355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кэтрин Нэвилл » Магический круг » Текст книги (страница 11)
Магический круг
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 03:47

Текст книги "Магический круг"


Автор книги: Кэтрин Нэвилл


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 41 страниц)

Во-первых, полагая, что его сообщение может попасться на глаза любителям совать нос не в свои дела, он зашифровал его многоуровневым способом, нагружая каждый уровень ложными отвлекающими маневрами, которые потребуют много времени и труда от любого, кто попытается расшифровать их.

Во-вторых, поскольку срочная необходимость вынуждала Сэма идти на риск, он составил код, достаточно простой для того, чтобы я смогла быстро и точно расшифровать его самостоятельно.

Сочетание этих двух важных элементов подсказало мне, что ключ к шифровке должен быть чем-то таким, что только я смогу увидеть и понять.

Используя линейку в качестве направляющей, я тщательно исследовала таблицу. Первая зацепка обнаружилась сразу. Два, и только два, символа в этой таблице не являлись буквами алфавита: два амперсанда (знак &) в шестой и шестнадцатой строках, считая сверху. Поскольку амперсанд символически изображает союз «и», то, возможно, это были связующие звенья между частями исходного сообщения. Хотя об этом мог бы догадаться любой, я была почти уверена, что именно вокруг них следует искать начала и концы слов – как обманных, так и правильных. И у меня вдруг появилась интуитивная уверенность, что я смогу найти ключ, просто разглядывая таблицу, – она сама подскажет мне, в какую сторону следует свернуть с очевидного пути.

Я не разочаровалась в своей догадке. Амперсанд в шестнадцатой строке соединял слова «Сцилла» и «Харибда» и привел меня к полному сообщению: «Ущелье Джэксона два часа Сцилла и Харибда». Это был явно ложный след, не только потому, что я сама придумала для скал такие названия – слова эти, в общем, достаточно известны, – а скорее потому, что Сэм отлично знал о моей встрече с дядей Лафом именно в Солнечной долине, а не в ущелье Джэксона. Но ложный это след или не ложный, он дал мне понять, что правильное сообщение подскажет мне, где мы с Сэмом сможем встретиться в эти выходные. Слава тебе господи.


По таблице было разбросано еще несколько сообщений. Одно из них начиналось со слова «Гранд» в четырнадцатой строке и назначало мне встречу на Гранд-Тарги у третьего подъемника в четыре дня в воскресенье.

Однако значительно вероятнее, что настоящее послание Сэм спрятал среди противоречивых сообщений, ответвлявшихся от второго амперсанда. И все они так или иначе должны быть связаны с реальными местами Солнечной долины.

Амперсанд в шестой строчке соединял два слова: «долина» и «день». Поднимаясь с юго-восточной стороны таблицы к северу, можно было прочесть: «Солнечная долина & день» [21]21
  По-английски слово Sundey, то есть буквально «солнечный день», означает «воскресенье».


[Закрыть]
. Далее начинались трудно прослеживаемые разветвления.

Одно из них, возможно, намекало на «полдень», но после этого я заплутала в буквенном лабиринте. Немного погодя я нашла около «долины» слово «десять» и, следуя по некой петле к началу фразы, прочла: «Десять утра номер тридцать семь». Черта с два Сэм стал бы так возиться, чтобы передать столь элементарное сообщение. Более хитрым пока было словечко «приют», которое я в итоге выискала возле этого амперсанда. Новое послание гуляло по всей таблице: «Приют ресторан в восемь вечера накинь желтый шарф». Можно подумать, что он способен узнать меня только по шарфику. Нелепость какая-то.

Кроме того, хотя мы могли встретиться в окрестностях Солнечной долины, где находились три городка, два горных хребта и обширные долины, покрытые редколесьем, я была уверена, что Сэм предпочел бы встречу на самой популярной у лыжников Лысой горе, потому что мы оба знали ее очень хорошо. Учитывая мою заштопанную руку и плачевное физическое состояние, я не слишком стремилась вновь встать на лыжи. Но, видимо, особого выбора у меня не будет.

