Текст книги "Медовый месяц: Рассказы"

Автор книги: Кэтрин Мэнсфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

3

Никогда раньше Лотти и Кези не приходилось бывать на улице в такой поздний час. Все выглядело совсем по-другому, чем днем: крашеные деревянные домики казались меньше, сады – гораздо больше и гуще. Небо было усеяно звездами; над заливом висела луна, бросая на волны золотые брызги. Вдали на Карантине светился маяк, и на старых заброшенных барках зажглись зеленые огоньки.

– А вот «Пиктон», – сказал возчик, указывая на пароходик, унизанный яркими бусинками.

Они поднялись на вершину холма и начали спускаться вниз; залив сразу же скрылся из виду, и, хотя они все еще ехали по городу, девочки уже ничего не узнавали. Мимо них с грохотом проезжали другие фургоны. Каждый встречный знал их возчика.

– Здорово, Фред!

– Здорово-о! – кричал он в ответ.

Кези очень нравились эти оклики. Всякий раз, когда впереди появлялся фургон, она подымала глаза и ждала, когда раздастся голос возчика. Он – старинный их друг; вместе с бабушкой она часто ходила к нему за виноградом. Он жил один в маленьком домике, у стены которого стояла теплица, выстроенная им самим. Изнутри теплица была сплошь увита виноградными лозами; свешиваясь с потолка, они образовывали настоящий свод. Фред брал из рук Кези коричневую корзиночку, выстилал ее тремя широкими листьями и, нашарив за поясом небольшой костяной нож, пригибал и срезал большую синюю кисть винограда, а потом укладывал ее на листья так бережно, что Кези следила за ним, затаив дыхание. Он был очень высок, носил коричневые вельветовые штаны, и у него была длинная каштановая борода. Но он никогда не надевал воротничка, даже по воскресеньям. Сзади его шею покрывал темно-красный загар.

– Где мы сейчас? – поминутно обращалась к нему то одна, то другая девочка.

– Это вот Хок-Стрит, а это – Шарлот-Кресент.

– Ну да, Шарлот-Кресент. – Услышав это название, Лотти насторожилась; ей всегда казалось, что Шарлот-Кресент – ее личная собственность. Не так уж много на свете людей, именем которых названы целые улицы.

– Смотри, Кези, это Шарлот-Кресент. Правда, она какая-то особенная?

Теперь все знакомое осталось уже далеко позади. Фургон катил по совсем неизвестным местам: по новым дорогам, окаймленным с обеих сторон высокими земляными насыпями; вверх по крутым-крутым холмам; вниз, к лесистым долинам; через широкие мелководные речки. Все дальше и дальше. Голова Лотти покачивалась из стороны в сторону; девочка сползала, сползала и наконец улеглась на колени к Кези. У Кези глаза раскрывались все шире и шире. Дул порывистый ветер; она дрожала, но щеки и уши у нее горели.

– А звезды могут раздуваться? – спросила Кези.

– Не замечал что-то, – ответил Фред.

– А у нас есть дядя и тетя, они живут недалеко от нашего нового дома, – сообщила Кези. – У них два сына, старшего зовут Пип, а младшего Регз. У Регза есть барашек. И его надо поить из эмалированного чайника, на носик надевается палец от перчатки. Регз обещал нам показать. А какая разница между бараном и овцой?

– Ну, у барана есть рога, и он бодается.

Кези задумалась.

– Мне совсем не так уж хочется посмотреть этого барашка, – сказала она. – Терпеть не могу животных, которые бросаются на людей, всяких собак и попугаев. Я часто вижу во сне, что на меня бросается какой-нибудь зверь, – один раз это даже был верблюд, – и вот он бежит на меня, а голова у него все растет и растет.

Возчик ничего не ответил. Кези внимательно посмотрела на него, сощурив глаза. Потом она подняла пальчик и тронула его за рукав; рукав был шершавый.

– Нам еще далеко? – спросила она.

– Теперь уже скоро, – ответил возчик. – Устала?

– Нет. Мне нисколечко не хочется спать, – сказала Кези. – Только вот глаза как-то смешно тянет вниз.

