Текст книги "Черчиль"

Автор книги: Кейт Роббинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Член парламента от либералов

Так почему же Черчилль предпринял этот важный шаг? Прямой ответ на этот вопрос казался таким: из-за своей веры в право беспошлинной торговли. Он утверждал, что будет катастрофическим шагом закладывать фундамент демократической империи на протекционистских пошлинах на продукты питания. Британская империя не должна отгораживаться стеной, словно какой-нибудь средневековой город. Тем не менее лишь немногие полагали, что риторическое повторение кобденизма [16]16
  Р. Кобден – английский политический деятель (1804–1865). Возглавлял сторонников свободы торговли. – Ред.


[Закрыть]являлось достаточным объяснением его поведения. Он окончательно отошел от консерваторов из-за того, что под Бальфуром не было перспектив быстрого продвижения, и потому что, чувствовал, что маятник пошел в другую сторону? Если он хотел связать себя с партией, которая могла доминировать следующие десять лет, он не мог ждать, пока либералы победят на следующих Всеобщих выборах. Он должен был действовать сейчас же, и, если его уход из партии тори сопровождался ядовитейшими нападками консерваторов, то его проникновение в самую сердцевину либерализма должно было быть вкрадчивым. Конечно, Черчилль заявил о своей искренности и постарался сохранить хорошие взаимоотношения с теми, с кем он прилюдно и шумно поссорился, но нельзя было ожидать, что им движет желание занять какой-нибудь пост.

Как бы ни интерпретировались его действия, они были, очевидно, рискованной игрой. Консервативная партия была в замешательстве, но поскольку изнутри либералы были ненамного лучше организованы, она еще могла добиться победы на следующих Всеобщих выборах. В дополнение ко всему, Черчилль должен был иметь дело с критическими замечаниями по поводу того, что выражать ненависть по отношению к партии столь скоро после избрания под ее покровительством было несколько опрометчиво. Как первоначальное, так и последующее решения указывали на недостаток здравого смысла. Ответ на эту критику можно было напечатать вместе с биографией лорда Рандолфа, на что он уже подрядился.

В изображении отца, вышедшем из-под пера сына, особым образом соединились острота и изящество. Уинстону было невероятно больно рассказывать о том, что изображалось как великая трагедия, хотя он и продемонстрировал подходящий к случаю талант в периодизации материала и обзоре некоторых событий. Вышедшая в январе 1906 года книга сразу же привлекла к себе внимание критики. Ее также хорошо раскупали. В этой работе не было общепринятого благочестия. Последний биограф лорда Рандолфа абсолютно правильно обратил внимание на то, каким образом Черчилль предпочитал не придавать значения или не помещать в лидирующий контекст некоторые материалы, к которым он имел доступ. Едва ли было удивительным, что это стало тем самым случаем, когда в двух солидных томах содержится одно лишь чуть замаскированное положение. Лорд Рандолф полагал, что раскрытию «демократии тори» следовало придавать особое внимание. Его поддержка этого положения уберегала партию тори от сползания в пропасть умирающих систем. Он служил орудием, обеспечивающим поддержку тори среди народных масс. Если бы не его усилия, британская политика основывалась бы более на социальном, чем на политическом разделении. Он был убежден, что политические институты страны до сих пор пользуются уважением британского народа. Его отставка свидетельствовала о последовательности, а не о своенравии. Это было тем посланием, которое сын должен был сообщить.

В тот же месяц, когда вышла из печати биография лорда Рандолфа, Черчилль вернулся в Палату Общин как член парламента от либералов, представляющий Северо-Западный Манчестер – округ, который на прошлых выборах опять поддержал единственного кандидата-консерватора. Он был внесен в парламент приливом побед либералов по всей стране. Черчилль заявлял, что тори постигла та непоправимая катастрофа, которой страшился и которую старался предотвратить его отец, будто у власти старая компания оставалась только благодаря усилиям лорда Рандолфа, а она с ним еще и неблагодарно обошлась. Черчилль был в восторге от того, что обстоятельства позволили ему совершить прорыв вместе с партией либералов, будучи все еще таким молодым. Теперь он собирался посвятить себя общественным делам. Такое толкование позволило ему доказать последовательность собственного поведения, ибо сама логика «демократии тори» указывала на либерализм.

