Текст книги "Большие часы"

Автор книги: Кеннет Фиринг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Эмори Мафферсон

До недавнего времени я плохо знал Страуда и теперь еще как следует не знаю. Стало быть, не могу судить, соответствует ли он нужному Джаноту типу сотрудника или нет.

Когда он сказал, чтобы я не старался стать типичным сотрудником «Краймуэйз», это были пустые слова. Стандартный совет, применимый ко всем нашим публикациям, и, как я понимаю, Страуд – всего-навсего один из многих хитрых, себялюбивых и честолюбивых людей в нашей организации, которые переходят из отдела в отдел, от альянса к альянсу, не имея другого интереса в жизни, кроме одного: получить в этом году больше денег, чем в прошлом, и больше, чем его коллеги.

Однако я чувствовал, что Страуд не так-то прост. Собственно говоря, я знал только, что он считает себя очень обаятельным, очень высокого мнения о своих умственных способностях и никогда не покупает ничего из того, что мы издаем.

Я тоже не покупал. До сих пор.

В кабинете Страуда сидел Леон Темпл, когда я зашел утром в понедельник, чтобы он выписал ордер на выдачу денег, которыми, по его словам, распоряжался в связи с этим новым, сумасшедшим заданием, а выполняли его, кажется, почти все, кроме меня. Насколько мне известно, Темпл только и делал, что околачивался в коктейль-баре Ван-Барта со смазливой малюткой по имени Джанет Кларк. Идя по кабинету и придумывая, как лучше подкатиться к Страуду, я чувствовал себя как чужак в стане противника. Они тут вели долгую удачную игру, пока я проводил дни в старом Отделе расследования убийств или в древних развалинах районной прокуратуры.

Когда Страуд выписал ордер, а Леон Темпл ушел, я уселся на подоконник за его столом. Он развернулся в кресле, и в пересекающихся лучах света я увидел то, чего раньше не замечал, а именно: лицо у него морщинистое и жесткое.

– Что нового, Эмори? – спросил он.

– Да так, кое-что по мелочи. Обычная черновая работа. Но я хотел поговорить о другом.

– Выкладывайте.

– Знаете, какая странная вещь случилась в прошлую субботу вечером?

– В день убийства?

– Да. Но речь идет о Субсидируемых Специалистах. В тот вечер я встретится с Фредом Стейчелом, менеджером компании «Дженнетт-Донохью». Вы знаете его?

– Встречал как-то. Но не понимаю, о чем вы говорите.

– Ну, я-то Фреда хорошо знаю. Его жена и моя были однокурсницами и часто видятся до сих пор. Мы встретились за обедом, а потом устроили настоящую пирушку. Фред напился и начал рассказывать мне все о Субсидируемых Специалистах. Фактически он знал о них не меньше моего.

Страуда это вроде бы не трогало.

– Почему бы ему и не знать? Не такая уж это тайна. Подобные вещи получают широкое хождение.

– Да, но в самом общем виде. А тут совсем другое дело. Фред – мужик что надо, когда он трезвый, а напьется – становится невыносимым, и в тот субботний вечер он был противным как никогда, будто нарочно. Забавлялся тем, что выкладывал мне все наши расчеты, совершенно точно цитировал решения, к которым мы пришли, даже привел кое-какие точки зрения, от которых мы потом отказались. У него были все наши цифры, он знал все наши конкретные шаги, процитировал кучу фраз из моих собственных отчетов. Не просто точно передал, а прямо-таки слово в слово. Иными словами, где-то была утечка, он знал обо всех наших исследованиях, отчетах и результатах работы.

– А что потом?

– Ну, меня это страшно разозлило. Одно дело, если до людей из «Дженнетт-Донохью» доходят слухи о том, чем мы тут занимаемся, другое – если у них есть доступ к отчетам для служебного пользования. Вот я и спрашиваю себя: что за черт? Не понравилось мне, как Фред толковал о Субсидируемых Специалистах. Как будто это дело дохлое. И я, мол, напрасно трачу на них время. Через одну-две недели, а то и раньше, весь проект уйдет в архив. И чем больше я об этом думал, тем меньше мне это нравилось. Он получил все эти данные совсем не случайно, и его бахвальство было не только результатом выпивки.