Она протяжно зевнула и, чтобы глаза не тянуло вниз, закрыла их… Когда она вновь открыла глаза, фургон грохотал по дороге, которая, словно взмах кнута, прорезала сад и затем внезапно огибала островок зелени; сразу же за этим островком стоял дом, но его не было видно, пока не подъехали совсем близко. Он был длинный и низкий, веранда с колоннами и балкон окружали его со всех сторон. Он лежал в зеленом саду мягкой белой громадой, словно спящее животное. То в одном, то в другом окне появлялся свет. По пустым комнатам кто-то шел, неся лампу. В нижнем окне мерцало пламя камина. Казалось, дом излучает непонятную тревожную радость и ее трепещущие волны льются в сад.

– Где мы? – спросила Лотти, приподымаясь. Ее матросская шапочка сползла набок, а на щеке отпечаталась пуговица, к которой она прижалась во сне. Возчик осторожно снял ее с фургона, поправил шапочку, одернул смятое пальтишко. Лотти стояла на нижней ступеньке веранды и, моргая, смотрела на Кези, которая, казалось, летела к ней по воздуху.

– Ой! – воскликнула Кези, взмахнув руками. Из темного холла вышла бабушка, неся в руке маленькую лампочку. Она улыбалась.

– Ну, как вы добились в темноте? – спросила она.

Очень хорошо.

Но Лотти, стоявшая на нижней ступеньке, пошатывалась, словно птенец, выпавший из гнезда. Если она минуту стояла неподвижно, она засыпала; если прислонялась к чему-нибудь, у нее закрывались глаза. Идти дальше сама она уже не могла.

– Кези, – сказала бабушка, – могу я доверить тебе лампу?

– Да, бабушка.

Бабушка наклонилась и дала ей в руки лампу, яркую и как будто дышащую, а потом подхватила совсем осоловелую Лотти.

– Сюда.

Через квадратный холл, в котором валялись тюки и летали сотни попугаев (правда, попугаи были только на обоях), потом по узкому коридору, где те же попугаи все еще летели мимо Кези и ее лампы.

– Только не шумите, девочки, – предупредила бабушка, ставя Лотти на пол и открывая дверь в столовую, – у бедной мамочки разболелась голова.

Перед потрескивающим камином, поставив на подушку ноги и укутав колени пледом, полулежала в шезлонге Линда Бернел. Посреди комнаты за столом сидели Бернел и Берил; перед ними стояло блюдо с бараньими отбивными и коричневый фарфоровый чайник. Над спинкой шезлонга, в котором сидела Линда, склонилась Изабел. Она держала в руке гребенку и легкими ритмичными движениями водила ею по голове матери, зачесывая назад завитки волос. За островком света, падавшего от лампы и камина, тянулась темная и пустая комната, которая кончалась зияющей чернотой окон.

– Кто это? Дети? – сказала Линда. Но в действительности ей было решительно все равно. Она даже не открыла глаза, чтобы взглянуть на них.

– Сейчас же поставь лампу, Кези, – приказала тетя Берил. – Чего доброго, у нас загорится дом раньше, чем мы успеем распаковать чемоданы. Еще чаю, Стенли?

– Пожалуй. Налей мне пять восьмых, – сказал Бернел, протягивая чашку. – Возьми вторую отбивную, Верил. Первоклассное мясо, правда? Не слишком постное и не слишком жирное. – Он повернулся к жене. – Линда, милая, может, ты все-таки поешь немного?

– Меня тошнит от одной только мысли… – Она по обыкновению подняла одну бровь.

Бабушка принесла детям хлеба и молока. Они сели за стол; перед их раскрасневшимися сонными лицами колыхался волнистый пар.

– А мне дали мяса на ужин, – сказала Изабел, продолжая осторожно водить гребнем. – Мне на ужин дали целую отбивную с косточкой и ворчестерским соусом. Правда, папа?

– Перестань хвастать, Изабел, – одернула тетя Берил.

На лице Изабел изобразилось изумление.

– Я совсем не хвастаю. Разве я хвастаю, мамочка? Я и не думаю хвастать. Я думала, им это будет интересно. Я только хотела им рассказать.

– Очень вкусно. Благодарю, – сказал Бернел. Он отодвинул тарелку и, вытащив из кармана зубочистку, начал ковырять в своих крепких белых зубах.

– Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы Фреду до отъезда дали перекусить на кухне. Будьте так добры, мама.

– Хорошо, Стенли. – Старая женщина направилась к выходу.

