Текст книги "Черчиль"

Автор книги: Кейт Роббинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Ялтинская конференция в феврале 1945 года, поначалу, казалось, давала основания для оптимизма.

Она могла стать последней и самой длительной встречей людей у власти. Сталин произнес тост в честь Черчилля как «человека, который рождается один раз в сто лет», и «храбрейшего государственного деятеля в мире». Обильно потреблялось то, что, как полагал сэр Александр Кадоган, постоянный заместитель министра иностранных дел, было кавказским шампанским [85]85
  Изд. Д. Дилкс. Дневники сэра Александра Кадогана, 1938–1945. Лондон, 1971, С.707.


[Закрыть]. Казалось, в широком потоке грядущей победы изумительно распространяются соглашения – о будущей новой всемирной организации, об устройстве оккупации Германии, в которой Франция будет обладать своей зоной наряду с «большой тройкой», по вопросу возвращения военнопленных и другим вопросам. Только по вопросу комплектования правительства Польши не были сняты основные противоречия. Черчилль казался довольным итогами. Тем не менее в оставшиеся недели войны, невзирая на приветливую манеру «дядюшки Джо», Черчилль все более был обеспокоен Советским Союзом. Окончательное расположение войск будет важным фактором в той сделке, которую все еще необходимо было заключить. Он оказался неспособным взять большой вес – сам успех совместного командования союзников препятствовал любым особым британским авантюрам какого бы то ни было серьезного масштаба. Капитуляция Германии была принята 8 мая 1945 года. Борьба великих держав в Европе была окончена [86]86
  Девид Рейнольдс. Черчилль и британское «решение» сражаться в 1940: правильная политика, неправильные причины, в изд. Р. Лэнгхорна. Дипломатия и разведка времен второй мировой войны: очерки в честь Ф. Х. Хинсли. Кембридж, 1985. С. 147–167, приводит Х. Б. Райан, «Видение Англо-Америки: американо-британский альянс и возникновение «холодной войны», 1943–1946», Кембридж. 1987.


[Закрыть].

Смесь идеализма и безжалостности, романтичности и реализма, которая десятилетиями питала понимание Черчиллем политической власти, сохранялась в этих переменах. Какой-то части его скорее нравилось вести себя как властитель и распоряжаться судьбами целых стран на обратной стороне конверта. Часть его с энтузиазмом относилась к традиционной монархии. Часть его готовилась противостоять коммунистам, как в случае с Тито в Югославии, если бы нашлись военные преимущества для того, чтобы это сделать. Часть его с нетерпением ждала будущей всемирной организации и мира без войны, и даже (в одной из бесед) цивилизации, которая будет сообразовываться с предписаниями Нагорной Проповеди. Часть его получала наслаждение от езды вокруг Афин на Рождество в бронированной машине с пистолетом в руке. Часть его напыщенно говорила об англоговорящих народах и полагала, что во внутренней логике британско-американских взаимоотношений было больше, чем неизбежно казалось. Часть его ненавидела то, что американцы сделают с Британской империей. В этом отношении, по окончании войны в Европе, он был особенно озабочен тем, чтобы принять участие в заключительной акции против Японии в качестве показателя намерений Британии заново восстановить Юго-Восточную Азиатскую империю, если даже, в конце концов, Индия будет потеряна. Часть его опасалась, что власть навсегда уплыла из рук островной расы. Он не мог понять, в ноябре 1944 года, «как мы будем содержать экспедиционную армию в 50 или 60 дивизий, тот минимум, который требуется для того, чтобы принять участие в игре континентальной войны» [87]87
  Джилберт. Цит. произведение, С. 1070.


[Закрыть].

