Текст книги "Мстительная волшебница"

Автор книги: Кемаль Орхан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Мстительная волшебница
•

Когда б я ни проходил по этой дороге, я всегда вижу ее. Она сидит на выщербленной лестнице старой мечети. Я никогда не видел мстительной волшебницы, но эта крупная, полная арабка напоминает мне именно ее.

Что такое мстительная волшебница – ханам анасы, существует ли она на самом деле, где, когда и от кого я слышал сказку о ней? Не знаю.

Летом эту женщину можно видеть под старым тутовым деревом, величественно разбрасывающим густую тень. Зимой – на каменных ступенях мечети, по которым гуляет вольный ветер.

Женщина плотно закутана в черный чаршаф[10]10
  Чаршаф – головное покрывало мусульманской женщины.


[Закрыть]. Из-под него виднеются темные сверкающие зрачки глаз и вздутые, словно пышный хлеб, щеки. На нищую она не похожа, и потому люди не решаются подавать ей милостыню.

Встреча с ней вызывает в моем воображении не только сказочное существо… Я мысленно переношусь в те времена, когда правители древнейших династий бесчеловечно присваивали труд тысяч и сотен тысяч людей, которых заставляли работать на строительстве пирамид.

Дружу с теми, кто обтесывает камни. Маюсь под палящим африканским солнцем вместе с теми, кто переносит эти камни на обнаженных спинах, с теми, кто мешает глину, кто возводит стены. И среди них я ясно вижу богатырского сложения, черного как смоль юношу-абиссинца. В редкие минуты отдыха, прислонясь к стволу финиковой пальмы, он поет грустные песни Африки. Не обращая внимания на плетку, гуляющую по его спине, делится куском хлеба с белым. Он, этот хороший, задушевный парень, стал жертвой тяжелого камня.

Женщина-арабка, что сидит на ступенях мечети, – жена его. Она живет пять, шесть, семь тысяч лет… И я живу столько же. Мы с ней давно не видели друг друга. Она уже забыла меня. И я забыл ее, а, увидев на покосившихся ступенях мечети, – узнал. Но она меня не узнала. Не заметила, что ли?.. Подойди я к ней и спроси о муже – она станет плакать и причитать: «Ах этот Тутанхамон[11]11
  Тутанхамон – египетский фараон (XIV в. до н. э.). Широко известна его гробница близ древних Фив.


[Закрыть]. Да лишит его Аллах покоя!» А начни я допытываться, почему поминает она Тутанхамона, – зальется горькими слезами и поведает мне на древнеегипетском наречии печальную историю… О том, что она расскажет, я, конечно, смогу только догадаться.

Коварный камень, сорвавшись с самой вершины пирамиды, убил ее мужа… С тех пор и живет она, горемычная, своей вдовьей жизнью.

Было время, ходила к правителю Тутанхамону, требовала платы за кровь. «Платы? Что это значит?» – удивился правитель.

Она пыталась растолковать ему. Да напрасно. Где уж понять властелину горе бедняков! Он лишь взревел: «Поди прочь!»

Какая жестокая несправедливость!

Женщина ушла, но не испугалась, не отреклась от своего иска. И просила она бога покарать властелина.

Она уверена, что из-за несправедливости правителя пала и египетская культура, что настанет день, когда Тутанхамон за все жестоко поплатится.

Потом она жаловалась на Тутанхамона Моисею и Иисусу. Сначала поклонялась одному, потом другому, надеясь, что они отомстят за мужа. Ждала Мухаммеда. Носила воду и подбодряла мусульманских солдат – борцов за веру. И Али, покровитель мусульман, слушал ее. Слушал долго, внимательно, а потом посоветовал терпеть…

Вместе с армией арабов дошла женщина до крепких стен старой Византии. Во дворе галатской мечети варила солдатам мучную похлебку и с тех пор осталась в Стамбуле.

Спустя годы она целовала копыта коня султана Фатиха-Завоевателя, угощала прохладным шербетом его воинов – и все это для того, чтобы отомстить Тутанхамону. Султан Мехмед Фатих сказал ей: «Зайди, когда у меня будет свободное время». Но свободного времени у него так и не нашлось. А однажды он взял да умер.

Те, кто правили после него, не очень-то интересовались делом женщины. Передали жалобу в Высший совет, положили в долгий ящик. Она и поныне там.