Страуд кивнул.

– Понимаю. И вы полагаете, нам надо об этом разузнать?

– Да, полагаю. Я не претендую на то, что мне все ясно в проекте, но я его пестовал, извел на него уйму времени, и это не просто один из миражей, которые мы здесь создаем. Он пришелся мне по душе. И мне он кажется почти реальным. – Теперь Страуд слушал по крайней мере с интересом, если не с одобрением, и я усилил аргументацию: – Это не очередная вдохновенная стрела, пущенная в небо. Это деловое предприятие. И как только мы поймем, что можно создать общество, в котором каждый специалист своего дела оценивается в миллион долларов и будет давать дивиденды на эту сумму, мы будем знать, что никто не подорвет, не заморит и не сведет на нет это совершенно здоровое начинание.

Страуд одарил меня слабой понимающей, но рассеянной улыбкой.

– Знаю, – сказал он. – Ладно, я доложу Хагену или Эрлу об этой утечке наших материалов для служебного пользования.

– Да дело-то вот в чем: я уже это сделал. Как-то все было странно в тот субботний вечер. Я позвонил вам, не дозвонился, тогда позвонил Хагену. Он был дома и согласился со мной, что это чертовски важно. Сказал, что доложит Эрлу и обязательно увидится со мной в понедельник утром. И с того времени он не дал мне знать.

Страуд откинулся на спинку стула; он глядел на меня испытующе и удивленно.

– Вы в тот вечер звонили Хагену?

– Мне надо было доложить кому-то о том, что я узнал.

– Конечно. В котором часу вы ему звонили?

– Почти сразу же. Я сказал Стейчелу, что позвоню, а этот ублюдок только засмеялся.

– Да, но в какое время?

– Пожалуй, около половины одиннадцатого. Почему это вас интересует?

– И вы говорили только с Хагеном? А с Эрлом не говорили?

– Нет, с ним не говорил. Но ведь он должен был находиться у Хагена, когда я позвонил! Вы и сами знаете, где он был в тот вечер.

Страуд посмотрел в сторону и нахмурился.

– Да, я знаю, – сказал он усталым и далеким голосом. – Но не помните ли вы точно, что Хаген вам сказал?

– Точно не помню. Он сказал, что поговорит об этом с Эрлом. Это двойная проверка местонахождения Эрла, не так ли? И еще Хаген сказал, что в понедельник утром поговорит со мной. Но ни в понедельник утром, ни в последующие дни он мне не звонил, и я начал гадать, что же случилось. И вот теперь подумал, не передал ли он это дело вам.

– Нет, к сожалению, он этого не сделал. Но я этим делом займусь, разумеется. Совершенно согласен с вами, что это очень важно. В том числе и для Хагена. – Тут я снова увидел холодную улыбку, на этот раз и вовсе ледяную. – Человеческая жизнь, оцененная в миллион долларов ассигнациями, – это предмет для рассуждений. Не беспокойтесь, Эмори, дитя вашей мечты не погибнет.

Джордж Страуд – один из привлекательных проходимцев, которыми я всегда восхищался, я им завидовал, я любил и ненавидел их, и на этот раз, как дурак, поверил ему. Я знал, что это не может быть правдой, но в тот момент наивно полагал, что этот человек искренне заинтересован в судьбе проекта и что как-нибудь найдет способ дать идее полную огласку и в конце концов проверить ее на практике. Я улыбнулся, вытащил из кармана мои записки и сказал:

– Вот и все, о чем я хотел поговорить. Теперь – вот последние полицейские данные об убийстве Полин Дэло. Как я уже говорил, им известно, что ее не было в городе с вечера в пятницу до второй половины дня в субботу. – Страуд кивнул и стал слушать с большим интересом. – Вчера они выяснили, где она была. Она была в Олбани, с мужчиной. В ее квартире нашли коробку спичек из ночного клуба в Олбани, они их продают только на месте, и, разумеется, прочесав обычным путем гостиницы в Олбани, они обнаружили, что она действительно там была. Понимаете?

Он коротко кивнул и уставился на меня выжидательным, далеким и жестким взглядом. Я продолжал:

– Кстати, полиция знает обо всем, что вы тут делаете, и все там убеждены, что человек, который был с Полин Дэло в пятницу и в субботу в Олбани, и тот, кого вы ищете, – одно и то же лицо. Это вам помогает или мешает?

