Текст книги "Магический круг"

Автор книги: Кэтрин Нэвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 41 страниц)

Как выяснилось, Бэмби уже более десяти лет – с пятнадцатилетнего возраста – живет под крылышком моего дядюшки Лафа. Когда проявились ее музыкальные таланты, Лаф предложил, что сам наймет для нее лучших репетиторов и займется ее образованием и воспитанием, и семья Бэмби дала согласие на то, чтобы она переехала в венский дом Лафа. Вольфганг частенько навещал там сестру, поэтому утверждение Лафа о том, что он едва знаком с ним, было явной выдумкой.

Но семь лет назад произошло нечто такое, что изменило даже столь ограниченные семейные отношения. За несколько лет до этого Вольфганг закончил учебу, и его первая после диплома работа – в качестве советника по вопросам ядерной промышленности – потребовала от него частых командировок за пределы Вены. И вот однажды, семь лет назад, по возвращении из командировки Вольфганг заскочил навестить сестру в апартаменты дяди Лафа, окна которых выходили на Хофбург. Вольфганг сообщил Лафу и Бэмби, что бросил старую работу и устроился в Международное агентство по атомной энергии. Он хотел пригласить их на ланч в ближайший ресторан, чтобы отпраздновать это событие.

– После ланча, – сказала Бэмби, – Вольф предложил нам всем вместе сходить в музей Хофбурга. Он привел нас в Wunderkammer [37]37
  Буквально: комната или камера чудес или диковин, по аналогии с кунсткамерой (нем.).


[Закрыть]полюбоваться на драгоценности, а потом мы посмотрели выставку знаменитой коллекции из древнего Эфеса и зашли в Schatzkammer, чтобы взглянуть на Reichswaffen.

– В сокровищницу, чтобы посмотреть на королевское вооружение, – перевела я.

Только сегодня утром Лаф рассказал мне в бассейне о его визите более чем семидесятипятилетней давности в те же залы Хофбурга – в компании Адольфа Гитлера.

– Ja, – сказала Бэмби. – Брат привел нас взглянуть на меч и копье и спросил твоего дядю: «Вы с Пандорой знали об этих священных реликвиях?» Но Лафкадио ничего не ответил, поэтому Вольф сказал, что он сам давно интересуется их историей. Она была общеизвестна в Нюрнберге: Адольф Гитлер забрал много экспонатов из императорской сокровищницы в Вене – к примеру, главные императорские регалии, императорскую корону, державу и скипетр, императорский меч и так далее – и перевез их в Нюрнбергский замок. Это было первое, что сделал Гитлер после… как это сказать?.. Anshluss.

– Так и говори: аншлюс, аннексия Австрии Германией в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, – сказала я.

Неужели чисто случайно именно год назад – в марте 1988-го, на пятидесятую годовщину этого самого аншлюса – моя тетушка Зоя прикатила в Вену на встречу со своими соратниками, борцами за мир во время Второй мировой войны, и познакомилась там с профессором Вольфгангом К. Хаузером? Я думаю – нет, особенно когда Бэмби рассказала мне, что Лаф резко оборвал знакомство с Вольфгангом и отказался принимать его в своем доме после того, как Вольфганг заявил, что Пандора, как любимица Гитлера, всю войну прожила в этой шикарной хофбургской квартире и продолжала выступать в Венской опере, вероятно, только потому, что знала нечто важное об этих реликвиях. Нечто связывающее их с Нюрнбергом и даже с самим Гитлером.

– Вы с Вольфгангом выросли в Нюрнберге, где судили нацистов после войны. В суде шла речь об этих предметах?

– Я не знаю, – сказала Бэмби, для устойчивости опершись локтем на стол. – Все эти судебные процессы и сама война закончились задолго до того, как мы с Вольфгангом родились. Хотя и после войны все в Нюрнберге знали об этих реликвиях. Они хранились в залах дворца. Гитлер верил, что они являлись священными и обладали таинственным могуществом, связанным с древними родословными Германии. У Гитлера была квартира в Нюрнберге, где он останавливался, приезжая на свои сборища. Эта квартира находилась в центре города, рядом с оперой, а ее окна выходили на дворец, так что Гитлер всегда мог видеть из своих комнат место, где хранились реликвии. Их часто выставляли на публичное обозрение на взлетном поле дирижаблей, где нацисты устраивали большие политические митинги. Всю войну реликвии оставались в Нюрнберге и только после ее окончания вернулись в Австрию.

