Текст книги "Аптекарская роза"

Автор книги: Кэндис Робб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Ансельм склонил голову и обратил к Богу молитву о прощении.

* * *

Несколько недель спустя, уже после Крещения, брат Вульфстан сидел в лазарете возле жаровни и удрученно разглядывал собственную руку. Сначала в ней ощущалось покалывание, а потом она вообще онемела. И все из-за какой-то ничтожной щепотки снадобья. Если бы он добавил ее в мазь, то можно было бы распрощаться с этим светом. Неудивительно, что, проглотив лекарство, погиб его друг, а теперь еще и сэр Освальд Фицуильям. Да простит его Господь, но он даже не заметил, когда успел так состариться и выжить из ума. Вот оно доказательство, что он уже никуда не годится. Ни при каких обстоятельствах лекарь не должен применять лекарство, приготовленное чужими руками, предварительно не испробовав его. Больной умер, а Вульфстану даже в голову не пришло хотя бы тогда проверить снадобье, он просто поставил склянку на полку, словно предназначал ядовитое зелье для следующей жертвы. Да смилуется над ним Господь, но только собственная нерадивость Вульфстана погубила его друга, благородного пилигрима. А теперь еще и сэра Освальда Фицуильяма, подопечного самого архиепископа. Дева Мария и все святые, что же ему теперь делать?

Что все это значило? Николаса Уилтона уважают во всем графстве. Как он мог совершить такую ошибку? Вульфстан уставился на свою руку, и тут на него снизошло озарение. Наверное, Николас, когда смешивал лекарства, уже чувствовал себя плохо. Некоторые порошки очень трудно отличить друг от друга. Если уже тогда аптекарь был болен, разве он не мог перепутать аконит[3]3
  Род многолетних трав семейства лютиковых. Ядовит. Клубни некоторых видов используются в медицине как жаропонижающее и болеутоляющее средство.


[Закрыть] с молотым фиалковым корнем?

Каждый раз, отмеряя лекарство, Вульфстан молил Господа, чтобы тот своей дланью направил его. Любое снадобье очень легко может превратиться в отраву. И все же в тот день Николас не выказывал никаких признаков болезни. Правда, когда он вошел в дом, цвет лица у него был несколько неровный, но он всегда отличался слабой конституцией, и несколько часов, проведенных в саду во время первых серьезных заморозков, не могли не сказаться. Вел он себя, однако, странновато. Этого отрицать нельзя. Но, Господи, нельзя же только поэтому подозревать человека. После многих лет доверия.

Одно было ясно: Вульфстан обязан вернуть неиспользованное до конца лекарство Люси Уилтон и поговорить с ней. Она должна понаблюдать за Николасом, когда он достаточно окрепнет и вернется в лавку. Аптекаря нельзя допускать до приготовления лекарств, пока не станет ясно, что он полностью в здравом уме и твердой памяти.

Вульфстан так разволновался к тому времени, когда добрался до аптеки, что ему почудилось, будто Люси Уилтон, как только увидела сверток в его руке, сразу догадалась о его содержимом. Но разве такое возможно? И первые ее слова развеяли подозрение.

– Подарок Николасу? Какое-нибудь новое снадобье, которое, возможно, подбодрит его?

– Если бы так, Люси, дитя мое.

Она нахмурилась, услышав, каким тоном он это произнес, и, проведя гостя в кухню, жестом указала на стул возле окна.

Вульфстан сильно продрог, но теперь, в теплом помещении, с него покатил пот в три ручья. Он промокнул лицо. Люси протянула ему кружку.

– Бесс Мерчет принесла немного эля, который варит Том. Похоже, он вам больше нужен, чем мне.

– Да пребудет с тобой Господь. – Лекарь с удовольствием принял кружку и сделал несколько больших глотков.

– А теперь, друг мой, расскажите, что случилось. Говорила Люси спокойно, но во взгляде ее читалась настороженность. Когда монах брал кружку, то отметил, что руки у женщины холодные. Хотя, конечно, это он встревожил ее, явившись непрошеным, да еще с таким серьезным видом.