Даже когда он написал эти слова, часть его имела в виду новый вид власти, атомную бомбу, которая могла привести к разрушению всех традиционных военных представлений. Однако ход работы над проектом бомбы был еще одним показателем того, куда ветер дует. Первые стадии работы прошли в Британии, но затем она была перенесена в Соединенные Штаты, где были доступны большие ресурсы. В последний период войны Черчилль сражался против попыток американцев ограничить британцам доступ к информации по атомной бомбе, на которую они имели право. Тем не менее, в 1945 году Британия не обладала никаким контролем над теми бомбами, которые были сброшены на Хиросиму и Нагасаки [88]88
  Питер Мэлоун. Британское ядерное сдерживание. Лондон, 1984. С. 56–58. Маргарет Коулинг. Британия, Америка и бомба, в изд. М. Докрилл и Дж. У. Янг. Британская внешняя политика, 1945–1956. Лондон, 1989. С. 31–46.


[Закрыть]. Всем своим существом он ненавидел коммунизм, но все его существо не могло сдержать восхищения русскими людьми, которые так много сделали для того, чтобы победа стала возможной. Огромную радость доставило обращение Клементины Черчилль к русским людям по Московскому радио, в котором она выражала надежду, что две страны смогут «в добром товариществе и симпатии идти к солнечному сиянию победного мира».

Оставалось увидеть, будет ли он человеком, разделившим судьбу островного населения в трудные времена, которое неизбежно последует за эйфорией победы.

Глава 6
ПОТЕРЯ ВЛАСТИ
(1945–1955)

Неповиновение в поражении

Первые Всеобщие выборы за десять лет состоялись 5 июля 1945 года. До этого времени Черчилль находился в переписке о дате и способе, которым подойдет к концу пребывание у власти коалиционного правительства. В результате 23 мая он подал в отставку и после этого принял предложение короля сформировать администрацию более консервативного толка по результатам, ожидаемым от выборов. Сохранение власти могло оказаться более трудной задачей, чем казалось некоторым.

Как было отмечено, Черчилль пришел к власти не после Всеобщих выборов. Он стал партийным лидером только после того, как стал премьер-министром. Он возглавлял коалиционное правительство. Однако теперь он хотел от избирателей, чтобы его сделали премьер-министром во главе Консервативной партии, в противовес лидерам лейбористской партии, которые были его коллегами в правительстве на протяжении пяти лет. В моменты эйфории в ходе войны Черчилль отмечал в частном порядке чувство солидарности, проявляемое нацией в общем и политиками в особенности [89]89
  Изд. Б. Пимлотт: Дневники Хью Дальтона времен второй мировой войны, 1940–1945. Лондон, 1986. С 865.


[Закрыть]. В таких случаях он видел себя действительно национальным лидером и не мог замышлять разворота к бесплодным банальностям партийных конфликтов. Дальтон писал в своем дневнике, что в Доме № 10 28 мая 1945 года Черчилль обратился к собранию коллег и к экс-коллег со слезами, сбегающими по щекам. Все они собрались и оставались вместе как объединенная команда друзей в «очень изнурительное время». Может быть, он уйдет из политики с репутацией «человека, который выиграл войну», не подлежащей сомнению?

Тем не менее, к весне 1945 года его наслаждение властью все еще бросалось в глазах, войну против Японии все еще надо было выиграть, и к середине июля была назначена еще одна конференция «Большой тройки». Нельзя сказать, что возраст или здоровье серьезно его беспокоили. Черчилль довольно благосклонно сопоставлял свой опыт в международных делах с таковым новоиспеченного президента Трумэна. Казалось, он думал, что сможет так эффективно вести дела со Сталиным, как никто другой [90]90
  Роль Черчилля как одного из «Большой тройки» первым всесторонне изучил Герберт Фейз, «Черчилль, Рузвельт, Сталин: война, которую они вели, и мир, которого они добивались». Принстон. 1957. Можно сравнить ее с новой картиной, представленной Робином Эдмондсом в «Большой тройке: Черчилль, Рузвельт и Сталин». Лондон, 1991.


[Закрыть]. Короче говоря, он не слишком серьезно считался с отставкой. Здесь был тот самый случай, когда ни одна политическая фигура в его окружении или в Консервативной партии не обладала либо смелостью, либо склонностью попросить его формально освободить место. И его международная репутация, и национальная устойчивость, насколько можно было измерить, находились на высоком уровне. Он мог с уверенностью бороться и победить в следующей кампании.