Но старая арабка, негодуя, ждет. Упрямо, гордо ждет. Знает, настанет день, когда из-под сукна извлекут все жалобы, покрытые вековой пылью, и людям возвратят их права.

…Сегодня утром я снова встретил ее. И снова вспомнил все. Я подошел к ней. Хотел подать пять курушей, но она с ненавистью взглянула на меня, словно хотела сказать: «В милостыне не нуждаюсь. Я жду, жду, чтобы получить сполна все, что мне причитается!»

И что бы ни говорили, настанет день, когда эта терпеливая женщина вырвет у Тутанхамона свои права, и он горько поплатится за ее вековые страдания. Я верю в это.

Страх
•

Наконец ему удалось устроиться в одну из больниц. Он долго был безработным и потому с радостью согласился исполнять обязанности кастеляна и кладовщика. И все это за сто двадцать лир в месяц. Он очень боялся потерять с таким трудом найденное место, и потому, когда неожиданно хлопала дверь или раздавался гневный голос главного врача, у него подкашивались ноги.

Он познал горькую участь безработного… Возвращаясь домой в ночную непогоду, он бесшумно открывает дверь и бесшумно ее закрывает. Виновато пряча глаза, он снимает стоптанные ботинки, в мокрых носках проходит в комнату. Жена ни о чем не спрашивает. Сынишка, встав на колени возле матери, низко опускает голову и перебирает ее пальцы, чтобы не встретиться взглядом с отцом. Отец с тоской смотрит на мальчика – он не может дать ему крохотной шоколадки. Глазенки сына кажутся ему еще более запавшими, его охватывает ужас при мысли, что ребенок может заболоть туберкулезом.

А если так случится? Денег, чтобы спасти сына, у него нет. А о том, как трудно добиться помощи у Общества по борьбе с туберкулезом, он слышал от людей, толпившихся перед дверями Общества.

Жена укладывает сына, ласково гладит его мягкую светлую головку. На улице шумит дождь, завывает ветер. Как он боится таких ночей!

…У него не было склонности к интригам, он не умел кому-то понравиться, добиться большого оклада. Его вполне устраивали эта маленькая комната, колченогий стол, треснувшая чернильница, ветхая скамейка. Он был согласен ходить на работу пешком по длинным темным улицам, уставать, потеть под солнцем, мокнуть под дождем, болеть, лишь бы его не лишали возможности заработать на кусок хлеба и на крохотную шоколадку для сына.

Однажды в конце рабочего дня в комнату без стука вошел небольшого роста худой человек и, обращаясь к Муаммеру, который заполнял ведомости, сказал:

– Здравствуй, Муаммер.

Муаммер – это он. Но кто этот незнакомец? Может быть, бывший сосед или школьный товарищ?

– В таких случаях принято предложить стул, заказать кофе. Не так ли, Муаммер? – продолжал вошедший.

– Да, но… разве мы знакомы? – спросил Муаммер.

– Это неважно. Важно другое, знаешь что? Что мы получаем зарплату из одного источника.

– Странно.

– Сказать еще более странное? Пожалуйста: с прошлого года жизнь в этом городе очень вздорожала. Не сравнить даже с Анкарой.

– Да, но…

Незнакомец подвинул скамейку, сел, положил ногу на ногу.

– Сначала пойди, прикажи принести кофе, – сказал он.

Удивленный Муаммер вышел, заказал кофе.

– А теперь дай сигарету!

Муаммер положил перед ним пачку. Незнакомец достал одну сигарету, а остальные опустил в карман:

– Забыл захватить сигареты. О чем это я говорил? Да… С прошлого года жизнь в городе очень вздорожала, не сравнить даже в Анкарой. Э-э-э… Сюда я приехал с семьей. Правда, останусь недолго, всего лишь месяц, отпуск. Но ведь дом… нужен сахар, рис… Ну что еще там… Мыло, мука… Как я узнал, ты одновременно кастелян и кладовщик. Дело это доходное, к тому же в пай ни с кем не входишь. – Маленькие глаза незнакомца засветились зелеными огоньками и испытующе глянули на остолбеневшего Муаммера.

О каком пае он говорит? С кем надо делиться? Почему это дело доходное? Или здесь так принято? Да кто же он – этот человек?

– Слушай, Муаммер, – продолжал незнакомец категорическим тоном, – короче говоря, свой отпуск я с семьей намерен провести здесь. Ты должен поделиться с нами!