То, что любая партия является недостаточным кораблем, было более чем подозрением. В резюме, завершавшем биографию лорда Рандолфа, Черчилль обращался к той «Англии», которая существовала вне хорошо натасканных масс, которые были винтиками партийных механизмов», и к тем мудрым, кто без самообмана смотрел на слабость обеих политических партий [17]17
  Уинстон С. Черчилль. Лорд Рандолф Черчилль. Т. Н. Лондон, 1906. С. 488–489.


[Закрыть]. Даже в момент вступления в ряды Либеральной партии он исключительно с неохотой принимал необходимость какого бы то ни было вида партийной дисциплины. Он был не одинок в этой оговорке. В годах, лежавших впереди, еще будет масса случаев, в которых выяснится, что жестокая конфронтация партий скорее мешает, чем содействует интересам народа.

Заместитель министра по делам колоний

Кемпбелл-Баннерман сформировал свое либеральное правительство в декабре 1905 года, и, к удивлению многих, в его новой партии за пост зам. министра сражался Черчилль и получил это место. Премьер-министр хорошо представлял себе, что он сильно рискует, предлагая Черчиллю это назначение. Бывалые либералы восприняли новое назначение с подозрением: его, слишком очевидно молодого да раннего, неплохо было бы придержать: пусть подождет. Черчиллю и в самом деле надо было многое узнать о Либеральной партии. В парламенте 1906 года на скамьях либералов собралось столько религиозных нонконформистов [18]18
  Нонконформисты – в данном случае члены религиозных организаций, отстаивающих свою независимость от господствующей или государственной церкви. – Ред.


[Закрыть], сколько не собиралось со времен Кромвеля. Воинствующий Раскол был для Черчилля незнакомым миром, и он не проявлял особого желания вступить в Нонконформистскую церковь, хотя она являлась жизненно важной составляющей либерализма того времени. Были веские основания предполагать, что Черчилль не проявляет энтузиазма в отношении антиалкогольного законодательства. А на какой позиции он находился по вопросу самоопределения Ирландии? По этому вопросу либералы будут, предполагаемо, шаг за шагом продвигаться вперед, но даже будучи либералом, Черчилль до сих пор объявлял, что не будет поддерживать законопроект по Ирландии, который мог нанести вред эффективной целостности Соединенного Королевства. А на какой позиции он находился по отношению к социальной политике? Еще в 1901 году он прочитал «Бедность: изучение городской жизни» Сибома Роунтри – расследование социальных условий Йорка. Отмечая, что он не видит особенной чести у империи, повелевающей морскими волнами, но не способной очистить собственные канализационные трубы, он пытался найти половинчатую политику – «координировать развитие и экспансию с прогрессом в социальном благоустройстве и здравоохранении». Оставалось неясным, придутся ли его идеи, хотя бы и очень расплывчато сформулированные, по вкусу либералам.

В этих обстоятельствах, возможно, не было удивительным, что Черчилль решил принять предложение занять пост заместителя министра по делам колоний. Грядущее урегулирование было одним из самых важных пунктов повестки дня, и никто не мог поставить под сомнение тот факт, что его впечатления о Южной Африке были из первых рук. Он понимал также, что будет иметь возможность делать замечания в Палате Общин, с тех пор как лорд Элджин, министр по делам колоний, засел в Палате Лордов. Черчилль был об Элджине невысокого мнения, когда тот был вице-королем Индии, а Черчилль – простым субалтерном. В их новых взаимоотношениях у Черчилля руки чесались присвоить власти столько, сколько сможет, но Элджин цепко держался за бразды правления. Понятно, что в конце концов Уинстон полюбил свою службу и с головой бросился в разнообразные ее сферы с характерным излишним усердием. Элджин решил предоставить Черчиллю доступ ко всем делам, но поскольку она не так, чтобы лишиться собственного верховного контроля [19]19
  Рональд Гиам. Элджин и Черчилль в Министерстве по делам колоний: 1905–1908: Водораздел между Империей и Содружеством. Лондон, 1968.


[Закрыть].

