Текст книги "Край бокала"
Автор книги: Кэтрин Гаскин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
О'Киффи носил все это из машины в буфетную с видимым удовольствием, и я почувствовала, что он относится ко мне сейчас несколько покровительственно.
– Стало быть, вы в Мирмаунте теперь голодными не останетесь, верно, мисс д'Арси? – заметил он.
Зато Энни была почти в ужасе.
– Вот стыд-то! – сказала она, глядя на заставленные полки, когда О'Киффи уехал. – Только подумать, что скажут в Клонкате, когда эта история станет там известна, а уж О'Киффи об этом расскажет, не сомневайтесь. Надо же ему о чем-то поговорить в пивной.
– Это вовсе не стыдно, Энни, – возразила я. – Люди часто посылают продукты, когда кто-то болен и нет времени, чтобы готовить.
– Это не то, мисс Мора. Смотрите, тут яйца, масло, бекон, даже хлеб. Такие вещи есть в каждом приличном доме, что бы там ни было. Теперь все будут говорить, что мы нищие. Уж поверьте, когда я пойду к ранней мессе в воскресенье, каждый встречный будет мне кивать и подмигивать.
Теперь и я почувствовала стыд, хотя это было глупо и странно. Впервые я отождествила себя с Мирмаунтом. Тем не менее, когда к нам пришел священник справиться о здоровье леди Мод, мы ели бутерброды с осетриной и фруктовый торт. Преподобный Стэнтон оказался плохо одетым молодым человеком. За столом он был словоохотлив, словно изголодался по слушателю; ел все подряд, что стояло на столе.
– Леди Мод, конечно, не захочет видеть меня, – заметил он. – Она не религиозна.
После этого священник стал рассказывать о себе. Он сообщил, что холост, что четыре года был помощником священника в одном бедном приходе, где ему приходилось заботиться и о католиках, потому что протестантов там мало, и они, кажется, не нуждаются в его духовной опеке.
– Протестантская церковь в Южной Ирландии исчезает, – сказал он мрачно, продолжая жевать. – У меня не более сорока прихожан, и те ходят в церковь только на Рождество и Пасху... Знаете, я их не очень виню. Орган у нас неисправный, крыша протекает, в церкви страшно холодно. И все они так стары! Во время проповеди я говорю им, что мир обездолен, что мир голодает, говорю об атомной бомбе, но это их не заботит. Это в основном англичане, которые живут в Ирландии ради дешевизны, и они больше всего боятся, как бы инфляция не съела их сбережения и пенсии. Если бы вы пришли к нам в воскресенье. Знаете, иногда молодое лицо... Вы придете?
Я ответила, что едва ли буду здесь в воскресенье, что болезнь леди Мод – нетяжелая и мне нет причин здесь задерживаться.
Он был явно разочарован:
– Вы не можете уехать так скоро. Вы здесь нужны... Нужны не для ухода за больной.
Я пожала плечами:
– В любом случае я не нужна здесь. Моя мать уехала отсюда двадцать три года назад и больше не возвращалась. Теперь, когда я знаю это место и леди Мод, я понимаю, почему мать вышла замуж в Лондоне, и все это время леди Мод вела себя так, словно ее не было в живых. Вы, должно быть, это уже знаете, мистер Стэнтон?
– Знаю. У людей долгая память, и ирландцы до сих про любят пересказывать эту любопытную для них историю. Но разве вы не видите: ваше появление здесь, которого никто не ожидал, улучшило дело. Но это нужно и для вас самой, разве вы не понимаете?
– Не понимаю. Мой приезд расстроил леди Мод, и сам доктор Доннели сказал, что я была причиной ее сердечного приступа. Мой приезд ничего не изменил, разве только немного осложнил положение.
– Но вы должны понять – этому дому нужна какая-то новая, свежая сила, нужна красота, молодость, энтузиазм!
– Но ведь миссис Шеридан была молодой и... – Я не смогла договорить.
Его лицо исказило нескрываемое отвращение. Поставив чашку на стол, он встал и проговорил:
– Я не очень хорошо знал миссис Шеридан. А теперь мне пора.
– Но вы и меня не знаете.
– Я понимаю разницу. Позвоните мне, если я понадоблюсь. Бог свидетель, мало кто нуждается в священнике в наши дни. – С этими словами он ушел.
После ухода пастора я отправилась в спальню леди Мод – на время сменить сиделку миссис О'Ши. Весь день я не без страха думала о том, что в полпятого мне придется заступить на дежурство, чтобы сиделка могла выпить чаю. Почему для меня встречи с леди Мод – что-то вроде наказания? Получалось, что я отвечаю за чьи-то грехи.
Как только миссис О'Ши вышла, а я села на стул, старая леди угрожающе повернулась в мою сторону (слишком быстро для больной) и воскликнула:
– Как вы это допустили? Позор!
– Что именно, леди Мод? – Я догадывалась, о чем она говорит.
– Отто Прегер посылает сюда еду! Стоило мне прилечь, и все начало рушиться. При мне он бы не осмелился это сделать.
– Вы не правы. Он просто спросил, чем может помочь, я сказала ему об этом. У нас ведь стало больше людей – миссис О'Ши, посетители. Только я не думала, что всего этого будет так много. Мистер Прегер очень щедр.
– Этот человек – подлец. Он похож на всех этих иностранцев, которые наводнили нашу страну, чтобы все захватить. Он только и ждал такого случая! И вот теперь вы... – Голос ее зазвенел, стал пронзительным, как утром, когда она о чем-то говорила с Коннором.
Это испугало меня.
– Леди Мод, прошу вас! Вам нельзя волноваться...
– Зачем вы притворяетесь, будто заботитесь обо мне? Заботиться теперь поздно. Это должна была делать моя дочь, которой следовало хранить свое наследие...
– Но ведь вы знаете, она пыталась это сделать после моего рождения.
– Тогда было уже поздно! Она бросила меня, оставив в окружении глупцов, лжецов и мошенников. Я вышла замуж за этого дурака, и это не принесло мне ничего хорошего. Моя единственная дочь предала меня. А моя наследственная собственность была у меня украдена. Да, именно так! Разве я не знаю, что Прегер стоял за всеми этими кредиторами, которые не хотели повременить с возвращением пустячных сумм? Так что он захватил замок. И отказался вернуть наши картины, ковры, серебро, все, что нашел в подвалах!
– Но ведь замок сгорел! И что могло сохраниться за эти годы?
– Ложь и измена! – воскликнула она, словно обращаясь не ко мне, а к кому-то другому, словно меня здесь не было.
Я подумала, что она бредит.
– И он не удовлетворился замком, – продолжала старая леди. – Он прислал свою дочь, чтобы завладеть Мирмаунтом. Она соблазнила этого дурака Коннора, которого я возвысила, и оказалась в моем доме, отпихивая меня в сторону!
– Но ведь она платила за все. – Я защищала сейчас не столько Лотти, сколько Коннора. – А как насчет денег, которые она собиралась вложить в стеклодельный завод?
– Новая ложь! Я уже слыхала это от Бланш, которая пустыми разговорами прикрывала свою порочность и отсутствие дочерней верности. Я сделала ее лучшую партию в Ирландии. У Финдлеев было много денег, и это были английские деньги. Их-то и следовало вложить в завод. А что вышло? Ничего, кроме измены и скандала. Если бы Бланш была хорошей дочерью и достойной женой, стеклоделие здесь процветало бы. Но она служила только своему себялюбию и своим прихотям, и мнепришлось за это расплачиваться. А теперь вот приехали вы – слишком поздно, и просто для того, чтобы доставить мне новые страдания. Неудивительно, что я не знаю покоя. Все кончено. – Она говорила все тише, все невнятнее, потом умолкла.
Время тянулось для меня страшно медленно, я не находила себе места. Неожиданно старая леди заснула. Дыхание ее сделалось ровным и спокойным. В это время в дверь постучалась Бриджит. Когда она вошла, я приложила палец к губам. Поэтому девушка прошептала:
– Там вам звонит один мужчина, мисс Мора. Энни говорит, что я могу посидеть с леди Мод.
Я кивнула и встала. Бриджит прошептала снова:
– Это мистер Кэролл, вот кто это. – Ее взгляд выражал живое любопытство.
Весь тот день я ждала, что этот человек или позвонит, или придет сам. Я злилась на него, а сейчас была еще возбуждена после разговора со старой леди. Тем не менее, мне страшно хотелось его видеть.
В трубке раздался все тот же спокойный голос, источающий обаяние, который завлек меня в это болото.
– Кажется, я вовлек вас в дела, на которые никто из нас и не рассчитывал. Как вы поживаете?
– А как по-вашему? Я в таком состоянии, что не знаю, за что и приняться. Господи, зачем вы вытащили меня сюда?
– Э, разве я не тот человек, который всегда сует нос куда не следует? – Это было сказано с насмешливым сожалением, он снова принялся валять дурака. – Мне следовало бы умолять вас о прощении. Где мы можем увидеться?
– А зачем? – Мне не хотелось, чтобы он достиг цели слишком легко.
– Хороший вопрос, по-английски прямодушный. Но, увы, у меня нет точного ответа. Может быть, я хочу извиниться. Может быть, я хочу кое-что вам рассказать. Может быть, мне просто захотелось вас увидеть – и все тут. Подойдут ли такие ответы?
– Ладно, к черту! – Я слишком устала, и мне не хотелось с ним спорить. – Где мы можем встретиться? Где угодно, только не здесь.
– Верно. Здесь меня не очень жалуют. Не годится и любая закусочная в округе. Я тут, что называется, известная личность, а о внезапном появлении дочери Бланш Шеридан знает весь Клонкат.
– Тогда где?
– У меня дома, если вы не возражаете.
– Как туда добраться?
– Не очень трудно. Я слышал, вы уже побывали в замке Тирелей, значит, дорогу туда знаете. Переезжать мост по дороге к озеру не надо, лучше ехать прямо по дороге, которая ведет к Северной сторожке. Там я и живу. Там еще есть речка и разрушенный...
– ... мост, – закончила я.
– Откуда вы знаете?
– Я там уже была.
Замок Тирелей был весь в огнях, хотя жил там только один человек. Интересно, темные ли ночи в концентрационном лагере заставили его так полюбить свет, или это была причуда? Как и слишком обильная еда. Кстати, я забыла поблагодарить Прегера за присланную в Мирмаунт еду.
Домик у ворот был освещен, а в дверях я увидела знакомую высокую фигуру.
– Рад вас видеть, – сказал он на этот раз вполне серьезно и без деланного ирландского акцента. – Я вижу, вам тут пришлось нелегко.
– Что, я выгляжу старше своих лет? – За этой шуткой я попыталась скрыть овладевшее мной волнение.
– Да, это правда, – так же серьезно ответил он. – Пройдемте в дом.
После Мирмаунта здесь было очень тепло. Веселый огонь горел в белом кирпичном камине. Домик был маленький – в XVIII веке архитекторы больше думали о совершенных пропорциях, чем об удобстве сторожа и его семьи. Видимо, чтобы компенсировать этот недостаток, в нижнем этаже были сняты внутренние перегородки. Вдоль задней стены тянулись полки с кухонной утварью. Мебели было мало – диван, два стула, книжные полки. Были здесь еще радиоприемник и магнитофон. После дома старой леди здесь было очень просторно.
– Подумать только! – воскликнула я.
– Да, местечко чересчур скромно выглядит. Совсем не для Тирелей, и все такое.
– Ну вот, началось! Разве вы звали меня сюда, чтобы смеяться надо мной?
– Нет, что вы. Это все моя застенчивость. Поэтому я иногда говорю сам не знаю что.
– Застенчивость? Да вам не знакомо это понятие!
– Пожалуй. – Он помог мне снять плащ. – И как это леди Мод до сих пор не заставила вас носить твидовый костюм Тирелей?
– Какой еще костюм?
– Вы должны были обратить внимание. Светло-синие твидовые костюмы, которые всегда носили слуги в замке Тирелей. Потом замок сгорел, потом его продали, а в Мирмаунте до сих пор хранятся большие запасы этой форменной одежды. Леди Мод выдает ее Энни и рабочим на ферме. Кажется, они не возражают – так их собственная одежда меньше изнашивается, но выйти в город в этом наряде их не заставишь. Что вы будете пить?
– Есть у вас ирландское виски?
– Есть. Кто вас научил пить его?
– Коннор, конечно. Не леди же Мод.
– Ах да, Коннор. Ему в этом доме без виски не обойтись. Вам со льдом?
– Да, пожалуйста. Как вы попали в этот домик?
– Вы хотите сказать, как Отто Прегер разрешил мне здесь поселиться? Я снял этот домик, поскольку нуждался в жилье. Он был пуст. Потому что семью, которая жила здесь раньше, он переселил в новые дома в имении – у них было семеро детей. Знаете, Прегер немного свихнулся от признательности, что ирландцы разрешили ему здесь жить. Он готов предоставить своим рабочим роскошные условия. Можно было бы назвать его благожелательным деспотом, но это безобидный человек. И притом в его «блажи» есть своя логика – люди не уйдут работать к кому-то еще, потому что там у них не будет своих домиков и автобуса, который их возит к воскресной мессе, и рождественских праздников, и августовских пикников. Ему самому все это по душе, он называет их всех «своей семьей» и тратит на них деньги. – Кэролл поднял бокал. – Приветствую вас на земле ваших предков.
– Сейчас мне больше всего хочется покинуть эту землю.
– Верно. Прием вам был оказан престранный. Я не думал, что старая леди будет особенно рада, но и не предполагал, что это выведет ее из строя.
– Мое появление не должно было ее сильно шокировать. Она знала о моем существовании.
– Как вам сказать... Достоверных сведений о вас не было, вас здесь как бы не существовало. Были только слухи. Считалось, что Бланш Шеридан – в то время Бланш Финдлей – добровольно уехала в Англию работать. Леди Мод и миссис Финдлей, видимо сговорившись между собой, никому о вас ничего не говорили. Может быть, друзья вашей матери в Дублине и знали правду, но они молчали. Потом появились слухи, что там замешан какой-то мужчина, но точно никто не знал. А потом ее мужа убили, и после этого о ней вообще ничего не было слышно.
– А как вы об этом узнали?
– Ну, я вообще не в меру любопытен, помните? Я расспросил Энни.
– Энни?! Она знала об этом? И она вам рассказала?
– Ей известно о старой леди больше, чем кому бы то ни было. А мне рассказала потому, что, кажется, поняла, зачем мне это надо. Это ведь была и ее надежда. Она знала, что был ребенок, и знала имя того мужчины. А дальше мне оставалось только просмотреть лондонскую телефонную книгу... Труднее было прийти в ваш магазин. Я не знал, с чего начать...
– И потому вы разбили вазу и украли каллоденскую чашу?
Он откинулся на спинку дивана и вдруг улыбнулся, когда я вспомнила об этом. Он действительно был хорош собой, но сейчас его нельзя было принять за актера. На нем был старый свитер и фланелевые брюки с пятном краски на колене. В отличие от большинства молодых людей, которых я знала прежде, он не пытался играть несколько ролей сразу, а оставался самим собой, и это почему-то располагало к нему.
– Вы ведь не будете вспоминать об этом всю жизнь? – продолжал он. – Разве я не заплатил вам и за то и за другое? И разве я не вернул вас в лоно вашей семьи?
– Я предпочла бы остаться в Лондоне, – вздохнула я. – А в чем ваш интерес?
– У меня был долг перед семьей Шеридан. Какого рода долг, я не скажу, но деньгами его не оплатишь. Вернуть им каллоденскую чашу – полдела; вернуть в семью вас – значит заплатить долг. Если я совсем не достиг цели, напрасно растревожив и вас, и их, то прошу прощения. Но если вы немного потерпите и подождете, пока леди Мод к вам привыкнет, тогда может сбыться то, что я задумал.
– Это будет хорошо для нее, а для меня?
– Да, вы тут как будто ничего не выигрываете.
– Коннор так не думает. Он считает, что я прибыла сюда в последнюю минуту, чтобы унаследовать все достояние, которое он собирал по крупицам.
Брендан слегка присвистнул:
– Вот как? А я сдуру об этом не подумал. Это, конечно, ерунда. Всем известно, что леди Мод собиралась оставить все ему. Именно поэтому она поручила ему эту неблагодарную работу.
– Неблагодарную?
– До появления денег Прегера она была именно неблагодарной. Потом Коннор женился на Лотти, и все переменилось. Появилась возможность для возрождения традиций Шериданов. Они собирались создать курсы, чтобы иметь достаточно квалифицированных мастеров, а на обучение стеклоделию уходит пять лет. Коннор бы справился с этим. Он человек дела и умеет доводить его до конца. Но он не смог удержать деньги Прегера. Когда Лотти не стало, не стало и денег.
– Но почему? Ведь он же был ее мужем...
– Выяснилось, что у Лотти не было никаких прав собственности. Почему – неизвестно. Возможно, папа таким образом хотел добиться, чтобы дочь уделяла ему внимание. Возможно, ему не хотелось, чтобы его зять автоматически приобрел эти права. Она тратила много денег, но не своих, а папиных. Именно он мог обеспечить капиталовложения для восстановления стеклоделия. У Лотти были деньги на игрушки, вроде перестройки Мирмаунта (леди Мод с этим никогда бы не согласилась) или коневодства. Она еще хотела создать какую-то ткацкую фабрику, но все это были с ее стороны только планы. Когда ее убили, ничего не осталось, кроме доброй памяти о ней. Для окружающих она стала чем-то вроде вспыхнувшей и быстро погасшей звезды. Бог знает, смогла бы она выполнить хотя бы половину намеченного, но люди поверили в нее, хотя едва знали. И это важно.
– А почему о ней мало знали?
– Вам это интересно? – удивился мой собеседник. – Она впервые приехала посмотреть замок после того, как отец купил его – больше десяти лет назад. Потом она приезжала сюда еще два-три раза на праздники, последний раз – в прошлом году. А через несколько недель вышла замуж за Коннора. То-то разговоров было во всем графстве! Она была здесь самой популярной невестой.
– А почему она вышла за Коннора?
– Ну разве не могла она влюбиться в него?
– В Коннора самого по себе – наверное. Но в Коннора в Мирмаунте, обремененного заводом и фермой?.. Не знаю.
– Не следует недооценивать Коннора, он парень что надо. Но вы имели в виду, что при всем том он ирландский провинциал, а девушка вроде Лотти...
– А вы знали девушек вроде Лотти?
Теперь он откровенно рассмеялся:
– Хотите сказать, что я тоже ирландский провинциал? Не совсем. Мне случалось бывать и работать на континенте. Да, мне редко встречались девушки вроде Лотти Прегер. Не то что богатые или красивые, но такие образованные, как она, знающие, кажется, все.
– И вам это понравилось – блондинки, новые впечатления.
– Да. Я обрел внутреннюю свободу, раскрепостился. В Ирландии мало что изменилось: уклад жизни, сознание людей. Все застыло и обрело форму. И время, кажется, движется медленнее. Поэтому, наверное, Прегеру нравится здесь.
– А зачем вы сюда вернулись?
– Меня вовлекли во все эти планы на будущее – возрождение завода и все такое. Я работал тогда конструктором на заводе Эйде в Дании. Тут явился Коннор Шеридан и нарисовал радужную картину. Все это было чертовски заманчиво. Они хотели продолжать в старых традициях Томаса Шеридана, но вместе с тем попробовать и современный дизайн. Они собирались создавать новые рынки. Мне обещали предоставить все возможности воплощать свои идеи, и Коннор тогда поощрял это стремление. Ему хотелось снова прославить имя Шериданов. Я должен был стать у них главным инженером.
– Как он вас нашел?
– Моя мать и сейчас живет в дюжине миль отсюда, а мои пять братьев и две сестры разбросаны по всей стране. Мой отец был батраком на ферме. Имел два акра земли, корову и несколько кур, чтобы мы могли прокормиться. Он был достойным человеком, но я не хотел бы всю жизнь заниматься тем же, что и он. И я стал изучать стеклоделие у Шериданов, а потом на Ватерфордском заводе, когда они заработали во всю мощь. Я отделился от семьи и обрел свое ремесло, но мне надоело делать одно и то же по чужим образцам. Я накопил деньжонок и отправился в Венецию. Там я, конечно, научился тому, чему никогда не мог бы научиться в Ватерфорде. Я хотел бы работать как они, но я не итальянец, и мои прадеды не были стеклодувами в Мурано, так что шансов у меня не было. Я уехал в Швецию и стал работать на одном из тамошних заводов, а оттуда мне предложили перевестись на тот датский завод. Там, в Скандинавии, я тоже многому научился. Я наслаждался жизнью и думал, что никогда не вернусь сюда. И тут появился Коннор со своим предложением. Он многое знал обо мне и видел некоторые из моих выставочных работ. Этого вполне было достаточно, чтобы начать со мной новую страницу возрождения стеклоделия Шериданов. Я, конечно, принял его предложение, получил полную свободу и мог нанимать мастеров, в том числе людей с континента. А поскольку сам я здесь родился, то здешние мастера охотнее выполняли мои указания, чем указания шведа, говорящего по-английски. Членство в совете директоров, дивиденды... ради этого стоило вернуться в Ирландию. А потом этот ужин в Копенгагене с Коннором и Лотти. Была ранняя холодная весна, а когда прошел снег, небо прояснилось, и на нем вспыхнули огромные звезды. Мы втроем, словно дети, стояли под уличным фонарем и говорили, говорили... Помню, я сказал какую-то глупость: мол, было бы здорово научиться делать хрусталь, который бы горел, как эти звезды. Великолепная была ночь! Я говорил, что стану величайшим художником-стеклоделом в мире... В ту ночь я казался себе именно таким, а Лотти, в своей леопардовой шубке, светловолосая, – красивейшей девушкой в мире.
– И вы влюбились в нее, – заметила я.
Он пристально посмотрел на меня.
– Это ведь ясно, не так ли? И конечно, это случилось той ночью. Наверное, ясно и то, что я не так много видел красивых девушек, как хотел показать. Может быть, тогда я и узнал, что такое красота. – Он поднял свой бокал и осушил его, словно салютуя в честь той ночи.
Минут десять Брендан молчал, словно забыв о моем существовании, но я не чувствовала себя задетой. Он поделился со мной сокровенным, после чего я уже не могла быть ему чужой. Поставив свой бокал, я потянулась за моим плащом, сказав:
– Наверное, мне пора возвращаться.
Он поглядел на меня изумленно, будто только что заметил, и спросил:
– Уже пора? Почему?
– По-моему, меня ждут.
– Они не имеют права чего-то ждать. Они же обходились без вас до сих пор.
– А в Лондоне вы говорили, что здесь меня ждут и что я кому-то нужна.
– Я так и сказал? Или вы сами хотели это услышать? В любом случае вы не нужны им прямо сейчас. Останьтесь, и давайте поедим чего-нибудь. Я бы пригласил вас на парадный ужин, но в Клонкате для этого мало возможностей, а далеко сейчас ехать не стоит. Вы останетесь?
Я кивнула. Мной овладело чувство усталости и расслабленности.
– Они знают, что я у вас.
– Наверно, Энни догадалась. Я не называл своего имени, но она и не спрашивала.
– Что здесь значит имя Брендан Кэролл? Когда я называла его Коннору, леди Мод, даже Отто Прегеру, они все будто замирали на мгновение. Что вы им такое сделали?
– Ничего особенного, – пожал он плечами. – Они должны были знать, что я останусь здесь после того, как выяснилось, что денег на перестройку завода Шериданов не будет. Я в течение года готовил квалифицированных мастеров, чтобы они могли применить свои знания. Но Шериданы не могут теперь позволить себе наладить производство современного стекла – у них нет средств. Они могут только, как прежде, тащиться в хвосте у Ватерфордов. Но для этого я им не нужен, а я не могу позволить себе оставаться здесь и ничего не делать.
– А почему бы Прегеру не поддержать стеклоделие Шериданов? Ведь он сам начинал с оптики и хотел вложить в него деньги через Лотти.
– Кто его знает... Может быть, это дело интересовало его только в связи с Лотти. Это его дело и Коннора, а не мое. Давайте займемся едой.
Он встал и пошел на кухню. Я последовала за ним.
– Так вы не останетесь здесь? Вы вернулись сюда напрасно? – спросила я.
– Да нет. Когда был в Лондоне, я думал, что возвращаюсь не напрасно, что смогу оказать последнюю услугу семье Шеридан, если уговорю Бланш Шеридан вернуться к матери. Бланш не оказалось в живых, оставались вы... Я не знал, как мне заинтересовать вас, чтобы вам захотелось приехать сюда, к разбитому стеклу и сломленной старой леди. Вот я и взял каллоденскую чашу. Я чувствую теперь ответственность за вас... Слушайте, мы когда-нибудь кончим болтать и займемся ужином? – Он открыл холодильник. – Здесь имеются яйца...
– Только не яйца!
– Ну тогда сосиски, ирландская свинина, креветки из Дублинского залива, палтус, только что пойманный на здешнем побережье. Есть еще вишни из долины Роны, картошка, немного камамбера...
– Вы неплохо живете, – улыбнулась я. – Есть у вас белое вино?
– Конечно.
– Тогда приготовим палтус в вине. И креветки сгодятся.
– Вы еще и готовить умеете?
– Да.
– Этого не скажешь, глядя на вас... – Он, сам того не зная, повторил слова Энни. – Я с удовольствием уступлю вам кухню, хотя сделал бы это не для всякой женщины. Среди прочего я за границей усвоил, что лучшие повара – обычно мужчины. Один итальянский стеклодув научил меня готовить. Но здесь я никому не стал бы об этом рассказывать, иначе слушатель усомнился бы, можно ли меня считать мужчиной.
– Женщина не усомнилась бы, – ответила я.
Брендан, как и обещал, полностью отстранился от приготовления еды, лишь выполняя время от времени мои поручения. После ужина у второго камина, находившегося на кухне, он сказал, уютно устроившись в кресле:
– Пока можно позволить себе такое удовольствие. Через несколько недель не будет денег ни на рейнское вино, ни на вишни из долины Роны.
– Почему? – спросила я сонно.
– Я начинаю новое дело – стеклодельный завод, вместе с одним англичанином, с которым я познакомился в Швеции. Его зовут Тим Хендерсон. Это настоящий художник стекла, почти как я. – Он улыбнулся при этих словах. – На этот раз Прегер тут ни при чем. Мы вложим в дело свои небольшие сбережения. Заводик будет работать в бывшем складском помещении его родителей, в Бристоле. Есть на примете только двое мастеров. У нас не будет поточного производства, и мы никогда не станем богачами, а несколько первых месяцев, возможно, будем чертовски бедны.
– А жить будете там же, на чердаке? – поддразнила я его.
– Вам бы надо кое-что знать о стеклоделии, а? – парировал он. – Никто не станет жить на чердаке стеклозавода, если не хочет зажариться. Зимой там, конечно, тепло, но очень опасно.
– Зачем мне изучать стеклоделие? До сих пор я обходилась без этого.
– Действительно, зачем! И это говорите вы – потомок Томаса Шеридана. Старик бы перевернулся в гробу. Коннору следовало бы сводить вас на завод. Это и вам полезно, да и для старых мастеров многое значит – увидеть наследницу Шеридана, можно сказать, по прямой линии. Коннор объяснит вам всю технологию, а вы увидите несколько «кресел» за работой. «Кресло», к вашему сведению, в этом случае означает бригаду рабочих, которыми руководит мастер-стеклодув, именуемый «папашей». Вы столько там узнаете, что у вас голова закружится...
– Она и сейчас кружится.
– Коннор хороший знаток своего дела, – продолжал Брендан, не обращая внимания на мои слова. – Ему бы только найти немного денег! Он понимает все головой, а не воображением, и не чувствует дела руками.
– Воображением? – спросила я, пытаясь понять, опьянела я или просто устала.
Его приятный, спокойный голос гипнотизировал меня. Комната теперь была освещена только камином.
– Можете себе представить, – продолжал он, – римский писатель Плиний рассказывает, что люди какого-то купца стали лагерем на песчаном берегу реки, очень давно, еще за несколько тысяч лет до Рождества Христова. Они готовили себе еду в больших котлах. А наутро увидели, что жар от их котлов расплавил песок и соду, и образовалось стекло. Это интересная история. Но я думаю, они сильно переварили свой ужин, если их котлы так раскалились. Это уже искусственное стекло. Но есть и природное – черный обсидиан. Древние жители Мексики брились им и приносили жертвы своим богам с помощью сделанных из него ножей. Однако первое исторически известное стекло стали делать египтяне. У них были и песок, и сода, и топливо – дерево акация, и богатые люди, способные платить за дорогой товар. А теперь попытайтесь представить наш мир без стекла. Нигде нет стеклянных окон, не существует очков и линз. И гений не сможет творить из-за ослабевшего зрения. У Галилея никогда не было бы телескопа, а у Пастера – пробирок. Не было бы лампы Эдисона. Всего нашего нынешнего мира просто не существовало бы. Вот вам и стекло.
Я молча слушала Брендана. Его голос и жесты по-прежнему как бы гипнотизировали меня.
– Вот о чем, – продолжал он, – мы рассуждали в ту ночь в Копенгагене – всякого рода глупое философствование. Тогда мы чувствовали себя очень молодыми, и немудрено, что память о той ночи пьянит меня до сих пор.
Он помог мне одеться, и мы вышли на улицу. Ночь была тихая, дождь перестал идти, небо стало проясняться.
Я села в машину и уже включила зажигание, но Брендан остановил меня.
– Вон там она погибла, на мосту, – сказал он.
– Я знаю.
– Тогда четыре дня шел дождь. Наша речка сильно разлилась, превратившись в буйный поток воды. А этот мост – очень старый и оказался гораздо слабее, чем мы думали. Он не выдержал и обрушился с грохотом в ревущую воду. Когда это случилось, я выбежал на улицу. Я сделал все, что смог, – запер ворота, поставил машину там, где вы сейчас стоите, и включил фары, чтобы осветить дорогу и предупредить об опасности всех, кто ехал к замку Тирелей. – Он включил фары моей машины. Их свет позволил довольно ясно разглядеть другой берег речки. – Потом я пошел звонить в Мирмаунт и в замок Тирелей. Но звонок в Мирмаунт опоздал. Сильный ливень продолжался, а она всегда ездила очень быстро. Она ездила тогда на белом спортивном «мерседесе», и узнать ее машину после того, как она упала в воду, не составляло труда. Тогда вода поднялась гораздо выше, чем сейчас, и эта перевернутая машина была наполовину под водой. Я бросился туда. Но дверца машины была оторвана, а ее поток воды вынес из машины и увлек за собой. Я тогда сам едва не утонул... Мы нашли ее через несколько часов, ниже по реке... Врачи утверждали, что в момент, когда машина перевернулась, она была еще жива.
Он очень хотел сейчас, чтобы я знала это, и, прервав рассказ, ожидал вопросов.
– А почему вы позвонили в Мирмаунт? Вы знали, что она собирается ехать в замок?
– Она не собиралась в замок. Она собиралась приехать сюда, ко мне.
– Сюда?.. – Я почувствовала себя скверно. Мне показалось, что горе и гнев Коннора стали мне теперь понятнее. Он должен был узнать сразу и о неверности, и о гибели Лотти.
– Я собирался в Копенгаген, чтобы подписать контракт с несколькими опытными стеклоделами для Шериданов. Лотти сказала, что тоже поедет со мной. Она хотела провести несколько дней в Копенгагене и несколько дней в Лондоне, а Коннору сказать, что все время была в Лондоне. Я, конечно, хотел, чтобы Лотти стала моей навсегда, а не просто провела со мной поездку. Но мне было довольно и того, что она мне предложила, и, как поступили бы на моем месте многие мужчины, я согласился на ее предложение. После звонка в Мирмаунт они оба – и Коннор, и Прегер – знали, что она должна приехать ко мне. Но на следствии мы все солгали. Коннор и Прегер сказали, что она ехала в замок навестить отца, перед тем как улететь в Лондон. А я сказал, что позвонил в замок Тирелей, но не рассказал о своем звонке в Мирмаунт. А Энни вообще ничего не говорила, да ее никто и не спрашивал. Но мы – Коннор, Прегер и я – теперь связаны этой ложью, на которую пошли, чтобы уберечь и ее имя, и имя Шериданов и Прегеров от скандала.