– Продолжайте, – сказал он.

– Это почти все. Сегодня днем или завтра утром они посылают в Олбани своего человека с кучей фотографий, которые он покажет в ночном клубе, в гостинице и в прочих местах. Я уже говорил вам, что у Полин нашли записную книжку с телефонами и адресами. Сегодня утром они показали ее мне. Собраны фотографии всех, кто там значится, и, скорей всего, в Олбани с ней был один из них. Улавливаете мысль?

– Улавливаю.

– По общему описанию этого человека, полученному по телефону от служащих гостиницы и клуба, ясно, что это был не Джанот. В гостинице они зарегистрировались как мистер и миссис Эндрю Фелпс-Гион, фальшивее не придумаешь. Может, это имя о чем-нибудь вам говорит?

– Нет.

– Кстати, в ее записной книжке было и ваше имя.

– Да, – сказал он, – мы были знакомы.

– Ну вот и все.

Страуд как будто задумался над сведениями, которые я ему сообщил.

– Отлично, Эмори, – похвалил он меня и одарил мгновенной холодной улыбкой. – Кстати, полиции нужна моя фотография?

– Нет, она у них есть. Вы когда-то получали в полиции не то лицензию, не то паспорт. У того, кого они посылают, целая коллекция. Не то пятьдесят, не то шестьдесят фотографий.

– Понятно.

– Если хотите, я могу поехать в Олбани с этим парнем, – сказал я. – Если он ничего другого не сделает, то уж во всяком случае установит личность того, за кем вы охотитесь.

– Я в этом уверен, – сказал он. – Но не беспокойтесь. Я думаю, мы лучше сделаем это прямо здесь.

Джордж Страуд-9

Две линии расследования, наша и официальная, постепенно сходились, точно незримые клещи. Я чувствовал, как они смыкаются.

Хоть я и говорил себе, что клещи эти всего-навсего орудие в виде огромной машины, которая слепа, но я не оценил по достоинству ее колоссальный вес и сокрушительную мощь. Это было глупо. Не имеет смысла вызывать машину на бой. Она что-то создает и что-то разрушает с ледяным безразличием. Она измеряет людей точно так же, как считает деньги, определяет рост деревьев, срок жизни москитов, наши моральные параметры и ход времени. И когда на больших часах пробьет час, это действительно тот самый час, тот самый день, точное время. Когда они говорят, что человек прав, это значит, что он на самом деле прав, но когда они сочтут его неправым – ему конец, кричи не кричи. Она не только слепа, но и глуха.

Конечно, я сам на это напросился.

Я вернулся в свой кабинет после ленча, за которым не помню, что и ел. Это была своего рода прелюдия к придумыванию новых ходов, к поиску новых путей спасения.

«Джанот-Билдинг», здание, занимавшее полквартала, смотрело в пространство сотнями незрячих глаз, когда я по собственной воле вернулся туда и снова забрался в его чрево. Нутро гигантского каменного бога выглядело элегантно, было мягко освещено и заполнено непрерывными отзвуками шагов многих людей. Случайному посетителю показалось бы, что здесь очень мило.

На столе меня дожидался список непродленных лицензий на содержание загородных придорожных таверн за последние шесть лет. Я знал, что там есть и мое имя. Попозже надо будет что-то придумать. А пока что мне не оставалось ничего другого, как сунуть список в нижний ящик стола.

Пройдя в кабинет Роя, я спросил:

– Проголодались?

– Изрядно, изрядно.

– Ну вот сыщик и вернулся. – (Он медленно встал, опустил закатанные рукава рубашки.) – Простите, что заставил ждать. Что-нибудь поступило?

– Ко мне ничего, но вас хочет видеть Хаген. Может, мне лучше подождать с ленчем, пока вы с ним не побеседуете?

– Хорошо. Надеюсь, вам придется ждать недолго.

Я отправился наверх. Совещания с каждым днем становились все более частыми и проходили все острей. Слабым утешением служила лишь мысль о том, что Хаген и Джанот, особенно Джанот, видят, как у их ног разверзается бездна.

