Текст книги "Приключения мышонка Десперо"

Автор книги: Кейт ДиКамилло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Глава четырнадцатая
Тьма

Десперо лежал на спине у подножия лестницы и ощупывал все свои косточки – одну за другой. Они были на месте. И что самое поразительное, все были целы. Мышонок поднялся на ноги и вдруг ощутил запах. Нет, не запах – ужасную, нестерпимую, оскорбительную для носа вонь.

Да, читатель, в подземелье воняло. Отчаянием, страданием и безнадёжностью. Иными словами – тут пахло крысами.

И, господи, как же здесь было темно! Никогда прежде не доводилось Десперо встречаться с такой непроглядной, такой бездонной тьмой. Она присутствовала в подземелье явственно, точно живое существо. Мышонок поднял лапку и поднёс её к лицу, к самым усикам. Но лапку свою не увидел. Он ужасно разволновался: вдруг его уже нет на свете?

– Ой! – сказал он громко.

Звук его голоса эхом раскатился в затхлой вонючей тьме.

– Предательство, – произнёс Десперо, просто чтобы снова услышать свой голос и убедиться, что он ещё жив. – Горошинка, – сказал Десперо, и имя любимой тут же кануло в черноту подземелья.

Он дрожал. Кашлял. Чихал. Зубы его громко стучали. Ему очень не хватало носового платка. В конце концов он ухватился за собственный хвост – просто, чтобы хоть на что-то опереться в этой жизни, – но за долгие секунды, пока он нащупывал его в кромешной тьме, он почти решил, что хвоста у него больше нет.

Он было собрался потерять сознание, поскольку в сложившейся ситуации ничего лучшего придумать не мог. Но потом ему вспомнились слова Ниточных дел мастера: честь, благородство, преданность, отвага.

«Я буду отважен, – решил Десперо. – Я постараюсь быть таким же отважным, как рыцарь в сияющих доспехах. Я буду отважен во имя принцессы Горошинки».

С чего же начать? Как тут быть отважным?

Он откашлялся. Отпустил свой хвост. Распрямил плечи.

– Однажды жил да был… – сказал он в темноту. Он произнёс эти слова, потому что они были самыми лучшими, самыми волшебными из всех, которые он знал. Они были надёжнее хвоста. – Однажды жил да был… – сказал он снова. Десперо по-прежнему чувствовал себя маленьким, но отваги у него стало чуть больше. – Жил да был рыцарь, и он всегда носил сияющие серебряные доспехи.

– Однажды жил да был? – прогрохотал из темноты чей-то голос. – Рыцарь в серебряных доспехах? Да разве мыши знают о подобных вещах?

Таким неслыханно громким голосом, наверно, может говорить только самая большая крыса на свете!

Уставшее за день сердечко Десперо снова замерло.

И он снова бухнулся в обморок.

Глава пятнадцатая
Свет

Придя в себя, Десперо понял, что сидит на ладони человека. Ладонь была большая, грубая, мозолистая. Прямо перед носом мышонка колыхалось пламя спички, а из-за пламени прямо на него смотрел огромный тёмный глаз.

– Ага, мышонок с красной нитью на шее, – прогремел голос. – Ну ещё бы! Кому как не Грегори знать все ваши повадки, ваши мышиные да крысиные законы. Грегори и сам носит ниточку. Видишь, мышонок? – Он поднёс спичку к свече, та занялась, и Десперо увидел, что у человека на ноге – толстая прочная верёвка.

– Только меж нами есть разница, – продолжал свою речь человек. – Моя ниточка ведёт к жизни, а твоя – к смерти.

Он задул свечу, и они оказались в полной темноте. Человеческая ладонь сжала мышонка плотнее, и сердце его бешено заколотилось. Это бился его страх.

– Кто ты? – прошептал он.

– Эх, мышиная твоя душа! Ответ прост. Я – Грегори. Тюремщик Грегори, которого похоронили тут заживо много лет назад. Приставили надзирать за этим подземельем. Уж полвека, почитай, прошло. Нет, много веков. Почитай, целая вечность. Твой новый знакомец – тюремщик Грегори, с которым судьба сыграла презлую шутку. Он сторожит собственную тюрьму.

– Понятно, – сказал Десперо. – Грегори, ты меня отпустишь?