– Прости меня. Я только что отошел от смертного одра. Сэр Освальд Фицуильям, подопечный архиепископа. Боюсь, меня сочтут виновным.

– Вас, брат Вульфстан?

Он отставил кружку и взял в руки сверток.

– Видишь ли, я дал ему это лекарство, но больному стало хуже, и вскоре все было кончено. Тогда я тщательно исследовал снадобье. Дитя мое, даже самая крохотная доза этого лекарства смертельна для человека.

Люси, не сводя взгляда со свертка, тихо спросила:

– И вы принесли его мне для проверки? В надежде, что ошиблись?

Вульфстан покачал головой.

– Ошибки нет, Люси.

Она взглянула на него своими чистыми голубыми глазами.

– Тогда зачем вы его принесли?

– Это то самое лекарство от тифа, которое приготовил по моей просьбе Николас в тот день, когда он заболел.

Сначала монах подумал, будто она не расслышала, потому что оставалась совершенно неподвижной. Потом Люси выдохнула:

– Милосердная Мадонна! Вы уверены?

Глаза ее расширились, она с замиранием сердца ждала его ответа.

– Я это знаю так же точно, как то, что вы обязаны снабжать ярлычком каждый пузырек в аптеке, – ответил Вульфстан.

– Я даже не думала, что у вас осталось то лекарство.

– Пилигрим умер тем же вечером, когда я дал ему лекарство в первый раз. Николас принес порцию на несколько дней. Мне казалось, будет грехом не сохранить лекарство для других больных.

– Но если вы знали…

– До сегодняшнего дня не знал. Мне даже в голову не пришло проверять его.

Люси, задумавшись, закусила губу.

– Я не знаю лекарства от тифа. Что за яд?

– Аконит.

– И вы уверены, что в том лекарстве, которое вы сейчас держите в руках, аконита столько, что можно убить человека?

– У меня до сих пор не прошло онемение в руке, а ведь я подержал лишь маленькую щепотку.

Люси поежилась, словно от холода.

– У обоих больных ныли конечности?

Вульфстан кивнул.

– У обоих наблюдалось затрудненное дыхание?

Снова последовал кивок, и Люси уронила голову на грудь.

– Прости, что усугубляю твое горе, дитя мое. Я бы ни за что не стал тебе этого рассказывать, но подумал, что ты должна знать, чтобы отныне присматривать за Николасом. Ты не должна позволять ему работать в лавке до тех пор, пока он полностью не восстановит силы, как телесные, так и душевные.

Женщина кивнула, не поднимая взгляда. Вульфстан наклонился, чтобы взять поставленную на пол кружку. Хозяйская кошка, растянувшаяся у огня, подошла к монаху и потерлась о его руку. Мелисенди была прелестной серо-белой полосатой кошечкой с необычно длинными ушками. Вульфстан почесал ей лобик, и Мелисенди замурлыкала.

– Наверное, он был уже болен, когда готовил лекарство, – сказала Люси.

Вульфстан поднял кружку с элем. Кошка прыгнула ему на колени и покружила немного, устраиваясь поудобнее.

– И я так думаю. Он сам не понимал, что в тот день ему не следовало бы полагаться на себя.

Когда Люси взглянула на монаха, ее глаза блестели от слез.

– Неужели это от холода? Зачем я позволила ему работать в саду!

Вульфстан почувствовал себя ужасно. Вот чего он совсем не хотел – так это обвинять Люси Уилтон в недомыслии. Она и без того настрадалась, взвалив столько на себя.

– Люси, дитя мое, разве ты могла удержать его от работы в саду? Перестань себя обвинять.

– Как же иначе? Он ведь угасает на глазах.

– Не оставляй надежды. Господь заберет твоего мужа, только если придет время.

– Но даже если он выздоровеет… – Люси дотронулась до своих щек, словно удивившись, почему они мокрые, потом промокнула слезы тряпкой, которой только недавно протерла руки после того, как налила эль. – Бедный Николас. Он будет сломлен, если после выздоровления обнаружит, что все, ради чего работал всю жизнь, полностью разрушено.