– Ну конечно же, Нюрнберг!

До того момента я совершенно не вспоминала об этих событиях, но сейчас они как будто вспыхнули в моей памяти. Все те многочисленные фильмы о ночных митингах с огромными знаменами в лучах прожекторов, перекрещивающих темное небо, с тысячами людей, выстроившихся по квадратам, напоминающим живую шахматную доску, – все эти знаменитые сборища проводились в Нюрнберге. Но тогда возникал другой вопрос.

Взглянув на бутылку, я заметила, что она почти опустела, но мне не хотелось, чтобы Бэмби выпала в осадок до того, как я выясню все необходимое, поэтому я вылила остатки коньяка в свою рюмку.

– А почему именно Нюрнберг? – спросила я. – Ведь это всего лишь провинциальный городок, на сотни миль отстоящий от проторенных дорог. Почему Гитлер привез эти вещи в такое непутевое место и там же устраивал все свои митинги? Бэмби смотрела на меня широко открытыми, но уже затуманенными коньяком глазами.

– Но ведь Нюрнберг находится на оси, – сказала она. – Разве ты не знаешь?

– На оси? Ты имеешь в виду, что там встречались во время войны державы «оси»? Мне казалось, они обычно встречались в Риме, или в Вене, или…

– Нет, я имею в виду исходнуюось, – сказала она. – Ось мира, то место, где, как принято считать, пересекаются все геомантические линии земных сил. В древности это место называлось Nornenberg – гора Норн, скандинавских богинь. В нашей истории есть три такие норны, три богини судьбы – Урд, Верданди, Скульд: судьба, становление и долг. Считается, что они жили на этой самой горе со времен сотворения мира. Они прядут пряжу судьбы и плетут наши судьбы, создавая рунические гобелены. Эти женщины подобны судьям, а их магический гобелен – подлинный суд Нюрнберга, поскольку написанная ими история определяет судьбы мира в его последние дни: die Gotterdammerung – «сумерки богов», то есть история о событиях конца света.

Возможно, наивно было воображать, что мне по силам распутать столь запутанный клубок событий, просто пытаясь разобраться в семейных связях моей семьи. Но я невольно заметила, что мои ближайшие родственники, похоже, по горло увязли в этом мифологическо-космополитическом и национал-социалистическом немецком Scheiss, или, выражаясь по-нашему, в дерьме.

Нет ничего удивительного в том, что совершенно незнакомые мне люди типа Бэмби знают так много отвратительного из истории моих родственников, которую сама я совершенно не знаю. В конце концов, я всю жизнь старалась отгородиться от них. И вот сейчас оказалось, что у меня имелось множество законных, хотя и неизвестных до недавнего времени, оснований для такого поведения.

Но вот что интересно: если Бэмби рассказала правду, то почему же Лаф, Пандора и Зоя так хорошо жили после кончины

Гитлера? В послевоенном Париже француженок, слишком дружелюбно относившихся к гестаповцам, обривали наголо и проводили по улицам, заполненным презрительно улюлюкающими людьми. Музыканты многих стран, если они даже просто выступали перед нацистами во время оккупации, были публично опозорены после войны, и их репутация погибла. А те, кто вообще имели тесные связи с их главными идеологами – как Пандора, по мнению Вольфганга, – получили большие тюремные сроки или были повешены. Тут возникал очень важный вопрос: если Пандора жила в Вене и всю войну оставалась любимой оперной звездой Гитлера, как сказала Бэмби, то почему Лаф так спокойно вспоминает о ней, не говоря уже о том, что подчеркивает и близкое знакомство Зои с фюрером, вместо того чтобы вообще вычеркнуть таких родственничков из своей жизни?