В сотый раз я спрашивал себя, почему Эрл это сделал. Что могло произойти в тот вечер в квартире Полин? Неужели он не представлял себе, какую цену придется за это платить? И тем не менее он убил ее. Тут я понял, что на самом деле думаю не о Джаноте, а о себе.

Когда я пришел в кабинет Хагена, он протянул мне письмо, конверт и фотографию.

– Только что получил, – сказал он. – Мы отведем полстраницы в «Ньюсуэйз» для фотографии и соответствующей статьи.

Письмо и конверт были с фирменным оттиском художественной галереи на Пятьдесят седьмой улице. Очень четкая фотография четыре на шесть изображала стенку на выставке картин Луиз Паттерсон, где были представлены пять ее полотен. Письмо администратора лишь поясняло, что снимок был сделан во время выставки примерно девять лет тому назад и представляет собой, насколько ему известно, единственное факсимиле картины, которую «Ньюсуэйз» упомянули как утраченную.

Трудно было не узнать две руки на картине «Иуда». Она висела в середине. Однако администратор указал, что подлинное ее название – «Этюд об Основах».

Другие картины я не знал, кроме крайней справа, это был «Этюд о Злобе», висевший в моем рабочем кабинете.

– Кажется, она соответствует нашему описанию, – сказал я.

– Вне всякого сомнения. Когда мы опубликуем фотографию и процитируем пояснения администратора, я уверен, мы найдем и саму картину.

Может быть. Пока что она спрятана под другим холстом на Марбл-роуд. Но я знал, что, если Джорджетт прочтет статью, а она наверняка это сделает, мое вранье насчет того, что я купил копию, всплывет наружу. Фотография будет опубликована как единственное подлинное факсимиле.

– Но Бог даст, мы распутаем это дело раньше. – Я напрягся, когда он снова взглянул на фотографию, – наверняка узнает «Этюд о Злобе». Не узнал. Положил фотографию на стол и посмотрел на меня очень кисло. – Джордж, в чем дело, черт побери? Мы возимся с этим призраком уже больше недели.

– Айлмена мы искали три недели, – сказал я.

– Но сейчас-то мы ищем не человека, который исчез много месяцев назад. Наш подопечный испарился на позапрошлой неделе, оставив за собой широченный хвост. Тут что-то не так. Что именно? – Не ожидая ответа, он перешел к другим линиям расследования: – А как насчет непродленных лицензий?

Я сказал, что мы занимаемся проверкой и все списки поступают ко мне, как только их добывают. Затем мы скрупулезно прошлись по всем остальным направлениям. Пока что сплошная неразбериха. Не зря я потрудился.

Перед тем как уйти, я спросил про Эрла и узнал, что он два дня провел в больнице, а теперь его выписали. Только и всего.

В свой кабинет я вернулся примерно через час. Войдя в кабинет Роя, застал там Леона Темпла и Фила Беста. Видно было, что за секунду до моего появления они говорили о чем-то экстраординарном.

– Мы засекли его, – сказал Леон.

Его маленькое и обычно бледное лицо теперь сияло. У меня перехватило дух.

– Где же он?

– Да здесь. Совсем недавно вошел в наше здание.

– Кто он такой?

– Пока что не знаем. Но мы его засекли. – Я выжидательно посмотрел на него, и он пояснил: – Я подмазал наличными людей Ван-Барта, дал понять, что будет и еще, и они в свободное от работы время слонялись по близлежащим кварталам. Один из швейцаров узнал его и проследил до вестибюля нашего здания.

Я кивнул, ощутив словно бы удар в солнечное сплетение.

– Отличная работа, – сказал я. – Где же этот швейцар сейчас?

– Внизу. Когда он позвонил мне, я сказал, чтобы он следил за лифтами и пошел за этим человеком, если он выйдет. Он не вышел. Сейчас Фил вызвал сюда владельца антикварного магазина, Эдди доставит официантку из кафе Гила, и тогда все шесть лифтов будут под нашим наблюдением. Охранникам я сказал, что делать, если незнакомец попробует выйти из здания. Они его сцапают и потребуют, чтобы он выложил все о себе от рождения до сей минуты.

– Да, – сказал я. – Это как раз то, что надо. – Значит, они таки загнали зверя в капкан, именно так. Только зверем был я сам. И я сказал: – Отличная работа, Леон. У вас не зря голова на плечах.

– Дик и Майк сейчас тоже внизу, помогают этому самому швейцару. Не пройдет и пяти минут, как все лифты и все выходы будут перекрыты.

Я вдруг потянулся за плащом, но не взял его. Увы, слишком поздно, вытащил пачку сигарет и снова уселся за стол.

– Вы уверены, что это тот, кого мы ищем? – спросил я.

Впрочем, сомнений не было. Меня засекли, когда я возвращался с ленча. И выследили.

– Швейцар совершенно уверен.

– Хорошо, – сказал я. Зазвонил телефон, и я машинально снял трубку. Дик доложил, что все лифты перекрыты. Кроме швейцара там теперь были буфетчик от Ван-Барта, официантка Гила и хозяин антикварной лавки. – Хорошо, – повторил я. – Там и оставайтесь. Вы знаете, что делать.

Фил Бест занудливым тоном начал объяснять то, что и так всем было ясно:

– Если до конца рабочего дня он не выйдет, мы наверняка возьмем его в пять тридцать, когда все уходят. – Я кивнул, но к тому времени мои рассеянные шоком мысли начали понемногу собираться воедино. – Будет толчея, как всегда, но внизу мы будем контролировать каждый дюйм.

– Он у нас в кармане, – сказал я. – И мы его не упустим. Я не уйду отсюда, пока мы его не возьмем. Если понадобится, ужин мне принесут сюда, а спать я буду в комнате отдыха на двадцать восьмом этаже. Я не выйду из этого кабинета, пока мы не закроем все это дело. А вы как?

Я не слушал, кто что ответил.

Даже Рой сообразит, что, если кто-то вошел в наше здание и не вышел, по всем законам логики, он здесь и находится. А из этого бесспорного вывода следует лишь одно логически оправданное действие.

Рано или поздно мои люди должны прочесать все здание, переходя с этажа на этаж, из кабинета в кабинет и отыскивая человека, который не ушел домой.

Они додумаются до этого очень скоро. Интересно только, кто первый.

Луиз Паттерсон

На этот раз, когда я вышла открыть дверь в ответ на звонок, который не умолкал последние четыре дня, я увидела длинного, тощего, эмоционального мистера Клосмейера из этого ужасного журнала. Он приходил уже в третий раз, но черт с ним. Это был такой изысканный, исполненный достоинства червяк, чопорный до предела, что он придавал моему жилью какую-то респектабельность, хоть это и звучит странно.

– Надеюсь, я не помешал вам, миссис Паттерсон, – сказал он, повторяя все ту же ошибку.

– Мисс Паттерсон! – крикнула я со смехом. – Конечно, помешали, но входите. Вы все еще не поймали вашего убийцу?

– Мы ищем не убийцу, мисс Паттерсон. Я уже говорил вам…

– Это вы оставьте для постоянных подписчиков вашего журнала «Хокум фактс»,[10]10
  Факты, рассчитанные на дешевый эффект (англ.).


[Закрыть] – сказала я. – Садитесь.

Он аккуратно обошел моих четверых детей – двое младших, от Пита и Майка, помогали старшим, обоим от Ральфа, строить из досок от ящиков и каких-то колес нечто вроде тележки, а может, и катер-амфибию. Садясь в глубокое кожаное кресло, когда-то бывшее креслом-качалкой, мистер Клосмейер аккуратно подтянул штанины.

– Вы перепутали нас с журналом «Тру фактс»,[11]11
  Истинные факты (англ.).


[Закрыть] – строго поправил он меня. – Это другое издание, совсем не в наших традициях. Я работаю в компании «Джанот Энтерпрайзиз». До недавнего времени был в редакции журнала «Персоналитиз». – И добавил с удивительной иронией: – Вы наверняка слышали о нем. Возможно, даже читали его. Но сейчас я выполняю специальное…

– Я знаю, мистер Клосмейер. Вы написали статью обо мне в «Ньюсуэйз». – У него был такой удрученный вид, что, по-моему, если бы не служебный долг, он бежал бы отсюда как черт от ладана. – Ладно! – прокричала я. – Мне статья понравилась, мистер Клосмейер. В самом деле. Я ее оценила, хотя знаю, что вы перегнули палку и написали обо мне совсем не то, что думаете. Помню, что вы ищете убийцу. Хотите мускателя? У меня другого ничего нет.

Я извлекла початую бутылку мускателя и один из немногих оставшихся у меня приличных бокалов. Он был почти чистый.

– Нет, спасибо, – сказал он. – А насчет этой статьи, мисс Паттерсон…

– Ну хоть немножко.

– Нет, по-честному. Но в отношении статьи…

– Оно не ахти какое, – согласилась я. – Это самое вино. – И тут я поняла, что ору во всю глотку, и устыдилась. Мистер Клосмейер не сделал мне ничего дурного, он, судя по всему, был человеком очень чувствительным, близко принимающим все к сердцу, и мне нужно было хотя бы не оскорблять его. И я решила действовать как положено художнице. Налила себе мускателя и очень ласково предложила ему еще раз: – Не составите ли компанию?

– Нет, спасибо, мисс Паттерсон, это не я написал статью для «Ньюсуэйз».

– Не вы?

– Нет.

– Ладно. Я-то считаю, что сказку сочинили славную. – До меня дошло, что я опять сказала что-то не то и слишком громким голосом. – То есть в известной степени. Пожалуйста, мистер Клосмейер, не обращайте на меня внимания. Я не привыкла к тому, чтобы мои картины называли «дорогостоящими». Или там было сказано «бесценными»? Особенно та, которую убийца приобрел за полсотни долларов.

Мистер Клосмейер выглядел таким жалким, а тут я еще его донимаю. И я поклялась придержать язык и вести себя разумно хотя бы минут пятнадцать независимо от того, что он скажет и как мне это понравится. Пятнадцать минут. Это не так уж много.

– Я только предоставил автору статьи некоторые сведения, – продолжал объяснять мистер Клосмейер. – Например, я дал ему описание картины «Иуда», повторив то, что вы сказали мне, слово в слово.

Ну не сукин ли сын!

– Да черт с ней! – заорала я. – Но откуда вы взяли Иуду? Я же вам сказала, что картина называется «Этюд об Основах». И за каким дьяволом вы даете моей картине название, о котором я вовсе не думала? Да как вы смеете, червяк ползучий, как вы смеете примазываться со своим идиотизмом к моему творчеству?

Я посмотрела на него сквозь красную пелену ярости. Еще один поджигатель картин. Стоит только посмотреть на его бледную, застывшую физиономию. Один из добропорядочных уважаемых маньяков, которым ничего не стоит взять кухонный нож и искромсать полотно, залить его краской или сжечь. Да он и похож на Пита, ей-Богу. Хотя нет, Пит использовал полотна, чтобы затягивать створки окон с разбитым стеклом во избежание сквозняка или чтобы прикрыть протечку в потолке. Он был сторонником законных действий. Если бы мог, он поместил бы все мои полотна на какой-нибудь склад, разорвал квитанции и оставил бы их там навсегда.

Я допила мускатель, налила себе еще и стала слушать, что он говорит.

– Я дал ему ваше собственное название, уверяю вас, но в процессе написания или редактирования произошла какая-то ошибка. Мы исправим ее в статье, которая будет помещена в «Ньюсуэйз» с фотографией «Этюда об Основах».

– Знаю я вас, чертовых поджигателей. – Он выпучил большие серые глаза, точь-в-точь как Ральф, когда он показал мне обуглившиеся лоскутки моих полотен в камине, целую кучу, плод моих пятилетних трудов. И какой у него был гордый вид при этом! По-моему, человек чувствует себя кем-то, если ему удается уничтожить что-то новое, результат незаурядного творчества. – Чего же вы хотите теперь? – спросила я. – Зачем вы пришли на этот раз?

Я увидела, что мистер Клосмейер бледен, как полотно. Думаю, если бы он не был прирученной гусеницей, выполняющей задание журнала «Энисинг бат Ньюз»,[12]12
  Все кроме новостей (англ.).


[Закрыть] он взял бы скаутский топорик Элроя и размозжил бы мне голову.