– С какой стати оно должно быть разрушено?

Люси пристально посмотрела на старого монаха своими прелестными глазами. В них стояли слезы.

– Две смерти. Согласно гражданскому кодексу, мы больше не имеем права практиковать. Гильдия не пойдет против закона. Не могу представить, чтобы гильдмейстер Торп счел возможным предоставить Николасу второй шанс. Мы погибли, брат Вульфстан.

Монах гладил кошку и молился про себя, чтобы Бог подсказал ему, как поступить. Он сознавал, что обязан предотвратить такую беду.

Люси несколько раз прошлась от очага к двери, потом остановилась на полпути перед полками с лекарствами и принялась рассеянно переставлять склянки.

– Ужасно, – сказал Вульфстан, обращаясь больше к кошке, чем к Люси.

Но хозяйка, видимо, очнулась от этих слов и, быстро подойдя к монаху, уселась рядом с ним. Взяв его за руку, она заговорила:

– Мой дорогой друг, простите меня. До сих пор я думала только о том, что это значит для Николаса и для меня, но вы тоже рискуете потерять дело всей своей жизни.

– Я? Потеряю дело моей жизни?

– Я имею в виду ваш лазарет.

– Мой… Каким образом я его потеряю?

– Когда аббат Кампиан узнает, что вы дали больному непроверенное лекарство…

Всемилостивый Бог, неужели аббат освободит его от работы? Конечно, он может это сделать. У него есть все основания. С возрастом лекарь потерял осторожность.

– Если только мы не спасем самих себя, – тихо произнесла Люси.

– Каким образом?

– Сохранив все в тайне.

– Мы никому не скажем?

– Ни единой душе. – Она взглянула на свои руки, затем снова подняла глаза на Вульфстана. – Разве это будет такой уж грех? Я, со своей стороны, не позволю Николасу готовить лекарства до тех пор, пока мы с вами оба не решим, что он полностью восстановил рассудок. Я также не сомневаюсь, что впредь вы никогда больше не станете давать больным лекарства, предварительно их не проверив.

Она смотрела на Вульфстана своими ясными глазами. Теперь уже сухими. Взгляд ее был спокоен и разумен.

Эти глаза помогли Вульфстану воспрянуть духом.

– Так далеко я не загадывал. Но, конечно же, ты права насчет последствий. Для всех нас троих. – Он допил эль до конца.

– Значит, это будет нашей тайной?

Да поможет ему Бог, но Вульфстан не желал принести в этот дом еще большую печаль. И свой лазарет он тоже не хотел терять. Старик кивнул.

– Да, пусть это будет нашей тайной.

Люси сжала его руку.

– Но когда Николас поправится… – начал Вульфстан.

– Я глаз с него не спущу. – Люси отпустила его руку и наклонилась, чтобы подобрать с полу сверток. – По закону мне следует это сжечь.

Вульфстан кивнул.

– Правильно сделаешь. Я бы и сам так поступил, но…

Люси покачала головой.

– Нет, это моя обязанность. – Она наклонилась и чмокнула старика в щеку. – Благодарю вас, брат Вульфстан. Вы наше спасение.

Монаху не хотелось верить, что в словах этой милой женщины могло таиться какое-то зло. Господь показал ему дорогу.

* * *

Когда Вульфстан ушел, Люси принялась метаться от стены к стене, обхватив себя руками. Взгляд ее остановился на кувшине с элем. Несколько глотков могли бы ее подкрепить. Но день еще только начинался. Должны прийти покупатели. Нужно вести себя разумно. Теперь все зависело только от нее.

1
ОДНОГЛАЗЫЙ ШПИОН

Мастер Роглио с превеликим старанием складывал свои астрологические таблицы и убирал инструменты, с помощью которых только что осмотрел глаз. Оуэн заметил, как подрагивают руки доктора, как напряжены его плечи, словно он набрал в легкие воздух и не хочет выдыхать, как он избегает смотреть на него. Мастер Роглио явно чего-то боялся. Оуэн бросил взгляд на герцога Ланкастера, который, нахохлившись, сидел в углу. Совсем уже старик, он до сих пор слыл вторым человеком в стране после короля Эдуарда. Сердить его не решился бы никто.