Существенное началось сразу, еще до того, как был затронут вопрос о Южной Африке. Черчилль настаивал, и весьма удачно, на предоставлении новой конституции для Трансвааля, с великодушным предоставлением расширенного права голоса (на основе ошибочного допущения, что это поможет «британскому» элементу). Он красноречиво говорил о необходимости примирения между британцами и бурами – точка зрения, к которой он пришел к концу пребывания в Южной Африке. Такой пример будет воодушевляющим как для простых людей, так и для великих империй повсюду в мире. В чем была и оставалась трудность, так это в том, чтобы проникнуть за завесу риторики. Он не отказался от своего имперского энтузиазма, став либералом, но либералов несколько смущала империя. Он отказался быть запуганным фанатиками, наподобие Лео Амери, и заняться разработкой планов более близкой координации. Проводя аналогию с 600-летним строительством Кёльнского собора, Черчилль настаивал на необычном для него терпении – «не надо нас торопить». Для строительства Британской империи надо было использовать и более неподатливые, и более неуловимые материалы, чем те, которые шли на строительство собора. С «колониалами» это уже частично обсуждалось – и больше не было необходимости обедать с премьер-министром Австралии Альфредом Декином, чьи предложения по этому вопросу были беспокояще прямолинейными. Конечно, частично это было из-за того, что во множестве разговоров на тему льготных таможенных пошлин империи тон британского правительства оставался слишком негативным. «Мы не предоставим ни единого фартинга льготных таможенных пошлин ни на единое зернышко перца», – объявлял Черчилль. Асквит, министр финансов, прямо говорил премьерам колоний в 1907 году, что британское правительство не будет по-разному обращаться с «иностранцами» и «колониями». Со своей стороны Черчилль заявлял, что когда в перспективе будет достигнута унификация империи, в истории Британии конференция сохранится как тот самый случай, когда одна большая ошибка возвращает то, чего уже удалось избежать [20]20
  Там же. С. 342.


[Закрыть].

Разумным было бы усомниться, могла ли когда-нибудь стать возможной унификация империи – понятие в любом случае слишком неясное – но не была достигнута, громкое заявление 1907 года об ошибке, которая возвращает то, чего уже удалось избежать, представляется чем-то пустым. В конце концов, был ли этот великий империалист по-настоящему заинтересован в империи? Определенно выглядело, что понять самоуправляемые колонии особого желания не было. Во время службы в Министерстве по делам колоний он развивал все большую заботу о «британских народах», хоть и не испытывал сожаления по поводу того, что договор, закончившийся Южноафриканской войной, фактически устранил возможность введения расширенного избирательного права для «родственничков». Либеральная империя, о которой все сильнее задумывался Черчилль, была империей, основанной на торжестве закона. По отношению ко всем, кто находится под британским управлением, должна быть обеспечена справедливость, а в особых случаях он был особенно озадачен тем, чтобы найти возможность убедить людей, что эта фраза была больше чем риторикой. Устраивать резню по отношению к нациям было неверным, и, возможно, «умиротворение» такой территории, как Северная Нигерия, не слишком от этого отличалось. Тем не менее, в Восточной Африке, которую он посетил в 1907 году, атмосфера, по-видимому, была гораздо более радостной. В Уганде он без колебаний, тотчас же, согласился на присоединение еще большей территории. Он ни на минуту не представлял себе, что «братские нации» могли бы в определенных условиях разделить контроль над благосклонной структурой, которая была установлена для их же пользы. И нельзя было никуда деться от того факта, что все предприятие изначально зиждилось на силе.

Растущая двусмысленность в отношении империи не была характерной даже для таких предполагаемых «либеральных империалистов», как Грей, министр иностранных дел, или Асквит, министр финансов, но что добавлялось к черчиллевской точке зрения, так это его личный энтузиазм относительно военных дел, который они, конечно, не разделяли [21]21
  М. Белофф. Закат Империи: том I: Британская либеральная империя, 1897–1921. Лондон, 1969. С. 112–116. Х. С. Дж. Мэттью. Либеральные империалисты: идеи и политика постгладстоновской элиты. Оксфорд, 1973. С. 150–223.


[Закрыть]. В 1906 году он присутствовал на маневрах германской армии (и подарил кайзеру экземпляр своей книги «Жизнь лорда Рандолфа Черчилля»), а в 1907 году посетил французские маневры. Прямой связи между его посещением и министерскими обязанностями не было, но его это не удерживало. С тех пор, как он вернулся в Соединенное Королевство, он также отваживался выбираться на Европейский континент на праздники, но не искал там политических контактов какого бы то ни было свойства. Его военные экспедиции (и энтузиазм при облачении в военную форму, который их сопровождал), вызывали подозрение некоторых либеральных кругов в том, что он был «милитаристом» в душе и что его обращение к лозунгам «мира, экономии и реформ» было всего лишь поверхностным. Тем не менее, для Черчилля военная сила существовала, и было бы глупо не замечать ее потенциальной важности.