Однако я чувствовала, что пока не нашла нужное мне послание. Возможно, куда-нибудь меня приведет слово «полдень», только непонятно, куда именно. Я выискала слово «иди», которое вроде бы могло быть частью какой-то длинной фразы, но мне не удавалось найти связь. Я вновь присмотрелась к таблице. Выделилось слово «на», рядом с которым стояло слово «по». У меня уже начали уставать глаза, хотя я старательно водила пальцем по этому буквенному лабиринту.

Наконец я обнаружила кое-что важное: «для нас свят». Это буквосочетание поворачивало на восток от слова «день», а потом спускалось к югу. «Для нас свят» – какой день для нас может быть святым? Пределом моих религиозных познаний являлся День всех святых. Мои детские посещения церкви ограничивались теми случаями, когда Джерси приглашали выступить во время богослужения, и сейчас я даже не могла толком сказать, что подразумевается под этим днем: то ли День всех душ, то ли масленица – но все равно ни один из этих праздников не выпадал на грядущее воскресенье. И хотя все лыжные склоны в Солнечной долине имели особые названия, не было среди них ни Хэллоуина, ни Марди-граса. Однако, как ни странно, главные склоны Лысой горы действительно были названы в честь праздничных событий: Рождественский, Пасхальный, Первомайский и Каникулярный. И вероятно, не случайно.

Прищурившись, я вновь уставилась на таблицу. Уже целый час я разгадывала этот хитроумный кроссворд, и моя подживающая рана отчаянно чесалась и зудела. Слова «для нас свят» вроде бы сочетались с несколькими найденными раньше словами, такими как «иди» и «на», но потом след вновь терялся. Черт побери, Сэм! При чем тут какой-то наш святой день и куда именно идти!

От четырех упомянутых мной «праздничных» склонов ответвлялось множество других, не таких высоких и сложных. Глубоко вздохнув, я закрыла слезящиеся от напряжения глаза и попыталась представить общую трехмерную картину этой горы. Например, если выйти с кресельного подъемника к верхней обзорной вышке, то можно увидеть три вышеупомянутых склона – все, кроме Первомайского; а если потом спуститься оттуда своим ходом, то сверху лыжный маршрут пройдет путь, сильно смахивающий на тот, по которому буквы в таблице складываются в слова! Точно, даже если вернуться в самое начало послания, к обнаруженным мной в таблице словам «Солнечная долина», то – если память мне не изменяет – именно по такой трассе взбирается на гору и сам лыжный подъемник!

Я поняла, что нашла верный ход, и опять мысленно представила себе общий вид, открывающийся с горной вершины. От подъемника лыжня сначала резко идет вниз, а потом вновь поднимается, переваливая через небольшую горку, и далее сворачивает на большое кочковатое поле. Открыв глаза, я поискала слово «поле» рядом с тем местом, где в действительности находилось бы это поле, если считать буквенную таблицу своеобразной картой местности. Не сразу, конечно, но я нашла это слово – оно складывалось из букв, следующих друг за другом по кривой в соответствии с реальной лыжней, – и сразу за ним слова «с кочками». Мое сердце учащенно забилось.

Однако я расшифровала еще не все сообщение.

За «кочками» обнаружилось слово «спуск», и я знала, что за кочковатым полем действительно начинается пять разных лыжных маршрутов, но воспоминаний об их названиях у меня было не больше, чем о «святом дне», случайно обнаруженном мной в начале пути. Я могла вспомнить лишь примерные географические очертания, номера подъемников и их трассы, да еще таблички с уровнями сложности в начале каждого маршрута: зеленые, синие или черные, с кругом, квадратом или ромбом. Непонятно только, помогут ли мне такие сведения.

Я напомнила себе, как хорошо Сэм знал меня. Сразу за словом «спуск» я увидела букву «ч» и, пройдя от нее по крючковатой загогулине, получила два слова: «черный ромб». За кочковатым полем от очередного подъемника начинался спуск именно по маршруту с черным ромбом. Если я правильно поняла, то мне надо подняться на вершину следующего склона. Я проверила, какие слова можно найти по соседству. Вот что сложилось: «далее следуй такой тропой через», и еще одно, заворачивающее на север слово: «рощу». Поскольку «роща» заканчивалась в крайнем столбце таблицы, я предположила, что это конец послания. И значит, именно в роще мы должны встретиться с Сэмом в воскресный полдень.