Разумнее было бы отложить расспросы, но Оуэн дожидался этой минуты три месяца, и терпение его иссякло.

– Плоть зажила, а глаз по-прежнему не видит. Никаких изменений, да, доктор?

Роглио скользнул взглядом по герцогу, который заинтересованно подался вперед. Лекарь красноречиво пожал плечами.

– Господь все еще может сотворить чудо.

– Зато ты не можешь, – прорычал Ланкастер.

Роглио встретился с его суровым взглядом.

– Не могу, милорд.

Ему удалось выдержать взгляд, не моргнув.

* * *

Плоть зажила, но глаз остался слепым. Один глаз. Бог создал человека с двумя глазами не просто так, а с какой-то целью. И лишил Оуэна одного из них тоже, наверное, с какой-то целью.

Два глаза Оуэну были в самый раз. Лучший стрелок из лука на службе у Ланкастера, он обучал других и в результате дослужился до капитана. Великое достижение для простого валлийца. Ни один зверь не уходил от его стрелы. Ни один человек. Но он взял себе за правило убивать только для пропитания или по приказу своего сеньора. И все во славу Господа.

Христианское милосердие лишило Оуэна всего этого. Менестрель со своей подружкой. Бретонцы. Еще более свободолюбивые, чем валлийцы, как тогда подумал Оуэн. У них не было причин шпионить в пользу французов. Девица, не стесняясь, флиртовала со всеми подряд. Солдаты решили, что хорошо с ней позабавятся. Но менестрель был обречен. Никто не находил его пение забавным. Только Оуэн понимал бретонские песни, да и то с трудом. Язык, на котором пел этот человек, был какой-то варварской смесью корнуэльского с французским. Солдаты теряли терпение. У них чесались руки добить бродячего горлодера – вот это была бы забава. Оуэн вступился за него. И освободил.

Спустя две ночи менестрель проник в лагерь и перерезал глотки самым ценным пленникам, за которых французская знать отвалила бы немалый куш. Оуэн, разъяренный, поймал его и попытался вразумить: «Неблагодарный ублюдок. К тебе же проявили милосердие». Подружка бретонца незаметно подкралась сзади. Оуэн успел обернуться, и удар, нацеленный в шею, пришелся в левый глаз. Взревев, капитан стрелков всадил меч ей в брюхо, вынул его, а потом, повернувшись, не увидел бродягу, оказавшегося слева, так что тот полоснул ножом ему по плечу. Собрав остатки сил, чтобы удержать тяжелый меч одной рукой, Оуэн прорубил плечо бродяги до самой шеи. Убедившись, что бретонец со своей подругой лежат в лужах собственной крови, Оуэн повалился на землю, не в силах больше выносить адскую боль. Это был его последний воинский подвиг.

А что теперь?

Всему придется учиться заново. До этой минуты он не очень беспокоился, считая свою частичную слепоту временной, быстро проходящим неудобством, как все прежние раны. Натыкаясь на незамеченное препятствие, он тут же забывал об этом, убежденный, что несет незначительное наказание за свои многочисленные грехи. Получает очередной урок смирения. Этот урок оказался нелегким. Знакомые предметы выглядели как чужие. Мир вдруг стал казаться перекошенным. Когда он моргал, то и мир подмигивал ему в ответ.

Оуэн узнал цену двум глазам. Когда у тебя два глаза, соринка, попавшая в один, не ведет к слепоте. Теперь же она делает его беспомощным, как новорожденного младенца.

Полная темнота. Он знал, что это возможно. Смерть тоже возможна.

Все изменилось.