– Минуточку, мама. Вы не помните, куда засунули мои домашние туфли? Пожалуй, раньше, чем через месяц-другой, мне не удастся до них добраться. Как вы считаете?

– Я помню, – встрепенулась Линда. – Они сверху в полотняном портпледе с надписью «самое необходимое».

– Будьте добры, мама, достаньте их мне.

– Хорошо, Стенли.

Бернел вышел из-за стола, потянулся и, подойдя к камину, встал к нему спиной, приподняв фалды сюртука.

– Ну и неразбериха, клянусь богом! А, Берил?

Берил, которая маленькими глотками пила чай, положив локти на стол, улыбнулась ему. На ней был надет новый розовый передник; рукава блузы она закатала до самых плеч, обнажив руки в хорошеньких родинках; волосы заплела в длинную косу и откинула на спину.

– Как вы думаете, сколько понадобится времени, чтобы все вошло в норму? Недельки две, а? – поддразнивая, спросил Стенли.

– Боже мой, конечно, нет, – беззаботно сказала Берил. – Самое худшее уже позади. Мы со служанкой весь день работали как каторжные, и когда мама приехала, она тоже сразу впряглась. Мы ни на минуту не присели. Ну и день!

Стенли почуял упрек.

– Я полагаю, вы не ждали, что я брошу дела в конторе и примчусь прибивать вам здесь ковры. А?

– Конечно, нет, – засмеялась Берил. Она поставила чашку и выбежала из комнаты.

– Какого дьявола ей от нас нужно? – возмутился Стенли. – Она думает, что будет сидеть и обмахиваться веером из пальмовых листьев, а я найму рабочих для этой ерунды. Ей-богу, неужели она не может иногда приложить свои ручки, не подымая при этом шума, ну хотя бы из простой…

Он помрачнел: в его чувствительном желудке отбивные уже начали сражаться с чаем. Но Линда протянула ему руку и привлекла его к своему шезлонгу.

– Тебе сейчас плохо приходится, милый, – сказала она.

В лице у Линды не было ни кровинки, но она улыбнулась, и ее пальцы уютно устроились в его большой красной руке. И Бернел успокоился. Он вдруг засвистел: «Как лилия чиста, красива и вольна…» Хороший знак.

– Ну как, тебе здесь нравится? – спросил он.

– Я не хотела тебе говорить, мама, но, кажется, я должна сказать, – произнесла Изабел. – Кези пьет чай из тетиной чашки.

4

Спать их повела бабушка. Она шла впереди со свечой; лестница гудела от топота детских ног. Изабел и Лотти уложили в отдельной комнате; Кези уютно устроилась в мягкой бабушкиной постели.

– А простынок сегодня не будет, бабушка?

– Нет, сегодня не будет.

– Щекотно, – сказала Кези, – но индейцы тоже спят без простынь. – Она притянула к себе бабушку и поцеловала под подбородком. – Возвращайся поскорее и будь моим храбрым индейцем.

– Ах ты, глупышка, – сказала бабушка, подтыкая со всех сторон одеяло. Кези очень любила, когда ей подтыкали одеяло.

– Ты унесешь свечку?

– Да. Шш-ш! Спи!

– Ну, а можно оставить дверь открытой? Кези свернулась калачиком, но ей не спалось. Отовсюду доносились звуки шагов. Дом трещал и скрипел. Снизу слышался громкий шепот. Раздался резкий смех тети Берил, потом громкий, трубный звук – это высморкался Бернел. За окном сотни черных кошек с желтыми глазами сидели на небе и наблюдали за Кези, но ей не было страшно. Лотти говорила Изабел:

– Я сегодня помолюсь в кроватке.

– Нет, ни в коем случае, Лотти! – Изабел была непреклонна. – Боженька разрешает молиться в кровати, только если у тебя высокая температура.

Лотти уступила:

 
О Исус, ты всех добрей,
Любишь маленьких детей,
Пожалей твою Лиззи
И к себе меня возьми.
 

Потом они легли спина к спине, вплотную друг к другу, и заснули.

В кругу лунного света раздевалась Берил Ферфилд.

Она устала, но ей хотелось казаться еще более усталой, чем она была на самом деле: она лениво сбросила платье и томным движением откинула назад теплые тяжелые волосы.

– Ах, как я устала, как устала!