Итак, теперь я четко видела путь, проложенный словами по буквенному лабиринту: я поднимусь на третьем подъемнике к обзорной вышке, прокачусь на лыжах по кочковатому полю и сверну на самый сложный маршрут с черным ромбом. Все было просто, за исключением крутизны этого спуска: мне не хотелось растянуться там с больной рукой. Эта лыжня, как я поняла, приведет меня на другой склон горы, подальше от туристов, на окраину курорта, где Сэм мог чувствовать себя в безопасности, оставляя для меня какие-то знаки на лесных тропинках и заменяя их в любой момент в случае необходимости.

Я очень гордилась, что мне удалось расшифровать эту своеобразную матрицу из 26 строк и 26 столбцов, хотя, конечно, именно Сэм был по-настоящему гениален, привязывая свою шифровку к географии местности, чтобы прочесть ее мог только тот, кому она знакома так же хорошо, как ему.

Я собралась уже закрыть маячившую на экране матрицу, как вдруг вспомнила, что не разгадала еще одного, более глубокого уровня послания.

Я дважды щелкнула мышкой по звездочке, но ничегоне произошло. Тогдая повторила ту же процедуру с первой буквой из Солнечной долины и в итоге щелкнула по последней букве в слове «рощу». Матрица сразу исчезла, и вместо нее появилось сообщение:

«Пой сон если морока нот».

И подписано: «Роб ле Окаесо».

Роб ле Окаесо являлось анаграммой Серого Облака – известного только мне тайного имени Сэма. В детстве, загадывая друг другу головоломки, мы придумали несколько подобных анаграмм с нашими именами. Так у Сэма появилось еще несколько имен: Лао Б. Соереко и О. С. Обелаокер. А это означало, что первая часть этой строчки тоже была некой анаграммой, содержавшей закодированное послание от Сэма, Похоже, мне предстоял долгий вечерок.

Но оказалось, что не такой уж долгий. Я весьма преуспела в загадочных анаграммах, на что Сэм, видимо, и рассчитывал.

Первые два слова в этой анаграмме – «пой сон» – могли означать, что речь в сообщении идет о нереальном певце. Учитывая, что Сэм был формально мертв, весьма возможно также, что он намекал на какие-то духовные песнопения.

Другие два слова – «морока нот», – возможно, указывали на то, чтобы я не заморачивалась с поисками реальных мелодий или песен, связанных с одаренностью всего нашего семейства музыкальными талантами. А еще слово «морока» вполне соответствовало роду моей деятельности и нынешней ситуации, когда я сидела за компьютером с совершенно замороченной головой.

Самым легким и быстрым способом расшифровки анаграмм является выделение всех одинаковых букв в группы и последующая проверка возможных новых слов из данного буквенного набора. Например, в состоящем из девятнадцати букв послании Сэма «Пой сон если морока нот» выделялись следующие группы гласных и согласных: а – 1, е – 1, и – 1, о – 5, й – 1, к – 1, л – 1, м – 1, н – 2, п – 1, р – 1, с – 2, т – 1. Не так уж много фраз можно придумать из такого ограниченного набора. Чтобы упростить даже эту задачу, Сэм дал две подсказки в словах «пой сон» и «морока нот».

Если все-таки имелось в виду пение, то, возможно, речь шла о необычном исполнении. А учитывая, что моя мать и бабушка были в свое время известными певицами, вполне могло быть, что Сэм намекал на какие-то особые ноты или речитативное исполнение.

Из набора имевшихся у меня букв сложились слова «песни» и «Соломона», которые, в общем-то, подходили под разряд духовных или нереальных песен. Из оставшихся букв мне быстро удалось сложить слово «открой». Следовательно, нужно было открыть библейскую книгу Песни Песней Соломона и поискать в ней дальнейшие указания.

