Текст книги "Авантюристка"

Автор книги: Кэтрин Нэвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Ты говорила про Марокко, а не про Таити, – напомнила я, топая ногою от возмущения.

– …это выглядело славным эпизодом из «Восстания за Баунти».

– Часть третья, страница двадцать седьмая, – вставила я, гадая, когда же прекратится эта пытка.

– Но ведь существовал же тот капитан, и она действительно не устояла перед ним, – заявила Джорджиан. – Женщины типа Правды нуждаются в руководстве, потому она и восхищалась им, ведь он заставил её себе подчиниться…

– Из этого можно извлечь урок, не так ли? – заметил Тор, все ещё стараясь сохранять серьёзный вид.

– Я ни минуты не сомневаюсь, что величанье коллегой, чопорные манеры и все в таком духе – полная, чушь. Я бы на вашем месте не поддалась на её холодный тон и вид недотроги!

Она вскочила, подошла ко мне сзади, запустила руки в мою и без того растрёпанную шевелюру и растрепала её ещё больше.

– Ведь под ними скрывается ненасытная масса нерастраченной страсти!

– Спасибо, мне повезло: вы сняли пелену с моих глаз, – произнёс Тор в то время, как я пыталась отплеваться от волос, попавших мне в рот. – Моя дорогая Верити! Теперь, когда я ознакомился с ещё одной гранью твоей натуры…

– Какой гранью! – взорвалась я. – Нет у меня никаких граней! Можем мы наконец перейти к делу?!

– Конечно, – заверил меня Тор, взглянул на Джорджиан. – И теперь, после такой откровенной беседы, могу заметить, что мы положили начало плодотворному сотрудничеству?

Хотя Джорджиан стояла по-прежнему у меня за спиной, я почувствовала, и готова была поклясться, что эта парочка обменялась заговорщическим подмигиваньем.

Я уже как-то забыла, что в своё время Голубая комната напоминала мне одно из семи чудес света. Она показалась мне поначалу маленькой, но я сумела оценить её истинные размеры, помогая однажды Лелии развешивать вдоль стен тончайший газовый полог, расшитый пухлыми херувимами в обнимку с дикими лебедями в зарослях дикой розы.

В этой комнате свободно размещалось не меньше семнадцати кресел, диванов, оттоманок, козеток и пуфиков – все они были обиты холодно-голубым шёлком, расшитым белой гладью, в стилях от времён Людовика Двенадцатого до Людовика Шестнадцатого. Столики, подходящий по высоте, были загромождены всяческими безделушками из слоновой кости, эмали и фарфора, и в таком количестве, что, казалось, изящные ножки столиков вот-вот подломятся под грузом.

Стены были украшены витыми решётками причудливых узоров, в которых при желании можно было высмотреть самые немыслимые картины, так что прогулка вокруг комнаты могла превратиться в своего рода кругосветное путешествие.

Везде, на любом кусочке свободного места, были понапиханы альбомы с собранными Лелией коллекциями фотографий и миниатюр. Многие из этих памятных вещиц были прикреплены прямо к решётке, так что создавалось такое впечатление, что из всех уголков на тебя смотрят сотни внимательных глаз.

Именно в такой обстановке мы с Джорджиан и Тором просидели не менее четырех часов – поверьте, суровое испытание на выносливость. Наверное, нам помогла водка. К концу третьего часа мы втроём, распластанные по полу, дружно распевали «Тройку», причём я исполняла партию бубенцов, поскольку не знала русский. Но нам помешала горничная, хотя она и вошла весьма деликатно, ловко перешагивая через наши тела и неся к столу огромный поднос с угощением.

– А что я тебе говорила?! – воскликнула Джорджиан, с трудом сфокусировав взгляд на подносе. – Пирожки!

– И настоящий борщ! – подхватил Тор, ловя запахи, словно охотничья собака. – И настоящая русская сметана!

Он принял вертикальное положение и с большими церемониями разлил все, что полагается, по тарелкам и бокалам, правда, почему-то постоянно брызгая на. стол. Я даже не предполагала, насколько проголодалась, пока не почуяла ароматов Лелииной стряпни.

– Этот борщ просто великолепен, – пробурчал Тор между двумя глотками.