Искушение вести борьбу на выборах на личной основе было очень сильным. Удача Ллойд Джорджа в 1918 году представляла воодушевляющий прецедент. Пышность личности Черчилля контрастировала с более прозаической личностью Эттли. Именно «Декларация политики мистера Черчилля…» была предложена избирателям. Он путешествовал по стране в специальном поезде и практически без исключения приветствовался рукоплещущими толпами. Подчеркивание собственного роста Черчилля в личном плане казалось абсолютно оправданным. Из десяти выделенных Консервативной партии радиовыступлений он сделал четыре – Эттли сделал только одно из десяти лейбористских. Лео Амери был не одинок, когда думал, что со стороны Черчилля является ошибкой прыгать прямо со своего пьедестала государственного деятеля мирового масштаба «для совершения фантастически масштабного нападения на социализм» [91]91
  Изд. Джон Барнс и Дэвид Николсон: Империя в бухте: дневники Лео Амери, 1929–1945. Лондон. С. 1046.


[Закрыть]. Тем не менее, за исключением утра объявления результатов выборов – по особым причинам, тремя неделями позже выборов – казалось, Черчилль едва ли предчувствовал поражение [92]92
  Чатер Иде, например, написал в своем дневнике 23 июля, что за исключением Дж. Р. Штраусса, он не знает никого, кто предсказал бы абсолютное большинство лейбористов. Изд. К. Джеффрис, «Лейбористы и коалиция военного времени: из дневника Джеймса Чатера Иде». Лондон, 1986. С.266.


[Закрыть]. На деле это было даже не поражение, это было огромное унижение. Лейбористы обладали большинством над консерваторами более чем в двести мест, большинством, которому никоим образом ничего не угрожало, даже если бы ольстерские юнионисты, национал-либералы (на деле консерваторы) и либералы готовы были бы поддержать консерваторов по особым вопросам. Масштаб парламентского большинства вводил в заблуждение, поскольку лейбористы не приобрели полного большинства в распределении голосов, но направленность мнений была бесспорной. Черчилль подал на рассмотрение королю просьбу об отставке 26 июля и посоветовал обратиться к Эттли.

О победе лейбористов много рассуждают и по сей день – для некоторых лейбористских лидеров она явилась такой же неожиданностью, как и для Черчилля – и до сих пор объяснения различаются в том, на что они делают упор [93]93
  К. О. Морган Лейбористы у власти, 1945–1951. Оксфорд, 1984. С. 43–44. Бивербук заявил, что он старался возвратить на должность Черчилля, а не его партию, но «непопулярность партии оказалась слишком сильной для величия Черчилля и той любви, которой он пользовался у народа». Мартин Джилберт. Никогда не отчаиваться. Уинстон С. Черчилль, 1945–1965. Лондон, 1988. С.113.


[Закрыть]. Возможно, лейбористская партия получила обратно то преимущество, которое было вдребезги разбито разгромом 1931 года. То замечание, что голоса войск имели огромную важность, теперь широко не берется в расчет, но консерваторы в поисках объяснений ухватились за обнаруженное ими в работе армейского Бюро текущих событий вмешательство левого крыла. Также когда-то могло сложиться ощущение, что Ллойд Джордж в действительности не «выиграл Мир» особенно убедительно, будь то внутри страны или в международном отношении. Это наводило на мысль о том, что лучше обладать свежим мышлением, имеющим отношение к проблемам миротворчества.