Что ж, можно попробовать.

В верхнем ящике стола Оливера Священное Писание было представлено лишь Библией мормонов. Но слава богу, в нашей конторе хватало религиозных фанатиков, почитывающих Библию даже в обеденный перерыв, когда все подкрепляются принесенными из дома бутербродами. Наверняка они оставляют здесь свои Библии. Заглянув в соседние комнаты, я нашла один экземпляр и открыла на соответствующей странице.

Заглавие гласило: Книга Песни Песней Соломона.

От моего внимания не ускользнуло, что Сэм уже не первый раз обращается к помощи Соломона. Для начала он завязал соломонов узел на зеркале заднего вида моей машины, послав мне первую весточку после своего чудесного «возрождения». Осознав, что сегодня вечером мне не хватит никакого времени на поиск скрытых значений в этих восьми древних песнях, и поныне имевших множество восторженных почитателей, я погасила вспыхнувший на мгновение интерес, просто глянув на последний стих этой книги:

 
«Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических».
 

И я поняла, что должна, образно говоря, бежать в горы.

КАРУСЕЛЬ

Горе Ариилу, Ариилу... Но Я стесню Ариил, и будет плач и сетование...

Ибо гнев Господа на все народы, и ярость Его на

все воинство их. Он предал их заклятию, отдал их на заклание.

Книга Исаии, 29, 1-2; 34, 2


Трудно сказать, что больше радует взор – круговерть битвы или веселой карусели, но совершенно очевидно, куда больше влечет зрителей.

Джордж Бернард Шоу

Солнечный свет озарял сверкающие, подобно черным алмазам, островерхие вулканические кратеры этого своеобразного памятника лунной природы. Причудливыми потоками стекала когда-то лава по склонам на дно долины, и по одной из проложенных с ее помощью пустынных дорог быстро спускалась наша машина, направляясь в Солнечную долину.

Мы поехали на моей «хонде», поскольку машина Оливера еще не вернулась из ремонта, но зато я использовала его в качестве водителя. А Ясон сидел или, вернее, стоял, упершись передними лапами в приборную панель, и обозревал панорамный вид, строго проверяя курс следования. Моя рука уже вполне зажила, и я могла бы сама вести машину, поэтому Оливер удивился, когда я попросила его сесть за руль и проехать весь этот стопятидесятимильный путь, а сама спокойно уселась на заднем сиденье, почитывая Библию. Возможно, он подумал, что последние жизненные передряги склонили меня к поиску утешения в Священном Писании, но не его я искала в Песне Песней, лежавшей сейчас открытой на моих коленях, – вряд ли подобная история могла принести реальное утешение.

Мне вдруг показалось странным, что Сэм решил спрятать свое послание именно в Библии. Мы с ним никогда особо не интересовались религиозными вопросами, а конкретно эта книга Библии, которую я, честно говоря, до сих пор никогда не читала, казалась такой же эротичной, как дешевый любовный роман. Я бы отнесла пылкое и страстное описание любовной истории царя Соломона и Суламиты, красотки с виноградника, к категории книг типа Камасутры. В главе седьмой, к примеру, он даже пьет вино из ее пупка. Говорю вам, он настоящий извращенец!

Трудно представить, как такие стихи читались вслух с церковной кафедры, особенно если сохранять библейскую последовательность, ведь перед песнями Соломона Екклесиаст сообщает о суете сует, а после них пророк Исайя грозит грешникам всепожирающим огнем и потоками серы. Обе эти книги я тоже просмотрела на всякий случай, надеясь, что они подскажут мне, где именно искать очередное сообщение Сэма. Но без всякой пользы.

