и знать немедленно. Он зондировал и прощупывал любой аспект проблем военно-морского флота с веселым безразличием к amour-propre [29]29
  Слабоумие (фр.). – Ред.


[Закрыть]. Он отлично сознавал, что несет ответственность за безопасность империи. Личный состав величайшего флота в мире был в его руках, и он не потерпит никакого противостояния в своем определении того, как распоряжаться его применением. Здесь, наконец встретились человек и время. В некотором отношении он был самым могущественным человеком в стране. Он не мог не отдавать себе отчет в драматизме своего положения и одновременно торжествовал среди мириад морских традиций (и форм военно-морского обмундирования), к которым теперь получил доступ. Он был живым воплощением великой традиции. По сигналу отплытия он мог подняться на любой из бесчисленного множества кораблей. Он страшился перспективы жизни в Адмиралтействе и старался не замечать проблемы оплаты дюжины слуг, которые были необходимы, чтобы сделать здешнюю жизнь терпимой. Его жена была значительно менее «незамечающей».

Среди его коллег не было никого, кто мог бы более живо совместить очарованность прошлым и понимание настоящего. Он больше наслаждался практическими, чем отвлеченными вещами. Его страсть к преемственности совмещалась с интересом к современности; это была та самая комбинация, из-за которой было невероятно трудно втиснуть его образ в рамки какого-либо стереотипа. Он также увлекался автомобилями, и особенно гордился тем, что для принятия назначения сам вел из Шотландии свой красный «Напье» стоимостью 610 фунтов стерлингов, который был доставлен ему в Балморал. Его военное прошлое всегда давало ему уверенность в разговорах о вооружении. Как только представилась такая возможность, он посетил подводную лодку и казался неподдельно заинтересованным в том, чтобы узнать, как она работает. Он стремился как можно больше узнать об аэропланах и, к вящей тревоге своей жены, множество раз поднимался в воздух. Он справедливо мог требовать того, чтобы узнать сложности и радости полета, и, как он выражался, стоял на позиции – «понимать все вопросы политики, которая в недалеком будущем поднимется во весь рост». Его аппарат и сослуживцы быстро осознали, что военно-морской министр не испугается трудностей, если он поставил себе цель узнать правду.

Такое обстоятельство одновременно приветствовалось и не приветствовалось среди адмиралов, с которыми ему приходилось иметь дело. Его увлеченность деталями была одновременно и вдохновляющей, и надоедающей. Много раз бывали случаи, когда офицеры чувствовали, что он слишком далеко зашел в своей критике и замечаниях в ходе своего визита. Хотя, когда становилось понятно, что он заботится о благосостоянии военно-морского флота в целом, злость часто подавлялась. Он интересовался своевременностью выплат и предпринимал меры по реформированию устаревшего кодекса флотской дисциплины. Таким образом, налицо была преемственность отношений, которые он утверждал на предыдущих постах.

Такая известность его заботы немного помогла ему на высшем уровне. В итоге Черчилль знал, что ему придется немало намаяться с адмиралами и жить так, как от него ожидали. Встреча КОИ 23 августа, которая ускорила его назначение, обнаружила неспособность (произрастающую из недостатка желания), при возникновении необходимости, переправить шесть дивизий во Францию. Казалось необходимым создать Военно-морской штаб, но он встретился с противодействием пожилого Первого лорда по морским делам, сэра Артура Уилсона. Черчилль решил убрать Уилсона с поста, но вопрос такой замены немедленно привел его к проблемам власти и ответственности. Он решил, что необходим Военно-морской штаб, и, по трем отделениям, он должен был действовать под началом Первого лорда по морским делам в начале 1912 года. Тем не менее вопрос стоял шире. До какой степени гражданский министр способен будет принять на себя его ответственность? Черчилль ясно дал понять, что не передаст адмиралам столько власти в принятии решений, сколько они надеялись получить. Не было необходимости говорить, что Черчилль не принимал таких решений с кондачка. В течение нескольких предыдущих лет он завязал замечательные дружеские отношения с такой деятельной фигурой, как сэр Джон Фишер, от которого он также перенял по мелочам многие взгляды изнутри на проблемы Королевского ВМФ. Думать о том, чтобы вернуть его на замену Уилсону, было искушением, но Черчилль понимал, что это не тот человек, чтобы играть вторую скрипку. В дополнение к этому, назначение Фишера только разбередит старые раны и обновит вражду с его оппонентами. Черчилль решил назначить Первым лордом по морским делам сэра Френсиса Бриджмана, и принца Луи Баттенбергского – Вторым лордом, имея в виду перспективу их замены, которую утвердил лишь на следующий год. Эти и другие решения пополняли все увеличивающийся список адмиралов, пребывавших не в духе. Поскольку была общая критика, она основывалась на том факте, что Черчилль казался принимающим скоропалительные решения о людях, и без соответствующего расследования.