Было видимым, что и в других отношениях Черчилль не придерживался узкого толкования своих служебных обязанностей. В октябре 1906 года, например, в большой речи в Глазго, он начал с некоторых замечаний по Южной Африке, но затем перешел на обсуждение в широком охвате «либерализма и социализма». Он использовал язык «нового либерализма» и утверждал, что государство должно увеличивать заботу о больных, престарелых и детях. Попытка сформировать Лейбористскую партию только расколет прогрессивное мнение и окажется на руку консерваторам. Границу необходимо проводить ниже того уровня, который дает человеку возможность не трудиться, но выше уровня, дающего возможность восстать. Конкурсный отбор был двигателем жизни, но он доказывал, что все стремления цивилизации заключаются в стремлении к умножению коллективных функций общества [22]22
  Уинстон С. Черчилль. Либерализм и социальная проблема. Лондон, 1909. С. 67–84. К отношению Черчилля в общем см. П. Аддисон. Уинстон Черчилль и рабочий класс, 1900–1914 в изд. Дж. М. Уинтер. Рабочий класс в современной британской истории: очерки в честь Генри Пеллинга. Кембридж, 1983. С. 43–64.


[Закрыть]. Эти речи были построены так, чтобы подчеркнуть истинность его перехода в либерализм и привлечь внимание вышестоящих лиц к тому факту, что его интересы не ограничиваются колониальными вопросами.

Такое красноречие и в самом деле привело к желательным результатам. Черчилль был очевидным кандидатом на продвижение, когда Асквит формировал свой первый кабинет после отставки Кемпбелл-Баннермана в апреле 1908 года. Обсуждались различные возможности, но в конце концов Черчилль стал министром торговли, заняв пост, который занимал Ллойд Джордж, когда Асквит был министром финансов. Он, таким образом, станет самым молодым министром в Кабинете почти за полвека. Министры все еще обязаны были представлять свои кандидатуры на перевыборы, как только дадут согласие на назначение, и Черчилль испытал унижение провала в своем манчестерском округе, но его карьера была спасена, когда вскоре после этого он боролся и победил в Данди. Преодолев это препятствие, он мог стать членом Кабинета министров, к чему так долго стремился.

Министр торговли

Душок не слишком чистой репутации все еще витал вокруг него. За несколько месяцев до этого, в личном письме министру по делам колоний, постоянный секретарь в Министерстве по делам колоний описывал Черчилля как «самого надоедливого из тех, с кем приходится иметь дело». Его неутомимая энергия, жажда дурной славы и «недостаток морального восприятия» давали пищу для многих опасений. Он будет причинять беспокойство – «как и его отец». Некоторые члены оппозиции продолжали считать его «прирожденным хамом» и полагали, что у него напрочь отсутствуют такт и осмотрительность [23]23
  Гиам. Элджин и Черчилль. С. 502.


[Закрыть]. Это был другой способ сказать, что членом Кабинета министров он быть не должен.

Политик вскакивает в Кабинет с непредсказуемыми последствиями. Черчилль достиг внутреннего круга власти в Британии в молодые годы и с большой скоростью. Его новые коллеги, такие люди, как Грей, министр иностранных дел, или Ллойд Джордж, министр финансов, или Асквит, сам премьер-министр, заседали в парламенте гораздо дольше, чем Черчилль, и ничуть не сомневались, что они являются его начальниками. С другой стороны, хотя сам Асквит стал министром внутренних дел в начале 90-х годов XIX века, доминирование консерваторов в следующие 10 лет неизбежно означало, что эта лидирующая группа министров и другие его коллеги имели ненамного больше представлений о том, на что похожа служба в Кабинете, чем сам Черчилль. Не в характере Черчилля была застенчивость, но в этих обстоятельствах он даже не пробовал повременить с обращениями к зрелой мудрости своих старших коллег. Можно было подумать, что время от времени он страшился, что тоже умрет, едва вступив в зрелость. Это предчувствие могло отчасти объяснить неутомимую энергию, которую постоянные секретари, вероятно, находили столь тревожащей.