* * *

Старый герцог доказывал Оуэну, что, потеряв глаз, тот не стал для него бесполезен – стрелок из лука все равно прицеливается, зажмурив один глаз. А раненое плечо следовало разрабатывать, тогда и прежняя сила вернется. Но Оуэн считал свою слепоту результатом собственного ошибочного суждения, а рану в плече – неизбежным результатом слепоты. Одноглазый человек уязвим. Он мог подвергнуть опасности и тех, с кем сражался бок о бок.

Ланкастер оставил его в покое на какое-то время, но потом преподнес сюрприз.

– Ты прирожденный имитатор, Оуэн Арчер. У меня на службе ты приобрел манеры рыцаря. Говор у тебя грубоват, но у всех лордов приграничных земель силен местный акцент. И вообще твоя свобода ценнее роскоши. Ты никому не принадлежишь, тебе не нужно защищать фамильную честь или добиваться власти с помощью тайных заговоров. Поэтому я тебе доверяю. Подучишься немного – и я смогу использовать тебя в качестве моих глаз и ушей. Что скажешь?

Оуэн повернул голову, словно птица, и внимательно посмотрел на хозяина здоровым глазом. Ланкастер был человеком со своеобразным чувством юмора, и, поскольку говорил он всегда ровным, лишенным эмоций голосом, порой бывало непросто понять, подсмеивается он или говорит серьезно. Но сейчас, судя по взгляду старого герцога, он не шутил.

– Вы хотите, чтобы я стал вашим шпионом? Ланкастер усмехнулся.

– Еще одно достоинство. Сразу брать быка за рога.

– Одноглазый шпион будет таким же бесполезным, как и одноглазый лучник, милорд. – Лучше он это скажет, чем кто-то другой.

– Не говоря уже о том, как сильно ты выделяешься из толпы со своей повязкой на глазу и зловещим шрамом. – Герцог затрясся от смеха, от души веселясь. – Твоя броская внешность станет твоим прикрытием.

– Интересный ход мысли, – заметил Оуэн.

Старик откинул голову и захохотал во все горло.

– Сказано со светской деликатностью. Превосходно. – Внезапно Ланкастер стал серьезным. – Мой зять зовет меня великим тактиком. Так оно и есть, Оуэн Арчер. Власть не удержать только тем, что угождаешь королю и сражаешься в битвах. Мне нужны надежные агенты. Ты был бесценен в качестве командира лучников, но можешь принести еще больше пользы став моими ушами и глазами. Правда, тебе придется изучить игроков и ситуацию, приобрести навык чтения не только писем, но и мыслей. Готов ко всему этому?

Шпион работает в одиночку. Совершив промах, Оуэн никого не подведет, кроме себя. Это ему понравилось.

– Да, милорд. С радостью.

Бог милосерден в своих помыслах. Оуэн провел ночь в часовне за благодарственными молитвами. Вполне возможно, он еще принесет пользу.

* * *

Спустя два года Оуэн стоял позади Вестминстерского аббатства в похоронной свите старого герцога. Господь приподнял Оуэна, чтобы вновь сбросить вниз. Бывший лучник не мог надеяться, что герцог успел устроить его будущее. Если бы право наследования перешло к родному сыну Ланкастера, возможно, беспокоиться было бы не о чем. Но у старого герцога были только дочери. Новый герцог Ланкастерский, Джон Гонт, был мужем Бланш, дочери герцога, а еще он был сыном короля Эдуарда, что само по себе делало его всесильным лордом. Вряд ли он сочтет нужным прибегать к услугам одноглазого шпиона-валлийца. Последние несколько дней Оуэн много размышлял о своей дальнейшей жизни. За время службы у герцога он скопил немного денег. И сейчас не придумал ничего лучшего, как отправиться в Италию. Тамошние правители любили интриговать. Наверняка он кому-нибудь пригодится.

Он упражнялся в стрельбе по мишени до тех пор, пока перед здоровым глазом все не расплывалось, а руки и плечи не начинали подрагивать. Стрелял он по-прежнему метко, в общем-то не хуже, чем в прошлом. Но левая сторона была уязвима. Он тренировался в умении резко выпрямляться из наклона и укреплял мышцы шеи, чтобы молниеносно оборачиваться.