Безжалостная перестановка военно-морским министром руководства ВМФ была пока что самым заметным проявлением власти в его карьере. Его дерзость могла рикошетом ударить по нему самому, если ему не удастся убедить как его коллег, так и широкую публику, в том, что флот находится в безопасности. Он определенно выбросил за ненадобностью свое прежнее противостояние расходам на ВМФ. Когда он менял позицию, казалось, он делал это скорее эффективным скачком, чем ненавязчивой переменой. «Сам характер немецкого флота, – говорил он Комитету по обороне империи 11 июля 1912 года, – показывает, что он был создан для агрессивных и оскорбительных действий самого широкого характера в Северном море и Северной Атлантике». На публике, в Глазго и где бы то ни было, он подчеркивал, что британский военный флот был необходимостью, германский же нет. Это была постоянно повторяющаяся тема, хотя он так же безуспешно вынашивал идею «военно-морского праздника». Морская политика неизбежно взаимодействовала с внешней политикой, и в общем Черчилль был согласен с широкими линиями, предложенными Греем. Он хорошо знал о планируемом в 1912–1913 годах размещении британских войск от Средиземного до Северного моря. Как министр иностранных дел делал это по всеохватывающему кругу политических вопросов, Черчилль старался отыскать такое устройство дел, посредством которого британские и французские военно-морские силы будут взаимодействовать в случае войны; обещания, что Британия немедленно вмешается, дано не было. Однако на будущее он тоже готовил некоторые «обязательства чести».

Это были широкие стратегические вопросы, но война могла быть выиграна или проиграна из-за мелочей. Именно из-за того, что он погрузился в них до необыкновенной степени, в его записях присутствовали особые похвала и критика. На генеральном уровне о нем можно было сказать, что он ввел ту степень срочности, которая ранее была упущена. В частности, он мог требовать предоставления кредита на постройку быстроходных боевых кораблей с пятнадцатидюймовыми орудиями на борту, жизненно необходимых для флота. Он так же быстро понял необходимость замены кораблей с угольными топками на дизельные, и, через Англо-Персидскую нефтяную компанию, обеспечить источник заправки. С позиций бюджета, недочеты британских снарядов, торпед и артиллерии отчасти вообще могли быть отнесены к его желанию поскорее увидеть продукцию на испытаниях. Военно-морской штаб едва ли встанет с кровати, пока не грянет война, – но это была вина не Черчилля.

В общем, к 1914 году он поставил рекорд, которым мог гордится; – если допускались его предположения о вероятной войне. Однако это был тот случай, когда существенная часть Либеральной партии не желала принимать такую вероятность. Таким образом, Черчилль не только сражался против разнообразных составляющих флота, но и против структур своей партии. Это было особенно заметно в битвах вокруг последних двух смет по ВМФ перед войной. В это время он был в конфликте с Ллойд Джорджем в особенности, но министр финансов, казалось, конспектирует настроения момента – и Черчилль вряд ли мог надеяться победить.

Не было сомнений в том, что военно-морской министр продемонстрировал огромную энергию и трудолюбие. Тем не менее это несколько компенсировалось, хотя такие компенсации навлекли на вето огонь критики. «Чаровница», адмиралтейская яхта, имела и другие цели, кроме простой доставки военно-морского министра с одной базы флота на другую. Звонить Ллойд Джорджу оказалось возможным не только для того, чтобы пригласить его в Крисси, но и в круиз по Средиземноморью. «Панч» освещал эти увеселительные прогулки без особой жестокости, но «Нэйшнл ревью», страж экономики, желал знать, сколько было сожжено угля, съедено омаров и выпито больших бутылок шампанского. Черчилль не побеспокоился о том, чтобы снабдить их этой информацией.