– Не ешь слишком много, ты спровоцируешь её, – посоветовала Джорджиан, так и не поднимаясь с пола. – И тогда пища начнёт поступать с волшебной скоростью, как в «Ученике чародея», и мы окажемся погребёнными под грудами съестного, тогда придётся закрывать своими телами дверь, чтобы это прекратить.

– Я с радостью приму смерть в таком случае, – пропыхтел Тор, впитывая аромат пирожков. Он потянулся за ближним к нему и мигом проглотил. – А теперь, поскольку мы уже все спели, наконец могу сообщить тебе, зачем мы пришли.

– Боже милостивый – опять бизнес? – застонала Джорджиан, перекатившись на живот и спрятав голову под подушкой.

– Мы в Верити заключили небольшое пари, – вещал Тор, обращаясь к подушке. Он остановился и проводил взглядом стекавшие со стола капли пролитого борща, словно разглядывая потоки крови. – И вот, если она проиграет пари, то должна будет исполнить моё самое сокровенное желание.

Из-под подушки показалась голова Джорджиан. Она уселась и посмотрела на меня.

– Желание? Дай-ка мне бокал с этим супчиком.

И что же это за пари?

– Такое пари, что уверен – тебе захочется участвовать в нем, – сообщил Тор, улыбаясь и протягивая ей суп. – Понимаешь, чтобы победить её, мне нужны услуги фотографа – очень хорошего фотографа.

Джорджиан насторожилась и, кажется, протрезвела.

– Что получает каждый из вас в случае, если он выигрывает? – спросила она у Тора.

– Если выиграет Правда-Верити – она получает работу в ещё более занудном финансовом заведении, чем то, в котором надрывается сейчас, – сказал он, а Джорджиан брезгливо сморщилась. – Но если выиграю я – она должна будет переехать в Нью-Йорк к работать на меня, стать моей рабыней, если хотите, – на год и один день.

Джорджиан не сводила с него глаз, на её лице появилась блаженная – и тем более опасная – улыбка. Она протянула Тору руку, и тот пожал её.

– Ты не обидишься, если я буду вместо Золтана звать тебя Тором? – спросила она.

– Тором? – недоумевающе переспросил он. – Мне кажется, это имя из Древней Скандинави – для пущей секретности, – заметила я.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Франкфурт, Германия, осень 1785 г.

Тридцатью годами ранее того утра, когда Натан Ротшильд ожидал почтового голубя, сидя в маленькой комнатушке на Юденгассе во Франкфурте, в роскошном загородном замке развлекались игрою в шахматы двое мужчин. Они и представить не могли, что их приятельское шахматное сражение положит начало банкирской династии Ротшильдов, которой суждено было родиться в эту самую ночь.

– Итак, вы принимаете мой совет, Ландгрэйв? – спросил генерал, попивая коньяк.

– Конь на е-семь, – сказал Ландгрэйв, и его лицо покраснело и залоснилось от напряжения. Он тоже не забывал прикладываться к коньяку. Откинувшись в кресле и не отрывая глаз от доски, он продолжал:

– Я отправил сегодня утром гонца с приказом доставить сегодня из гетто этого еврея. Правда, нам придётся продержать его здесь до утра: ворота закрывают и запечатывают после захода солнца.

– Позорно держать их взаперти подобным образом, – задумчиво заметил генерал. – Конь на ж-пять.

– Это сделано для их же безопасности, – возразил Ландгрэйв, – Вы же знаете, какие кровавые стычки происходят, если они шляются на свободе, так пусть уж лучше сидят в гетто. Не желаете ли ещё коньяку? Я привёз его когда-то из Франции, и он состарился вместе со мной. Давайте ваш бокал.

– Благодарю, – отвечал генерал. – И все же мне кажется это позорным. Возьмите хотя бы этого Мейера Амшеля – он весьма незаурядная личность.

– Ха, они все незаурядны, я в этом и не сомневаюсь. Менялы, торговцы, у них нет культуры. Вам ведь это известно не хуже, чем мне, фон Эсторфф.

– Я думаю, узнав поближе этого парня, Ландгрэйв, вы будете другого мнения о них. Впрочем, к чему лишние слова: вы вскоре все увидите сами.