– Как?!

– Очень просто. Масло, рис, горох, чечевица, мука. Ясно, что тут спрашивать!

Сердце Муаммера забилось в предчувствии беды. Уж не инспектор ли? Не проверяет ли?

– Долго думаешь, Муаммер-бей!

– Да кто же вы такой?

– Это не имеет значения. Я же сказал, что зарплату мы с тобой получаем из одного источника… кастелян и кладовщик одновременно… Разве мало? В твоих руках доходное дело.

– Доходное дело?

– Ну да.

– Думаешь запугать меня? – Муаммер глядел на незнакомца ничего не видящими глазами. Огромный нос, веснушки.

– Твой предшественник тоже так говорил. Смотри, конечно, тебе виднее, Муаммер-бей. Я сейчас вот пойду, как это я сделал прошлым летом, когда был твой предшественник, и кому следует скажу что следует.

– Разве поверят?

– Должны поверить. Известно, что слон больше верблюда.

Муаммер молчал.

Незнакомец поднялся. Не клюнуло. Если на этом не кончить, можно нажить беду.

– Ну будь здоров! – помедлив, сказал он и ушел.

Муаммер замер от страха. Стучало в ушах. Вдруг незнакомец пойдет к кому нужно и скажет: «Ваш кастелян уносит домой…». Или черкнет пару строк в министерство… Прогонят с работы и тогда… снова пронизывающая насквозь ночная непогода… Он возвращается домой, бесшумно открывает дверь и бесшумно ее закрывает. Виновато пряча глаза, он снимает стоптанные ботинки и в одних носках проходит в комнату. Перед ним черные, глубоко запавшие глаза сына… Может, ему следует что-то предпринять? Пожалуй, да. Но что? Муаммер кинулся вслед за незнакомцем.

…Незнакомец, идя вдоль улицы, уже освещенной электрическими огнями, думал: «Не клюнул. Вроде Хюсию из Анкары. Но тот нажал на кнопку звонка, поднял шум. Этот оказался тихоней. Да, но все-таки кастелян и кладовщик. Не может быть, чтобы левого заработка не имел. Дело доходное».

Дойдя до угла, незнакомец оглянулся. За ним торопливо шел Муаммер. Вот так да! Незнакомец повернул за угол и со всех ног бросился бежать. Его подгоняло все возраставшее чувство опасности. По обеим сторонам дороги разрушенные кирпичные заборы. Вдруг путь преградила полная воды канава. Он прыгнул. И… беда – расшиб ногу! Что ж, так вот и угодить в тюрьму за шантаж? Не любил он это грязное дело, но как-то свыкся. Не мог обернуться на крохотную зарплату, годами не удавалось вырваться из нужды. Это уже вторая неудача. Как болит нога! Не то что бежать, идти нет сил!.. Он устремился в открытую дверь заброшенной конюшни. Здесь было тепло, пахло навозом. Кружилась голова, спирало дыхание. Он присел у разбитого окна и с радостью увидел, как Муаммер пробежал мимо по направлению к проспекту.

А Муаммер выбежал на проспект и, задыхаясь, остановился. Куда скрылся незнакомец? Он же бежал впереди, не более чем в пяти-десяти метрах? Да и зачем бежал? Нужно было окликнуть. Может, он напугал этого человека?

Муаммер поднял глаза к небу. Звезды. Тоненький месяц. Там Аллах. Ему-то известно, что Муаммер не унес домой ни грамма… Даже имени не спросил… А назвал бы он свое настоящее имя, если бы и спросил? Оказывается, они получают зарплату из одного источника. Выходит, он был в Анкаре, в министерстве. Значит, это он согнал с места предшественника Муаммера? А что если и теперь пойдет к главному врачу и скажет, мол, ваш кладовщик…? А что, если большеглазый доктор поверит, прогонит с работы и он снова окажется не у дел и снова будет возвращаться домой ни с чем?

Он подошел к своему дому, постучал в дверь. Жена ждала к ужину хлеб, сынишка – шоколад или карамель. Жена заметила, что на этот раз стук в дверь не был таким, к какому они уже успели привыкнуть за последние два месяца – сильным и уверенным. Вспомнились страшные дни, сердце тревожно забилось. Она открыла дверь.