Однако в нашей семейной саге имелось еще одно странное и почти пугающее совпадение. Эта мысль мелькнула у меня в голове как раз перед тем, как я провалилась на пару часов в целительный сон перед моим свиданием на Овечьем лугу.

Бэмби сказала, что все началось семь лет назад, следовательно, противоречия между ее братом Вольфгангом и моим дядей Лафом возникли в Вене в 1982 году. Но именно семь лет назад, в 1982-м, умер мой дядя Эрнест. В том же году Сэм унаследовал этот рунический манускрипт и потом внезапно исчез, и мы ничего не знали о нем. До нынешнего времени.

В предрассветном сумраке снежные просторы поблескивали жутковатой голубизной на фоне зловеще черного леса. Лунный диск еще висел, словно елочное украшение, среди звездочек, поблескивающих на небесной берлинской лазури. В воздухе ощущалось холодное дыхание опасности, как всегда бывало в это время года перед рассветом. Снегопад, видимо, закончился поздно, и на лугу не было никаких свежих следов. Я выехала на середину снежного поля и, развернувшись на лыжах, пристально посмотрела на темнеющую полосу леса.

Чуть погодя меня что-то ударило сзади, сбив с головы шапку, а рассыпавшийся снежок сбрызнул ледяными струйками мою шею. Обернувшись, я заметила среди деревьев очертания движущейся фигуры: она появилась на миг в лунном свете и вновь быстро скрылась в лесу. Но по взмаху руки я узнала Сэма и поняла, что должна следовать за ним. Отряхнув шапку, я сунула ее в карман, быстро проехала по полю и нырнула в провал между серебристой елью и березой, где исчез Сэм.

Я остановилась и прислушалась. С какого-то пригорка донесся крик совы, и я последовала на этот звук в глубину леса, в почти непроглядную темноту. Когда я вновь остановилась, не зная куда дальше направиться, то услышала его шепот:

– Ариэль, держись за палку и иди за мной.

Я почувствовала, что он взял меня за руку и, сунув в нее кольцо своей лыжной палки, повел меня дальше в темноту. Держа свои палки в другой руке, я слепо следовала за ним, не представляя, куда он ведет меня. Мы довольно долго петляли по лесу, а потом начали подниматься на верхний луг. Когда наконец мы вышли на открытое пространство, небо стало кобальтово-синим, и я уже начала различать очертания Сэма, маячившего впереди меня.

Развернувшись, он подъехал ко мне так близко, что концы наших лыж перекрестились, словно сцепленные пальцы, и схватил меня в объятия так же, как восемнадцать лет назад я обхватила его в горах. От него пахло дубленой кожей и дымом костра. Он зарылся лицом в мои волосы и прошептал:

– Хвала Господу, Ариэль. Ты жива, с тобой все в порядке…

– Нет, хвала тебе, – проворчала я, уткнувшись в его плечо. Потом он отстранился и пристально посмотрел на меня в предрассветной мгле, освещенной лишь молочным лунным светом да серебристыми снежными отблесками.

Мы не виделись с Сэмом больше семи лет. В те времена он выглядел еще совсем мальчишкой. Мне следовало бы ожидать, что он изменится. Передо мной стоял высокий и широкоплечий мужественный красавец с четким отцовским профилем и рассыпавшимися по плечам черными материнскими волосами и смотрел на меня красивыми серебристыми глазами, озаренными загадочным внутренним светом. С легким смущением я осознала, что это уже не мой юный наставник и кровный брат, а невероятно красивый мужчина. А то, с каким изумлением Сэм сейчас смотрел на меня, подсказало мне, что он воспринимает меня примерно так же.

– Что случилось с той худышкой с ободранными коленками, которая обычно повсюду таскалась за мной? – спросил он с неловкой усмешкой. – Боже милостивый, Умница, да ты стала сногсшибательной красоткой!

– Конечно, и поэтому ты чуть не сшиб меня с ног своим метким снежком, – сказала я, чувствуя такую же неловкость.