Внес ли Черчилль личный вклад в увеличение размеров поражения, или без него оно могло стать только еще больше? И в то время, и впоследствии мнения разошлись. «Манчестер Гардиан» не одинока в критике Черчилля за то, что он превратил выборы в «персональный плебисцит». Даже если предположить, что он это и сделал, до сих пор не так-то легко оценить эффект этого. Возможно, часть избирателей опасалась, что у победившего Черчилля окажется слишком много власти. Возможно, бессознательно он перенесет в мирное время тот способ применения власти, который нация могла исключительно терпеть, и только во время войны. Необходимо было сократить эту власть и единственным способом для этого было – голосовать против него. Иначе говоря, именно его успех принимался в расчет против него. Некоторые консерваторы могли предполагать такое, не преодолев своей предвоенной подозрительности к рекорду Черчилля. С другой стороны, доказуемо, что в 1945 году Черчилль был более популярен, чем Консервативная партия, и что, следовательно, он лично переманил многих избирателей из числа тех, кто не хотел голосовать за Консервативную партию по каким-либо другим основаниям. В противовес этому, широко внушалось, что Черчилль недооценивал настроение в стране в связи с внутренними вопросами. Его заявление, что «никакая социалистическая система не может быть установлена без политической полиции», иначе говоря, без «гестапо» (хотя смягченно указал на первое), лейбористы осудили как паникерство. Его понимание этой проблемы считалось в лучшем случае неблагоразумием и служило лишним свидетельством врожденной предрасположенности к преувеличению.

Такие наблюдения также увеличивали подозрения тех, кто думал о нем как о «реакционере» и не симпатизировал мерам социальных реформ, которые обсуждались и дебатировались с тех пор, как в декабре 1942 года был опубликован доклад Бевериджа. Весной 1943 года почти 100 лейбористов-парламентариев поддержали поправку, критическую относительно реакции правительства на предложения доклада. По вопросам общественного мнения того времени, лейбористы далеко опережали консерваторов – результат, который, вероятно, отражал растущий интерес к форме послевоенного устройства Британии, как только появились признаки того, что война будет выиграна [94]94
  См. гл. 9: Консерватизм и затмение; П. Аддисон, Дорога к 1945. Лондон, 1977. С. 229–269.


[Закрыть]. Разговоры о «полной занятости», «государстве благосостояния» и домостроительной программе к концу войны поместили премьер-министра в весьма невыгодное положение и сделали видимыми бреши в коалиционном правительстве (с его точки зрения). Забота Черчилля о том, чтобы министерства, ответственные за управление ходом войны, смогли в общем занять консерваторы, имела свой неизбежный результат. Лейбористские министры с домашними портфелями были знакомы широкой публике и могли легче отождествляться с перспективами «социального улучшения». Хотя нельзя тут преувеличивать, но могло показаться, что консерваторы были более озабочены тем, чтобы «выиграть войну», а лейбористы – тем, чтобы «выиграть мир».

В поведении премьер-министра легко было увидеть враждебность в отношении, «бевериджизма» – подозрение не совсем безосновательное. Однако оно было в основном отражением убежденности в том, что война еще далека от победного конца и что чрезмерное внимание к этим социальным предложениям и, конечно, твердые обязательства в этой области были преждевременными. Он предостерегал министров от опасности «пустых надежд», – приводя в пример в этом отношении разговоры «в последний раз» о «Домах для героев».

Что его заботило по мере приближения войны к завершению, так это ее общее экономическое влияние на страну. С высоты британской решимости сражаться оплата счетов и будущая жизнеспособность британской экономики были отодвинуты в сторону. Они не должны были оставаться там в неопределенности. В течение большей части войны Черчилль применял власть с рассчитанной беззаботностью (на публике) об экономической базе, которая была жизненно важна для власти. До 1945 года было бы глупостью предполагать, что расходы на увеличение жизненного уровня получат немедленный и длительный приоритет. В действительности, во время кампании его замечания о семейном бюджете, жилищном строительстве и социальном страховании никоим образом не показывали провозглашение враждебности к «социальной реформе», но в этой области Черчилль не мог сделать себя звучащим более амбициозно и с большим энтузиазмом, чем лейбористы. К концу долгой войны избиратели более желали близких социальных перемен, чем непонятных экономических и промышленных перспектив. И сам Черчилль должен был полагать, что просторные, солнцем освещенные взгорья находятся не за гранью возможности [95]95
  Эти темы с разных точек зрения обсуждают С. Барнетт. «Ревизия войны», «Иллюзии и реальность Британии как великой нации». Лондон, 1986; Изд. X. Л. Смит, «Война и социальные перемены: британское общество во второй мировой войне», Манчестер, 1986; К. Джеффрис, «Британская тактика и социальная политика во время второй мировой войны». Исторический журнал, XXX, С. 123–144.