А потом за ним в Кенилуорт прислал Джон Торсби, лорд-канцлер Англии и архиепископ Йоркский. Торсби прибыл в Лондон с каким-то делом к королю, и Оуэну предстояло к нему присоединиться.

* * *

Оуэн принял протянутый кубок и пригубил вино. Лучшего ему отведывать не приходилось даже за столом старого герцога. Лорд-канцлер и архиепископ Йоркский принимал его как знатного господина, а Оуэн меж тем не представлял, зачем он здесь.

Джон Торсби откинулся на спинку стула, с удовольствием потягивая вино. Рядом потрескивал огонь в камине, согревая личные покои. В бликах пламени гобелены дарили теплые цвета ярких красок.

Одноглазый Оуэн не имел возможности рассмотреть гобелены скрытно, ему нужно было обязательно повертеть головой в ту и другую сторону, особенно влево. Оставалось одно: не делать ничего украдкой. Похвали человека, похвалив его вещи. Бывший стрелок повернул голову, пытаясь охватить одним глазом всю комнату. Охота на вепря начиналась слева от двери, продолжалась по всей комнате и заканчивалась пиром в большом зале, где победителю вручалась голова зверя. Сюжет был собран из отдельных гобеленов, сотканных специально для этого помещения, ибо размер их подходил идеально.

– Изумительные гобелены. Думаю, это норманнская работа. Мелкое плетение, насыщенный зеленый цвет… Да, наверняка норманны.

Джон Торсби улыбнулся.

– Я вижу, вы не все свое время в Нормандии провели на поле брани.

– Как и вы за столом переговоров.

Оуэн усмехнулся. Он считал, что не должен робеть от оказанной чести – разделить бокал вина с самим лорд-канцлером в его личных покоях.

– Вы смелый валлиец, Оуэн Арчер. И легко приспосабливаетесь к обстановке. Когда старый герцог попросил меня взять вас к себе на службу, я решил, что у него от боли помутился рассудок. Последние дни его были очень тяжелыми, вы, наверное, знаете.

Оуэн кивнул. Ланкастер умирал в муках. Мастер Роглио рассказывал, что плоть старого герцога пожирала саму себя изнутри, так что под конец он мог глотать только воду, которая покидала его тело кровавым потоком. Оуэна тронуло, что, несмотря на такие страдания, его господин вспомнил о нем.

– Он научил вас слушать, наблюдать и запоминать. – Торсби внимательно разглядывал Оуэна поверх бокала. – Я прав?

– Да, милорд.

– Такое большое доверие могло вскружить голову обычному лучнику. – Торсби не сводил неподвижного взгляда со своего гостя.

Архиепископ держался непринужденно. Оуэн решил, что скрытничать сейчас ни к чему.

– Когда я потерял один глаз, я решил, что мне конец. Доверие моего лорда подняло меня из отчаяния. Он подарил мне смысл существования, когда я уже думал, что никуда не гожусь. Я просто обязан ему жизнью.

– Ему – да, – кивнул Торсби, – а вот мне вы ничем не обязаны. Я просто раздумываю о возможности выполнить последнюю просьбу старого друга.

– Вы могли бы проигнорировать ее, о чем знал бы только Бог.

Торсби удивленно приподнял брови, и на его губах заиграла усмешка.

– Вы считаете, что архиепископ Йоркский может обмануть человека на смертном одре?

– Если решит, что так будет лучше для души, о которой он заботится.

Торсби отставил бокал и наклонился вперед, положив руки на колени. На его пальце сияло кольцо архиепископа, на канцлерской цепи играли отблески пламени.

– Ваши слова меня радуют, Оуэн Арчер. Я склонен думать, что могу вам доверять.

– Как архиепископ или как лорд-канцлер?

– И то и другое. Дело касается Йорка. И двух рыцарей, безвременно умерших в аббатстве Святой Марии. Знаете такое аббатство?

Оуэн отрицательно покачал головой.