– Вот, отведайте-ка лучше это, – сказал Ландгрэйв, протянув фон Эсторффу его наполненный бокал. – Если вы напьётесь, может быть, я смогу вас обыграть.

– Если только вмешается само Провидение, – рассмеялся генерал. – Ведь вам не удалось ни разу сделать этого на протяжении двадцати пяти лет! Однако ваш ход.

– Конь берет слона, – сказал Ландгрэйв. – И все же мне претит передавать свои дела в руки евреям, фон Эсторфф, и вы зря уговариваете меня. Хотя я всегда прислушивался к разумным советам. Если то, что я слышу, устраивает меня и может принести доход, я никогда не оставлю такого человека без внимания.

– Ну, подобные речи можно слышать от кого угодно, – отвечал генерал, – я же хочу обратить ваше внимание на то, что он отличный эксперт в нумизматике, вашем излюбленном увлечении! Конь берет пешку на эф-семь.

– Черт! И зачем вы пошли сюда? – раздражённо воскликнул Ландгрэйв, покосившись на вошедшего в комнату слугу. – Что тебе надо? – рявкнул он. – Ты что, не видишь, что мы заняты?!

– Тысяча извинений, сэр. Но у дверей стоит еврей, который уверяет, что его привезли, чтобы увидеться с вами. И хотя я объяснил ему, что уже поздно и к тому же вы заняты, он настаивает…

– Да, да. Пусть войдёт.

– Как вам будет угодно, сэр. – Слуга поклонился и исчез за дверью. Спустя несколько секунд он появился снова и щёлкнул каблуками. – Мейер Амшель, еврей! – провозгласил он, почтительно поклонился и вышел.

Ландгрэйв сосредоточенно уставился на доску. Вся его фигура выражала глубокую задумчивость, а глаза перебегали с одной фигуры на другую. Он не сразу понял, кто закрывает свет, бросая тень на стол. Подняв глаза, увидел, что над доской склонился вошедший человек, внимательно изучая положение дел на поле.

– Как бишь зовут этого малого? – спросил, обращаясь в пространство, Ландгрэйв.

– Мейер Амшель, – напомнил генерал.

– Прошу простить меня, сэр – поправил его Мейер Амшель, – но я веду дела под именем Рэд-Шильд[11]11
  Красный щит (англ.)


[Закрыть].

– Ах да, я и забыл, – подхватил генерал. – Он взял себе это имя, согласно цвету военного щита, который висит над его заведением на Юденгассе.

– Это что вы имеете в виду герб? – осведомился Ландгрэйв, приподнимая брось. – Это что же такое, фон Эсторфф? Ну ладно, Рот-шильд, «рыцарственный» еврей, сядь куда-нибудь, покуда мы с генералом не закончим партию, – ты загораживаешь мне свет.

– Простите, сэр, но я предпочёл бы стоять, если вам это не помешает.

– Вот, видите, что получается, фон Эсторфф, – сердито покачал головой Ландгрэйв. – Сначала евреи присваивают себе гербы, потом начинают «предпочитать». Послушайте-ка, герр с гербом, у тебя нет никаких прав на воинский щит, поскольку ты не рыцарь, и никаких прав в это время находиться за пределами гетто. Сядь сию же минуту, не то я отдам тебя под стражу за нарушение распорядка!

– Простите меня, сэр, – но сейчас ваш ход! – сказал Ротшильд.

– Что? – удивился совершенно сбитый с толку Ландгрэйв.

– Да, Мейер, – вмешался генерал с весёлым блеском в глазах, – сейчас должен ходить Ландгрэйв – ведь он играет чёрными.

– В этом случае, Ландгрэйв, – произнёс Мейер Амшель, – позвольте вам указать, что вы можете выиграть в одиннадцать ходов!

– Что? – взревел разъярённый Ландгрэйв. – Да как ты смеешь учить меня играть?..

– Вильям, Вильям, – со смехом увещевал его генерал, удерживая на месте, – давайте лучше посмотрим, что он задумал. С одной стороны – я заинтригован, а с другой – ну что нам мешает сыграть новую партию, если он не прав?