[Закрыть].

Потеря власти в 1945 году, какой бы вес ни придавался вызвавшим ее факторам, явилась для самого Черчилля потрясающей неожиданностью. Среди многих перипетий его извилистой карьеры ничто не было более унижающим. Это было легче перенести, если бы он почти скромно укрылся за знаменем партии и таким образом не выставил себя столь заметно на суд избирателей. Даже в его собственном округе, где ему не противостояли ни лейбористы, ни либералы, независимый кандидат, настоявший на том, чтобы остаться, получил неплохой список. Клементина Черчилль видела в результатах этих выборов долгожданную возможность для того, чтобы Уинстон ушел в отставку. Он в обычной своей манере отвечал, что, видимо, все происшедшее – плоды ее замаскированного благословения. Маскировка, заявлял он, была замечательно эффективной. Он будет продолжать.

Но в общем-то было неясно, что он будет делать. Недостаток его любви к банальной оппозиции уже отмечался. Было непохоже, что человек в 70 с лишним сможет развить усердие к постоянным нападкам и критике. Успех лейбористов показывал, что до 1950 года Всеобщих выборов не будет. Кое-кто предполагал, что лейбористы останутся у власти вообще неопределенно долгое время. Выборы вызвали необратимый сдвиг в направлении социализма. Во время кампании Черчилль пророчил не только появление политической полиции, но и предполагал, что будущее лейбористское правительство попадет под диктат внепарламентского Национального исполкома Лейбористской партии. Сами основы парламентской системы, как понимал ее Черчилль, казалось, были под угрозой. Некоторые из более молодых его коллег понимали, что он преувеличивал опасность, но даже если он был прав, они также чувствовали, что он не сможет возглавить эффективную оппозицию ни в парламенте, ни в стране. Трудно сказать, сколько членов парламента от консерваторов желало, чтобы он освободил место, но Черчилль яростно сопротивлялся любым таким намекам. Тем не менее точно так же невозможно сказать, рассчитывал ли он в действительности еще раз стать премьером.

Коротко говоря, он мог использовать две формы вмешательства в политику, которые, правда, не всегда были доступны лидеру оппозиции. Его слава, завоеванная во время войны, сделала его «государственным деятелем мира» на все времена. Никогда не будет предела почестям, воздаваемым ему в Европе и Америке – почетным степеням и почетным гражданствам. Он мог проводить все время в путешествиях и произнесении речей. Не будучи больше на службе, он все равно мог в ненормальной степени притягивать как экс-премьер. Он оставался «именем», притягательная сила которого превосходила его предшественника. Черчилль осмотрительно не намеревался разрушать обычай британской политики, требовавший от лидера оппозиции в выступлениях за рубежом использовать сдержанность в критике существующего правительства, но то влияние, которое он мог оказывать, будучи, за пределами страны, вызывало определенное беспокойство у членов лейбористского Кабинета. В худшем случае это была мелкая зависть, а лучшем случае – разумное беспокойство относительно того, что Черчилль «поднимал домкратом» те проблемы, которые должны были бы быть заботой правительства.

Второй формой влияния была роль пропагандиста своих собственных достижений, в частности, через многотомное издание «Второй мировой войны».

Его уникальное положение давало возможность использовать свои письменные работы не только как средство сохранять свое имя в поле зрения публики по мере появления книг, но и как постоянно открытый канал, чтобы перед всем миром по-своему интерпретировать события войны. Объемы продаж его книг едва ли могли гарантировать слишком большое воздействие на установление исторических истин. Он мог допускать, что его собственный взгляд – еще не определенная история, но он мог определенно поставлять материалы для такой истории. В отсутствие соперничающих интерпретаций Гитлера, Рузвельта и Сталина можно было утвердить стержневую роль Британии.

Снова, как и в работе над «Мировым кризисом» да и другими книгами, Черчилль продемонстрировал организованность и самодисциплину. Он погрузился в работу с сентября 1945 года, как всегда, с группой помощников и советчиков – хотя не было никакого сомнения в том, что он был главным. Он был в необычайно выгодном положении, так как мог воспроизводить или использовать документы за годы до того, как были открыты архивы или написаны официальные истории. Форма и последовательность изложения материала оказывали влияние на всех последующих авторов, написавших о войне. Скорость, с которой работа была вынесена на суд читателей по обе стороны Атлантики, пройдя через разбивку на тома книги, оживляла картину. Впечатление от нее не ослабевало, по крайней мере, до самой смерти Черчилля. Неизбежно впоследствии некоторые интерпретации оспаривались. Другие видные фигуры публиковали свои собственные мемуары, бросавшие на некоторые эпизоды свет, сильно отличавшийся от того, который бросал Черчилль. Уинстон избегал спора по некоторым проблемам, например, в отношении последней бомбардировки Дрездена, полностью опуская обсуждение. В дополнение ко всему, он не делал ссылок на те выгоды и сложности, которые вытекали из обладания Лондоном данными разведки в Германии. Сведения, полученные, этим путем, часто влияли на решения Черчилля и давали ему возможность проникать в суть намерений противника, но об этом не обязательно надо было рассказывать. Информация, которую, как мы теперь знаем, он получал из этого источника, делает более понятным некоторые его действия (включая те, что могли показаться понятно странными). Но это нельзя было прояснить в его книге – некоторые материалы оставались засекреченными в течение почти десяти лет после его смерти.

Литературный и публицистический успех предприятия не ставился под вопрос. Последний был присуждением Нобелевской премии по литературе в 1953 году, хотя первый был обеспечен не более чем компиляцией материалов, слегка связанных воедино попутными повествованиями. В сумме первое впечатление по обе стороны Атлантики выразилось в продаже 300 000 экземпляров каждого тома. Личное финансовое положение Черчилля было обеспечено надолго.

Первый том, «Надвигающаяся буря», был опубликован в 1948 году и дал Черчиллю долгожданную возможность пространно поведать об истоках войны и ее течении вплоть до политического кризиса в мае 1940 года. Он не мог удержаться от искушения указать на красивую согласованность событий со своим собственным взглядом, и выразил это понятной прозой. Это была страстная книга, и ее направленность была ясна. Он живописал, как англоговорящие народы «через свое неблагоразумие, беспечность и добродушие позволили жестоким перевооружиться». В этом был урок тому году, в который книга увидела свет. В мышлении Черчилля снова намеренно соединились прошлая история и настоящая политика. 1948 год, в котором произошел коммунистический переворот в Праге, отстоял от Мюнхена на 10 лет.

Именно в этом отношении соединились две самые заметные роли Черчилля в первые послевоенные годы. В первые месяцы 1946 года, начав свою историю и передав руководство оппозицией в руки Антони Идена, он отправился в Соединенные Штаты – готовый также к визиту в Гавану, где делали исключительно хорошие сигары. Среди прочих обязательств он принял приглашение выступить в марте с речью в Вестминстер-колледже, Фултон, Миссури, где его должен был представить президент Трумэн [96]96
  Т. Х. Андерсон, Соединенные Штаты, Великобритания и «холодная война» 1944–1947, Колумбия, 1981. С. 113; Фрейзер Харбутт. Железный занавес. Черчилль, Америка и истоки «холодной войны», Оксфорд, 1986.


[Закрыть]. Эта речь о «железном занавесе» стала самой запомнившейся из всех тех, которые он произнес в период с 1945 года. Он нарисовал картину занавеса, берущего начало из Штеттина на Балтике и заканчивающегося в Триесте на Адриатике, за которым были все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы. В этом районе преобладали полицейские правительства и, за исключением Чехословакии, не было подлинной демократии.

Конечно, Черчилль был не первым, отметившим существование этого разделения, и сам он, в частном порядке, высказывал свое отношение к его важности в течение многих месяцев, и Трумэну среди прочих. Но именно черчиллевский «железный занавес» с марта 1946 года стал общепринятым термином. Тем не менее его первоначальный замысел заключался в том, чтобы подробно остановиться на «особых взаимоотношениях, как он это назвал, между Британским содружеством и империей и Соединенными Штатами. Братская связь англоговорящих народов сделает возможным уверенное предотвращение войны и постоянный подъем всемирной организации (Объединенных Наций). В своих дальнейших речах в Уильямсбурге, штат Вирджиния, и в Нью-Йорке он заявлял, что никогда не просил об англо-американском военном союзничестве или договоре. Он выступал за союз сердец, основанный на общих идеалах. Обновленный нажим Черчилля на «особые взаимоотношения» (из числа тех его фраз, которые становились крылатыми), был очень важен. Охлаждение взаимоотношений с Рузвельтом, символизированное тем фактом, что он не приехал на похороны президента, он оставил за собой, в беспокойстве о намерениях бывшего «дядюшки Джо» [97]97
  Роберт Эдмондс, Формирование характера: Соединенные Штаты и Британия 1945–1950. Оксфорд, 1986, изд. Вильям Роджер Луис и Хедли Булл, «Особые взаимоотношения» Англо-американские отношения с 1945. Оксфорд, 1986.


[Закрыть].

Произнесение Черчиллем речей в Соединенных Штатах весной 1946 года отметило важный шаг к возникновению «холодной войны». Он был обеспокоен тем, чтобы остановить в Соединенных Штатах любое стремление к изоляции, и его упор на «особое взаимоотношение» находились в контексте недовольства ограничением доступа британцам к информации об атомной бомбе. Два года спустя «Надвигающаяся буря», с ее ясно выраженным отношением к недостаткам англоговорящих народов, а не только британским недостаткам, в своей стране пришла в соприкосновение с той же точкой. В то же время, из его повествования американцы должны были понять, что британцев никогда нельзя недооценивать, даже когда кажется, что они путаются в словах. Он был прав в отношении Гитлера в 1938 году; теперь он был прав в отношении Сталина в 1948.

По возвращении из Соединенных Штатов, произнеся несколько речей в Вестминстере, Черчилль снова уехал на европейский континент. Он еще раз использовал те случаи, когда гражданские и академические почести лились на него дождем, для того, чтобы произносить свои речи по самым злободневным проблемам. Тема, которую он развивал в Европе в интервале с мая по сентябрь 1946 года, на первый взгляд, вызывала удивление – Соединенные Штаты Европы. В сентябре 1946 года его речь в Цюрихе использовала этот специфический термин, и, в частности, встала на защиту партнерства между Францией и Германией как основы для будущей Европы. Учитывая глубину враждебности военного времени, это была смелая защита, но нельзя было предположить, что последовательное отстаивание Черчиллем «Объединенной Европы» показывало какую бы то ни было веру в то, что Соединенное Королевство сможет вступить или вступит в предприятие европейского примирения на организационном уровне. Его предложение Франции «Союза» в 1940 году было жестом, продиктованным тяжестью кризиса, а не первым выражением постоянной веры в то, что Британия и Франция смогут формально объединиться. Его взаимоотношения с де Голлем во время войны всегда были сложными [98]98
  Франсуа Кершоди. Черчилль и де Голль. Лондон, 1981.


[Закрыть]. Иногда он разделял ту враждебность, которую испытывали к нему американцы, в других случаях он принимал необходимость видеть восстановленную Францию как часть европейского баланса, и, наряду с этим, предполагаемую необходимость работы вместе с де Голлем в послевоенную эру. В результате и тот и другой оказались не у власти. В 1946–1948 гг. Черчилль не представлял себе особой близости во франко-британских отношениях. Именно континентальным европейцам придется продолжать строить Европу. Британия, полагал он, будет одобрять и воодушевлять – но только со стороны.

Этот анализ отражал его мнение, с характерной грубостью высказанное на слете «Объединенной Европы» в мае 1947 года, что «Всемирный Храм Мира» основывается на четырех опорах: Соединенные Штаты, Советский Союз, Британская империя и Содружество, и Европа [99]99
  Дж. У. Янг. Британия и единство Европы, 1945–1951, Оксфорд, 1986. С. 108–111.


[Закрыть]. В то же самое время он допускал, что Великобритании была «глубоко смешанной» с «Европой», но, ясное дело, не до такой степени, чтобы ее собственный статус «опоры» ставился под удар. В Фултоне он говорил о «жизненной силе» Британских империи и Содружества и рисовал картину «70–80 миллионов британцев (как он их называл), распространенных по всему миру и объединенных в защите своих традиций». В действительности, в Кейптауне, Оттаве, Канберре и Веллингтоне картина несколько отличалась, но Черчилль продолжал считать, как он всегда делал, что эти отделенные британцы будут реагировать так, «как они всегда это делали».

Положение Британской империи было несколько более сложным в феврале 1947 года, после длительных, но бесплодных послевоенных переговоров, правительство Эттли объявило, что правление Британии на Индийском полуострове завершится не позднее июня 1948 года. С учетом его хорошо известной позиции, Черчилль едва ли мог сделать что-либо другое, кроме как осудить «разваливание Британской империи, со всей ее славой, со всей той службой, которую она сослужила человечеству». В итоге, в августе 1947 года возникли два самоуправляемых доминиона – Индия и Пакистан, среди предсказаний Черчилля (которые раньше или позже оказались неточными) о слабом руководстве, общественной борьбе, потере жизни и будущей дезинтеграции. Все же, вопреки силе его речи, он не считал теперь, что мог предотвратить «потерю» Индии, и ограничился рамками мрачных пророчеств и некоторой мелочности по отношению к Маунтбаттену за его роль последнего вице-короля [100]100
  Дж. Дарвин Британия и деколонизация: отступление от империи в послевоенном мире. Лондон, 1988. С. 40–44.


[Закрыть].

Эти и другие речи отражали поглощенность Черчилля властью в послевоенные годы. Непредсказуемая текучесть международных отношений всегда затрудняла анализ, и источники, не исключая самого Черчилля, знают влияние течения времени на свои собственные оценки. Таким образом, по мере того, как «холодная война» становилась все «холоднее» (и по мере того, как в скоростном темпе появлялись последующие тома «Второй мировой войны»), резкая оценка Черчиллем советского империализма оказывалась ослепительно популярной. «Ревизионистские» же историки, в свою очередь, находили его позицию провокационной. «Постревизионистская» историография достигает более уравновешенных заключений, дожидаясь от советского государства, переживающего в 90-х годах внутренний кризис, дальнейших доказательств намерений Сталина. Коллапс «системы 1945 года» в сегодняшней Европе и откровения о природе сталинизма могли в свою очередь обеспечить оправдание раннего и «реакционного» обличения Черчиллем «большевизма».

Свои заморские поездки и заявления Черчилль находил плодотворными. Они подтверждали, что он обладал видом всемирной власти. Его речи, в Фултоне ли в 1946, или в Гааге в 1948, оказались раздражающими и досаждающими лейбористскому правительству не столько из-за того, что именно он говорил, сколько из-за того факта, что он это сказал. Видеть, как Черчилля приветствуют президент Соединенных Штатов или «Европейское собрание», или слышать, как на Ассамблее нового Совета Европы его чествуют как «первого гражданина Европы», было неприятно скромному человеку, которому выпало стать Первым Министром Короля, м-ру Эттли, или нескромному человеку, м-ру Бивину, который служил министром иностранных дел. Члены парламента от левого крыла лейбористской партии были значительно более разгневаны тем, до какой степени их правительство следует тем внешнеполитическим курсом, который не слишком отличался по сути от того, что защищал Черчилль. Это не слишком удивительно учитывая его опыт, но в этот период Черчилль был исключительно лидером оппозиции в той степени, в которой он принимал национальное согласие. Именно его видение мира заставило поверить, что создание НАТО при правлении лейбористов в 1949 году было жизненной необходимостью.

Даже в этом случае власть, которой он достиг, не была властью премьер-министра. Он ничего не мог решать, и его официальное заявление на тему мировых событий не освежалось детальной информацией, которой обладали только правительства. Вероятность его возврата к реальной власти зависела от общего поведения в Оппозиции Консервативной партии и от тог о, как он ею руководил.