Текст книги "Большие часы"

Автор книги: Кеннет Фиринг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

– Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились помочь нам, – сказал он. – Думаю, Дон объяснил вам, чем мы занимаемся.

– Да. – Мои коленки вдруг задрожали. Понять происходящее было выше моих сил. – Я знаю все, мистер Страуд. Поистине все.

– Я в этом не сомневаюсь, – откликнулся он. – Уверен, что так оно и есть.

Ну почему никто не нарушит этот кошмар наяву средь бела дня? Самый настоящий кошмар. Почему никто не скажет, что это была просто-напросто глупая шутка? Какую сказочную ложь изобретет этот самый Страуд, обаятельный как сам дьявол, если я тут же заявлю, что опознала его?

Я хрипло и неестественно засмеялась, выдернула руку из его руки и заявила:

– Во всяком случае, я рада, что кому-то нравится мой «Этюд о Злобе».

– Да, он мне очень нравится, – подтвердил убийца.

– Значит, картина ваша? – пропищала я.

– Конечно. Мне нравится все, что вы пишете.

В кабинете было человек пять, хотя мне казалось, что их не меньше пятидесяти, и теперь все обернулись, чтобы посмотреть на «Этюд о Злобе».

– Черт меня побери! – воскликнул мистер Клосмейер. – Это действительно картина мисс Паттерсон. Почему вы нам не сказали об этом, Джордж?

Тот пожал плечами.

– О чем? Что тут рассказывать? Картина мне понравилась, я ее купил, и вот она тут висит. Года два, если не больше.

Мистер Клосмейер посмотрел на Страуда с возросшим интересом, а остальные уставились на меня, точно впервые убедились, что я действительно художница.

– Не выпьете ли чего-нибудь, мисс Паттерсон? – любезно предложил убийца.

Он улыбался, но я видела, что это лишь отчаянная имитация улыбки.

Я сглотнула слюну, язык был шершавый и сухой, и не смогла сдержать хриплого рычания, похожего на смех. Я-то знала, что никакой это не смех, а чистой воды истерика.

– Где, черт побери, мой «Этюд об Основах»? Тот самый, что ваш вшивый журнал окрестил «Иудой».

Страуд побледнел и ничего не ответил. Лица остальных не выражали ничего. Мистер Клосмейер сказал Страуду:

– Я сказал мисс Паттерсон, что мы, возможно, поможем ей заполучить картину обратно. – И терпеливо разъяснил мне: – Я не говорил, мисс Паттерсон, что картина у нас. Я хотел только сказать, что найдем картину, как только заполучим этого человека.

– Вы ее найдете? – спросила я, в упор глядя на Страуда. – Я-то думаю, что она уничтожена.

Что-то дрогнуло в его застывшем лице.

– Нет, – сказал он наконец. – Не думаю, мисс Паттерсон. У меня есть все основания полагать, что ваша картина в целости и сохранности. – Повернувшись к столу, он снял трубку телефона. И при этом устремил на меня такой взгляд, не понять который было просто невозможно. – Мы ее добудем, – сказал он. – Если, конечно, все у нас получится как надо. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Да, – ответила я. Черт с ним. Он меня шантажировал. А ведь это я должна была шантажировать его. А я так и сделаю. – Да уж лучше бы она была в целости и сохранности. Как я понимаю, теперь она стоит много тысяч долларов.

Он кивнул.

– Мы такого же мнения. А теперь, чего бы вы хотели выпить?

– Мисс Паттерсон любит мускатель, – подсказал мистер Клосмейер.

– Водки! – заорала я. Какая мне разница, за что он убил ту женщину. «Злоба» в сохранности, «Основы», я думаю, тоже, и теперь они и в самом деле стоят кучу денег. А если «Основы» все-таки уничтожены, я всегда смогу сказать свое слово. Кроме того, он высоко ценил и собирал мои картины. У него их, видно, не меньше дюжины.

Не так-то просто сидеть в одной комнате с убийцей. И в то же время помнить, что на людях надо хранить достоинство.