Не переставая улыбаться, она на мгновение закрыла глаза. Ее грудь подымалась и опускалась, словно два машущих крыла. Окно было широко раскрыто; ночь была теплая. Где-то там, в саду, за деревьями скрывается молодой человек, смуглый, стройный, с насмешливыми глазами. Он собирает цветы в большой букет и, пробравшись к ее окну, протягивает ей. Вот она наклоняется к нему. Его лицо, лукавое и смеющееся, выглядывает из-за ярких желтовато-белых цветов. «Нет, нет», – говорит Берил. Она отвернулась от окна и надела ночную рубашку.

«Как ужасно несправедлив бывает иногда Стенли», – подумала она, застегивая пуговку. И потом, уже лежа в постели, она вернулась все к той же мысли, к жестокой мысли: ах, если бы только у нее были свои деньги!

Молодой человек, неимоверно богатый, только что приехал из Англии. Он встречает ее совсем случайно… Новый губернатор не женат… Он устраивает бал. Кто эта очаровательная девушка в атласном платье цвета eau de Nil[11]11
  Нильской воды (фр.).


[Закрыть]? – Это Берил Ферфилд.

– Знаешь, Линда, – говорил Стенли, облокотившись на спинку кровати и, прежде чем улечься, энергично почесывая себе плечи и спину, – я ужасно доволен, что дом достался мне совсем по дешевке. Я сегодня разговаривал с маленьким Уолли Беллом, и он сказал, что просто не представляет себе, почему они согласились уступить за мою цену. Понимаешь, земля здесь будет дорожать с каждым годом… Лет через десять… Конечно, нам теперь придется жить очень скромно и, насколько возможно, урезать расходы. Ты что, спишь?

– Нет, милый. Я тебя слушаю, – отозвалась Линда.

Он стремительно нырнул в постель, наклонился и задул свечу.

– Спокойной ночи, мистер бизнесмен, – сказала она и, сжав обеими руками его голову, быстро поцеловала. Ее чуть слышный, далекий голос, казалось, доносился со дна глубокого колодца.

– Спокойной ночи, дорогая! – Он просунул ей под плечи руку и притянул к себе.

– Да, обними меня, – сказал слабый голос из глубокого колодца.

Прямо на полу в своей каморке за кухней растянулся работник Пэт. Его резиновый плащ и штаны свисали с крюка над дверью: казалось, там висит человек. Из-под одеяла торчали скрюченные пальцы ног, а рядом с Пэтом стояла пустая тростниковая птичья клетка. Он был похож на рисунок из юмористического журнала.

«Нг… нг…» – похрапывала служанка. У нее были полипы в носу. Позже всех легла бабушка.

– Что? Ты еще не спишь?

– Нет. Я тебя жду, – сказала Кези. Бабушка вздохнула и улеглась рядом. Кези устроилась у бабушки под мышкой и тихонько пискнула. Но бабушка только слегка прижала ее к себе, снова вздохнула, вынула вставные зубы и опустила их в стакан с водой, стоявший на полу рядом с кроватью.

В саду маленькие совы, сидя на ветвях волчника, призывно кричали: «Не сплю, не сплю». И где-то в зарослях раздавался хриплый быстрый говор: «Хра-хра-хра… хра-хра-хра».

5

Наступил рассвет, холодный, зябкий. Бледно-зеленое небо покрылось красными облаками, на каждом листке, на каждой былинке лежали капли влаги. Над садом пронесся ветерок, сдувая росу, сдувая увядшие лепестки, прошумел над промокшими насквозь лугами и затерялся в темных зарослях. По небу проплыли крошечные звезды и исчезли – растаяли, словно мыльные пузырьки. В предутренней тишине с луга явственно доносилось журчание ручья; он бежал по бурым камням, то исчезая, то вновь появляясь в песчаных ложбинках, прятался в поросли кустарника, покрытого темными ягодами, разливался в болотца, заросшие желтыми лилиями и кувшинками.

А потом с первыми лучами солнца запели птицы.

Одни – скворцы и майны – нахально свистели, другие – щеглы, коноплянки и голуби – перепрыгивали с ветки на ветку. Хорошенький зимородок, сидя на изгороди, чистил клювом свой великолепный наряд, тюи – выводил он три ноты, смеялся и повторял их снова.

– Как громко поют птицы, – сказала во сне Линда. Ей казалось, что она гуляет с отцом по зеленым лужайкам, сплошь усеянным маргаритками. Вдруг он нагнулся, раздвинул траву у нее под ногами. «Ах, папа, какая прелесть!» Линда сложила руки чашечкой и, поймав крошечного птенца, провела пальцем по его головке. Он был совсем ручной. Но тут случилось что-то странное. Едва Линда коснулась его, как он нахохлился, напыжился, начал вдруг расти, становиться все больше и больше, и его круглые глаза, казалось, понимающе улыбались ей. Теперь он уже не умещался в ее ладонях, и она сбросила его в передник. Птенец превратился в большеголового лысого младенца с широко разинутым клювом, который то открывался, то закрывался. Отец разразился громким трескучим смехом, и Линда проснулась… Бернел стоял у окна и с грохотом поднимал жалюзи.

– С добрым утром, – сказал он. – Я тебя не разбудил? Нет? Погодка сегодня совсем недурна.

Он был чрезвычайно доволен. Такая погода была как бы последней печатью на его купчей. Словно вместе с домом и участком он купил – отхватил по дешевке – и этот чудесный день. Он помчался купаться, а Линда, повернувшись на бок, приподнялась на локте, чтобы осмотреть комнату при свете дня. Вся их мебель – вся старая рухлядь, как любила говорить Линда, – разместилась как нельзя лучше. Даже фотографии уже стояли на камине, а аптечные пузырьки – на полке над умывальником. На стуле лежали ее вещи – ее уличный костюм: ярко-красная накидка и круглая шляпка с пером. Взглянув на них, она вдруг подумала, что хорошо бы уйти из дому. И она представила себе, как уезжает в маленькой коляске, покидает их всех, даже не махнув на прощанье рукой.

Вернулся Стенли, опоясанный полотенцем; он сиял и хлопал себя по ляжкам. Он бросил мокрое полотенце прямо на ее накидку и шляпку и, заняв устойчивую позицию в самой середине солнечного квадрата, приступил к гимнастике. Глубокий вдох, наклон, приседание по-лягушачьи и выбрасывание ног. Стенли получал такое наслаждение от своего крепкого, послушного тела, что даже ударил себя в грудь и издал громкое «Ха!» Но эта бурная энергия, казалось, уносила его в другой мир, отрывала от Линды. Со своей белой измятой постели она смотрела на него, словно с облаков.

– Ах, черт! Проклятье! – выругался Стенли, который, просунув голову в хрустящую белую рубашку, вдруг обнаружил, что какой-то идиот застегнул ворот и теперь он попался – ни туда ни сюда. Размахивая руками, он двинулся к Линде.

– Ты похож на большого жирного индюка, – сказала она.

– Жирного? Это мне нравится! – возмутился Стенли. – На мне нет ни дюйма жира. На, пощупай.

– Камень-железо, – сказала она шутя.

– Ты и представить себе не можешь, – воскликнул Стенли, словно речь шла о чем-то чрезвычайно интересном, – сколько у нас в клубе мужчин, у которых уже есть брюшко! Совсем молодые, не старше меня. – Он начал расчесывать на пробор густые рыжеватые волосы, уставившись в зеркало круглыми голубыми глазами и немного согнув колени, потому что туалетный столик – черт бы его побрал! – всегда был слишком низок для него. – Взять хотя бы Уолли Балла, – и он выпрямился и описал головной щеткой огромную дугу у живота. – По правде говоря, я сам ужасно боюсь…

– Тебе это не угрожает, дорогой. Ты слишком энергичен.

– Конечно, конечно. Вероятно, ты права, – согласился он, успокоенный чуть ли не в сотый раз, и, достав из кармана перламутровый перочинный ножик, принялся подпиливать ногти.

– Стенли, завтракать! – позвала за дверью Берил. – Линда, мама говорит, чтобы ты пока не вставала. – Приоткрыв дверь, Берил заглянула в спальню. В волосах у нее была большая ветка сирени. – Все, что с вечера осталось на веранде, буквально до ниточки промокло. Ты бы видела, бедная мамочка просто отжимала столы и стулья. Но ничего не повреждено, – добавила она, бросая украдкой взгляд на Стенли.