– Мы засекли человека, который купил вашу картину, мисс Паттерсон, – сказал он, вполне владея собой. – Мы знаем, где он, и в любой момент можем его обнаружить. Мы хотим, чтобы вы явились в издательство и опознали его. Разумеется, мы оплатим затраченное вами время. Если сможете помочь нам, мы заплатим вам сто долларов. Вы согласны?

– Значит, вы нашли убийцу, – сказала я.

– Мы ищем не убийцу, мисс Паттерсон, – повторил мистер Клосмейер с подчеркнуто усталым видом. – Уверяю вас, нам этот человек нужен совсем по другому поводу.

– Лажа, – сказала я.

– Простите?

– Ерунда. Заходили ко мне сыщики и задавали те же вопросы, что и вы. Вы с ними ищете одного и того же человека, который купил мою картину и убил Полин Дэло. За кого вы меня держите? За круглую дурочку?

– Нет, – с нажимом сказал мистер Клосмейер. – Только не это. Так вы поедете со мной в нашу организацию?

Сто долларов – это сто долларов.

– Не понимаю, почему я должна помогать вам ловить человека, у которого хватило ума оценить по достоинству мой «Этюд об Основах»? Не так уж много у меня почитателей, чтобы сажать одного из них на электрический стул.

По лицу мистера Клосмейера видно было, что он полностью со мной согласен и ему очень жаль, что не может прямо сказать об этом.

– Вероятно, мы вам поможем затребовать вашу картину обратно. Ведь вы хотели выкупить ее в лавке, не правда ли?

– Нет. Не выкупить, просто мне было жаль, что она гниет в этой черной дыре, похожей на лавку старьевщика в Калькутте.

Но я-то знала, что картину никто больше не увидит. Она покоится на дне Ист-Ривер. Убийце пришлось отделаться от нее, чтобы спасти свою шкуру. Он наверняка счел за благо избавиться от всего, что связывало его с убитой женщиной.

Я поняла это, тая в душе ярость и в то же время ощущая какое-то безучастие. Не было смысла говорить себе, что мне, мол, все едино. Картина была не из самых лучших моих полотен. И тем не менее я за нее переживала. Нельзя писать картины, не думая о том, как защитить их от самозваных критиков, ревнителей живописи и миниатюрных божков. Вроде мистера Клосмейера.

– Ладно, – сказала я, – поедем. Но только за сотню долларов.

Мистер Клосмейер вскочил на ноги, как чертик из коробки. Ей-Богу, он был элегантен. Когда он умрет, не надо будет его бальзамировать. Этот самый бальзам уже сейчас течет в его жилах.

– Да, разумеется, – сказал он бархатным баритоном.

Поглядев вокруг, я обнаружила свою самую нарядную шляпку на книжном шкафу. Эдит, которой было всего четыре года, – дочь Майка – спросила, надув губы, зачем это я беру гнездо для ее птичек. Я пообещала, что до наступления ночи гнездо вернется на место. Командование фортом до моего возвращения я возложила на Ральфа-младшего. Он поднял на меня глаза и, кажется, услышал то, что я сказала. Во всяком случае, понял.

В такси мистер Клосмейер старался проявить свое расположение ко мне.

– Чудесные ребятишки, – сказал он. – Смышленые и здоровенькие. Но я не припомню, чтобы вы говорили мне о своем муже.

– Я никогда не была замужем! – прокричала я, невольно взвизгнув. Бог ты мой, с завтрашнего дня я во что бы то ни стало постараюсь вести себя прилично. – Это дети любви, мистер Клосмейер. – У меня возникло тошнотворное ощущение, что я вела себя с ним как набитая дура. Да я такой и была. Никто этого не знает лучше меня самой. Но мистер Клосмейер был настолько безупречен, что едва ли это понял. Скорей всего – нет. Безупречные люди никогда ничего не понимают. – Простите, мистер Клосмейер, что я исповедуюсь перед вами. Раньше я никогда этого не делала. В вас, журналистах из «Фактуэйз», есть что-то такое, что располагает к откровению.