Когда мы доехали до Солнечной долины, Оливер выгрузил наши сумки и лыжи, и мы зарегистрировались и получили ключи от номеров. Я отнесла Ясона в свой номер и позвонила Лафу, чтобы сообщить о нашем прибытии. На этой неделе я уже отправила на его имя сообщение в «Приют», извещая, что, возможно, привезу с собой на выходные пару приятелей. Лаф перезвонил мне, сказав, что будет ждать нашего приезда и приглашает нас на ланч. Но, судя по последним сведениям, поступившим от Вольфганга, ему пришлось задержаться в Неваде, поэтому сегодня нам предстояло позавтракать только втроем: дядя Лафкадио, Оливер и я… по крайней мере, так я предполагала. Оставив наши пожитки на верхнем этаже, соответственно в разных номерах, мы с Оливером направились в ресторанчик «Приюта» на встречу с дядей Лафом.

Зал ресторана выглядел весьма впечатляюще: внушительных размеров камин, покрытые дорогими панелями стены, высокие потолки с хрустальными люстрами, столы с чистейшими скатертями из камчатного полотна, сервированные изысканным столовым серебром и дымящимися кофейниками, и отличный вид на снежную долину из огромных окон. Все здесь напоминало о периоде той спокойной изысканности между двумя мировыми войнами, когда сюда, в Солнечную долину, проложили железную дорогу для привлечения богатых и знаменитых в неизведанную и, следовательно, экзотическую девственную страну Скалистых гор штата Айдахо.

Метрдотель проводил нас с Оливером к заказанному для нашей компании круглому столу, удачно расположенному как раз перед самыми окнами. В центре стола пылала ваза с кроваво-красными розами, подчеркивая его превосходство над всеми прочими столами. Малочисленные посетители скромно поглядывали в нашу сторону. Едва мы успели устроиться на своих местах, как перед нами возникли наполненные минералкой бокалы и волшебным образом появилась корзинка с теплым свежим хлебом. Метрдотель извлек бутылку «Дом Периньон» из ледяного ведерка, стоявшего поблизости, и наполнил шампанским конические хрустальные фужеры с высокими раструбами.

– Так меня здесь еще никогда не обслуживали, – сказал Оливер, когда мы остались одни. – Обычно здесь практикуют пренебрежительное обхождение, холодный прием с еще более холодной пищей.

– Ты имеешь в виду розы и мгновенное появление вина? – спросила я. – Это все происки дядюшки Лафкадио; он король помпезной роскоши и щегольства. И это пока всего лишь прелюдия аудиенции.

Именно тогда, с безупречной своевременностью, в распахнутых дверях дальнего конца зала появилась величавая фигура Лафа. Его антураж, помимо мгновенно подскочившего метрдотеля и нескольких официантов, дополнялся личным камердинером и неизвестной женщиной. Вступив в зал, он медленно – палец за пальцем – снял перчатки и лишь потом направился к нам; его коронный, ниспадающий волнами до самого пола плащ провожали внимательные взгляды всех посетителей. Дядя Лаф не боялся затеряться в толпе – такое вряд ли было возможно: он наслаждался неким фирменным признанием, усиленным тем, что его персона мелькала на обложках альбомов так же часто, как и портрет Ференца Листа.

Лаф прошествовал по залу, изящно взмахивая перед собой тростью с золотым набалдашником, словно распугивал со своего пути пернатую дичь. Я встала из-за стола, чтобы приветствовать его. Он раскрыл мне свои объятия, не обращая внимания на соскользнувший плащ, который ловко подхватил сзади, не позволив ему коснуться пола, Вольга Драгонов. Безупречный трансильванский камердинер Лафа эффектно крутанул плащ в воздухе и повесил себе на руку. Судя по тому, как мастерски была исполнена сия хореографическая миниатюра, я поняла, что ее тщательно отрепетировали.

Не обращая внимания на эту немую сцену, Лаф обнял меня.

– Гаврош! Как же я рад тебя видеть! – с сияющей улыбкой воскликнул он и слегка отстранился, чтобы лучше разглядеть меня.

Точно по команде, официанты выдвинули стулья и застыли, держась за их спинки, в ожидании, когда мы соизволим занять свои места. Это означало, что мы обязательно постоим какое-то время, поскольку Лаф терпеть не мог делать то, что от него ожидали, – это касалось в равной степени жестов и мимики, – особенно если в ожидании пребывал обслуживающий персонал. Резко откинув назад гриву доходящих до плеч белоснежных волос, он посмотрел на меня проницательными голубыми глазами.