Министерство торговли не казалось самым подходящим постом, который мог занять Черчилль. Никто не мог бы обвинить его в наличии коммерческих способностей. Тем не менее, к большому испугу социалистов-интеллектуалов, таких как Сидни и Беатрис Уэбб, британское правительство не считало, что министрам надо проходить специальную личную проверку на предмет того, какой вклад они будут вносить в работу своих министерств. Удачный министр из Кабинета должен быть кем-то вроде того, о ком его постоянный секретарь делает критические заметки. Не многие полагали, что Уинстон пожелает окончить свои дни в Министерстве торговли. В самом деле, амбиции этого молодого «Наполеона» были столь бесстыдными, что могли быть претворены в жизнь. Его желание попасть в передние ряды Кабинета было столь очевидным, что премьер-министру оставалось только предположить, что беспокоиться надо о более скрытных личностях. В любом случае, даже оппоненты соглашались с тем, что Кабинет Асквита укомплектован способными людьми, каждый из которых стремился оставить свой след. Было бы очень странно, пожелай они с любой степенью срочности освободить путь своему младшему коллеге.

Поэтому очевидной задачей было эффективно управлять своим министерством, но само по себе это не могло быть достаточным. Он должен был найти такую политику и такие проблемы, которые заставили бы его старших коллег отметить его усилия. Однако его прогресс мог столкнуться с препятствиями, если они окажутся нетерпимыми к его требованиям и раздражены его усилиями. Такая двойная стратегия могла самоочевидно показаться наилучшим курсом, если взглянуть на это с высоты прошедших лет, но можно поинтересоваться, оценивал ли Черчилль свою позицию в подобной расчетливой манере. Общее предположение было, что действовал он интуитивно и импульсивно. Однако, новое развитие событий могло, по обстоятельствам, изменить его поведение; в том же году, в котором он стал членом Кабинета министров, он женился на Клементине Хозье, привлекательной девушке десятью годами моложе его самого, которая, в чем-то, к удивлению Черчилля, казалось, обладала «большими интеллектуальными качествами» и немалым запасом «здравого смысла». Это должен был быть продолжительный брак, но она вряд ли могла представить себе, что жизненный уклад Черчилля и его приоритеты не изменятся в какой-либо значительной степени. Он не видел причины извиняться за разговор о политике с Ллойд Джорджем в ризнице Св. Маргариты в Вестминстере, сразу после церемонии венчания. Помимо всего прочего, был летний перерыв в работе, и надо было многое наверстать.

Члены Кабинета министров были приглашены на церемонию, и, в общем, событие вызвало большой интерес. То, что министр Кабинета женится в первый раз, было необычным, и Черчилль, вероятно, был первым, приехавшим на заседание в электрическом экипаже. Тем не менее, многие из его коллег находились в самых отдаленных точках земного шара, таких как Шотландия, и предпочли не возвращаться. Как бы то ни было, являлось очевидным то, что личное отношение к Черчиллю было хорошим, даже после нескольких месяцев совместного правления. Эти личные отношения были важными оттого, что Черчилль до сих пор представлял какую-то странность среди своих коллег. Он не был юристом, не был выпускником университета, а был всего лишь отставным солдатом.

Нетрудно увидеть, почему именно с Ллойд Джорджем он собирался заключить свой прочнейший изначальный союз. На первый взгляд, из-за того, что контраст в их социальных корнях был гораздо глубже, чем между двумя любыми другими пленами Кабинета министров, можно было ожидать, что их близости будет трудно добиться. Тем не менее, оба они достигли своего высокого положения не обычными путями и каждый распознавал в другом определенное безразличие к кодексам и обычаям, все еще господствовавшим в солидных средних классах Англии, к которым они оба не принадлежали. Оба обладали необходимой заинтересованностью в обретении денег (или вещей), без которых их погоня за властью была бы невозможной. Черчилль без затруднений принял великодушное предложение еврейского банкира, сэра Эрнста Касселя, обставить гостиную в его новом доме и наслаждался праздниками, которые устраивал для него барон де Форест. Он оставил себя открытым для подозрений, что даже самый благородный друг не станет действовать без некоторого ожидания будущей славы. Через несколько лет поведение Ллойд Джорджа в скандальном деле Маркони привело на край пропасти его собственную карьеру и судьбу либерального правительства. Черчилль никогда не мог заставить себя разделить энтузиазм Ллойд Джорджа в отношении к гольфу или периодическое пристрастие министра финансов к простому куску баранины, но они каждый день выкуривали вместе не одну сигару, пока размышляли, как лучше решать «социальные проблемы».