– Хорошо. Мне нужен человек, который сможет судить объективно. Наводите справки, записывайте факты, а потом докладывайте мне. – Архиепископ подлил себе вина и жестом пригласил Оуэна последовать его примеру. – Обойдемся сегодня без слуг. Я пожелал, чтобы в этот вечер здесь не было ничьих других ушей, кроме наших.

Оуэн наполнил свой бокал и откинулся на стуле, готовясь выслушать историю.

– Должен сказать, новый герцог Ланкастер заинтересован в вас. Вы могли бы преуспеть на службе у Гонта, и о будущем не пришлось бы беспокоиться – не то что со мной. Моя должность выборная, а он сын короля и герцог Ланкастер пожизненно. Я говорю это вам потому, что у вас, возможно, будет повод с ним побеседовать. Второй рыцарь, замешанный в этом деле, был одним из людей Гонта.

Оуэн призадумался. Гонт был опасный человек, известный своим коварством. Бывший лучник отлично представлял, какого сорта поручения Гонт мог ему давать. Служба этому господину стала бы почетной, но не очень честной. Во всяком случае для Оуэна. Не для того Бог возродил его из пепла, чтобы он теперь обделывал темные делишки.

– Я польщен, что двое таких всесильных вельмож предлагают мне службу, и я благодарен вам за то, что вы даете мне возможность выбора. Предпочитаю служить архиепископу и лорд-канцлеру. Служба у вас мне больше по душе.

Торсби склонил голову набок.

– Как вижу, в вас нет честолюбия. Но в те круги, где вы сейчас вращаетесь, вас привел каприз судьбы. Будьте осторожны. – Взгляд его был серьезен, почти тревожен.

Слепой глаз Оуэна вдруг закололи сотни иголок, раскаленных и острых. Он давно привык считать эти приступы своего рода предупреждением, дурным предзнаменованием.

– Я всегда осторожен, милорд, и знаю свое место.

– Не сомневаюсь, Оуэн Арчер, что это так.

Торсби поднялся, поправил кочергой поленья в камине и вернулся на место.

Оуэн отставил бокал с вином. Он хотел, чтобы голова оставалась ясной.

Торсби тоже отодвинул бокал.

– Головоломка начинается следующим образом. Сэр Джеффри Монтейн, покинув свиту Черного Принца, совершает паломничество в Йорк, чтобы искупить какой-то прошлый грех. Мы не знаем, какой именно, ибо на службе у принца Монтейн вел себя безукоризненно. Вероятно, что-то из его далекого прошлого. Прежде чем поступить на службу к принцу, он сражался под знаменами сэра Роберта Д'Арби из Фрейторп Хадден, поместья, расположенного неподалеку от Йорка. То, что Монтейн выбрал аббатство Святой Марии для совершения паломничества, предполагает, что его грех связан со службой у Д'Арби. Итак. Он появляется в Йорке незадолго до Рождества, а через несколько недель заболевает тифом – видно, путешествие на север подорвало его силы, открылась старая рана и вернулась болезнь, которую он перенес во Франции. Все это со слов лекаря аббатства, брата Вульфстана. А через три дня Монтейн умирает.

Торсби смолк.

Оуэн не увидел в этой истории ничего странного.

– Тиф часто смертелен.

– Согласен. Насколько я знаю, после ранения вы помогали военному лекарю. Часто доводилось выхаживать тифозных больных?

– Часто.

– Мастер Уэрдингтон хвалил вас за сострадание.

– Да я сам переболел всего за год до этого и понимал, как страдают больные.

Архиепископ кивнул.

– Кончина Монтейна осталась бы незамеченной, если бы за один только месяц в аббатстве не случилась еще одна смерть. Сэр Освальд Фицуильям из Линкольна, значимое лицо в аббатстве, искал там уединения, дабы замаливать грехи – какие именно, легко могли догадаться все те, кто его знал. Вскоре после Святок он простудился, болезнь все усиливалась. Он сильно потел, жаловался на боли в руках и ногах, иногда терял сознание, бредил. Через несколько дней он умер. Почти такая же смерть, как у Монтейна.