– Ты стала даже еще краше, чем когда-то была твоя матушка, – сообщил он мне.

– Спасибо, дядя Лаф. Ты тоже выглядишь потрясающе. Позволь познакомить тебя с моим другом Оливером Максфилдом.

Оливер не успел вымолвить ни слова, как молодая женщина, сопровождавшая Лафа, отделилась от стоявшей за ним свиты. Словно предлагая помощь для перехода вброд бурного потока, Лаф согнул в локте руку, и его компаньонка, улыбаясь нам, мягко опустила на нее свою изящную и узкую руку, почти нарочито лишенную украшений или драгоценностей.

– Очень рад, – сказал Лаф. – Гаврош, познакомься с моей спутницей, Бэмби.

Бэмби?! Похоже, эта цыпочка являлась отдельным номером программы, как теперь успели заметить все в этом зале.

Мне невольно пришлось отдать должное дядюшке Лафу. Это была не та привычно экзотическая кобылка с суперобложек, которыми Лаф пополнял конюшни своих фанаток с тех пор, как умерла Пандора, великая любовь его жизни. Au contraire [22]22
  Наоборот, напротив (фр.).


[Закрыть]
, эта благовоспитанная и породистая особа принадлежала к редкой категории поразительно красивых женщин. В ли-

це ее удивительным образом сочетались скульптурная лепка черт и чувственность: полные губы, высокие скулы и томные глаза в обрамлении длинных белокурых волос. Молния облегающей велюровой блузки кремового цвета была расстегнута ровно настолько, чтобы выгодно намекнуть на оставшиеся скрытыми достоинства, которые выглядели поистине великолепно. Но не только ее чувственная красота погрузила зал в благоговейное молчание. Эта молодая женщина обладала еще более редким даром. От нее исходило некое мерцающее сияние, словно все ее существо было соткано из живого, воздушного золота. Во время движения ее волосы струились и блестели, словно водопад, кожа румянилась, как сочный спелый плод, а в глубине широко поставленных глаз цвета морской волны поблескивали золотые искорки. Наверное, именно из-за такой красоты отправились в поход бесчисленные греческие корабли и рухнули башни легендарного Илиона.

Да, тут было чему позавидовать, но… наверняка с ней было что-нибудь не так. Тут она открыла рот и заговорила.

– Griiss Gott, Fraulein [23]23
  Здравствуйте, фрейлейн… (нем.).


[Закрыть]
Бен, – сказала она и продолжила с заметным акцентом: – Ваш Onkel [24]24
  Дядя (нем.).


[Закрыть]
так много говорил мне о вас. Знакомство с вами было мечтой всей моей жизни.

Я мысленно хмыкнула по поводу мечты всей ее жизни. Странная система ценностей! И несмотря на то, что она приветствовала меня на классическом немецком языке, в ее манере общения сквозила праздная хрупкость, мягко выражаясь, не слишком умного ребенка. Она протянула мне вялые, как тряпочка, пальчики; ее глаза, только что казавшиеся непостижимо глубокими, теперь выглядели непроницаемо тусклыми. Я мельком глянула на Оливера, который пожал плечами и как-то грустно усмехнулся мне в ответ. В верхнем этаже у нее явно чего-то не хватало.

– Я надеюсь, вы полюбите друг друга, как сестры, – сказал Лаф, приобняв Бэмби за плечи.

Лаф повернулся к столу с услужливо выжидающими официантами, изъявив наконец желание занять свое место, что

послужило и нам всем сигналом к аналогичным действиям. Трансильванский камердинер Вольга Драгонов (он предугадывал любые прихоти Лафа, словно был соединен с ним лобными долями мозга) нашел себе стул в дальнем конце зала и сел там, аккуратно сложив плащ Лафа на коленях. Я ни разу не видела, чтобы Вольга сидел за столом вместе с моим дядей или с кем-либо из наших родственников, даже когда мы прозябали пару дней в Тироли под каким-то навесом, где нечего было есть, кроме скудных дорожных полуфабрикатов. Улыбнувшись, я послала Вольге выразительный дружелюбный взгляд, и он кивнул мне в ответ, но не улыбнулся. Вольга никогда не улыбался.