Муж вошел, опустив голову, пряча глаза точно так же, как в те страшные дни. Молча скользнул в комнату. Точно, как в те страшные дни. Сын не спросил о шоколадке, жена – о хлебе. Об ужине забыли. Все погрузились в свои мысли. Потом мальчик подошел к матери, положил голову на ее колени, закрыл глаза. Мать стала гладить ладонью мягкие светлые волосы сына. Всю ночь Муаммер не сомкнул глаз. На следующий день пришел на работу очень рано. Ждал, что с приходом главного врача поднимется шум. Он знал, что главный врач не верит в бога. Не поверит он и клятвам. Скажешь ему: «Ложь, клевета, не верите – обыщите дом», – ответит: «Разве не мог передать торговцу?» Не убедишь, хоть этого и не было.

– Здравствуйте, Муаммер-бей! Чем это вы сегодня так озабочены?

Муаммер вздрогнул. К нему, улыбаясь, подходила старшая сестра. Ее улыбка, казалось, говорила: «Я знаю, о чем вы думаете. Мне все известно, все!»

– Не думайте, дорогой, черные думы ничего не распутают, – добавила она.

Как понять ее слова? Беда случилась. Теперь уже ничем не поможешь.

– Может, вы больны, Муаммер-бей?

– Нет, нет.

– В таком случае ни о чем не думайте. Ей богу, ничем не поможете, только душу понапрасну разбередите, – закончила она и, покачивая широкими бедрами, удалилась в направлении прачечной.

Значит ей все известно. Но разве она уже была у главного врача? Наверно, была. Муаммер знал, что главный врач холост, поговаривали, что он путается со старшей сострой. Возможно, что вчера вечером они были вместе. Пришел незнакомец и сказал: так, мол и так, ваш завхоз таскает домой то да се…

Муаммер вошел в комнату, тяжело опустился на стул.

Главный врач, здоровяк с круглым животом, с быстротой молнии влетел в больницу. Старшая сестра и управляющий выбежали ему навстречу. Все вместе подошли к лестнице. Не спеша стали подниматься. Пол был натерт до блеска. Внимательно оглядывая все кругом сквозь очки в массивной роговой оправе, главный врач искал, к чему бы придраться. Искал, но найти не мог. Когда они поднялись на последнюю ступеньку второго этажа, он наконец заметил слегка отогнутый угол линолеума и гневно крикнул:

– Забить!

Вот и третий этаж. Здесь его кабинет. С помощью старшей сестры он надевает белый халат и направляется в палаты, на обход.

Больные завтракали. Главный врач подошел к одному из пациентов, поинтересовался, все ли довольны едой. Все довольны, благодарение богу, но…

– Маловато, – заметил какой-то старик, – совсем отощали.

Главный врач был вспыльчив с подчиненными, но не с больными. Он пообещал увеличить порции.

Через час, закончив обход, он вернулся в свой кабинет. Помня о жалобе больных, он, прежде чем заняться бумагами, приказал старшей сестре позвать кастеляна.

Старшая сестра передала приказ привратнику.

Когда привратник вошел к Муаммеру, тот сидел обхватив голову руками.

– Тебя главврач срочно требует, – сообщил привратник.

У Муаммера замерло сердце. Вот и все, конец. Сейчас поднимется шум, его прогонят. Он опять останется без работы.

– Господин главврач сердит?

Привратник не знал, бывает ли главврач в другом состоянии, и ответил:

– Сердит.

– Ну все, пропал ни за грош… Байрам-эфенди…

– Что случилось?

– Байрам-эфенди… За что прогнали предыдущего кладовщика?

– За то, что таскал домой всякую всячину.

– На самом деле таскал?

– Я лично сам не видел, люди говорили.

– Господин главврач так сразу и прогнал?

– Он шутить не любит.

– Значит, сразу!

– Конечно, сразу. Такого, как наш главврач, второго не сыщешь. Раз глянет – все по глазам прочтет.

– Но Байрам-эфенди, скоро два месяца, как я здесь работаю. Вы все видите, разве я уношу отсюда хоть что-нибудь? Каждый раз, когда иду с работы, останавливаюсь возле сторожа, беседую с ним – пусть видит, что я ничего не уношу.

– А что случилось-то?

Муаммер рассказал. Но привратник Байрам, решив, что дыма без огня не бывает, направился к сторожу:

– Известно тебе, что и новый кладовщик не чист на руку?

– Как так? – удивился сторож.