– Почти такая же? Но его случай совсем не похож на тиф.

– Перед кончиной Монтейн страдал точно так же.

– А не мог лекарь отравить обоих?

– Сомневаюсь. Преступление было бы слишком очевидным. – Торсби снова отпил из бокала.

– Прошу прощения, ваша светлость, но какое вы имеете ко всему этому отношение?

Архиепископ вздохнул.

– Фицуильям состоял под моей опекой до достижения совершеннолетия. К своему стыду, опекуном я оказался никудышным, он вырос эгоистом и пройдохой. Я использовал все свое влияние, чтобы определить его на службу к Гонту. Друзей мне это не прибавило. Я предполагал, что моего ставленника отравили. И хотя не стану притворяться, будто скорблю по нему, я должен знать имя убийцы.

– А что скажете о Монтейне?

– Ну, насколько я могу судить, богобоязненный человек, у которого не было врагов. Возможно, эти две смерти никак не связаны. – Архиепископ откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. – Хотя я думаю обратное. Слишком уж одинаково оба умирали. – Он взглянул на Оуэна. – Может быть, его отравили по ошибке? – Торсби пожал плечами. – Или просто ему лучше, чем Фицуильяму, удалось скрыть свою тайну? – Он улыбнулся. – Есть еще одна интересная деталь. Монтейн не раскрыл своего имени в аббатстве. Назвался пилигримом, скромно и просто. Или хитро?

Интересная загадка. Оуэна радовала перспектива.

– Какие вы успели навести справки?

– Задал несколько вопросов, при этом выяснился один факт: аббат Кампиан считает, что оба умерли естественной смертью. Вернее сказать, надеется, что это так. Он опасается, что мы безосновательно обвиним его лекаря, брата Вульфстана. К тому же архидиакон Йорка уверяет меня, что, появись во всем этом деле хотя бы один намек на злой умысел, его пристав был бы в курсе. Я перепоручаю расследование вам, Оуэн Арчер. Начните с самого начала, невзирая на лица.

– В каком качестве мне следует появиться в Йорке?

– Думаю, будет лучше максимально придерживаться правды. Представьтесь воином, потерявшим вкус к сражениям и убийствам и пожелавшим начать жизнь заново. Вы ищете работу в городе, а пока перебиваетесь небольшими средствами, оставленными вам покойным хозяином. Мой секретарь, Йоханнес, несомненно, что-нибудь придумает перед вашим отъездом. Разумеется, вам будут предоставлены необходимые средства. Как прибудете на место, сразу отправляйтесь к Йоханнесу, и вообще, как только что-нибудь понадобится – обращайтесь к нему. При обычных обстоятельствах всем этим занимался бы тамошний архидиакон. Но я бы предпочел, чтобы сейчас он не знал о цели вашего визита.

– Вы его подозреваете?

Торсби улыбнулся.

– На этом этапе я подозреваю всех и каждого.

– Всех, кроме Йоханнеса.

Торсби кивнул.

– А когда я выполню поручение, что потом?

– Увидим.

Оуэн ушел, испытывая смешанные чувства. С одной стороны, отпала необходимость возвращаться в Италию. Ему поручили решить интересную задачу. Но вызов скорее был сделан его уму, нежели физической форме. Предстояло выуживать улики, подлавливать людей на лжи. В подобных делах у него еще не было опыта, и это немного его беспокоило. Но больше он тревожился из-за того, что придется разыгрывать из себя человека, потерявшего вкус к убийству.

Неужели архиепископ считал, что так будет правдоподобнее? Правдой тут и не пахло. Дайте ему справедливое дело – и он снова отправится убивать. Он вовсе не растратил свою отвагу. Неужели архиепископ счел его трусом? Лицо Оуэна сразу вспыхнуло. Нет, конечно. Архиепископ ни за что бы не нанял труса. Нужно гнать эту мысль прочь. Сомнения только помешают славно потрудиться. А он просто обязан преуспеть, ведь в случае удачи он обеспечит себе будущее в Англии. Бог пока не оставил его.