– Бэмби на редкость талантливая виолончелистка, – сообщил Лаф Оливеру.

Этим он привлек и мое внимание. Я понимала, что это значит.

– Всем известно, – продолжил он, – что проворные, сильные пальцы и гибкое запястье являются признаками любого великого музыканта, играющего на смычковых инструментах. Но лишь немногие понимают, что когда дело касается виолончели…

– То самое главное – это как музыкант сжимает ее своими бедрами, – закончила я.

Оливер, поперхнувшись, глянул на меня и потянулся за водой.

– Именно так, дорогая, – согласился Лаф, когда метрдотель подошел к нему с меню. – Само тело исполнителя должно полностью сливаться с инструментом в порыве горячей, всеобъемлющей музыкальной страсти.

– Понятно, – умудрился выдавить Оливер.

Его изумленный взгляд был прикован к божественному телу Бэмби.

– Я хочу попробовать вашу oeufs Sardou [25]25
  Яичница по-сардски (фр.).


[Закрыть]
, – обратился дядя Лаф к метрдотелю. – Но с беарнским соусом и обильно политую лимонным соком.

Оливер наклонился ко мне и прошептал:

– У меня сейчас начнется крапивница!

– Гаврош, возможно, после ланча вам, молодым, захочется покататься на лыжах? – спросил дядя Лаф, заказав блюда для Бэмби, словно она была ребенком.

Я отрицательно покачала головой и показала на перевязанную руку.

– Ну, тогда мы с тобой приватно поболтаем, а Бэмби с Оливером отправятся на лыжную прогулку. Но сейчас, во время нашей милой трапезы, я хотел бы рассказать одну историю. На мой взгляд, она будет интересна всем.

– Семейную историю? – уточнила я с предостерегающей ноткой в голосе.

Разве не сам дядюшка Лаф говорил мне по телефону, что то, что он собирается мне сказать, требует конфиденциальности?

– В сущности, не совсем семейную, – с улыбкой сказал дядя Лаф, погладив меня по руке. – На самом деле это моя личная история, и такую историю, я уверен, ты еще не слышала, поскольку твой отец знает о ней не больше, чем мой сводный брат Эрнест. Не знает ее и Бэмби, хотя она и полагает, что ей известны все мои личные секреты и тайны, не отраженные в общественной светской жизни.

Это казалось очередной странностью красотки Бэмби, чьи вялые манеры предполагали почти полную неспособность проявления какого-либо интереса.

– Несмотря на мою долгую и насыщенную жизнь, Гаврош, – продолжил Лаф, – в моей памяти бережно хранятся любимые образы, вкусы и запахи. Я убежден, что именно запахи способны воскресить наши самые ранние воспоминания, но это мы обсудим как-нибудь в другой раз. Однако самые сильные воспоминания ассоциируются либо с величайшей красотой, либо с величайшей горечью. День, когда я впервые увидел Пандору, твою бабушку, сочетал в себе оба эти понятия.

Прибывшие вереницей официанты расставили блюда и одновременно эффектно открыли крышки. Лаф улыбнулся мне и продолжил:

– Но чтобы понять истоки, я должен рассказать сначала о горечи, а потом о красоте. Я родился, Гаврош, в конце тысяча девятисотого года на западном побережье Южной Африки, в провинции Натал, что означает в переводе «день рождения». Так назвал ее четыре века назад Васко да Гама, который открыл эту неизвестную землю в день Рождества Христова. Астрологические прогнозы для дня моего рождения были экстраординарными: пять планет одновременно сошлось в доме Sagittarius, то есть Стрельца. Наиболее важной из них был Уран, носитель нового миропорядка, предвещающий скорое начало новой эпохи Aquarius, или Водолея. Хотя, возможно, грядущие времена стоило бы назвать эпохой нового миробеспорядка, ведь древнейшие пророчества гласили, что эпоха Водолея начнется со страшных разрушений старого мира: все будет разрушено и смыто в море некой громадной приливной волной. Для моей семьи там, в Натале, такое крушение уже началось: я родился в самый разгар Бурской войны, события, ознаменовавшего начало века смертоносным оружейным салютом и кровавыми сражениями. В течение двух лет после моего появления на свет продолжалась эта жестокая война между более поздними английскими поселенцами и потомками первых голландских иммигрантов, которые называли себя бурами. Слово «бур» произошло от немецкого Bauer, то есть «крестьянин, фермер», но мы, англичане, переиначив слово на свой лад, стали называть их просто бурами, имея в виду сельских мужланов…