В марте 1908 года в либеральном еженедельнике «Нэйшн» Черчилль назвал социальную реформу «нехо-женым полем в политике». Либеральная партия добилась свободы личности, но тем острее становилось осознание того, что до тех пор, пока не будет существовать мера социальной и политической независимости, политическая свобода будет неполной.

Он начал говорить об «организации» промышленности, и «научном» решении проблем бедных и безработных. Это был язык, напоминающий речи Уэбб (с которой он встретился) и тех либеральных писателей, которые полагали, что они набрасывают связный в философском отношении образ «нового либерализма». Тем не менее Черчилль не испытывал интереса к абстрактным рассуждениям о природе государства. Он придерживался того, что ему представлялось взглядом с позиции «здравого смысла». Интервенция сама по себе не была «правильной» или «неправильной» – все зависело от конкретных обстоятельств. С мудростью, которая отнюдь не была неуместной, он подозревал, что «истина» лежит где-то посередине между «индивидуализмом» и «коллективизмом». Наряду с Ллойд Джорджем, он обладал способностью чувствовать, какого рода политические рассуждения соответствуют требованиям момента, и проявлял заинтересованность скорее в хлестких фразах, вставляемых в публичные выступления, чем в длинных описаниях в академической дискуссии [24]24
  П. Кларк. Либералы и социал-демократы. Кембридж, 1978. С.117.


[Закрыть].

Критики из партии тори немедля сочли этого «нового Черчилля» еще менее убедительным, чем старый, хотя, привлекая внимание к соответствию между стилем личной жизни Черчилля и его крестовым походом на защиту «миллионов покинутых», они давали возможность развернуть эту критику против них самих. Сам Черчилль не видел никаких оснований для обвинений в лицемерии, выдвинутых против него. Это было правдой, что он любил шампанское; что он никогда не путешествовал третьим классом; что он никогда не собирал свою дорожную сумку. В этом и других отношениях он, конечно, принадлежал к «авангарду», но никогда не считал, что жизнь в комфорте устраняет действительную заботу об «арьергарде». «Равенство» не было ни достижимы, ни желаемым, но должно было быть «повышение уровня». Никто со склонностью к сибаритству не станет принимать аскетического образа жизни для того, чтобы достичь этой цели. Черчилль убедил себя в этом без чрезмерной трудности и выполнял свои задачи с усердием, которое было почти легендарным.

В эти годы Черчилль был связан главным образом с решением двух проблем социальной политики: «потогонной системы труда» (которую должно было излечить создание торговых палат) и безработицы (которую должны были ослабить система бирж труда и страхование от безработицы) [25]25
  Р. Дэвидсон. Уайтхолл и либеральная проблема в поздневикторианской и эдвардианской Британии. Лондон, 1985.


[Закрыть]. Два последних предложения были прочно объединены в сознании Черчилля, но финансовые сложности, изначально присущие схеме страхования, означали, что он должен удовлетвориться созданием бирж труда. Ввести схему национального страхования чуть позже выпало Ллойд Джорджу. Усилия Черчилля были важными, но рассматривать их как центральные части программы правительства или как начальные шаги в устройстве «государственного благосостояния» было бы искажением, возникающим из-за удаленности. Но даже в таком случае, в решение этих вопросов Черчилль принес страсть и неукротимую способность считать свой путь тем, что он назвал «значительной политикой». Он оставался уверенным в том, что страну более заботят эти социальные вопросы, чем простые политические перемены. Либералы действительно могли развить огромную работу в «социальной организации», и у него не было проблем в том, чтобы предложить «большой кусок бисмаркианства» (обозначая так меры социального обеспечения, внедренные Бисмарком в Германии). Его энтузиазм был таким, что ему и в голову не приходило, что премьер-министр может быть не вполне удовлетворен длинными сообщениями по этим вопросам, датированными 26 и 29 декабря (1908 года). Казалось, после переваривания большого куска рождественского пудинга, поданного в Бленгейме напудренными ливрейными лакеями, Черчилль не нашел ничего лучшего, чем на Святках снова переключиться на политику. Один из кратких ответов премьер-министра, в котором признавалось, что он не вполне овладел идеями Черчилля по лесонасаждению, можно было воспринять как показатель определенной усталости и настороженности по его адресу.