Кроме видимых моментов отдыха, преданность Черчилля ВМФ неизбежно вызывала некоторую критику. «Он слишком сосредоточен на своем особом ведомстве», – писал газетный владелец лорд Риддел в своем дневнике в декабре 1912 года [30]30
  Рандолф С. Черчилль. Уинстон С. Черчилль. Т. Н. Юный государственный деятель. 1901–1914. Лондон, 1967. С.607.


[Закрыть]. В действительности, хотя ВМФ занимал большую часть его времени, не в его характере было не оставлять без внимания все остальные вопросы. Было бы удивительно, если бы сын его отца мог позволить себе забыть об Ирландии. На заре его карьеры члена парламента от либералов, когда предпринималась «шаг за шагом» более чаи исчерпывающие ирландские меры либералов, его оговорки о праве Ирландии на самоопределение не выделялись из общих радов. Между 1908 и 1909 годами ему случалось высказывать большую симпатию самоуправлению Ирландии, хотя он не ставил под вопрос верховенство парламента Империи. Он казался воодушевленным примером южноафриканской стычки, чтобы полагать, что между Британией и Ирландией может быть достигнут удовлетворительный modus vivendi. Он также не упускал из вида избирателей ирландского происхождения в тех избирательных округах, которые ожидал представлять.

Всеобщие выборы в 1910 году позволили ирландским националистам занять прочную позицию для того, чтобы оказывать влияние на Палату Общин. Либеральная партия отныне была под давлением, направленным, в частности, в сторону движения за самоопределение Ирландии. Черчилль не оставался в стороне от проблемы, как того требовало благоразумие. Не только он сам занимался в частном порядке изучением истории Ирландии, по и его интерес к достижению «примирения» был известен на ирландской стороне. «Все мы считаем, что именно вашими усилиями был обеспечен успех права на самоопределение», – писал Черчиллю ирландский лидер Джон Редмонд в феврале 1911 года. Тем не менее его первым действием было попытаться косвенно подойти к проблеме. В течение следующих месяцев он забрасывал Кабинет разнообразными предложениями по «передаче власти» в пределах Соединенного Королевства как целого. Если это встретит благосклонность, ирландский вопрос прекратят считать «особым случаем». Идеи были умозрительными, хотя и не без проблем, но как только стала хоть чуть-чуть вероятной их реализация, он их посеял. Именно Черчилль в начале августа объявил в Палате Общин, что правительство намеревается дать ход мерам по самоопределению Ирландии. Парой месяцев позже, в речи в своем избирательном округе, он подтвердил свое собственное обязательство и язвительно говорил о лозунге «Ольстер будет сражаться, и Ольстер будет прав» как о лозунге, из которого любой «уличный хулиган» или «сумасшедший фанатик» может черпать утешение.

Эти вопросы стояли на повестке дня и тогда, когда он перевелся в Адмиралтейство. Он мог оставить Ирландию в одиночестве, но не сделал этого. Он согласился выступить в Белфасте с речью 8 февраля 1912 года [31]31
  Там же. С. 401–468.