– Ты сказала Пэту, чтобы он подал двуколку точно в назначенное время? Отсюда до конторы добрых шесть с половиной миль.

«Можно себе представить, что будет у нас творится во время этих ранних отъездов, – подумала Линда. – Какую суматоху он подымет в доме!»

– Пэт! Пэт! – кричала служанка. Очевидно, найти Пэта было нелегко; Линда еще долго слышала, как этот глупый голос аукал по всему саду.

Только когда входная дверь хлопнула в последний раз, известив, что Стенли действительно уехал, Линда почувствовала, что теперь она может отдохнуть.

Немного позже она услышала голоса детей, играющих в саду. «Кези, Изабел», – терпеливо и негромко басила Лотти. Она вечно то сама потеряется, то потеряет других и тут же, к величайшему удивлению, обнаруживает пропажу за соседним деревом или за углом: «Ах, вот вы где!» Девочек выпроводили из дому сразу после завтрака и приказали не возвращаться, пока их не позовут. Изабел катила аккуратную колясочку с чопорными куклами, а Лотти, в виде особой милости, было разрешено идти рядом и держать кукольный зонтик над лицом восковой красавицы.

– Куда ты, Кези? – спросила Изабел. Ей очень хотелось придумать какую-нибудь нетрудную черную работу, которая была бы Кези по силам и в то же время позволяла бы ей, Изабел, командовать сестрой.

– Просто туда, – отозвалась Кези.

Потом Линда уже не слушала их. Какой яркий свет в комнате! Она терпеть не могла окон, не прикрытых занавесями хотя бы сверху, но утром это было уже совсем невыносимо. Она повернулась к стене и от нечего делать провела пальцем по цветку мака на обоях, по его листу, стеблю и набухшему бутону. В тишине ей казалось, что под ее пальцем мак оживает. Она ощущала клейкие шелковистые лепестки, стебель, покрытый волосиками, как ягода крыжовника, шероховатый лист и налитой, словно отполированный бутон. Вещи вообще легко оживали в ее присутствии. И не только такие большие, массивные вещи, как мебель, но и занавеси, и рисунки на тканях, и бахрома на покрывалах и диванных подушках. Как часто кисти на ее покрывале вдруг превращались в странную процессию танцующих людей, сопровождаемых жрецами… Потому что некоторые кисти не танцевали, а важно шествовали, чуть склонившись вперед, словно они молились или пели. Как часто аптечные пузырьки становились маленькими человечками в коричневых цилиндрах, а умывальный кувшин сидел в тазу, словно большая жирная птица в круглом гнезде.

«Ночью мне снились птицы», – подумала Линда. Но что это было? Она не могла вспомнить. Вещи оживали и вели себя при этом самым удивительным образом. Они прислушивались и словно наполнялись чем-то таинственным и очень значительным, а наполнившись, начинали улыбаться. Они улыбались не только ей – все они были членами тайного общества и улыбались друг другу. Иногда, проснувшись после дневного сна, она не могла пошевельнуть пальцем, не могла взглянуть ни налево, ни направо, потому что они внимательно следили за ней. Порой, выходя из комнаты, она знала, что как только за ней захлопнется дверь, они вылезут из всех углов. А сколько раз по вечерам, сидя у себя в спальне, когда все остальные были внизу, она и вовсе не могла от них спастись! Тогда она не могла двигаться, не могла напевать про себя, а если и пыталась сказать что-нибудь вслух, как ни в чем не бывало, например: «Куда это задевался старый наперсток», – то на них это не производило никакого впечатления. Они понимали, как ей страшно; они видели, что она боязливо отворачивается, проходя мимо зеркала. Линда всегда чувствовала, что они чего-то ждут от нее, знала, если она перестанет сопротивляться им и будет лежать тихо-тихо, совсем беззвучно, неподвижно, что-нибудь обязательно случится.

«Сейчас совсем тихо», – подумала она. Широко открыв глаза, она слушала, как тишина прядет свою мягкую, нескончаемую паутину. Она дышала неслышно, вовсе почти не дышала.

И вот все ожило, даже самые крошечные, малюсенькие частички, и Линда уже не ощущала под собой постели – она плыла, витала в воздухе. И все время словно вслушивалась широко открытыми, настороженными глазами, томясь по кому-то, кто не приходил, ожидая чего-то, чему не суждено было случиться.