Джордж Страуд-10

Я проснулся довольно рано на кушетке, которую велел принести в свой кабинет, надел ботинки и галстук, единственные предметы одежды, которые снимал на ночь, и еще в сонном дурмане сел за стол.

На часах было начало девятого. Сегодня – решающий для меня день. Я еще не знал, как с ним совладаю. Но знал, что день мой настал. Полиция завершит проверку в Олбани. И кто-нибудь додумается до идеи прочесать здание.

Все могло кончиться и вчера – почему этого не случилось, я до сих пор не понимаю. Когда в мой кабинет вошла эта самая Паттерсон, я подумал, мне конец. Впрочем, я догадывался, почему она не опознала меня: я дал ей понять, что не уничтожил картину, и пригрозил, что успею это сделать, если она меня выдаст. Забавный народ эти художники. Я содрогнулся при мысли о том, как я был близок к тому, чтобы отделаться от этого полотна. Луиз Паттерсон еще может насолить мне, не исключено, что так она и поступит, если это взбредет ей в голову. От нее всего можно ждать. Вчера она смоталась отсюда примерно в восемь вечера. Но может и вернуться. В любой момент и по любому поводу эта женщина способна изменить свое решение.

Когда я нажал кнопку, вызывая посыльного, никто не отозвался, но в конце концов я дозвонился до аптеки в первом этаже. Мне прислали бутерброд и кварту черного кофе. В кабинете Роя несли предутреннюю вахту Гарри Слейтер и Элвин Дили.

Незадолго до девяти начали собираться остальные. Леон Темпл, Рой, Энгланд, Дон и Эдди пришли почти одновременно.

– Почему вы не идете домой? – спросил меня Рой. – Сейчас вам тут вроде и делать нечего.

– Я останусь здесь, – сказал я, покачав головой.

– Хотите дождаться завершения?

– Вот именно. Как дела внизу?

– Забиты все щели, – сказал Леон Темпл. – Майка только что сменил Фил Бест. Там у нас вся ночная смена от Ван-Барта и несколько человек из охраны. Я просто не понимаю.

Вот оно. Я почуял, к чему идет дело.

– Чего не понимаете? – спросил я.

– Почему этот тип не вышел. Какого дьявола. Он здесь, но где именно?

– Может быть, он улизнул, прежде чем мы сомкнули кольцо, – предположил я.

– Исключено.

– Может, он просто вошел в одну дверь, а вышел в другую, – продолжал я спорить. – А может быть, заметил, что за ним следят.

– Нет, – отверг мое предположение Леон. – Швейцар шел за ним до самого лифта. Он вошел в скоростной. И мог оказаться где угодно выше девятнадцатого этажа. Как я понимаю, он где-то здесь, в нашей организации.

– Что же мы теперь можем сделать? – спросил Энгланд.

– Он появится, – сказал я.

– Я думал, что для нас важно время, Джордж, – напомнил мне Рой.

– Да, конечно.

– А мне пришло в голову, – сказал Леон, – что, если он не объявится… – (Так. Значит, это будет Леон Темпл. Я молча посмотрел на него.) – …мы могли бы взять тех, кто может его опознать, людей из охраны здания, несколько наших сотрудников и обойти все помещения снизу доверху. Заглянуть в каждую комнату. И дело будет сделано. Это займет часа два, зато мы узнаем, кто он такой.

Я сделал вид, что обдумываю его предложение. Плохо, конечно, что эту мысль высказал не я. Наконец я кивнул и сказал:

– Это уже нечто.

– Значит, так и сделаем?

Если я буду знать, где в тот или иной момент находятся свидетели, которые могут меня опознать, если мне будут сообщать о переходе с этажа на этаж и из одной комнаты в другую, еще возможно будет поискать выход. Игра не кончена, пока не раздался финальный свисток судьи.

– Начинайте, – скомандовал я. – Леон, руководите операцией. И я хочу, чтобы вы извещали меня обо всех ваших передвижениях. На каком вы этаже, в каком направлении движетесь и куда направитесь потом.

– О’кей, – сказал он. – Прежде всего мы поставим свидетелей и охранников на каждом этаже выше девятнадцатого. Перекроем все лестницы, лифты, и еще я всем велю следить, кто переходит из одной комнаты в другую, проверять почтовые лотки, уборные, стенные шкафы, все уголки. – Я молча кивнул. – Пожалуй, так будет надежней, верно?