– Мышонок интересуется, отпустит ли его тюремщик Грегори? Послушай-ка старика Грегори, дурачок. Отпустить тебя – дело нехитрое. Но тебе будет совсем невесело. И свобода тебе вовсе не нужна. Куда тут идти? Куда идти во тьме, где за каждым углом тебя подстерегает жуть? Тут столько ходов-переходов, столько поворотов и тупиков, фальшивых дверей и дверей, ведущих в никуда. Ты тут же канешь, пропадёшь на веки вечные… В этом лабиринте только Грегори да крысы смогут найти дорогу. Крысярам тут вообще раздолье, потому что это чёрное подземелье – точно карта их чёрных душ. Зато у Грегори верёвочка к ноге привязана. Она его всегда куда надо выведет. К началу пути. Так что отпустить тебя для Грегори пустяк, а для тебя погибель. Обратно запросишься. Крысы-то тебя уже стерегут.

– Правда?

– А ты прислушайся. Вон их хвосты шуршат по грязной, вонючей жиже. Это крысяры за тобой спешат. Чтобы разорвать тебя на мелкие кусочки да съесть.

Десперо показалось, что он явственно расслышал, как точат свои и без того острые когти и зубы свирепые крысы.

– Сначала они сдерут с тебя кожу. Потом сгрызут мясо с костей, обглодают каждую косточку. В конце концов от тебя вовсе нечего не останется. Одна красная ниточка. Да ещё кости. Уж сколько мышиных костей перевидал Грегори на своём веку! Не сосчитать.

– Но мне надо жить! – сказал Десперо. – Мне нельзя умирать.

– Нельзя умирать? Слыхали! Он говорит, ему нельзя умирать! – Грегори сжал мышонка покрепче. – С чего бы это? Почему тебе нельзя умирать?

– Потому что я влюблён. Я люблю её и обязан служить ей верой и правдой.

– Влюблён, значит? – Грегори вздохнул. – Любовь, значит, у тебя приключилась? Ну, гляди, что от этой любви бывает.

Снова зажглась спичка, от неё – свеча, и Грегори поднял её повыше, осветив гигантскую кучу столовых ложек, кастрюль и суповых мисок.

– Гляди, мышатина, и мотай на ус. Гляди на памятник глупой людской любви.

– Но что это? – изумился Десперо, рассматривая странную кучу, вершина которой терялась во тьме.

– Что видишь, то и есть. Ложки-поварёшки, миски, кастрюли. Всё это свалено здесь как вещественные доказательства той боли, которую причиняет любовь. Король любил королеву, королева умерла, а в результате сюда свезли этот хлам, эту чудовищную кучу железок.

– Не понимаю, – честно признался Десперо.

– И не поймёшь, покуда не потеряешь того, кого любишь. Но довольно о любви, – оборвал себя Грегори и задул свечу. – Давай-ка лучше поговорим о твоей жизни. И о том, как Грегори тебя спасёт. Если пожелаешь.

– Зачем тебе меня спасать? – спросил Десперо. – Ты когда-нибудь прежде спасал мышей?

– Никогда. Ни единой.

– Зачем же тебе спасать меня? – удивился Десперо.

– Потому, мышиная твоя душа, что ты можешь рассказать Грегори сказку. Сказки – это свет. Самое ценное, что есть в здешней темноте. Так что, давай начинай. Расскажи Грегори сказку. Поддай в его жизнь свету!

Десперо хотел выжить во что бы то ни стало, поэтому он без раздумий произнёс:

– Однажды жил да был…

– Да, малыш, давай! – Голос у Грегори стал совершенно счастливый. Он поднял ладонь с мышонком повыше, потом ещё выше, пока усики Десперо не коснулись его морщинистого стариковского уха. – Давай, мышатинка! Рассказывай Грегори сказку.

Так и случилось, что Десперо стал единственным отправленным в подземелье мышонком, который не превратился в кучку костей на красной ниточке.

Его не съели крысы. Он спасся.

Читатель, если ты не против, мы ненадолго оставим нашего героя. У него всё складывается не так уж плохо: пусть он в подземелье, но на ладони человека, который решил его спасти, поскольку очень хочет послушать сказку.

Нам же пришло время отвлечься от мышей и поговорить о крысах. Точнее, об одном представителе этого племени.

Книга вторая
Кьяроскуро

Глава шестнадцатая
Ослеплённый светом

Теперь, читатель, настало время познакомиться с крысёнком по имени Кьяроскуро, которого сородичи зовут просто Роскуро. Мы вернёмся чуть дальше в прошлое и вспомним, как он родился среди вони и тьмы подземелья. Произошло это за несколько лет до того, как наверху, много ближе к лучам солнца, появился на свет Десперо.