–  Мы, англичане,дядя Лаф? – удивленно прервала я его. – Но я считала, что наши предки были африканерами.

– Возможно, мой приемный отец, а твой дед Иероним Бен имел право называться потомком буров, – хмуро улыбнувшись, согласился Лаф. – Но мой родной отец был англичанином, а мать голландкой. Мое смешанное происхождение и рождение в охваченной войной стране во многом объясняет, какие резко неприязненные чувства я испытывал к этим чертовым бурам. Та война стала запальным фитилем в цепи событий, которые вскоре уничтожили мирную жизнь и толкнули нашу семью в самый центр первозданного хаоса. При одной лишь мысли о тех временах я невольно испытываю жуткую злость, во мне живет неизбывная, жгучая и бездонная ненависть к тем людям.

Святое дерьмо. Неизбывная, жгучая и бездонная ненависть? До сих пор, как и все остальные, я считала Лафа блестящим скрипачом, но своего рода социальным дилетантом, которого даже во времена самых ужасных мировых потрясений интересовала лишь трактовка музыкальных произведений, а уж если и волновало что-то в общественной жизни, то исключительно вопросы джентльменского характера. Однако сейчас его яростный тон заставил меня пересмотреть былое мнение.

Оливер и Бэмби, как я заметила, тоже смотрели на него во все глаза, едва притронувшись к еде. Лаф взял со своей тарелки завернутый в салфетку лимон и, прокрутив в нем вилку, щедро сдобрил его соком беарнский соус. Его взгляд при этом был сосредоточен на снежинках, кружение которых подчеркивало красоту пейзажа за нашими окнами.

– Трудно понять глубину и горечь таких чувств, Гаврош, – сказал Лаф, – если не знать историю моей своеобразной родины. Я говорю «своеобразной», поскольку она начиналась не как обычная страна, но как некое коммерческое предприятие. С семнадцатого века голландская Ост-Индская компания использовала мыс Доброй Надежды в качестве базы для пополнения продовольствия на долгом пути на Восток. И с самого начала эта компания жила отдельным, совершенно обособленным мирком на таинственном, почти неизведанном Африканском континенте. Возникшая колония окружила свои владения непроходимыми зарослями горького миндаля, который, собственно, и стал главным символом буров в их стремлении обособиться от всего остального мира…


ЗАРОСЛИ ГОРЬКОГО МИНДАЛЯ

Уже сотни лет прошли с тех пор, как голландская Ост-Индская компания впервые высадилась на мысе Доброй Надежды, основав на побережье свои колонии, и многие буры постепенно увлеклись скотоводством, разводили овец, коров и быков, что позволяло им вести более подвижную жизнь, чем привязанным к земле фермерам. Если их раздражали алчные и тиранические притязания компании, то они могли просто сняться с места и отправиться в путь на поиски новых сочных пастбищ. Так они вскоре и предпочли поступить, и их не волновало, если новые земли уже были кем-то заняты. Не имели они также и намерения делиться.

Меньше чем за столетие эти бурские переселенцы завоевали много земель, прежде населенных готтентотами, поработили их вместе с их детьми и почти истребили коренное население, охотясь на них, как на диких зверей. Обосновавшись в этих краях, буры объявили себя высшей расой, избранной божественным провидением, и стали традиционно обносить свои поселения непроходимыми колючими зарослями из деревьев горького миндаля – первый явный символ апартеида, – что позволяло предотвратить вторжение аборигенов на огороженные территории и их смешение с бурами.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю