Текст книги "Медовый месяц: Рассказы"

Автор книги: Кэтрин Мэнсфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

«У Леманна»
_{перевод Л. Володарской}

Несомненно, Сабина не считала, что жизнь течет медленно. Ей-то приходилось бегать с раннего утра и до поздней ночи. В пять часов она вскакивала с кровати, застегивала шерстяной фартук с длинными рукавами поверх черного платья и бежала вниз, в кухню.

Повариха Анна до того раздобрела за лето, что полюбила валяться в кровати без корсета, так как могла растянуться, как хотела, и повернуться на широком матрасе с боку на бок, призывая Иисуса Христа, Святую Марию и Блаженного Антония в свидетели, что родилась она не для того, чтоб жить, как свинья, в подвале.

Сабине работа была в новинку. С ее щек еще не сошел румянец, а слева на щеке красовалась крохотная ямочка, и даже когда Сабине было не до смеха, когда она была поглощена серьезными размышлениями, эта ямочка предавала ее. И Анна благословляла ямочку, которая позволяла ей полежать в постели лишние полчаса, предоставив Сабине разжигать огонь, прибирать в кухне и перемывать бесконечные чашки и блюдца, оставшиеся с вечера. Поваренок Ганс раньше семи не приходил. Он был сыном мясника – слабый недоросток, очень похожий, как думала Сабина, на колбасу, которой торговал его отец. Красное лицо почти сплошь покрывали угри, а уж что у него творилось под ногтями, и вовсе не поддавалось описанию. Когда же герр Леманн, не выдержав, приказал Гансу взять заколку и почистить ногти, тот заявил, будто они такие от рождения, мол, у его матери пальцы всегда были в чернилах, так как она занималась бухгалтерией. Сабина поверила ему, и ей стало его жалко.

Зима в Миндлбау была ранней. Уже в конце октября снега намело по пояс, и большинство «больных постояльцев», которым до смерти наскучили холода и травяные настои, отбыли в поисках покоя. Большой салон Леманн закрыл, так что осталась единственная зала – кафе, куда прежде подавали только завтрак. Здесь надо было вымыть пол, протереть столы, поставить кофейные чашки и маленькие фарфоровые блюдца с сахаром, да еще развесить на крючки вдоль стен газеты и журналы, и все до половины восьмого, когда приходил и брался за работу герр Леманн.

Обычно его жена торговала за прилавком перед входом в кафе, однако она подгадала беременность к тихому сезону и, не отличаясь худобой и в лучшие времена, до того раздобрела, что муж сказал ей: она де выглядит неаппетитно и лучше пусть сидит наверху и занимается шитьем.

Сабина взвалила на себя лишнюю работу, даже не подумав о дополнительной плате. Ей нравилось стоять за прилавком, резать тонкими ломтиками чудесные шоколадные торты Анны или раскладывать засахаренный миндаль по пакетикам с розово-голубыми полосками.

– У тебя тоже будут варикозные вены на ногах, – говорила ей Анна. – И у Фрау такие же вены. Неудивительно, что ребенок не желает выходить. Вон у нее какие распухшие ноги.

Ганса это очень заинтересовало.

Утром работы было относительно немного. Сабина открывала дверь, услыхав звон колокольчика, обслуживала завсегдатаев, которые приходили выпить ликер, чтобы согреть желудок перед дневной трапезой, и время от времени бегала наверх к Фрау на случай, если той что-нибудь понадобится. Зато вечером, начиная с шести или семи, завсегдатаи играли в карты, а все остальные, то есть случайные посетители, пили кофе или чай.

– Сабина… Сабина…

Она буквально летала от столика к столику, подсчитывая сдачу, делая заказы Анне в «лифт», помогая мужчинам снять толстые пальто, и все с таким чудесным детским выражением лица, словно она радовалась бесконечному празднику.

– Как себя чувствует Фрау Леманн? – шепотом спрашивали дамы.

– Неважно, как все в ее положении, – заговорщицки кивая, отвечала Сабина.

Трудный час Фрау Леманн приближался. Анна и ее приятельницы, говоря об этом, употребляли выражение «поездка в Рим», а Сабине очень хотелось расспросить их, но она, стесняясь своего невежества, молчала и пыталась сама представить, как это будет. Она практически ничего не знала, разве что у Фрау внутри ребеночек, который должен выйти наружу – и это очень больно. То, что ребеночка нельзя завести без мужа, ей тоже было известно. Но почему? Об этом она размышляла, когда, штопая вечером полотенца, склоняла голову, так что свет играл в ее каштановых волосах. Рождение – что это? Вот смерть – дело простое. У Сабины была маленькая фотокарточка покойной бабушки в черном шелковом платье и с распятием в натруженных руках, сложенных между плоских грудей; ее крепко сжатые губы как бы втайне улыбались. Но даже бабушка когда-то родилась – вот что было важно.

Как-то вечером, когда она так размышляла, в кафе вошел Юноша и попросил стакан портвейна. Сабина медленно поднялась на ноги. День выдался долгий, и в натопленной комнате она чувствовала себя немного сонной, но, наливая вино, почувствовала на себе пристальный взгляд Юноши, поглядела на него, и на левой щеке у нее появилась ямочка.

– Холодно сегодня, – сказала Сабина, закрывая бутылку.

Юноша провел рукой по запорошенным снегом волосам и рассмеялся.

– Да уж, не тропики, – проговорил он. – А у вас тут уютно – похоже, вы спали.

В жаркой комнате Сабину клонило в сон, и у Юноши был сильный глубокий голос. Она подумала, что ей еще ни разу не доводилось видеть никого, кто выглядел бы таким же сильным – казалось, он мог поднять одной рукой стол – и его беспокойный взгляд, шаривший по ее лицу и фигуре, будил глубоко внутри нее нечто странное, приятное и болезненное… Сабине хотелось стоять неподвижно, как можно ближе к нему, пока он пил вино. Оба молчали. Потом Юноша вынул из кармана книжку, и Сабина вернулась к своему шитью. Сидя в уголке, она прислушивалась к шуму ветвей, которым не давал покоя ветер, и к громкому тиканью часов, висевших над зеркалом в позолоченной раме. Ей хотелось еще раз поглядеть на Юношу – что-то было особенное в нем, в его звучном голосе, даже в том, как он был одет. Сверху, из комнаты Фрау Леманн, слышались шаркающие шаги, и опять Сабину захватили прежние мысли. Неужели и ей тоже придется когда-нибудь выглядеть так – и так чувствовать себя? Хотя чудесно было бы завести ребеночка, которого можно наряжать и качать на руках.

– Фрейлейн… Как вас зовут?.. Чему вы улыбаетесь? – спросил Юноша.

Сабина вспыхнула и подняла голову; сложив руки на коленях, обвела взглядом пустые столики и покачала головой.

– Идите сюда. Я покажу вам картинку, – позвал он.

Сабина подошла и встала рядом с ним. Юноша открыл книжку, и Сабина увидела цветное изображение обнаженной девушки в цилиндре, сидевшей на краешке большой незастеленной кровати.

Юноша закрыл ладонью тело девушки, оставив лишь лицо, и пристально посмотрел на Сабину.

– Ну?

– О чем вы? – спросила она, все отлично понимая.

– Тут могла бы быть ваша фотография. Скажем, ваше лицо – оно ничуть не хуже, насколько я могу судить.

– У нее другая прическа, – засмеялась Сабина. Она откинула голову назад, и смех булькал в ее круглом белом горле.

– Вы видели такие фотографии прежде?

– Сколько угодно, в газетах с картинками.

– А сами хотели бы сняться?

– Я? Ни за что не позволю никому смотреть на меня в таком виде. Да и шляпы такой у меня нет!

– Шляпа – дело поправимое.

Опять воцарилась тишина, прерванная Анной, которая послала наверх «лифт».

Сабина побежала в кухню.

– Вот, отнеси Фрау молоко и яйцо, – сказала Анна. – Кто это в кафе?

– Очень странный человек! Думаю, он немножко не в себе, – ответила Сабина, постучав себя по лбу.

Наверху, в своей уродливой комнате, Фрау что-то шила, накинув на плечи черную шаль и надев на ноги красные шерстяные шлепанцы. Девушка поставила стакан с молоком на стол и протерла передником ложку.

– Еще что-нибудь нужно?

– Нет, – отозвалась Фрау, поерзав на стуле. – Где мой муж?

– Играет в карты у Сниполда. Позвать его?

– Ради всего святого, пусть себе играет. Что я ему? Пустое место… Сижу тут целыми днями, жду.

У нее дрожала рука, когда она толстым пальцем провела по краю стакана.

– Хотите, я уложу вас в постель?

– Уходи, оставь меня одну. И скажи Анне, чтобы она не давала Гансу сахар без счета, хватит с него и двух кусков.

– Уродина… уродина… уродина, – шептала Сабина, возвращаясь в кафе, где Юноша уже застегнул пальто и собирался уйти.

– Завтра приду опять, – сказал он. – Не стягивай так волосы, а то они перестанут виться.

– Ладно, смешной человек. До свидания.

К тому времени, когда Сабина собралась лечь, Анна уже давно храпела. Девушка распустила свои длинные волосы, взяла их в руки… Наверное, будет жалко, если они в самом деле перестанут виться. Потом она окинула взглядом свою простенькую рубашку и, сбросив ее, уселась на краешек кровати.

– Жаль, – прошептала Сабина, сонно улыбаясь, – что у меня нет большого зеркала.

Лежа в темноте, она обхватила руками свое худенькое тело.

– Не хочу быть Фрау даже за сто марок… даже за тысячу. Не хочу выглядеть, как она.

Задремав, она увидела себя сидящей на стуле с бутылкой портвейна в руке и Юношу, входящего в кафе.

На другое утро было еще темно, когда Сабина проснулась, чувствуя усталость, словно что-то всю ночь давило ей на сердце. В коридоре послышался шум шагов. Герр Леманн! Наверно, она проспала. Ну вот, он уже дергает дверную ручку.

– Сейчас, сейчас, – натягивая чулки, подала голос Сабина.

– Сабина, скажи Анне, пусть идет к Фрау – побыстрее. А я еду за акушеркой.

– Да, да! – вскричала Сабина. – Уже началось?

Герра Леманна уже не было, и Сабина, примчавшись к Анне, потрясла ее за плечо.

– Фрау, ребенок, герр Леманн поехал за акушеркой, – протараторила она.

– Боже милостивый! – выдохнула Анна, мгновенно соскочив с кровати.

Никаких жалоб из уст Анны, главное – желание быть полезной.

– Беги вниз и разожги плиту. Поставь ведро воды, – проговорила она. – Да, да, я знаю, – продолжала она, обращаясь к невидимой Фрау и застегивая блузку. – Сначала всегда тяжело, зато потом столько радости. Я иду. Потерпите.

Весь день было темно. Едва кафе открылось, как включили свет, и пошла работа. Выставленная приехавшей акушеркой из комнаты Фрау, Анна отказалась работать, уселась в уголочке, бормоча себе что-то под нос и прислушиваясь к звукам над головой. Ганс тоже казался более взволнованным, чем Сабина. Он, подобно Анне, забросил работу и надолго застрял у окна, ковыряя в носу.

– Почему я одна должна работать? – возмущалась Сабина, моя стаканы. – Я не могу помочь Фрау, но и она не должна была столько тянуть.

– Знаешь, – сказала Анна, – Фрау перевели в другую спальню, чтобы она не беспокоила посетителей своими криками. Вот орет так орет!

– Две маленьких пива! – крикнул герр Леманн.

– Сейчас, сейчас.

В восемь часов кафе опустело. Сабина сидела в уголке, но без шитья. Казалось, с Фрау ничего особенного не происходит. Ну, доктор пришел – и все.

– Ах, – произнесла Сабина, – не буду больше об этом думать. И слушать тоже не буду. Хорошо бы пойти куда-нибудь – ненавижу эти разговоры. Нет, это уж слишком.

Она поставила локти на стол, спрятала лицо в ладонях и недовольно скривилась.

Неожиданно распахнулась входная дверь; Сабина вскочила и рассмеялась. Пришел Юноша. Он заказал портвейн, но книжку на сей раз не принес.

– Не уходи, а то сядешь опять так, что тебя не будет видно, – проворчал Юноша. – А мне хочется, чтобы ты меня развеселила. И вот еще, возьми мое пальто. Его нельзя посушить? Опять пошел снег.

– Есть одно теплое местечко – женская уборная. Отнесу ваше пальто туда – это рядом с кухней.

Сабине стало лучше, она опять чувствовала себя счастливой.

– Пойду-ка я с тобой. Посмотрю, куда ты денешь его.

Это не показалось Сабине необычным. Она засмеялась и поманила Юношу.

– Вот здесь. Чувствуете, как тепло? Сейчас я подброшу полено. Ничего не будет, все наверху.

Сабина опустилась на колени и положила полено в плиту, смеясь собственной смелости.

Фрау была забыта, дурацкий день тоже. Рядом с Сабиной смеялся еще один человек. Они вдвоем обогревали комнатушку, утащив полено герра Леманна. Для Сабины это было самым волнующим приключением, какое только возможно. Ей хотелось смеяться – или заплакать… или… или… или вцепиться в Юношу.

– Вот это пламя! – вскричала Сабина, разводя руками.

– Давай руку, вставай, – сказал Юноша. – Завтра тебе попадет.

Они стояли друг против друга, держась за руки. И вновь Сабину охватил непонятный трепет.

– Послушай, – хрипло произнес Юноша, – ты в самом деле дитя или играешь под ребенка?

– Я – я…

Сабина больше не смеялась. Она посмотрела на Юношу, потом опустила глаза и задышала тяжело, словно испуганный зверек.

Юноша привлек ее к себе и поцеловал в губы.

– Нет, не надо, – прошептала Сабина.

Тогда он отпустил ее руки и положил ладони ей на груди, отчего комната поплыла у нее из-под ног. Неожиданно сверху донесся страшный неистовый вой.

Сабина отшатнулась от Юноши и напряглась всем телом.

– Что это? Кто это?

* * *

В тишине раздался тоненький плач младенца.

– Ах! – вскрикнула Сабина и выбежала прочь из комнаты.

Люфтбад
_{перевод Л. Володарской}

Думаю, из-за зонтиков мы выглядим такими смешными.

Когда я пришла туда в первый раз и увидела своих сотоварищей по ваннам почти «голяком», мне пришло в голову, что зонтики придают сцене нечто в духе «черного самбо».

Есть особое достоинство в том, чтобы держать над собой зеленое тряпочное сооружение на красной ручке, когда тело прикрыто «костюмом», размерами с носовой платочек.

В Люфтбаде нет деревьев. Здесь гордятся скромными деревянными кабинами, купальней, двумя качелями и двумя странного вида дубинками, из которых одна, несомненно, пропавшая собственность Геракла или немецкой армии, а другой можно было без риска пользоваться в колыбели.

Здесь мы в любую погоду дышали свежим воздухом – прохаживались или сидели небольшими группами, обсуждая свои недомогания, а также то, каким несчастьям и в какой степени подвержена человеческая плоть.

Высокая деревянная стена окружала нас со всех сторон; поверх нее на нас с некоторым высокомерием поглядывали сосны, да еще подталкивая друг друга, что особенно мучительно для débutante. За стеной, с правой стороны, находились мужчины. Нам было слышно, как они валили деревья, пилили, бросали на землю тяжелые бревна и распевали отдельные куплеты из песен. Ну да, они принимали это куда как серьезнее.

В первый день мне не давали покоя мои ноги, и я трижды уходила в кабинку, чтобы посмотреть на часы, но когда женщина, с которой я три недели играла в шахматы, ни с того ни с сего проигнорировала меня, пришлось набраться смелости и присоединиться к остальным.

Мы лежали кружком на земле, и очень крупная Венгерка рассказывала нам, какую красивую усыпальницу она купила для своего второго мужа.

– Это сводчатый склеп, – говорила она, – с потрясающей черной оградой. И такой просторный, что я могу свободно ходить. У меня там две фотографии и два прелестных венка, которые прислал брат моего первого мужа. Еще увеличенная семейная фотография и украшенный адрес, врученный моему первому мужу по случаю его женитьбы. Я часто бываю там; если погода хорошая, то воскресной прогулки лучше не придумать.

Она почти упала навзничь, сделала шесть глубоких вдохов и опять села.

– Предсмертная агония была ужасная, – продолжала Венгерка, – у моего второго мужа. Первого сбил мебельный фургон, и из его нового жилета украли пятьдесят марок, а вот второй мучался шестьдесят семь часов. Я плакала без передышки – даже когда укладывала детей спать.

Молодая Россиянка с кудрявой челкой повернулась ко мне.

– Вы знаете танец Саломеи? – спросила она. – Я знаю.

– Прекрасно.

– Хотите, я станцую его? Вам интересно?

Она вскочила на ноги и в течение десяти минут проделывала нечто поразительное, после чего остановилась, тяжело дыша и крутя длинную косу.

– Правда, красиво? И я здорово пропотела. Пойду-ка окунусь.

Напротив меня лежала на спине, закинув руки за голову, самая загорелая женщина, какую я когда-либо видела.

– Давно вы пришли сегодня? – спросили ее.

– О, я тут целый день, – ответила она. – У меня свое лечение. Я ем только сырые овощи и орехи и с каждым днем чувствую, как крепнет и очищается мой дух. А как же иначе? Ведь у нас в мозгах жировые отложения из-за поедаемой нами свинины и говядины. Удивительно еще, как мы держимся. А теперь я употребляю простую и полезную пищу. – Она показала на корзинку, стоявшую рядом с ней. – Салат, морковка, картошка и орехи – вот мой дневной рацион. Я мою их и ем сырыми, какими их вытаскивают из безвредной земли – свежими и без примесей.

– И больше вы ничего не едите? – не выдержала я.

– Пью воду. Еще съедаю банан, если просыпаюсь ночью. – Она повернулась на бок и привстала на локте. – А вы ужасно переедаете, постыдно переедаете! И еще ждете, что Пламя Души сможет ярко гореть под грудами жира?

Мне не хотелось, чтобы она смотрела на меня, поэтому, едва к нам подошла совсем юная девушка в коралловых бусах, мне пришло в голову еще раз взглянуть на часы.

– Бедняжка фрау Гауптманн не смогла сегодня прийти, – сказала Загорелая Дама. – Она вся в пятнах из-за нервного расстройства. Вчера она переволновалась, когда ей пришлось написать две открытки.

– Очень ослабленная женщина, – вмешалась Венгерка, – но милая. Представляете, у нее отдельные коронки на каждый из передних зубов! И все же нельзя позволять дочерям носить такие короткие матроски. Они сидят на скамейках, скрестив ноги самым неприличным образом. Что вы делаете сегодня вечером, фрейлейн Анна?

– Ах, – отозвались Коралловые Бусы, – герр Оберлейтенант предложил мне поехать с ним в Ландсдорф. Ему надо купить яиц для своей матери. А там он, покупая восемь яиц у знакомых фермеров, с которыми можно поторговаться, экономит один цент.

– Вы американка? – спросила Овощная Дама, поворачиваясь ко мне.

– Нет.

– Тогда англичанка?

– Ну, пожалуй…

– Или то, или другое, иначе быть не может. Я несколько раз видела, как вы гуляли. Вы носите?..

Я встала с земли и села на качели. Прохладный ветер ласково обдувал мое тело. На голубом небе неспешно плыли белые облака. Сосны махали ветками одновременно, ритмично и шумно, и от них исходил крепкий запах. Я чувствовала себя легкой, свободной и счастливой – как девчонка! Мне хотелось показать язык лежавшим на травке дамам, которые, скучившись, о чем-то многозначительно шептались.

– Вам, верно, неизвестно, – донеслось до меня из кабинки, – что качели очень вредны для желудка. Моя подруга покачалась, а потом три недели ничего не могла взять в рот.

Я направилась к купальне, и там меня облили водой.

Одеваясь, я услыхала стук в стенку.

– Знаете, – спросил голос, – что в Люфтбаде живет мужчина, который закапывает себя по подмышки в грязь и не верит в Троицу?

Зонтик – мое спасение в Люфтбаде. Теперь, когда я собираюсь туда, то беру с собой большой зонт моего мужа и прячусь за ним в уголке.

И совсем не потому, что стыжусь своих ног.

Передовая дама
_{перевод Л. Володарской}

– Думаете, мы могли бы пригласить ее на прогулку? – спросила фрейлейн Эльза, в который раз завязывая перед моим зеркалом розовую ленту у себя на поясе. – Хотя она очень образованная, знаете, мне кажется, что ее гложет тайная печаль. Сегодня утром Лиза сказала мне, когда прибиралась у меня в комнате, что она целыми часами сидит совсем одна и пишет. Лиза говорит, что она пишет книгу! Наверно, поэтому она никогда не бывает с нами, да и мужу с ребенком уделяет совсем мало времени.

– Вот вы и задайте ей этот вопрос, – сказала я. – Мы ни разу не перемолвились ни словом.

Эльза порозовела.

– А я говорила с ней один раз, – призналась она. – Я принесла ей полевые цветы в комнату, и она, в белом пеньюаре и с распущенными волосами, открыла дверь. Никогда не забуду. Она молча взяла цветы, а потом я услышала – она неплотно закрыла дверь – я услышала, когда шла по коридору, как она говорит: «Чистота, благоухание, благоухание чистоты и чистота благоухания!» Прекрасно!

В дверь постучала фрау Келлерман.

– Вы готовы? – спросила она, входя в комнату и благодушно улыбаясь нам. Джентльмены ждут на крыльце, и я пригласила Передовую Даму присоединиться к нам.

– Не может быть! – воскликнула Эльза. – А мы с gnadish фрау как раз говорили о том, не…

– Я встретила ее, когда она выходила из своей комнаты, и она сказала, что с удовольствием принимает приглашение. Ей тоже ни разу не пришлось побывать в Шлингене. Сейчас она внизу, разговаривает с герром Эрхардтом. Полагаю, мы прекрасно проведем день.

– Фриц тоже ждет? – спросила Эльза.

– Конечно же, ждет, милое дитя; он нетерпелив, как голодный мужчина, которому не терпится услышать обеденный гонг. Ну же, бегите!

Эльза убежала, и фрау Келлерман многозначительно улыбнулась мне. До тех пор мы с ней редко беседовали из-за того, что «ее единственная радость» – очаровательный малыш Карл – ни разу не смог превратить в пламя те искры материнства, которые, как считается, в огромном количестве горят на сердечном алтаре любой уважающей себя женщины; однако в предвидении долгого путешествия мы были проникнуты друг к другу искренней симпатией.

– Мы испытаем двойную радость. Ведь у нас будет возможность наблюдать счастье милых Эльзы и Фрица. Вчера утром они наконец-то получили от родителей письма с благословением. Странно, стоит мне оказаться в обществе только что помолвленных пар, и я расцветаю. Недавно помолвленная пара, мать со своим первенцем, ложе смерти, если не было несчастного случая, одинаково действуют на меня. Пойдемте вниз?

Мне очень хотелось спросить ее, как можно расцветать при виде ложа смерти, но я сказала лишь:

– Да, конечно.

На крыльце пансиона постояльцы, принимающие курс лечения, встретили нас приветственными криками, которые для немцев обязательны перед любой, даже самой незначительной, экскурсией. С герром Эрхардтом мне еще не приходилось встречаться, поэтому, следуя строгому правилу, установленному в пансионе, мы обменялись вопросами о том, как нам спалось ночью, приятные ли сны снились ему, когда мы встали утром, был ли горячим кофе, когда он спустился к завтраку, и как мы провели утро. Взобравшись на эту вершину национальной вежливости, мы остановились, довольные и улыбающиеся, чтобы перевести дух.

– А теперь, – сказал герр Эрхардт, – могу вас обрадовать. Сегодня к нам присоединится фрау Профессорша, – он перевел радостный взгляд на Передовую Даму, – позвольте мне познакомить вас…

Мы обменялись едва заметными поклонами и смерили друг друга взглядом, который обычно называют «орлиным», но которым скорее пользуются женщины, чем безобидные птицы.

– Вы, верно, англичанка? – спросила она.

Я не стала отрицать.

– В настоящий момент я читаю довольно много английских книг, – продолжала фрау Профессорша, она же Передовая Дама, – скажем, изучаю их.

– Вот видите! – воскликнул герр Эрхардт. – Когда-то я дал себе слово, что не умру, пока не прочитаю Шекспира на его родном языке, а, оказывается, вы, фрау Профессорша, уже погрузились в бездну английской мысли!

– Судя по тому, что я прочитала, бездна не очень глубока.

Герр Эрхардт довольно кивнул.

– Да, я тоже слышал… Однако не будем огорчать нашу милую английскую приятельницу перед экскурсией. Поговорим об этом в другой раз.

– Ну, вы готовы? – позвал нас Фриц, который уже спустился с крыльца и теперь стоял внизу, поддерживая под локоток Эльзу.

Тут обнаружилось, что пропал Карл.

– Карл! Карлхен! – кричали мы.

– Только что он был здесь, – сказал герр Ланген, изможденный, бледный юноша, который оправлялся от нервного истощения, полученного из-за слишком усердных занятий философией и недостаточного питания. – Он сидел здесь и шпилькой разбирал часы!

Фрау Келлерман набросилась на него:

– Вы хотите сказать, мой дорогой герр Ланген, что не остановили мальчика?

– Нет, – ответил герр Ланген, – как-то раз я уже пытался это сделать.

– Да, у мальчика слишком много энергии, и он все время что-то выдумывает. Не одно, так другое!

– Может быть, он взялся за часы в столовой? – предположил не без сарказма герр Ланген.

Передовая Дама заявила, что мы должны идти без него.

– Я никогда не беру дочь на прогулки. И она всегда тихо сидит в спальне до моего прихода!

– Вот он! Вот он! – крикнула Эльза.

Мы увидели, как Карл слезает с каштана, весьма пострадавший от сучьев.

– Я все слышал, мама, – признался он, когда фрау Келлерман стаскивала его вниз. – О часах все неправда, я только рассматривал их, а маленькая девочка никогда не сидит в спальне. Она сама говорила, что каждый раз идет в кухню, и там…

– Хватит! – остановила его фрау Келлерман.

Мы en masse отправились по улице. День стоял теплый, и публика, приехавшая на лечение и предававшаяся в садиках при своих пансионах мирному процессу пищеварения на открытом воздухе, окликала нас и, прибавляя неизменное «Herr Gott», интересовалась, не собрались ли мы на прогулку. Все с очевидным и нескрываемым удовольствием желали нам доброго пути, когда мы упоминали Шлинген.

– Но ведь туда восемь километров! – крикнул нам старик с седой бородой, который стоял, опершись на изгородь и обмахивая себя желтым носовым платком.

– Семь с половиной, – возразил герр Эрхардт.

– Восемь! – заорал старик.

– Семь с половиной!

– Восемь!

– Сумасшедший, – сказал герр Эрхардт.

– Пожалуйста, оставьте его в покое, – попросила я, закрывая уши руками.

– Такое невежество нельзя оставлять без внимания, – возразил герр Эрхардт и, повернувшись к нам спиной, выставил семь пальцев с половиной, потому что был не в силах произнести больше ни слова.

– Восемь! – прогремел седобородый старик, не знавший усталости.

Мы все очень расстроились и оправились, лишь подойдя к белому указателю, который повелевал нам сойти с дороги на тропинку, что пересекала поле, и, по возможности, не мять траву. Если перевести это на человеческий язык, то мы должны были шагать гуськом, и это опечалило Эльзу и Фрица. Счастливый мальчик Карл прыгал впереди, ручкой маминого зонтика сбивая все цветы, до которых только мог дотянуться, за ним следовали трое, потом я, потом двое влюбленных. Несмотря на громкие голоса тех, кто шел впереди меня, я слышала прелестное перешептывание, доносившееся до меня сзади.

Фриц: «Ты любишь меня?» Эльза: «Ну… да». Фриц со страстью: «Очень?» На это Эльза отвечала вопросом: «А меня ты очень любишь?»

Фриц, не желая попасть в истинно христианскую ловушку, говорил: «Я спросил первым».

В конце концов, меня это стало смущать, и я, обогнав фрау Келлерман, зашагала дальше, успокаивая себя тем, что она расцветает, и хорошо, что мне не приходится докладывать даже самым близким людям о количественном значении своей привязанности к ним. «По какому праву они задают друг другу такие вопросы на следующий день после того, как получили благословение родителей? – не понимала я. – По какому праву они вообще допрашивают друг друга? Любовь, когда люди помолвлены или обвенчаны, уже не подлежит сомнениям. Они присваивают себе привилегию тех, кто старше и умнее их!»

Вокруг поля стоял довольно густой сосновый лес – красивый и прохладный. Следующий указатель предлагал держаться широкой дороги, если мы хотим попасть в Шлинген, и опустить ненужные бумажки и пакеты из-под фруктов в проволочные корзинки, прикрепленные к скамейкам как раз для этой цели. Мы уселись на первую же скамейку, и Карл с превеликим любопытством обследовал корзинку.

– Мне нравится лес, – сказала Передовая Дама с жалкой улыбкой на лице, никому конкретно не предназначенной. – В лесу волосы у меня как будто встают дыбом, напоминая о диких временах.

– Вы хотите сказать, – заговорила фрау Келлерман, немного подумав, – что для кожи головы нет ничего лучше соснового воздуха?

– Ах, фрау Келлерман, пожалуйста, не развеивайте чары здешних мест, – попеняла ей Эльза.

Передовая Дама одобрительно поглядела на нее.

– Вам тоже ведомо волшебное сердце природы?

Тут не выдержал герр Ланген.

– У природы нет сердца, – поспешно и с горечью, как все, кто имеет обыкновение излишне философствовать и мало есть, отозвался он. – Она создает, но она же и разрушает. Она поглощает то, что могла бы изрыгнуть, и изрыгает то, что могла бы поглотить. Вот почему мы, которым приходится кое-как перебиваться, когда она топчет нас ногами, считаем наш мир сумасшедшим и осознаем вопиющую вульгарность воспроизводства.

– Молодой человек, – перебил его герр Эрхардт, – вы еще, в сущности, не жили и, уж конечно, не страдали!

– Прошу прощения – откуда вам об этом знать?

– Я знаю об этом, потому что вы сами рассказывали, и не будем больше спорить. Возвращайтесь сюда через десять лет и тогда повторите мне свои слова, – сказала фрау Келлерман, не сводя глаз с Фрица, который, трепеща от страсти, перебирал пальчики Эльзы. – Может быть, вы привезете с собой молодую жену, герр Ланген, и будете смотреть, как играет ваше дитя с…

Она повернулась к Карлу, который как раз вытащил старую газету с фотографиями из корзинки и читал по слогам рекламу, как увеличить Красивую Грудь.

Фраза осталась недосказанной. Мы решили двинуться вперед, и чем дальше мы уходили от поля, тем лучше было у нас настроение, пока трое наших мужчин не разразилась песней «О Welt, wie bist du wunderbar!»[48]48
  О мир, как ты прекрасен! (нем.)


[Закрыть], причем громче всех звучал пронзительный голос герра Лангена, который вполне безуспешно старался внести в пение сатирическую ноту – как требовало его «мировоззрение». Мужчины, разгоряченные и счастливые, шагали впереди, оставив нас одних.

– Ну вот и хорошо, – проговорила фрау Келлерман. – Дорогая Фрау Профессорша, расскажите нам, пожалуйста, о вашей книге.

– Ах, от кого вы узнали, что я пишу книгу? – игриво воскликнула Фрау Профессорша.

– Лиза сказала Эльзе. Мне никогда прежде не приходилось знать женщин, которые пишут книги. Как вам удалось набрать событий на целую книгу?

– Ну, это нетрудно, – сказала Передовая Дама. Она положила руку на плечо Эльзе и легко оперлась на него. – Трудно вовремя остановиться. Многие годы мой мозг был, как улей, а примерно три месяца назад мою душу словно омыли долго сдерживаемые воды, и с тех пор я пишу день и ночь, постоянно обуреваемая новыми мыслями, которые подогревают нетерпеливые крылья моего сердца.

– Это роман? – робко спросила Эльза.

– Ну, конечно же, роман, – ответила я.

– Почему вы так уверены? – смерила меня грозным взглядом фрау Келлерман.

– Потому что нечто подобное случается, только если пишешь роман.

– Ах, не спорьте, – добродушно произнесла Передовая Дама. – Вы правы, это роман о Современной Женщине. Мне кажется, пришло время и для женщины. Он мистический и почти пророческий, он – символ по-настоящему передовой женщины, а не тех диких существ, которые вообще отрицают разницу полов и ломают свои слабые крылья под… под…

– Английским костюмом мужского покроя? – не удержалась фрау Келлерман.

– Мне не хотелось так резко. Скажем, под обманчивыми одеждами фальшивой мужественности!