[Закрыть]. Первоначально митинг планировался в Ольстер-Холле, где в 1886 году выступал его отец, но в конце концов прошел в большом протекающем шатре под тяжелыми каплями дождя. В городе накалялись страсти, и войска были приведены в боевую готовность. Черчилль был подвергнут очередной критике по поводу «отступничества», в то время как он со своей стороны разоблачал Керзона, лидеров юнионистов Ольстера, и Бонара Лау, лидера оппозиции, за их поддержку «предубеждения» и «беззакония». Черчилль старался превратить слова отца в новый лозунг – «Пусть Ольстер бьется за честь и достоинство Ирландии», но не делал серьезных попыток понять беспокойство ирландских протестантских юнионистов. Даже если в действительности собственная позиция лорда Рандолфа в 1886 году была слабее, чем это отражалось в юнионистской легенде, визит Черчилля мог восприниматься только как провокационный. Законопроект по праву Ирландии на самоопределение был выдвинут в апреле 1912 года. Выступая в Палате Общин, Черчилль обвинил Бонара Лау в «почти изменнических действиях» в его противостоянии. В июле Бонар Лау намеренно использовал слет юнионистов в Бленгейме, чтобы объявить, что он не представляет себе, до какой степени должно дойти сопротивление Ольстера, чтобы он не был готов оказать ему свою поддержку. К осени Черчилль пришел к выводу, что трем или четырем графствам можно было бы предложить право остаться в Вестминстере на пять или десять лет. Важно было утвердить ирландский парламент. Опасения оранжистов можно было преодолеть «за несколько лет». По разным причинам, ни оппозиция, ни ирландские националисты не поддержали такой исход дела – по крайней мере, не в этом отношении.

Годом позже, когда законопроект по самоопределению Ирландии был дважды одобрен в Палате Общин и дважды отвергнут в Палате Лордов и перспектива возникновения гражданской войны в Ирландии, войны, которая могла перекинуться и на Британию, стала близкой, Черчилль вернулся к поиску решения. Не будет преувеличением описывать Черчилля в период между сентябрем и ноябрем 1913 года как самого активного в этом отношении члена Кабинета министров. Многих из его коллег, включая премьер-министра, вполне устраивало предоставить ему пройти большую часть пути. На публике он держался между требованием особого к себе отношения со стороны юнионистов Ольстера и требованиями остальной Ирландии закрыть им дорогу. Именно Черчилль в переписке и в переговорах с Бонаром Лау, Остином Чемберленом и Ф. Е. Смитом старался снова исследовать, как использовать это свое положение в практической схеме. Националисты подозревали, что он молчаливо согласился с тем, что в Ирландии было «две нации». К началу марта 1914 года Кабинет министров предложил компромисс (который не нашел поддержки у оппозиции), посредством которого ольстерские графства не будут голосовать за право на самоопределение в течение шести лет.

В свете этой уступки Черчилль вернулся к твердой линии. Четырнадцатого марта в Брэдфорде он говорил, что если уступка будет презрительно отвергнута, настанет время «подвергнуть проверке эти тяжелые вопросы». В течение долгого времени после этого наблюдалась некоторая связь между его должностными делами и ирландским вопросом: Черчилль приказал эскадре линейных кораблей стать на якорь у острова Арран, с видом на отправку десантной партии в Ольстер. «Мятеж» в Куррахе, под Дублином, сопровождавшийся артобстрелом Ольстера, случившимся неделей позже, привел к трагическому и жестокому исходу. Асквит отменил приказ о перемещении линкоров.; впоследствии он заявлял, но, вероятно, фальшиво, что не знал о первоначальном приказе. Депутаты от оппозиции обвиняли Черчилля в том, что он таким образом подстрекал ольстерских добровольцев и что мог начать «ольстерский погром». Керзон заклеймил его как «белфастского мясника». Черчилль защищался в сильных выражениях. Он был несокрушим в том мнении, что если возникает восстание, то оно должно быть подавлено, а если возникает гражданская война, то правительство должно сделать все для победы. Тем не менее, идя на то, что он называл самым большим риском в его карьере, он написал последнее воззвание керзону (по всей видимости, по собственной инициативе) – принять предложенную поправку к Закону о праве на самоопределение. Со своей стороны, Черчилль приложит самые большие усилия к тому, чтобы сделать Ирландию «целостной частью федеральной системы». Черчилль заявлял, что это предложение «изменило политическую ситуацию»; и в самом деле, в июне в Букингемском дворце состоялась межпартийная конференция для того, чтобы найти решение. Она закончилась неудачей. Кабинет министров собрался 24 июля, чтобы опубликовать свои поправки. Тем не менее, проблемы Ольстера и Ирландии были отложены. Министр иностранных дел доложил об австрийском ультиматуме Сербии и о перспективе: четыре великие державы на континенте могут быть втянуты в войну. Первому лорду Адмиралтейства было о чем побеспокоиться»