Пожалуй, это была слишком уж неприкрытая лесть, ибо он ничего не сказал, а через минуту, когда мы вышли из такси, мистер Клосмейер выглядел очень довольным и взвешивал каждое свое слово, надеясь скоро избавиться от меня. И черт с ним. Если бы я была одета как следует, когда он зашел, и если бы мне по-настоящему хотелось произвести впечатление, я бы в ноль минут прижала его к ногтю. Но кому захочется прижимать к ногтю дождевого червя?

Я чувствовала себя слегка опьяневшей и спокойной целых три минуты, пока мы шли по вестибюлю и поднимались в лифте. Рядом с ним надо играть в достоинство. Но когда оно у меня все вышло и мистер Клосмейер распахнул передо мной дверцы лифта, я спросила:

– А что я должна делать, мистер Клосмейер? Кроме как получить сотню долларов.

И уж конечно, я невольно разразилась хриплым хохотом.

– О вашей сотне долларов не беспокойтесь, – коротко ответил он. – Человек, который купил вашу картину, находится где-то здесь, в этом здании. Так что обнаружить его лишь вопрос времени. А ваша задача – опознать его, когда мы его найдем.

Мне вдруг опять стало тошно от мистера Клосмейера, от допрашивавших меня сыщиков и от всего этого безумного розыска. Мне-то какое до него дело? У меня только одно дело в жизни – писать картины. Если кому-то нравится уничтожать их – на здоровье; чего доброго, поджигатели тем самым выражают свои созидательные инстинкты. И смыслом своей жизни считают уничтожение лучших моих полотен.

Когда мистер Клосмейер взялся за дверную ручку какого-то кабинета и распахнул дверь передо мной, я сказала:

– Вы, должно быть, ужасно циничный и хитрый человек, мистер Клосмейер. Неужели вам никогда не хочется вдохнуть чистого, пользительного, свежего воздуха?

Он бросил на меня вежливый, но взволнованный взгляд.

– Я всегда старался не быть циничным, – заявил он. – До этой минуты.

Мы вошли в комнату, где было полно других издательских дождевых червей.

– Сколько у вас детей, мистер Клосмейер? – спросила я, стараясь говорить потише, но все же, наверно, заорала, так как все обернулись и посмотрели на нас.

– Двое, – прошипел он, и это слово прозвучало как ругательство. Затем он изобразил на лице улыбку и повел меня дальше. Но пока мы шли по комнате, я огляделась и впилась взглядом в картину, висевшую на стене. Это был мой «Этюд о Злобе». Забавно. Я не поверила своим глазам. Меж тем мистер Клосмейер сказал: – Джордж, это мисс Паттерсон, художница. – Причем картина была в красивой рамке. – Мисс Паттерсон, это Джордж Страуд, он возглавляет наше расследование. Джордж, мисс Паттерсон согласилась побыть здесь, пока мы не найдем нужного нам человека. Надеюсь, она поможет нам.

Дождевой червяк приятной наружности встал из-за стола, подошел и пожал мне руку.

– Мисс Паттерсон, – сказал он, – вот поистине приятная неожиданность.

Я взглянула на него и открыла рот, чтобы завопить, но у меня перехватило дыхание. Безумие какое-то. Это был убийца, тот самый человек, который купил мою картину в лавке старьевщика на Третьей авеню.

– Здравствуйте, – сказала я наконец. Обернулась к мистеру Клосмейеру, но тот выглядел усталым и довольным: наконец-то сбыл меня с рук. Тогда я снова обернулась к мистеру Страуду. – Итак, – неуверенно пробормотала я, – чем могу быть вам полезна?

Какую-то долю секунды мы смотрели друг на друга, прекрасно все понимая. Я знала, кто он такой, и он понимал, что я это знаю. Но у меня все это никак не укладывалось в голове, и я колебалась.

Неужели этот совсем обыкновенный, вежливый, любезный и ничем не примечательный человек убил Полин Дэло? Это казалось мне невозможным. Где ему было взять храбрости? Что он может знать об ужасных напряженных минутах человеческой жизни? Должно быть, я ошиблась. Да нет, это был тот самый человек. В этом не могло быть никакого сомнения.

Глаза его были как два кратера, жесткие, колючие и ледяные, хотя он мне улыбался. Я это видела и в то же время понимала, что никто другой из присутствующих этого не видит, ибо все они тут были вроде несчастного мистера Клосмейера – безупречными.