Читатель, ты, случаем, не знаешь, что значит кьяроскуро? Заглянув в словарь, ты выяснишь, что это – сочетание света и тени, так называемая светотень. Иными словами, это свет и мрак, сведённые воедино. Вообще-то крысы не особенно жалуют свет. То есть, давая сыну такое имечко, родители Кьяроскуро явно хотели пошутить. С чувством юмора у крыс полный порядок. В сущности, все они полагают, что жизнь – очень забавная штука. И они правы, читатель. Они правы.

Однако в случае с Кьяроскуро шутка оказалась пророческой.

Ещё в раннем детстве крысёнок Роскуро набрёл в темноте подземелья на длинную верёвку.

– Так-так, – пробормотал Роскуро. – Что это нам тут попалось?

Как и пристало крысе, он тут же попробовал находку на зуб.

– А ну прекрати! – прогремел голос.

Появившаяся из мрака рука схватила крысёнка за хвост, и он повис в воздухе головой вниз.

– Крысятина, ты, никак, вздумал грызть верёвку Грегори?

– Кто ты такой, чтоб я тебе отвечал? – огрызнулся Роскуро, который уже усвоил повадки своих сородичей.

– Ты ещё и хамишь, наглец? Грызёт верёвку и дерзит в придачу! Ну ничего, Грегори тебя отучит раз и навсегда. Неповадно будет.

Продолжая держать Роскуро за хвост, Грегори ловко зажёг спичку о ноготь большого пальца – чирк! – и поднёс пламя к самой морде крысёнка.

– Аааа! – завопил Роскуро и отшатнулся.

Но он не сообразил закрыть глаза, и огонь заплясал-засверкал вокруг, проник внутрь него и взорвался там яркой россыпью.

– Неужто тебе никто не рассказывал здешних правил? – спросил Грегори.

– Каких таких правил?

– Верёвка Грегори неприкосновенна.

– И что из этого?

– А то! Не смей больше грызть верёвку Грегори. И проси прощения!

– И не подумаю.

– Извинись.

– Обойдёшься.

– Грязная тварь! – возмутился тюремщик. – Тварюга с чёрной душонкой! Как же все вы надоели Грегори! И ты, и твои сородичи…

Он поднёс спичку совсем близко к морде Роскуро, и их обоих окутал мерзкий запах палёных усов. Потом спичка погасла, а Грегори размахнулся и отпустил крысиный хвост. Роскуро полетел обратно в темноту.

– Не смей прикасаться к верёвке Грегори, иначе – мало не покажется.

Роскуро сидел на грязном полу. Усов слева от носа у него больше не было. Сердце колотилось отчаянно, а перед глазами всё плясало и плясало пламя, хотя спичка давно погасла.

– Свет, – произнёс он громко. А потом повторил, уже шёпотом: – Свет.

С этого дня Роскуро стал проявлять повышенный, просто-таки неумеренный интерес к источникам света любого рода. В кромешной тьме подземелья он постоянно искал хоть какие-то признаки света – мгновенную искру, слабое мерцание… Его крысиная душа преисполнилась неизъяснимой тоской: он полагал, что только свет, один только свет наполняет жизнь смыслом. А значит, смысла в его жизни нет. Роскуро был на грани отчаяния.

В конце концов он поделился своими чувствами с приятелем, старым одноухим крысом по имени Боттичелли Угрызалло.

– Знаешь, я думаю, что смысл жизни – свет, – сказал Роскуро.

– Свет? – повторил Боттичелли. – Ха-ха-ха! Вот уморил! Свет – смысл жизни! Какая связь?

– Тогда в чём смысл жизни? – спросил Роскуро.

– Смысл жизни в страдании, – назидательно произнёс старый крыс. – В чужом страдании. Надо заставлять их страдать. Кого – их? Ну, например, людей, заключённых в этом подземелье. Довести узника до слёз, заставить его стенать, пресмыкаться, молить о пощаде – не в этом ли самый высший смысл, наше предназначение в этой жизни?

Боттичелли вещал, помахивая медальоном-сердечком, свисавшим с длиннющего когтя на его правой передней лапке. Медальон этот, вместе с тонким заплетённым в косицу шнурком, он отобрал у узника. Когда Боттичелли говорил, медальон раскачивался в такт словам. Взад-вперёд, взад-вперёд.

– Ты меня слушаешь? – спросил у Роскуро старый крыс.

– Слушаю.