– Фон Эсторфф, вы что, совсем рехнулись? Представляете, если весь Франкфурт начнёт шептаться о том, что у меня завелась привычка играть в шахматы с евреями?! Меня и так кое-кто не желает принимать за серьёзного игрока!

– Но вы и не собираемся играть в шахматы с ним, мы только милостиво выслушаем его советы. Собственно говоря, ведь для того вы его сюда и доставили? Какая разница – выслушать его советы по поводу денег или по поводу шахмат?

– Если вы хотите доказать мне, что евреи способны что-то понимать в такой тонкой игре, как шахматы, фон Эсторфф, то почему бы вам не привести сюда мою борзую – пусть бы полаяла нам по-латыни?! – Но, заметив, как помрачнело лицо его старинного друга, Ландгрэйв добавил:

– Я прекрасно знаю, какое у вас великодушное сердце. Только имейте в виду, герр с гербом, что по этой игре я буду судить о вашей дееспособности и в остальных областях.

В течение всей этой перепалки Мейер Амшель хранил абсолютную невозмутимость, словно был куском обоев, покрывавшим стены. Заложив руки за спину, он спокойно все выслушивал.

– Вам нужно будет просто сделать рокировку, – сказал он.

– Да побойся ты Бога, малый! Это же откроет ему мою королеву! И она достанется его кавалерии!

– Королевы неоднократно попадали в руки кавалерии, в былые времена, Вильям, – сказал генерал, искренне развлекаясь, – и мало кто из них после этого выжил.

Ландгрэйв, качая головой и что-то бурча себе под нос, все же сделал рокировку. Генерал фон Эсторфф наблюдал за его действиями с самодовольной улыбкой, как учитель, чьи ученики выполняют давно известные ему упражнения.

– А теперь, Мейер, – сказал он, – какого хода ты ожидал бы от меня?

– На самом деле это не имеет значения, – отвечал тот, – так как Ландгрэйв уже выиграл партию.

Лицо Ландгрэйва исказила гримаса отвращения. Сделав большой глоток коньяку, он отвернулся от доски.

Немного поколебавшись, генерал, не спуская глаз с профиля Ландгрэйва, протянул руку и взял конём его королеву.

– Боже мой! Боже мой! Он взял мою королеву! – вскричал Ландгрэйв, его лицо покраснело и покрылось испариной, он изо всей силы вцепился в край стола.

– Будьте благоразумны, сэр, – невозмутимо напомнил ему Мейер, – ведь судьба королевы не решает партию. Вы, надеюсь, понимаете, что именно король достоин вашего величайшего и неусыпного внимания!

Ландгрэйв побледнел, дыхание его стало хриплым и учащённым, а руки, сжимавшие столешницу, задрожали. Встревоженный фон Эсторфф потянулся к столику в углу, налил стакан воды и подал его своему другу, а сам обратился к Мейеру:

– Вы уверены, что нам стоит?..

– Абсолютно. Давайте продолжим. Ландгрэйв оттолкнул стакан с водой: вместо неё он залпом осушил бокал с коньяком.

– Чем же сей великий мастер шахматной игры предложит мне пожертвовать на сей раз, – прорычал он, – чтобы окончательно выиграть партию?

– Ничем, – невозмутимо отвечал Мейер. – Теперь вы можете объявить шах королю.

Глаза обоих игроков расширились от удивления, когда они внимательно присмотрелись к расположению фигур на поле.

– Ага! – вскричал наконец Ландгрэйв, передвигая слона. – Шах! – рявкнул он, откинувшись на спинку стула и блаженно улыбаясь.

– Будьте благоразумны, – заметил невозмутимо Мейер, – ведь шах – ещё не мат, хотя не вызывает сомнений то, что, невзирая на любые контрудары противника, ваша позиция остаётся выигрышной. Законы, по которым движутся шахматные фигуры, столь же прекрасны, как и те, по которым движутся вселенные, – но они столь же и опасны.

По мере того, как игроки, пользуясь советами Мейера, продолжали переставлять свои фигуры, Ландгрэйв все больше расслаблялся. В конце концов и сам генерал откинулся на стул с одобрительной улыбкой на лице, хотя для него партия оказалась безнадёжно проигранной.

– Мой дорогой Ред-Шильд, – обратился он к Мейеру, – я впервые получил наслаждение, играя в шахматы, и впервые игра для меня оказалась столь блестящей.

Признаюсь, что, хотя сам я играю каждый день, вы с лёгкостью дадите мне десять очков вперёд. И мне доставило ещё большее удовольствие, если бы по окончании игры вы произвели её полный анализ, чтобы я увидел упущенные возможности и в будущем смог избежать ошибок.

Итак, Мейер Амшель надолго оставался у шахматной доски, объясняя игрокам различные последовательности ходов – он называл их комбинациями, – так что оба игрока под конец уяснили все возможные нюансы сыгранной партии.

И только когда солнце поднялось и позолотило воды Майна, троица поднялась из-за доски, чтобы отправиться спать. Ландгрэйв задержался на лестнице, положив свою руку на плечо маленького мастера игры в шахматы.

– Ротшильд, – сказал он, – если вы манипулируете деньгами с таким же искусством, как это проделываете с маленькими фигурками из слоновой кости, я предполагаю, что вы сумеете сделать меня очень богатым человеком.

– Но вы и так уже богатый человек, – возразил ему Мейер Амшель.

– Лишь по стечению обстоятельств. Но вы рождены для богатства совсем иного рода, мир сможет восторгаться им лишь сотню лет спустя. Хоть я и не гений, но достаточно проницателен, чтобы распознать кого-то более сведущего, чем я, и использовать такого человека в своих интересах.

– С такими рекомендациями, сэр, – отвечал Мейер Амшель, – миру, пожалуй, не придётся ждать сотню лет.

ЗВОН МОНЕТ

Деньги – проза жизни, о которой не принято говорить в светском обществе, но в итоге своего закономерного обращения они могут преподнести результаты столь же прекрасные, как розы.

Ральф Уолдо Эмерсон

Понедельник, 30 ноября

Ровно в восемь часов утра Тор вошёл в двери нью-йоркской Публичной библиотеки и спросил у служительницы, как попасть в отдел бизнеса. Дама объяснила и проводила его со вздохом искреннего сожаления, наблюдая, как тот поднимается по широким мраморным ступеням. Ещё бы, в их библиотеке подобные посетители – большая редкость.

В то утро Тор прекрасно выглядел в строгом деловом костюме-тройке из чёрного итальянского габардина. Бледно-серый галстук в едва различимую тонкую полоску украшала золотая булавка, идеально сочетавшаяся с выглядывавшими из-под обшлагов золотыми запонками. Пока он шёл к отделу бизнеса, многие обратили на него внимание. Оказавшись на месте, он выяснил, где находились подшивки нужных ему экономических изданий.

Зайдя за стеллажи, Тор снял тяжёлую подшивку с полки и быстро пролистал последние выпуски журнала. Наконец он нашёл то, что было ему нужно.

Быстро оглянувшись и заслонив подшивку, он быстро извлёк из кармана острый, как бритва, нож и отрезал страницу. Аккуратно сложив, отправил её в карман вместе с ножом. Затем вернул подшивку на место поблагодарил служительницу и покинул помещение.

Менее чем через час Тор входил в брокерскую контору Луи Страуба на Мэйден-Лэйн. Через стеклянную дверь ему была видна комната, в которой брокеры сидели в обнимку со своими телефонами: их галстуки были распущены, а пиджаки наброшены на спинки стульев. Секретари и клерки сновали от стола к столу, принимая телефонограммы. В помещении стоял страшный гвалт.

У самой двери за столом сидела девушка, которая умудрялась жевать резинку, красить ногти лаком и разговаривать по телефону. Ей пришлось оторваться от своих занятий и поинтересоваться у Тора, может ли она быть чем-нибудь ему полезна.

– Я бы хотел открыть новый счёт всего лишь, – отвечал он с кривой улыбкой.

Она покраснела, попросила собеседника подождать и нажала кнопку интеркома.

– Мистер Людвиг, – сказала она в микрофон, и её голос перекрыл гул, убивший в помещении. – Новый счёт на первый стол. Пожалуйста, позаботьтесь.

– Подождите минуту, – попросила она Тора и продолжила беседу по телефону.

Фирма Луи Страуба ворочала несметными количествами ценных бумаг для тех, кто не нуждался в помощи при планировании своих пакетов ценных бумаг или вложений в недвижимость. А сам он был крупнейшим брокером.

Пять лет назад молодой человек разглядел созревшую в Соединённых Штатах необходимость в брокерской фирме, которая торговала бы акциями и векселями так, как торгуют товарами в супермаркете, где клиенты могли выбрать, что им самим придётся по вкусу, а брокеру достаточно было сделать звонок, чтобы совершить продажу. Клиентам не предлагали выпить кофе да и вообще не удостаивали их особым вниманием. У Луи Страуба все происходило так быстро и без заминок, что брокер потом сам не смог бы вспомнить лица недавнего клиента. Именно поэтому Тор пришёл сюда.

Мистер Людвиг, щуплый лысеющий человечек, вошёл в комнату и пожал протянутую Тором руку, даже не взглянув ему в лицо.

– Вы хотите открыть счёт, мистер…

– Дантес. Эдмон Дантес, – представился Тор. – Да. Фактически я открою его и тут же закрою. Я бы хотел купить несколько облигаций в качестве рождественского подарка для своих племянниц и уже составил список того, что мне нужно.

– Так, значит, это будет оплаченная сделка? Мы принимаем кредитные карточки или персональные чеки, – мистер Людвиг вёл Тора через всю комнату в сторону маленького письменного столика.

– Я сделаю денежный депозит, мы выберем облигации, а после того как вы их зарезервируете для меня, я в течение получаса принесу вам чек из кассы.

– Мы не имеем права ничего предпринимать до того, как получим деньги или номер кредитного счета с подтверждением его платёжеспособности, вы же понимаете, – возразил Людвиг.

Тор кивнул и протянул Людвигу вырезанную из журнала страницу со списком облигаций, обведённых жирным кружком.

– А у вас много племянниц, – заметил клерк, взглянув на Тора с улыбкой.

– Я делаю это на каждое Рождество, – отвечал Тор. – Обычно облигации покупает для меня мой брокер, но в этот раз я припозднился, а он успел уйти в отпуск. Мои племянницы очень милые девочки, мне совсем не хотелось бы портить им Рождество.

Людвиг внимательно посмотрел на Тора, стараясь угадать, сколько же лет этим его девочкам и насколько тесны их родственные отношения. Но тут же поспешно склонился над пультом, нажимая на клавиши своего компьютера.

– Без проверки через компьютер я не смогу точно сказать вам, какие из них свободны, а какие уже проданы в данный момент. Да, так выходит, что вы ведёте речь о бумагах на сумму около пятидесяти тысяч долларов, мистер… э…

– Дантес, – повторил Тор. – Отлично. Мой офис находится на Тридцатой Парковой авеню – это «Кристо корпорэйшн», если вам нужно будет со мною связаться. Прошу вас сейчас заняться моим списком, а я вернусь к половине одиннадцатого с чеком на пятьдесят тысяч. Если при точном подсчёте окажутся некоторые расхождения в цене, вы сможете открыть мне кредит или выдать чек на сумму разницы.

– О'кей, – согласился Людвиг. – Не обижайтесь, но мне кажется, вы просто выбрали по одному из каждого типа перечисленных здесь бумаг, и получились десятки различных типов. Почему бы вам не подарить племянницам по одному из меньшего количества разновидностей? Все тогда удалось бы оформить гораздо проще и быстрее, потому что я смог оформить их покупку блоками. А вы можете просто выдать мне отдельные сертификаты.

– Дело в том, что Сюзи не понравится, если она получит подарок точно такой же, как и Мари-Луиза, ну и так далее, – пояснил Тор.

Не мог же он открыть истинную причину того, почему вдруг понадобилось покупать по одной облигации каждого типа. И он заторопился к двери, не удостоив даже кивком жёлчную молодую особу у первого стола. Тор направился в маленькое кафе на Уолл-стрит, поблизости от своего банка. Банк открывался в десять часов, но он надеялся, что сумеет быстро получить у своего кассира чек на пятьдесят тысяч. И тут же пустить их в дело.