Бог ты мой, какая цена! Предъявлен счет, и надо расплачиваться. Да, это хныканье, но хотел бы я посмотреть на человека, вся жизнь которого летит к чертям, и не только его жизнь, но и жизнь всех, кто ему дорог, и который не протестовал бы против этого всем своим нутром. Чтобы человек безропотно принимал свою судьбу, после того как он вел большую игру и проиграл ее, – это вранье, сказки. Такого человека не было, нет и не будет.

– Хорошо, – сказал я. – Держите меня в курсе.

– Я хотел бы взять с собой Дика, Эдди и Дона. И кое-кого еще, когда подойдут.

– Берите.

– По-моему, надо бы подмазать свидетелей.

– Заплатите им. Сейчас я выпишу ордер. – Я расписался на кассовом бланке, не проставив сумму, и протянул его Леону. – Доброй охоты! – сказал я в заключение и, как мне кажется, изобразил нечто вроде улыбки.

Вскоре кабинет опустел, затем позвонил Леон и сообщил, что они начали прочесывать девятнадцатый этаж, все выходы перекрыты, идущие вниз лифты останавливаются для досмотра. Для меня оставался лишь один путь. Наверх.

У меня зрела мысль о том, что спасения надо искать в самом сердце вражеского стана, в кабинетах Стива или Эрла на тридцать третьем этаже, и я стал придумывать повод, чтобы подняться туда, как вдруг телефон зазвонил, и это оказался сам Стив. Голос у него был странный, напряженный и вроде бы смущенный – он попросил меня тотчас подняться наверх.

В кабинете Хагена кроме самого Стива я увидел Эрла Джанота, нашего главного поверенного Ральфа Бимана, крупнейшего акционера компании Джона Уэйна и редакторов четырех остальных журналов. А потом увидел и Фреда Стейчела, одного из менеджеров компании «Дженнетт-Донохью». Все они выглядели удивленными и слегка смущенными. За исключением Стейчела, вид у которого был виноватый, и Эрла, который излучал еще большую уверенность в себе, чем обычно. Он шагнул мне навстречу, сердечно потряс мою руку, и тогда я увидел, что его уверенность в себе не более чем близкое к истерии нервное напряжение.

– Рад вас видеть, Джордж, – сказал он. Впрочем, не думаю, чтобы он меня, да и всех остальных, кто был в кабинете, видел по-настоящему. Он вернулся к столу и продолжал: – Думаю, ждать больше некого. То, что я скажу вам сейчас, можно довести до остальных сотрудников позже, я заранее выражаю сожаление по поводу того, что не буду иметь возможности побеседовать с каждым лично. – Он сел и посмотрел на зачарованные лица окружавших меня людей. Они, как и я, чувствовали, что произойти может только одно. – Как вы знаете, были известные расхождения в Совете корпорации относительно издательской политики фирмы «Джанот». Я не жалел сил в борьбе за свободную, гибкую и творческую журналистику, такую, какой представлял ее себе не только я, но и каждый сотрудник нашей организации. Хочу сказать, что и сейчас считаю нашу политику правильной, радуюсь нашим достижениям и тому, что сумел собрать вокруг себя столько талантливых людей. – Он умолк и посмотрел на Хагена, который ни на кого не смотрел, а сосредоточился на линиях и кружках, которые вычерчивал на листе лежавшего перед ним блокнота. – Но Совет не согласен с тем, что моя политика лучше всего соответствовала интересам нашей организации. Недавняя трагедия, о которой вы все знаете, увеличила недоверие оппозиции ко мне как руководителю. При сложившихся обстоятельствах я их не осуждаю. Дабы не подвергать опасности будущее всего предприятия, я решил уйти со сцены и согласился на слияние с компанией «Дженнетт-Донохью». Надеюсь, в новой организации вы сохраните наш прежний дух. И проявите к мистеру Стейчелу, вашему новому руководителю, такую же преданность, какую проявляли к Стиву и ко мне.