На самом деле я вдруг поняла, что мне будет трудно даже смотреть на Сэма, пока я не привыкну к мысли, что мы оба неожиданно стали совершенно взрослыми.

– Извини, – сказал он, все еще рассматривая меня, словно незнакомку. – Похоже, теперь мне остается только извиняться, Ариэль. Мне искренне жаль, что все так получилось. Ужасно жаль, что я вообще втянул тебя во всю эту историю.

– Что толку от твоих извинений, – вновь процитировала я поговорку Джерси.

Но тут я улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ. Тогда я поняла, что должна немедленно повиниться перед ним.

– Сэм, – сказала я, – я тоже жутко волнуюсь. Надо признаться, так я еще никогда не переживала в своей жизни. Я надеюсь только, что мне не удалось испортить все окончательно или подвергнуть нас еще большей опасности, но я совершила одну по-идиотски глупую и досадную ошибку. Твой рунический манускрипт всю ночь пролежал под боком одного типа…

Сэм смотрел на меня с возрастающей тревогой, пока я каялась в своих досадных прегрешениях, – но только до последней фразы. И тогда настала моя очередь удивляться.

– Какой рунический манускрипт? – спросил Сэм.

У меня возникла весьма интересная фантазия, что если мое сердце и дальше будет так сильно биться от волнения, словно хочет выскочить из груди, то рано или поздно оно вообще перестанет нормально работать и будет постоянно колотиться как сумасшедшее. Двадцатиминутная пробежка на лыжах с Сэмом по верхним лугам подействовала как отличный общеукрепляющий массаж. К тому времени, когда мы достигли его хижины, я уже пришла в себя или, по крайней мере, вновь обрела дар речи.

И я узнала, почему Сэм изменил план нашей сегодняшней встречи. Последнее время, постоянно ощущая опасность, он избегал отелей и поэтому с самой своей «смерти» ночевал в охотничьих домиках, землянках и хижинах, разбросанных по всему

Айдахо и пустующих в зимний сезон. Прибыв в Солнечную долину немного раньше меня, Сэм выяснил, что поблизости от лыжных маршрутов нет никаких подобных сооружений, но в результате отыскал эту лачугу в паре миль от основной дороги. Однако местность здесь была до того открытой, что меня слишком легко было бы выследить, поэтому пришлось назначить встречу на такую несусветную рань.

Добравшись до уединенной лачуги – места последней ночевки Сэма, мы сбросили лыжи, очистили от снега крепления и, воткнув лыжи и палки в снег в неприметном месте, вошли в дом, где Сэм пошевелил угасающие угли, оставшиеся от ночного костра, и подбросил в него еще несколько полешек. В этом доме не было никакой другой системы отопления или водопровода, лишь колонка за входной дверью на свежем воздухе. Сэм наполнил водой оловянный котелок, поставил его на костер, собираясь выпить растворимого кофе, и подтащил табуретку к колченогому стулу, на котором я уже устроилась.

– Ариэль, я знаю, что тебе, наверное, непонятны многие мои поступки и причины моего странного поведения, – начал он. – Но прежде чем я пущусь в объяснения, мне нужно узнать все, что произошло с тобой за последнюю неделю: почему ты не ответила на телефонный звонок, что ты знаешь о пропавшей посылке и что рассказал тебе Лаф.

– Ладно, – неохотно согласилась я, несмотря на миллион вопросов, крутившихся у меня в голове. – Но сначала… Если ты не посылал ту рукопись, о которой я упомянула, то мне нужно узнать кое-что прямо сейчас, потому что у меня появился новый знакомый, сказавший, что он сам послал ее мне. Ты когда-нибудь слышал о неком профессоре Вольфганге К. Хаузере? – Увидев, что Сэм усмехнулся, я добавила: – Так ты знаешь его!

Но Сэм покачал головой.

– Нет, не знаю. Просто ты странно произнесла его имя. – Сэм подозрительно посмотрел на меня. – Знаешь, наверное, я всегда считал тебя кем-то вроде младшего брата, в общем, родственной душой, – продолжил он. – Но именно сейчас я почувствовал… Да ладно, Ариэль, выкладывай, что это за парень. У тебя наверняка есть что рассказать мне.

Я почувствовала, что у меня загорелись щеки. Эта проклятая ирландская кожа, доставшаяся мне от Джерси, мгновенно выдавала малейшие эмоции. Я закрыла лицо ладонями. Сэм взял меня за руки и опустил их. Я открыла глаза.

– Милостивый Боже, Ариэль, неужели ты влюбилась в него? – сказал он.

Вскочив с табуретки, он начал ходить кругами, потирая рукой лоб, пока я продолжала тупо молчать, не зная, что сказать. Сэм вновь сел и порывисто наклонился ко мне.

– Ариэль, помимо всех моих личных чувств по поводу данной ситуации, едва ли сейчас подходящее время для пылкого романа! Ты сказала, что только что познакомилась с этим типом. Ты вообще знаешь что-нибудь о нем? Откуда он взялся? Ты хоть представляешь, насколько опасной для нас обоих может оказаться такая неожиданная «дружба»?

Меня так расстроила его вспышка, что я готова была запустить в него чем-нибудь тяжелым. Я вскочила на ноги, как раз когда закипела вода. Сэм взял перчатку, чтобы снять котелок с огня. Это дало нам обоим время немного успокоиться.

– Я вообще не говорила ни о какой любви, – заявила я Сэму самым спокойным тоном, на который была способна.

– То есть ты не влюбилась, – уточнил Сэм.

Он суетился с котелком, не глядя на меня. Повернувшись так, что я не видела его лица, он насыпал растворимый кофе в чашки. И, словно разговаривая сам с собой, задумчиво произнес:

– Я только что понял, что понимаю сейчас твои чувства гораздо лучше, чем свои собственные.

Когда он повернулся наконец ко мне с двумя чашками кофе, по лицу его блуждала какая-то напряженная улыбка. Вручив мне чашку, он взъерошил мои волосы, как обычно делал, когда мы были детьми.

– Господи, дорогая, извини, – сказал он. – У меня нет никакого права соваться в твои сердечные дела и вообще устраивать допрос с пристрастием, как я только что попытался сделать. Наверное, все это было слишком неожиданно. Ты и сама достаточно сообразительна, чтобы не связываться с людьми, которые могут быть нам опасны. И кто знает, возможно, эта ситуация поможет нам выпутаться из той передряги, в которую я втянул нас, – как только мы сами во всем разберемся. Кстати, этот Вольфганг К. Хаузер… мне просто любопытно… он не говорил тебе, что означает «К» в его имени?

Я недоуменно покачала головой.

– Нет, не говорил. А что? Это важно?

– Возможно, и нет, – сказал Сэм. – Но когда увидишь его в следующий раз, спроси на всякий случай. Ну а теперь мне не терпится услышать, как ты провела эту неделю.

Мы с Сэмом вновь сели рядышком, я глубоко вздохнула и подробно рассказала ему обо всем, что случилось. Ну, почти обо всем. Учитывая то, какую реакцию Сэм выдал при одном моем упоминании имени Вольфганга, я не стала вдаваться в подробности о том, что он провел ночь не только рядом с манускриптом, но и со мной. Во всем остальном я была честна.

К концу моего исчерпывающего, но краткого изложения я сама начала наконец понимать, какую важную роль играет Вольфганг Хаузер во всей нашей истории. Но возможно, это лишь потому, что пока интрига разворачивалась вокруг непонятного рунического манускрипта. А настоящие документы, отправленные Сэмом, все еще болтались неизвестно где. Надо было только выяснить, что в них такого опасного.

– Я не могу поверить, что посылка пропала, – мрачно сказал Сэм, читая мои мысли. – По-моему, тут просто возникла какая-то путаница.

Я спросила Сэма, почему содержимое этой пропавшей посылки считается таким драгоценным, что весь мир мечтает завладеть им, включая членов нашей милой семейки, которые не общались друг с другом долгие годы, – и таким опасным, что ему пришлось устроить собственную смерть.

– Если бы я знал все ответы, – с горькой усмешкой сказал Сэм, – нам не нужно было бы забираться в эту уединенную лачугу, чтобы поговорить друг с другом после недели нашей дурацкой возни с организацией шифровок.

– Нашей дурацкой возни! – обиженно воскликнула я. – Нет, это именно ты занимался дурацкой возней со всеми фальшивыми похоронами, библейскими анаграммами и тайными свиданиями! Но после всего, что случилось со мной на прошлой неделе, я хочу знать ответы, и хочу знать их прямо сейчас. Что это за таинственная посылка и почему ты отправил ее мне?

– Это мое наследство, – сказал Сэм так, словно это все объясняло. – Пожалуйста, выслушай меня, Ариэль. Ты должна понять все, что мне придется сообщить тебе. Семь лет назад, перед самой смертью, мой отец впервые рассказал мне о том, что Пандора завещала ему. Раньше он никогда не говорил об этом, поскольку по условиям завещания Пандоры обязан был хранить все в секрете. И он сразу положил унаследованный сундук в банковский сейф в Сан-Франциско, где находилась адвокатская контора нашего семейства. Когда отец умер, я забрал содержимое этого сейфа и, вернувшись в Айдахо, взялся изучать его. В сундуке лежала целая куча старых и редких манускриптов, собранных Пандорой за всю ее долгую жизнь. В той посылке, что я отправил тебе, были копии тех…

–  Копии?– воскликнула я. – Тебе пришлось подстроить собственную смерть и нашей жизни угрожает опасность из-за какой-то пачки дубликатов?

– Это единственные копии, – произнес Сэм с легким раздражением, не слишком уместным, на мой взгляд, для того, кто так долго держал все в секрете. – Когда я сказал, что оригиналы были старыми и редкими, мне следовало сказать, древними. Они хранились в герметично закрытом сундуке для сохранности их состояния. Там имелись свитки, сделанные из папируса и полотна, а также из металла, вроде бы из меди или олова. Часть текстов вырезана на дощечках или на металлических пластинках. Насколько я понял, исходя из содержания и использованных там языков – греческого, еврейского, латинского, санскрита, аккадского, арамейского и даже угаритского, – эти манускрипты созданы в самых разных странах мира в незапамятные времена. Я сразу осознал, что мне в руки попали бесценные материалы. Но еще я почувствовал, как, возможно, и мой отец до меня, что в них таится какая-то опасность. Многие древние раритеты были в бедственном состоянии, едва не рассыпались в пыль, и с них невозможно было снять фотокопии без применения профессионального оборудования и каких-то высоконаучных приемов. Поэтому я скопировал все их от руки – та еще работка, я трудился над этим несколько лет! – чтобы можно было попробовать перевести их. Потом я положил копии в банковский сейф, а оригиналы спрятал там, где их никто не сможет найти – по крайней мере до тех пор, пока я не завершу перевод всех документов на английский язык.

– А много тебе уже удалось перевести? – спросила я.

– Пока немного, – ответил Сэм. – Но среди них полно каких-то странных обрывочных текстов, на первый взгляд совершенно не связанных между собой. Письма, истории, подтверждения, сообщения. Руководящие директивы имперского Рима. Кельтские и тевтонские легенды. Описания фракийских празднеств и пиров в Иудее, мифы о языческих богах и богинях Северной Греции – и никакой ниточки, которая могла бы связать их все между собой. Однако что-то такое определенно должно быть, иначе Пандора не стала бы собирать их.

В голове у меня роилось множество мыслей, но все они носились по какому-то замкнутому кругу. Не могли ли подобные документы быть связаны с неонацистской тайной организацией, о которой я подумала после рассказов Лафа и Бэмби? Все описанные ими события произошли в этом веке, а на языках типа угаритского никто не изъясняется, наверное, уже тысячу лет. Я вспомнила о норнах, притаившихся в пещере горы в Нюрнберге, о том, что они пряли нити и вплетали их в судьбоносный план игры последних дней мира. Но удалось ли кому-нибудь найти и прочесть их пророчества?

Пока Сэм пил тепловатый кофе, я вдруг почувствовала такое разочарование, какое мог бы испытать дешифровщик, снявший шкурку с луковицы и обнаруживший, как много еще слоев скрывают от взгляда сердцевину.

– Если тебе за столько лет не удалось найти никакой связи во всех этих Пандориных манускриптах, – сказала я, – то почему их считают такими ценными или опасными? Может, они связаны с теми реликвиями из Хофбурга, которые, по слухам, пытался собрать Гитлер?

– Хороший вопрос, я уже тоже думал об этом. Но мне казалось более важным выяснить для начала происхождение этих документов и то, как они попали к Пандоре, а главное – зачем они ей понадобились. Возможно даже, важнее всего понять, почему из всех родственников она завещала их именно моему отцу.

– Я думаю о том же, с тех пор как узнала о существовании наших документов, – призналась я. – И как, ты понял это?

– Возможно, – сказал Сэм. – Но мне хотелось бы знать и твои мысли по этому поводу. До сих пор мне не с кем было обсудить мою версию. Итак, вернемся к завещанию Пандоры. После ее смерти моего отца пригласили в Европу на оглашение завещания как основного наследника. Он удивился. Ведь она совсем недолго исполняла роль его приемной матери, пока была замужем за Иеронимом. Он не виделся с ней со времен «семейного раскола». И знаешь, Ариэль, я уверен, что ты со мной согласишься в том, что историю нашей семьи, рассказанную дядей Лафом, следовало бы пропустить через своеобразные фильтры, которыми могли бы послужить мнения на сей счет наших с тобой отцов, Эрнеста и Огастуса. Конечно, они едва ли сохранили о Пандоре высокое мнение, поскольку она бросила их в Вене на попечение их отца.

Sacree merde [38]38
  Святое дерьмо (фр.).


[Закрыть], подумала я, в очередной раз сталкиваясь с нашей чертовски запутанной семейной историей. Но вдруг у меня мелькнула одна мысль: возможно, Пандора как раз и рассчитывала на эти глубинные разногласия и раскол наших семейных отношений. Я сказала об этом Сэму.

– Да, у меня определенно возникло такое ощущение, – сказал Сэм. – Но после твоего сегодняшнего рассказа все сошлось. По-моему, тут и кроются истоки всех проблем – в семейном расколе. Давай разберемся. Инициатором раскола стала именно Пандора, она сбежала к Лафу, захватив с собой Зою. Ее бегство крепко ударило по нашей семейной ветви, поскольку она бросила твоего отца в младенческом возрасте, – такой поступок сегодня можно было бы объяснить лишь жестокостью и эгоизмом. Всю жизнь она всячески старалась поддерживать этот раскол. А потом вдруг мы узнаем, что она оставила моему отцу описанные мною редкие древние манускрипты. И по словам твоего приятеля Хаузера, у Зои есть оригиналы какого-то рунического манускрипта, копия которого теперь попала к тебе. Нам неизвестно, что Лаф мог унаследовать от Пандоры помимо квартиры с видом на Хофбург – это само по себе уже достаточно значимо, – но мы знаем, что ему известно о существовании рунического манускрипта, хотя он, видимо, не знал, что манускрипт хранится у Зои.

Сэм помолчал и улыбнулся мне.

– Итак, ты понимаешь, Умница, все сводится к одному вопросу: если бы тебе понадобилось спрятать какие-то вещи и ты

хотела бы, чтобы они оставались скрытыми даже после твоей смерти, можно ли было бы придумать для этого лучшую гарантию, чем разделение их между четырьмя такими наследниками, как Лафкадио, Зоя, Эрнест и Огастус, чья враждебность друг к другу зародилась едва ли не с колыбели?

В самую точку. Как только выяснилось, что я стала «наследницей», все наши родственнички со всех сторон отправили ко мне эмиссаров: одни прибыли сами из Европы, а другие звонили посреди ночи, чтобы допросить меня. Даже Оливер заметил необычность их поведения. Учитывая, что старые раны поддерживают в нашей семье обстановку подозрительности и обиды, Пандора отлично рассчитала, разделив свои трофеи так, чтобы никто не догадался, кому что досталось.