Пока Тор в ожидании открытия банка пил кофе, Джорджиан выходила из такси, остановившегося у входа н массивное бетонное здание, расположенное в Бронксе.

Здание было окружено высоким сетчатым забором с рядами ключей проволоки над верхним краем, а у входа стояла охрана. Через каждые сто метров забора так же стояли вооружённые часовые с немецкими овчарками. Они внимательно наблюдали за тем, как Джорджиан приближается к будке часовых у ворот.

Она была в открытом платье в обтяжку из замши цвета электрик, в высоких чёрных сапогах из превосходной кожи, а на плече – небрежно накинутая чёрная пелерина из тончайшей шерсти.

– Привет, – обратилась Джорджиана к охраннику. – Надеюсь, я успела на десятичасовую экскурсию. Я как можно ближе постаралась подъехать сюда на метро, а потом пришлось взять такси. Я чувствую себя совершенно разбитой и к тому же ужасно замёрзла.

– Все в порядке – экскурсия ещё не началась, – заверил её охранник. – Экскурсанты только собираются там, у главного входа. Хотите, зайдите ко мне и обогрейтесь, а я пока выпишу для вас пропуск. Они всегда оставляют на всякий случай несколько резервных карточек.

– О, я была бы вам так благодарна, – отвечала Джорджиан, переступая порог будки. Охранник сразу же связался со своим коллегой возле главного входа. Джорджиан сняла митенки с изображением Санта Клауса на тыльных сторонах ладоней и потёрла замёрзшие руки. Через стеклянные стены будки ей было видно, как стоявшие по периметру ограды часовые с собаками переглядывались с многозначительными гримасами и кивали в их сторону. Охранник закончил разговор и обратился к ней:

– И как только такую девушку, как вы, угораздило попасть на экскурсию по печатной фабрике в такую погоду?

– Я не предполагала, что на улице может быть так холодно, – отвечала Джорджиан, закатив глазки на нависшие небеса, готовые разродиться новым снегопадом. – Но я – студентка Художественного молодёжного союза и так давно мечтала попасть на экскурсию на эту фабрику! А наши преподаватели твердят в один голос, что у вас здесь собраны работы лучших граверов на всем Восточном побережье.

– Они правы, – подтвердил охранник. – Банкнота Соединённых Штатов – самая старая ценная печатная бумага, выпущенная в нашей стране. У нас работает много отличных граверов, и постоянно на их работу приходят смотреть такие студенты, как вы. Когда начнётся экскурсия, обязательно загляните к граверам, и они с радостью все вам расскажут и покажут. А вот и ваша карточка-пропуск, и я даже не потребую, чтобы вы подписали её у начальства. Только запишите в этом журнале ваше имя и адрес, если вас не затруднит, – и он протянул ей журнал.

Джорджиан аккуратно печатными буквами вывела:

«Джоржетт Хейер». А рядом, в колонке с грифом: «От какой организации» написала: «Художественный молодёжный союз». Она была счастлива, что ей не надо больше болтать с охранником: ведь она не имела ни малейшего представления, где находится этот самый союз.

– Я и представить не могла, – уверяла Джорджиан своих собеседников, смутно различимых в полутьме бара, где её угощали пивом, – что на банкноте Соединённых Штатов напечатано такое множество разных штук!

Я счастлива, что пришла на эту экскурсию а имела возможность познакомиться с такими удивительными мастерами, как вы, джентльмены.

За красным пластиковым столом собралось пятеро граверов, сотворивших изображение банкноты Соединённых Штатов. Перед каждым из них лежал на тарелке полусъеденный сэндвич с колбасой и стояла полувыпитая кружка пива. Все они были заворожены проявленной Джорджиан ненасытной жаждой знаний, словно она собиралась поступать в ученики гравера.

– Подумать только, – не унималась она, – почтовые марки, аккредитивы, облигации, акции – столько всего! Но вам разве не приходится специализироваться на чем-то одном? Я имею в виду: каждый из вас является экспертом но всех случаях, или, к примеру, один лучше разбирается к отпечатках с гравюр, а другой в рото… рото…

– …принтах, – помог один из мужчин, и все дружно рассмеялись.