Затем поверенный Биман развил ту же тему, а после него Уэйн заговорил о том, что шаг этот временный и все надеются на скорое возвращение Эрла. Он еще говорил, когда дверь отворилась и появился Леон Темпл. Я подошел к нему.

– Пока что пустой номер, – доложил он. – Чтобы окончательно удостовериться, я решил проверить кабинеты Хагена и Джанота. – В ту секунду, когда дверь открылась и тут же закрылась, я увидел в коридоре кучу народу, швейцара от Гила и официантку от Ван-Барта.

– Бросьте все, – сказал я Леону. – Задание отменяется.

Леон медленно прошелся взглядом по кабинету, запечатлевая историческую сцену. Когда он снова посмотрел на меня, я кивнул.

– Вы хотите сказать, отпустить всех?

– Всех. У нас большие перемены. Вроде гибели Помпеи.

Вернувшись, я услышал, как Уэйн говорил Хагену:

– …либо парижский филиал, либо венский. Думаю, вы совладаете с любым из них, если захотите.

– Я подумаю, – сказал Хаген.

– Организация прежде всего, – бодро и задушевно говорил Эрл. Он был мертвенно-бледен и казался героем. – Что бы ни случилось, дело необходимо продолжать. Оно важней, чем я, чем любой из нас. Ни за что не хотел бы, чтобы оно пострадало или оказалось под угрозой.

В стороне держался только наш новый менеджер Стейчел. Я подошел к нему.

– Так что же? – спросил я.

– Я знаю, вы хотите побольше денег, – сказал он. – Чего еще вы хотите?

Я понял, что нечего ждать какого бы то ни было улучшения. И сказал:

– Хочу Эмори Мафферсона.

Я подумал, это выведет его из равновесия, так оно и получилось.

– Что? В самом деле хотите Мафферсона?

– Мы хотим обнародовать проект «Субсидируемые Специалисты». Представим его в рисунках. – В глазах Стейчела все еще оставались сомнение и подозрение, но в них начал проглядывать и интерес. – Никто нынче не читает, – продолжал я. – Будущее – за картинками. Пусть Эмори продолжает разрабатывать этот самый проект и подготовит пятицветный альбом на глянцевой бумаге.

– Я подумаю над этим, – пробурчал он. – Посмотрим.

Джордж Страуд-11

Остальная часть дня промелькнула как кинолента, которую то ускоряли, то замедляли. Я позвонил Джорджетт и назначил ей свидание, чтобы вместе пообедать у Ван-Барта. Голос ее звучал необычайно радостно, не знаю почему. Ведь она ничего не знала об этой истории.

Я пояснил, что задание выполнено, и тогда она передала трубку Джорджии. Разговор получился такой:

– Алло, алло! Это ты, Джордж? Говорит Джорджия.

– Да, это я, Джордж. Здравствуй, Джорджия.

– Алло!

– Алло!

– Алло? Алло?

– Ну ладно, мы уже поздоровались.

– Алло, Джордж, ты должен рассказать мне сказку. Как ее звали?

– Клаудия. И ей было пятнадцать лет.

– Шесть.

– Шестнадцать.

– Шесть. Алло? Алло?

– Алло. Да, ей было шесть. И вот что она сделала. Однажды увидела нитку, вылезшую из носового платка, и потянула за нее, тянула, тянула, пока платок не исчез, потом она заметила такую же нитку в свитере, в платье, все тянула да тянула, скоро на ней остались только ее волосы, она и их стала тянуть, и в конце концов от Клаудии осталась только кучка ниток да волос на полу.

– А тогда что она сделала? Алло?

– Тогда она, лежа на полу, посмотрела на стул, на котором раньше сидела, но он был, конечно, пуст. И она спросила: «А где же я?»

Полный успех. Я услышал, как дочь недоверчиво рассмеялась.

– Ну а потом что я сделала? Алло? Алло?

– Потом ты ничего не сделала, – сказал я. – Только с тех пор остерегалась тянуть вылезшие откуда-нибудь нитки.

– Алло? Это все?

– Пока что все.

– До свиданья. Алло?