– Молодец. Делай, как я велю, и твоя жизнь наполнится превеликим смыслом. Знаешь, как мучить пленника? Во-первых, втереться в доверие и убедить его, что ты – друг. Выслушай все его душевные излияния, пускай вывернет душу наизнанку, признается во всех грехах. А потом, когда придёт время, говорить будешь ты. Скажи ему всё, что он так хочет услышать. Например, пообещай ему прощение. Это самая замечательная шутка, которую только можно сыграть с узником. Пообещать прощение.

– Почему? – спросил Роскуро, не сводя глаз с медальона: взад-вперёд, взад-вперёд.

– Потому что пообещаешь, да не выполнишь! – ликующе воскликнул Боттичелли. – Это самая изощрённая пытка! Он тебе доверится, а потом ты его отвергнешь. Лишишь последней надежды. Отнимешь у него всё, чего так жаждет его душа: прощение, свободу, дружбу…

Тут лекция прервалась, потому что Боттичелли одолел смех. Старый крыс хохотал до упаду, до изнеможения, ему даже пришлось сесть, чтобы отдышаться. Медальон покачался-покачался и остановился.

– Ха-ха! – ликовал Боттичелли. – Он тебе доверяет, а ты – бац! И он вдруг понимает, что ошибся, что ты не друг, а тот, за кого он принял тебя с самого начала. Он подозревал, кто ты, нет – он знал это всю дорогу, но предпочёл поверить, что ты друг, исповедник, отпускатель грехов. И ты тоже прекрасно знал, кто ты на самом деле. Ха-ха-ха! Ты – крыса! Просто крыса!

Боттичелли оттёр глаза лапой, покачал головой, удовлетворённо вздохнул и снова заговорил, а медальон стал качаться с новой силой.

– На этом этапе очень полезно побегать туда-сюда по ногам узника: его охватывает не только отчаянье, но и настоящий, физический ужас. Превосходное, ни с чем не сравнимое развлечение! К тому же исполненное величайшего смысла!

– Мне бы очень хотелось помучить пленника, – сказал Роскуро. – Я хочу заставить кого-нибудь страдать.

– Придёт время – помучаешь, – обнадёжил его Боттичелли. – На данный момент свободных узников нет, все пристроены. Но рано или поздно для тебя приведут новенького, Роскуро. Почему я так в этом уверен? Да потому что, на наше счастье, зло на земле не переведётся никогда. А раз есть зло, есть и тюрьмы, и в них сажают преступников.

– Значит, мне скоро приведут преступника?

– Да, – подтвердил Боттичелли Угрызалло. – Непременно.

– Мне уже не терпится его помучить.

– Ха-ха! Ну ещё бы! Конечно не терпится. Потому что ты крыса. Самая настоящая крыса.

– Верно. – Роскуро кивнул. – Я самая настоящая крыса.

– И никакой свет тебе не нужен.

– И никакой свет мне не нужен, – повторил Роскуро.

Боттичелли снова рассмеялся и покачал головой. Медальон, свисавший с его когтя, раскачивался взад-вперёд, взад-вперёд.

– Ты – крыса, мой юный друг. Ты – крыса. Да. Тут всё между собой связано. Зло. Преступники. Крысы. Страдание. Всё связано между собой так крепко, так сладостно… Как прекрасен этот мир, этот чудный тёмный мир! Мир тьмы.

Глава семнадцатая
Пусть утешится

Вскоре после этого достопамятного разговора в подземелье привезли преступника. Где-то наверху лязгнула дверь, и крысы увидели, как по ступеням в сопровождении королевского гвардейца спускается какой-то человек.

– Вот и отлично, – шепнул Боттичелли. – Этот твой.

Роскуро вгляделся в лицо нового узника.

– Я заставлю его страдать, – твёрдо сказал он.

Но пока он смотрел на человека, дверь внезапно распахнулась снова, и в подземелье хлынул густой, сверкающий поток дневного света.

– Фу! – Боттичелли прикрыл глаза лапой.

Роскуро же, напротив, неотрывно смотрел на свет.

Это очень важно, читатель! Юный крыс Кьяроскуро не отвернулся от света. Наоборот, он позволил свету проникнуть внутрь себя. И свет заполнил его до краёв, без остатка. Крысёнок даже ахнул от изумления.

– Отдай ему его тряпку, пусть утешится, – прогремел голос с лестницы, и вниз, прямо в световом потоке, полетел кусок алой ткани – плотной, похоже, шерстяной. На миг он завис в воздухе, ярко-красный, сияющий, а потом дверь снова закрылась, свет померк, и ткань упала на пол.

Поднял её тюремщик Грегори. Поднял и отдал новому узнику.

– Забирай свою скатёрку, – велел он. – Тебе тут любая тряпка сгодится, а не то сразу окоченеешь.

Заключённый накинул на себя скатерть, точно плащ, а королевский гвардеец сказал тюремщику:

– Ладно, Грегори, я пойду. Теперь он весь твой.

Гвардеец поднялся по ступеням. Дверь во внешний мир, к свету, на мгновение приоткрылась… и захлопнулась окончательно.

– Ты видел? – спросил у Боттичелли восхищённый Роскуро.

– Жуть какая! – проворчал Боттичелли. – Нелепые существа. Как они могут там жить? И как они смеют впускать сюда этот мерзкий свет? Тут как-никак темница!

– Это было очень красиво! – воскликнул Роскуро.

– Нет, – отрезал Боттичелли. – Ни капельки. – Он пристально посмотрел на Роскуро и повторил: – Совсем ни капельки не красиво.

– Я должен снова увидеть свет, – сказал Роскуро. – Весь свет. Я должен подняться наверх.

Боттичелли вздохнул:

– Вот ведь настырный какой! Да кому он нужен, твой свет? Послушай меня. Мы – крысы. КРЫ-СЫ. Мы не любим свет. Мы любим мрак. Мы сами – мрак. Мы – мрак и страдание.

– Но как же? А там? Наверху… – растерялся Роскуро.

– Никаких «но». И никаких «наверху». Крысы наверх не ходят. Там мышиное царство. – Боттичелли снял с себя медальон. – Из чего, по-твоему, сделан этот шнурок?

– Из усов.

– Из чьих усов?

– Мышиных.

– Вот именно. А кто живёт наверху?

– Мыши.

– Вот именно. Мыши. – Боттичелли отвернулся и сплюнул на пол. – Жалкие мешочки, набитые мясом, кровью и костями. Они всего боятся. Презренные трусы. Полная противоположность нашим идеалам. Неужели ты хочешь жить в их мире?

Роскуро посмотрел мимо Боттичелли вверх – туда, где из-под двери сочился вожделенный серебристый ручеёк света. И не ответил.

– Послушай меня, – твёрдо сказал Боттичелли. – Сейчас пора заняться пленником. Ты должен заставить его страдать. Иди, стибри у него эту красную тряпку. Она как раз оттуда, из верхнего мира. Наслаждайся, сколько влезет. Но сам туда, к свету, не ходи. Пожалеешь. – Старый крыс говорил, а медальон раскачивался на его когте взад-вперёд, взад-вперёд. – Ты для верхнего мира чужой. Ты – крыса. Крыса. Повтори за мной: «Я – крыса».

– Крыса, – повторил Роскуро.

– Эй, не мухлюй. Ты должен был сказать: «Я – крыса», а сказал просто «крыса». – Боттичелли недобро ухмыльнулся. – А ну, говори, как надо.

– Я – крыса.

– Ещё разок, – велел Боттичелли, размахивая медальоном.

– Я – крыса.

– Так-то. Крыса – она и есть крыса. Крысой родилась, крысой и помрёт. Вот и весь сказ. Во веки веков. Аминь.

– Да, – кивнул Роскуро. – Аминь. Я – крыса.

Он закрыл глаза. И снова увидел, как в золотом потоке света, медленно кружась, летит алая скатерть.

И тогда, читатель, он сказал себе, что ему нужна именно эта скатерть. А вовсе не свет.

Глава восемнадцатая
Признания

Роскуро, как и велел ему Боттичелли, отправился к узнику, чтобы заставить его страдать и чтобы забрать у него алую скатерть.

Узник, прикованный цепью прямо к полу, сидел, вытянув вперёд длинные ноги. Скатерть по-прежнему прикрывала его плечи.

Роскуро пролез сквозь прутья решётки и медленно, на полусогнутых лапах, стал подкрадываться к человеку по грязной склизкой топи.

Оказавшись совсем близко, он произнёс:

– Что ж, добро пожаловать! Мы счастливы, что отныне ты среди нас.

Мужчина зажёг спичку и взглянул на Роскуро.

Крысёнок с вожделением уставился на неровный свет.

– Продолжай, – предложил ему узник и, взмахнув рукой, погасил спичку. – Говори, крыса, если охота.