Джорджиан изобразила крайнее смущение и окинула восхищённым взглядом широко распахнутых глаз всех собравшихся за этим столом.

– Мы специализируемся в разных отраслях, – признался один из них. – И всегда рады, когда студенты приходят сюда на экскурсии. Кто знает, может, кто-то из вас заинтересуется этим всерьёз? Сегодняшние студенты могут завтра стать мастерами-граверами.

Его товарищи дружно поддержали его и принялись за свои сэндвичи и пиво.

– Меня больше всего интересует, – сказала Джорджиан, сдувая пену с пива у себя в кружке, – фоотогравюра. Я занимаюсь фотографией и очень бы хотела превратить кое-какие свои работы в гравюры. Вы занимаетесь здесь фотогравюрой?

– Совсем немного, – отвечал один из мужчин. – Виртуозы этого дела работают в Японии: их цветные литографии и гравюры непревзойденны. Вам надо пойти в какой-нибудь из музеев в Манхэттене и посмотреть на чудеса, которые там выставлены.

– А на нашей фабрике прежде всего изготавливаются ценные бумаги, как, например, аккредитивы, в этом случае все клише должны быть ручной работы, – добавил другой. – Да и при печати необходимо использовать как можно больше ухищрений, чтобы напечатанные нами бумаги нельзя было подделать. Например, иногда на одном документе используется около тридцати разных оттенков краски. Вряд ли вы используете столько же, чтобы отпечатать фотографию.

– Хотела бы я знать, как мне это удалось бы сделать, – мило улыбнулась Джорджиан. – Вы, случайно, не подскажете, кто мог бы мне такое показать?

– На самом деле есть один японский фотограф, здесь, в Штатах. Он работает у себя дома и иногда изготавливает подделки – для коммерции, но в основном из любви к искусству. Ты не помнишь, как его зовут. Боб? Ну, это тот, кто сделал клише для банкнот в один доллар и выставил его на галерее. Его клише оказались столь искусной подделкой, что ФБР не поленилось заявиться к нему домой, чтобы их уничтожить! Как его звали?

– Ах да, – воскликнул второй, – вспомнил, это был Сегеи Кавабата.

Вторник, 1 декабря

Близился полдень, когда Джорджиан, с головы до ног закутанная в чёрный плащ, покинула паром, перевёзший её через пролив. Она прошла по причалу сквозь густой снегопад, остановила первое попавшееся такси и назвала адрес.

Расплатившись с водителем, вышла напротив старинного домика, чем-то напоминавшего пряничный, стоявшего на обсаженной деревьями улице.

Пройдя по обледенелой дорожке, Джорджиан поднялась по скользким ступеням на крыльцо и дёрнула за шнурок колокольчика. Через несколько мгновений раздался звук приближавшихся шагов. Дверь приоткрылась, и в щёлку выглянуло маленькое сморщенное личико.

– Мистер Кавабата? – спросила Джорджиан. Старик кивнул, внимательно разглядывая её, но не открывая дверь шире. – Я Жоржетта Хейер, звонила вам из города. Я из Художественного молодёжного союза. – Джорджиан улыбнулась ослепительной и очаровательной улыбкой, а про себя прокляла старика за осторожность: она ведь продрогла на холодном ветру.

– Ах да, – наконец сказал мистер Кавабата, распахнул дверь и впустил её внутрь. – Художественный молодёжный союз? Я часто читал там лекции. У кого вы обучаетесь? Наверное, я знаю их. Могу я предложить вам чаю?

Джорджиан за чаем с пирожными пришлось признаться мистеру Кавабате, что она вовсе не студентка Художественного молодёжного союза, а якобы коммерческий фотограф и собирается заниматься фотогравюрой. Но не хочет, чтобы кто-то из работодателей знал, что она старается специализироваться в новой отрасли. Конечно, такое объяснение откровенно было притянуто за уши, но мистера Кавабату оно устроило.

– Мистер Кавабата, граверы с фабрики, на которой печатают деньги, рассказали мне, что вы изготовили превосходные клише для однодолларовой бумажки. Это правда? – спросила она, следуя за мистером Кавабатой по анфиладе комнат с высоченными потолками в викторианском стиле.