– Мы уже достаточно говорили «алло», теперь надо говорить только «до свиданья».

– До свиданья, до свиданья, до свиданья.

Затем я позвонил в агентство и заказал два билета на вечернее шоу. После этого, повинуясь неожиданному порыву, позвонил администратору художественной галереи, который прислал нам фотографию с выставки Луиз Паттерсон. Назвался и спросил: «Почем идут теперь картины Паттерсон?»

– Смотря по обстоятельствам, – сказал он. – Вы хотите купить или продать?

– И то, и другое, мне нужна грубая оценка.

– Ну, честно говоря, никто этого не знает. Полагаю, вы имеете в виду недавнюю статью в «Ньюсуэйз»?

– В какой-то мере.

– Хорошо. Там, конечно, допущено преувеличение. Рыночная цена на картины такого художника, как Луиз Паттерсон, постоянно колеблется. Я бы сказал, цена любой ее картины может составлять две-три тысячи долларов. У меня случайно есть несколько ее полотен, и за такую сумму вы можете приобрести какое-нибудь из них.

– А сколько стоит теперь «Иуда»? Я имею в виду ту картину, где изображены две руки. Вы прислали нам ее фотографию.

– Ну, это другое дело. Ее так разрекламировали, что она стоит дороже. Но, к сожалению, ее у меня нет. Видимо, она утрачена.

– Вовсе нет, – сказал я. – Она у меня. Сколько она теперь стоит?

Наступило длительное молчание.

– Она в самом деле у вас?

– Да.

– Видите ли, мистер…

– Страуд. Джордж Страуд.

– Видите ли, мистер Страуд, я сам картины не покупаю. Я их просто выставляю и получаю комиссионные за продажу через нашу галерею. Но если «Иуда» действительно у вас, за это полотно можно получить от пяти до десяти тысяч долларов.

Поблагодарив его, я повесил трубку.

Большие часы тикали везде, никого не оставляли без внимания, никого не пропускали, ничего не забывали, ни о чем не помнили, ничего не знали.

Во второй половине дня в мой кабинет с ревом ворвалась Луиз Паттерсон, запьяневшая чуть выше среднего. Я ждал ее. Она заявила, что хочет со мной поговорить, и я повез ее к Гилу.

Когда мы уселись у стойки, она сказала:

– Так что с моей картиной? Что вы с ней сделали?

– Ничего. Она у меня дома. Зачем мне было с ней что-то делать?

– Вы-то знаете зачем! – загремела она. – Картина доказывает, что это вы убили Полин Дэло!

Трое посетителей обернулись и с интересом посмотрели на нас. Пришлось мне объяснить ей, что не я убил Полин, я изложил ей полицейскую версию, опустив подробности. Когда я закончил, она разочарованно протянула:

– Так, значит, вы никакой не убийца?

– Нет. Мне жаль вас разочаровывать.

Она взорвалась смехом. Какую-то секунду не могла дух перевести. Я боялся, как бы она не упала со стула.

– Мне тоже жаль, мистер Страуд. Вы не можете себе представить, какой храброй женщиной я была вчера в вашем кабинете. Господи, на что не пойдешь, чтобы сохранить свои собственные картины! Чем больше я смотрела на вас, тем сильней вы меня пугали. Разве не так?

Женщина как женщина. Она все больше мне нравилась. Вчера она выглядела как фото из старого альбома, но сегодня постаралась привести себя в порядок. Крупная, темноволосая, живая женщина.

К нам подошел Гил.

– Добрый вечер, – сказал он обоим, затем обратился ко мне: – Знаете, один ваш друг целую неделю болтался здесь, разыскивал вас. Вы ему зачем-то нужны были позарез. К сожалению, сейчас его здесь нет. И про вас спрашивала еще целая куча народу.

– Знаю, – сказал я. – Я с ними со всеми повидался. Дайте нам парочку коктейлей из водки и предложите моей даме поиграть.

И вот Гил затеял игру с Луиз Паттерсон. Она начала с воздушного шара, это было легче легкого – Гил показал игрушку, спасенную на пожаре у трамвайного парка, потом она потребовала картину Рафаэля – это тоже не составило труда, он показал ей открытку, якобы посланную жене из Италии.