Но кое-что по-прежнему тревожило меня.

– Но чего ради ты вообще так круто прикинулся покойничком? – спросила я Сэма. – И не просто покойничком, а с похоронами по высшему разряду: семья, вооруженные силы, важные сановники, пресса – чего ради вся эта шумиха? Каким образом сюда замешано правительство? И зачем, в конце концов, ты поставил под угрозу мою жизнь, послав мне документы да еще сообщив в завещании, что они принадлежат именно мне?

– Ариэль, пожалуйста, – сказал Сэм, завладев моей рукой. – Клянусь жизнью, я не стал бы подвергать тебя такой опасности, если бы у меня был выбор. Но около года назад я заметил, что за мной кто-то следит. А в прошлом месяце кто-то пытался убить меня в Сан-Франциско. Тут не может быть никакой ошибки. В мою машину заложили взрывное устройство…

– Взрывное устройство?! – воскликнула я.

Но при всем ужасе такого известия кое-что ужаснуло меня еще больше. Я уже спрашивала себя, что же похоронено в гробу на кладбище в Сан-Франциско, если Сэм не умер. Но для начала я спросила Сэма дрожащим голосом:

– О боже, ты имеешь в виду, что вместо тебя убили кого-то другого? Так?

– Да, – помедлив, сказал он. – И это убийство произошло в китайском квартале, в арендованной мной машине.

Взгляд Сэма затуманился, и голос его зазвучал как-то отстраненно, словно воспоминания проступали через некий затемненный экран.

– Ты должна понять, Ариэль, что хотя я никогда не работал непосредственно ни на правительство, ни на военных, но за последние годы в качестве независимого советника обучил много их внутриведомственных шифровальщиков и даже помогал в отдельных случаях государственному департаменту. Мне приходилось также частенько помогать разным государственным конторам в расшифровке секретных сведений. Такая работа требовала быстроты, четкости и соблюдения секретности, чтобы все было шито-крыто. И в итоге я знаю очень много важных шишек и очень много секретов. Человек, погибший от взрыва в машине, был моим другом, важным правительственным чиновником, с которым я сотрудничал много лет. Его звали Терон Вейн. Год назад по моей просьбе Терон дал задание одному своему агенту выяснить, кто следит за мной и почему. В прошлом месяце Терон попросил меня немедленно приехать в Сан-Франциско: произошло загадочное убийство агента, работавшего над моим делом. Его агентство помещалось в арендованной квартирке, которую он использовал как секретный офис. Представители правительственных служб в любом случае обычно очищают такие места, забирая или уничтожая все имеющиеся там документы, чтобы они не попали в чужие руки. Но в данном случае Терон подумал, что мы сможем выяснить что-то связанное не только со смертью агента, но и с моей слежкой. Мы тщательно перерыли все в этом офисе. Я взломал все возможное, включая и компьютерные файлы, а потом мы уничтожили все данные. На основании обнаруженной информации мы выработали план действий и пришли к выводу, что будет более надежно и менее подозрительно, если мы с ним разделимся и я пройду пешком до следующей остановки, а он проедет квартал на моей машине и подберет меня по дороге. Но когда мы вышли из агентурной квартиры, я слегка задержался, поскольку еще на лестнице Терон велел мне проверить почтовый ящик и убедиться, не появилось ли там новых посланий, пока мы копались внутри. Я не успел даже выйти из дверей дома, когда Терон завел машину и она взорвалась…

Сэм умолк, закрыл глаза рукой и потер виски. Я не знала, что и сказать. Просто сидела, не двигаясь. Наконец он опустил руки и с болью взглянул на меня.

– Ариэль, мне не передать, какой ужас я пережил, – сказал он. – Я знал Терона Вейна почти десять лет, он был настоящим другом. Но я понял, что эта бомба предназначалась мне, и поэтому оставил его там, словно это я, разнесенный на куски вместе с машиной, лежу на мостовой, – оставил его, чтобы другие смогли собрать его останки. Ты не представляешь, что я пережил.