– Да вот, говорят, таскает домой всякую всячину.

– В самом деле, Байрам?

– Клянусь честью… На тебя ссылается. Как будто каждый вечер останавливается, разговаривает с тобой. Правда это?

– А что у меня с ним общего? – заволновался сторож. – Мне-то что? Постой-ка, Байрам, этот самый завхоз вчера пулей пронесся через ворота. Если главврач спросит, скажу. Не сын же он моего отца!

Привратник застал Муаммера перед дверьми кабинета главного врача. Муаммер в волнении кусал ногти.

– Почему не заходишь? – обратился к нему привратник.

– Говоришь, значит, очень сердит.

– Очень, – ответил привратник, улыбаясь в усы. – Тот, что до тебя работал, был напуган точно так же. Мало вам зарплаты, что ли? Зачем на чужое добро зариться?

– Ложь! Ей богу, ложь, клянусь Аллахом, ложь, – стонал Муаммер.

– Тогда почему же ты вчера вечером пулей пронесся через ворота?

– Я? Кто сказал?

– Сторож Хедаят. Если, сказал Хедаят, главврач спросит, – скажу. Хедаят честный человек, не потому говорю, что он мой земляк… – и привратник вошел в кабинет главного врача.

– Кастелян пришел, – доложил он, – дрожит как осиновый лист. Тоже вроде предыдущего. Говорят, предателя можно узнать сразу – господь бог запечатлевает на их лицах все прегрешения.

– Что ты хочешь сказать? – спросил главврач, снимая очки.

– Ничего. To-есть, с одной стороны, они делают свое дело, а с другой…

– Что с другой?

– Сторож Хедаят говорит, если главврач позовет, – скажу. Оказывается, вчера он пулей пронесся через ворота.

– Кто?

– Хедаят честный парень. Не потому, что он мой земляк, но такого, как Хедаят, нет!

– Значит, этот такой же, как и тот?!

– Ему самому лучше знать, бей.

– Позови его ко мне!

Муаммер вошел ни жив ни мертв. В него вселяли страх воспоминания о принизывающей насквозь ночной непогоде, о запавших глазах сына. Он подошел к столу главного врача. Руки и ноги дрожали, в глазах – испуг.

– Что делать с такими, как вы, кастелян? Как нам покончить с воровством? Почему вы не можете довольствоваться своей зарплатой?

Муаммеру показалось, что его ударили хлыстом, и только он пришел в себя, как услышал слова главного врача:

– Твой предшественник говорил точно так же, – едва встав из-за стола, главврач приказал вошедшей старшей сестре: Скажи управляющему, чтобы отстранил его от работы.

– Хорошо, эфенди, – ответила сестра.

– Ну, а ты ступай.

Насквозь пронизывающая ночная непогода, стоптанные ботинки, глубоко запавшие глаза сына, темные улицы…

Глухой переулок
•

Мгновение – и улицу огласили крики женщин:

– Что такое?.. Что случилось?

– Не спрашивай, сестрица, женщина одна…

– Из бедных. Разутая, раздетая…

– Ну?!

– Рожает, говорят.

– Где?!

– В Глухом переулке…

…Женщина наконец добрела до лачуги, что в начале Глухого переулка. Глаза навыкат, на лице – страдание. Упала на колени, обхватила руками живот, застонала.

Поодаль стояла четырехлетняя девочка, и огромные синие глаза ее смотрели на мать.

– Боже милостивый!.. – стонала женщина.

Девочка беспомощно огляделась вокруг. Высокие стены домов… Широкая улица… По улице бегут две кошки.

Женщина не выдержала боли, припала лицом к земле.

Девочка в ужасе закричала:

– Мамочка!!

Женщина не ответила. Девочка снова огляделась. Женщина приподнялась – схватки стихли, встала, вошла в лачугу и упала на тонкий тюфяк. Она знала, что схватки повторятся, станут еще сильнее.

Девочка стояла у двери.

– Мамочка!

Женщина горько улыбнулась.

– Жди там, дитя мое. Сейчас придет тетя.

Схватки возобновились, и женщина со стоном повалилась на тюфяк.

Девочка вдруг заметила тени, скользящие по комнате. Ей казалось, что летают мыши или черные жуки и их много, много… девочка испугалась и снова окликнула мать.

Женщина приподняла голову.

– Не уходи, тетя вот-вот придет.

– Хорошо, мамочка!