Примерно через восемь коктейлей Луиз Паттерсон вспомнила о том, о чем она, на мой взгляд, рано или поздно должна была вспомнить.

– Джордж, я чего-то не понимаю. Для чего им нужно было, чтобы я вас опознала? В чем был смысл?

Поскольку она была уже более чем слегка навеселе, я пояснил:

– Они хотели выяснить, у кого ваша картина. Ее считали утраченной. Припоминаете? И естественно, нашей организации надо было проследить ее путь.

Она посмотрела на меня, не то поверив, не то нет, потом снова разразилась хохотом.

– Вранье. А мне нужна правда. Где моя картина? Я хочу заполучить ее обратно. Ведь я могла вернуть ее себе в ту минуту, когда они нашли бы вас, так мне сказал мистер Клосмейер. – Воспоминание о Доне вновь пробудило в ней шумное веселье. – Ох уж этот дождевой червяк! Да черт с ним. Ну, так где она?

– Луиз!

– Она стоит кучу денег, она моя, и я хочу заполучить ее обратно. Когда вы мне ее отдадите?

– Луиз!

– Вы врунишка. Я таких вижу за сто миль. У вас жена, детей нет, есть дом, за который вы еще не рассчитались. Сегодня вечером вы таскаете меня по трущобам, а завтра будете хвастаться по служебному телефону, что знакомы с настоящей художницей, с Луиз Паттерсон. – Она стукнула кулаком по стойке. Гил вернулся к нам и флегматично приготовил еще два коктейля. – Впрочем, все это к черту. Мне нужен мой «Этюд об Основах». Вы мне его обещали, и теперь он стоит чертовски дорого. Где же он?

– Вы не можете получить эту картину, – упрямо сказал я. – Она принадлежит мне.

Луиз Паттерсон уставилась на меня и заорала:

– Ах ты, ублюдок! Серьезно?

– Серьезно. Картина принадлежит мне. Я ее купил, не так ли? И она для меня очень много значит. Эта картина – частица моей жизни. Я от нее без ума. Она мне нужна. Она мне просто необходима.

Художница тут же подобрела.

– Почему?

– Потому что эта картина преподала мне урок воспитания. И продолжает меня воспитывать. Возможно, она приведет меня в колледж, я сдам экстерном. – Я посмотрел на часы. Если доберусь до коктейль-бара Ван-Барта за десять минут, почти не опоздаю. – Давайте договоримся так: у меня в кабинете «Злоба», а дома – еще четыре ваших картины. Я их все отдам вам за «Искушение святого Иуды», которую я не продам ни за какие деньги. Никому.

Она задумчиво спросила:

– Вам в самом деле так нравится этот этюд?

Мне некогда было пускаться в объяснения, поэтому я просто сказал «да».

Это ее немного успокоило, и я кое-как выволок ее из заведения. Сунул в такси, – дал шоферу ее адрес и заплатил.

Взял следующее проезжавшее такси. Знал, что к Ван-Барту на несколько минут опоздаю. Но это было не так уж важно.

Большие, тихие, невидимые часы шли как обычно. Но теперь я им был не нужен. В этот вечер они искали кого-то другого. Их стрелки, балансиры и стальные пружины трудились вовсю, отыскивая этого самого другого так же вслепую и безлико, как искали вчера вечером меня. Но как бы там ни было, меня они не нашли. На этот раз. Однако я не сомневался, что они снова примутся за свое. Обязательно. И очень скоро.

Посмотрел в записную книжку, вытащив ее из внутреннего кармана пиджака. Там был записан адрес Луиз Паттерсон и номер ее телефона. Конечно, я не собирался ей звонить. Хватит и того, что меня опалило очень серьезной угрозой, мне, можно сказать, грозила катастрофа. Все равно интересно будет сохранить этот номер телефона.

Такси остановилось перед красным сигналом светофора. Я выглянул в окно и увидел газетный заголовок в витрине киоска на углу:

ЭРЛ ДЖАНОТ, БЫВШИЙ ИЗДАТЕЛЬ, ПРИ СМЕРТИ.