– Ты прав, – промолвил Роскуро. – Я крыса. Именно крыса. Не кто иной, как крыса. Ты удивительно наблюдателен и проницателен, с чем и позволь тебя поздравить.

– Чего тебе надо?

– Мне? Ничегошеньки! Лично мне не надо абсолютно ничего. А вот тебе нужен товарищ. И я пришёл составить тебе компанию, чтобы ты тут не свихнулся от одиночества.

– Крыса мне не товарищ.

– А как насчёт благожелательного слушателя?

– Кого-кого?

– Благожелательного слушателя. Ты ведь хочешь рассказать мне обо всех своих дурных деяниях? Покаяться в грехах?

– Каяться крысе? Да ты сбрендил!

– Послушай меня, – невозмутимо сказал Роскуро. – Закрой глаза. Представь, что я вовсе не крыса. Я просто голос. Голос в темноте. И я готов тебя слушать. Ты для меня важен.

Узник прикрыл глаза.

– Ладно, – промолвил он, – расскажу. Ты просто грязный крысёнок, поэтому какая разница – знаешь ты обо мне хоть что-то или нет? Врать тебе – много чести, поэтому я расскажу правду. Всю правду. – Он прокашлялся. – Меня упекли сюда за кражу. Я украл шесть коров. Двух бурых и четырёх пятнистых. Такое вот преступление. – Он открыл глаза и уставился в темноту. А потом вдруг рассмеялся. И снова закрыл глаза. – Но я совершил и другое преступление. Много лет назад. Они просто об этом не знают.

– Продолжай, – мягко подсказал Роскуро. И подполз ближе к человеку. Так близко, что смог дотронуться лапкой до волшебной алой скатерти.

– Я продал девочку, продал родную дочку. Выменял её на эту вот скатерть, да ещё на курицу-несушку и пригоршню сигарет.

Роскуро фыркнул. Подумаешь преступление! Его собственные родители с ним тоже не церемонились. И без колебаний променяли бы его на что-нибудь, просто никто им ничего путного не предлагал. А вообще человеческими преступлениями его, Роскуро, не удивишь. Ведь однажды, долгим воскресным днём, Боттичелли Угрызалло пересказал ему все признания, которые он услышал от узников за свою долгую жизнь. Чего только не творят люди!

– А потом… – произнёс узник.

– А потом… – ободряюще повторил Роскуро.

– Потом я сделал самое страшное. Я повернулся и ушёл. Я ушёл от неё, а она стояла там, плакала, звала меня… Но я даже не оглянулся. Даже не оглянулся. Господи, я просто шёл себе и шёл. – Он кашлянул. И всхлипнул.

– Вот оно что, – сочувственно сказал Роскуро, перебравшись на алую скатерть уже всеми четырьмя лапками. – Понимаю, понимаю. Скажи, тебе нравится скатерть, за которую ты продал дочку?

– Она тёплая.

– Значит, это того стоило?

– И цвет мне очень нравится.

– Но ведь скатерть постоянно напоминает тебе о твоём грехе?

– Ещё бы. – Узник снова шмыгнул носом. – Конечно напоминает.

– Давай я облегчу тебе жизнь, – произнёс Роскуро и, встав на задние лапки, отвесил узнику низкий поклон. – Чтобы ты смог позабыть о своём грехе, я у тебя эту вещицу… заберу.

Крысёнок вцепился зубами в вожделенную алую ткань и стащил скатерть с плеч человека.

– Эй, погоди! Отдай! Слышишь?

Но Роскуро оказался весьма проворен. Фюить – и он уже протащил скатерть сквозь прутья решётки. Прямо как фокусник! Представляешь, читатель?

– Отдай немедленно! – орал человек. – Это же всё, что у меня осталось!

– Именно так, – ответил Роскуро. – И именно поэтому я должен забрать у тебя эту скатерть.

– Грязная крыса!

– Это так верно! Не стану спорить.

С этими словами Роскуро покинул узника и потащил добычу себе в нору.

Там он её внимательнейшим образом рассмотрел.

Какое разочарование! Чем дольше он смотрел на скатерть, тем яснее понимал, что Боттичелли ошибся. Роскуро не нужна скатерть. Ему нужен свет, только свет, в потоках которого эта жалкая тряпка опускалась на пол подземелья.

Он хотел глотнуть света, как воздуха, и наполниться им без остатка. Он хотел захлебнуться в этом свете.

А для этого, читатель, он должен был подняться наверх. Роскуро понял, что это неотвратимо.