В лачуге стемнело, черных жуков стало еще больше… Женщина опять почувствовала боль.

…На улице появилась крупная, широкоплечая бабка-повитуха:

– Есть муж, нет мужа… эту болтовню приберегите для загробной жизни, а сейчас лучше несите что-нибудь.

– Жаль человека!

– Кто знает, от кого нажила… – начала было жена комиссионера.

– От кого бы ни нажила, дорогая. И она человек… – обрезала повитуха.

– А я ничего не говорю.

– Соринку в чужом глазу заметить легко, дорогая, а вот…

– …в своем некоторые и бревна не видят, – заключила жена шофера, которая давно была в ссоре с женой комиссионера.

– Эй ты, не вынуждай меня открывать рот, – предупредила жена комиссионера.

– Попробуй открой, интересно послушать.

– Не вынуждай, говорю…

– Если есть что сказать, милочка, говори. Моя совесть чиста.

– Известно…

Назревала ссора. Вмешалась повитуха:

– Кончайте ссориться, голубки… Если есть старое бельишко, несите, да побыстрее.

Когда жена шофера принесла несколько пеленок и старенькое, в цветочек платьице своей дочери, комиссионерша, не спускавшая с нее глаз, крикнула повитухе:

– Держи! – И из окна полетели четыре пеленки, две рубашонки, фуфайка и пять лир.

У жены шофера кровь застучала в висках.

– Подожди, – сердито сказала она, – я сейчас…

Жена шофера появилась минуту спустя. В руках она держала охапку белья, три платья младшей дочери, две пары штанишек, четыре рубашонки, две пары чулок и десять лир.

Комиссионерша, решив, что это, пожалуй, слишком, сделала вид, будто ей все безразлично.

…Девочка, увидав показавшуюся из-за угла повитуху, наклонилась к матери.

– Тетя идет, мамочка!

Повитуха отослала девочку играть, вошла в лачугу и закрыла дверь.

Женщины с нетерпением ждали вестей из Глухого переулка. Припоминали собственные роды, перешептывались, сетовали.

– Теперь уж никуда не денешься, – возобновила разговор жена шофера.

– А если понадобится кесарево? – вмешалась жена бакалейщика.

– Уж очень бедна. А вдруг и впрямь понадобится кесарево?

– Денег на операцию нет.

– Бедняжка на глазах умрет.

– О бедняках правительство должно позаботиться, сестрица. Разве справедливо, чтобы из-за безденежья человек умирал?

– Правильно… Невестке наших родственников кесарево делали… Но они очень богатые.

– Если уж о богатых… то и у нас тоже есть такие богатые родственники, что…

– А у нас…

– Наши что ни лето в Стамбул ездят, дачу снимают на Босфоре, горстями деньги бросают…

– У всех есть богатые родственники, ханым. Наши аж до самых Европ ездят.

Пока две женщины хвастались своими богатыми родственниками, другие жители квартала судачили о роженице.

– Эта женщина из головы у меня не выходит.

– У меня тоже.

– Бог даст, родит без затруднений.

– Хотя бы, по… правительству надо бы подумать о месте, где рожали бы такие.

– Есть же родильные дома!

– Да разве их хватает? Даже здесь знакомство нужно.

– Сказать тебе правду? Беднякам не следует баловаться. Нищая, мужа нет. Ну и не рожай. Правительство законом должно запретить.

– Ну и сказала!

– Бедняки и так всего лишены, что ж им и это теперь запретить? А законодатели тоже не дураки. Знают, что бедность – дань господня. А если в один прекрасный день они или их дети обеднеют, тогда как?

– Правильно, поэтому…

– К тому же чувство, сестрица. Что же богатые его имеют, а бедные нет? Господь бог даже собак не обошел.

– Наделить чувством невелика заслуга.

– Вот страданием не надо награждать, а уж коли наградил, так уж и лекарство к нему дай, – сказала маленькая нервная женщина – жена старьевщика, сказала и ушла, шлепая тапочками по разбитым плитам мостовой.

Через некоторое время на улице с победоносным видом показалась повитуха. Сердце улицы замерло от волнения. Люди, затаив дыхание, ждали.

– Ну что?

– Мальчик родился, точно ангелочек… – сообщила счастливая повитуха.

Улица ликовала. Жена шофера босиком выскочила из дома и кинулась обнимать комиссионершу.