Также стало понятным, что Черчилль до сих пор считает невозможным ограничивать свои мысли тем, что касается его департамента. Конечно, можно было сказать, что бюджет 1909 года, с предложенным увеличением налоговых ставок, и вытекающее из этого сражение в Палате Лордов, чтобы добиться его прохождения, очень близко примыкали к этим проблемам. Конечно, Черчилль бросился в это сражение так, как будто он им руководил. Была быстро сформирована Бюджетная лига, и он стал ее председателем. Именно Лига организовала знаменитый Лаймхаусский митинг, на котором Ллойд Джордж подверг суровой критике крупных землевладельцев. Два этих человека были в тесном контакте все лето, и родословная Черчилля гарантировала, что его необузданный словесный штурм титулованных владетельных классов будет воспринят как измена его собственному роду. Его речи в Эдинбурге вызывали оцепенение. Его последующее отношение к ничтожному меньшинству титулованных особ, которые никого не представляли, беспокоило короля. Его рвение в том, чтобы взяться за лордов, беспокоило премьер-министра.

Были даже времена, когда он беспокоил сам себя. Герцог из его собственной семьи был не слишком польщен. Но все равно он продолжал бурно напирать. Тем не менее, он не мог полностью избавиться от ощущения, что он более двуличен, чем это, так сказать, положено по норме политику, стоящему у вершины власти. Слухи, ходившие среди оппозиции, которая не могла принять его суровую критику по нарицательной цене, вещали, будто Черчилль, разочарованный тем, что Ллойд Джордж превзошел его в радикализме, размышлял о полном выходе из сферы партийной политики. В действительности же он оказался более связанным, чем когда-либо, и в заключительные месяцы 1909 года провел серию речей вдоль и поперек по стране, чем заслужил боязливое восхищение премьер-министра. Его воедино собранные мысли, предметом которых были «Права людей», появились как раз ко времени первых Всеобщих выборов в 1910 году.

В сентябре 1909 года он дал пэрам слабый отдых и уехал в Германию, чтобы еще раз присутствовать на маневрах немецкой армии. Он перекинулся несколькими словами с кайзером, который обращался к нему по имени. Он также предпринял паломничество на поле битвы при Бленгейме и на биржу труда в Страсбурге. Как обычно, он тщательно осмотрел его окрестности. На него не произвели впечатления потолки Тьеполо в Старом дворце Вюрцбурга, где он отобедал с огромной пышностью; они принадлежали к стилю живописи «взбитых сливок и воздушных пирожных». Он представлял себе Наполеона, обедающего при таких же обстоятельствах в Германии веком раньше, У него было чувство трагедий европейской истории, не разделяемое таким же воображением любого из его коллег по Кабинету, когда он смотрел на выдающуюся компанию в мерцающем свете тысяч свечей. Это был не Бангалор, не Омдурман, не Йоханнесбург; это было самое сердце старой Европы, и возможно, борьба за владычество в ней все еще не закончилась. Сцена вызывала две противоположные реакции. Он не мог отрицать, что испытывал ненормальное очарование войной, но он также гораздо сильнее чувствовал, «какими гнусными и жестокими глупостью и варварством все это было». Какие выводы о власти должны были быть сделаны из его наблюдений за этой «ужасной машиной», которой была германская армия? Беспокоиться о таких вещах не было нормальным явлением для министра торговли, но он не был нормальным министром торговли.

Он пришел в Кабинет с унаследованными убеждениями по этим вопросам. Он быстро представил своим начальникам детальные предложения по реформе армии, которые просто поразили Холдейна', государственного военного министра. Они приукрашивали долго вынашиваемую Черчиллем убежденность в том, что британская армия не предназначена для ведения боевых действий в Европе, и тратить государственные деньги для того, чтобы претендовать на такую ее способность, не было мудрым. Холдейн как раз возился с этой проблемой, но заявление Черчилля произвело впечатление. Уинстон также принял участие в сражении между членами Кабинета в 1909 году по поводу расходов на военно-морской флот, пока не согласился на компромисс: была санкционирована постройка шести дредноутов. Он делал это во всестороннем масштабе, чего и могли ожидать его коллеги. Сопротивление Черчилля увеличению расходов вытекало из двух источников: страха, что это поставит под удар его предложения по социальным реформам, и неверия в предполагаемую угрозу. Раздраженный премьер-министр называл «кассирами» и Черчилля и Ллойд Джорджа. Министр иностранных дел выражал неудовольствие тем фактом, что Черчилль говорил о внешней политике как в своем округе, так и во всех других, особенно когда он делал заявления – как в августе 1908 года, – что у Британии и Германии нет общей причины для войны – нет общей цели для войны и нет общей территории для войны.