Текст книги "Мстительная волшебница"

Автор книги: Кемаль Орхан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Вот так сказанули! Арестовать владельца огромного состояния? Это же вопиющая несправедливость! Ведь благодаря ему вы набиваете свои желудки!

Арестованные говорили полицейским о своих правах, спорили, требовали, доказывали, и те вроде бы поняли, что допустили ошибку. Но помощник губернатора сказал, что должны быть зачинщики, следовательно, задержать кого-то необходимо.

– Мы вас не арестовываем… у нас нет полномочий на арест… просто берем вас под стражу… Дело в том, что…

…Сын хозяина фабрики вошел в кабинет отца:

– Все беспокоитесь, господа, и до сих пор толкуете об этих бунтовщиках? – он пожал руку помощнику губернатора. – Знаете, бей, они окончательно нас извели. То машины им не нравятся, то нитки гнилые… Теперь подавай им восьмичасовой рабочий день. Я уже говорил, что против увеличения зарплаты мы не возражаем… мы заботимся о благосостоянии наших рабочих, но… следует учесть одно обстоятельство… Найдутся такие, которые согласятся работать больше и за меньшую плату… Какой там найдутся! Просто отбоя не будет… И себестоимость тоже учитывать надо! Европейские, американские товары. Известное дело – конкуренция… Иначе мы вынуждены закрыть фабрики. В общем-то мы нашими рабочими довольны. Большинство понимает положение, хотя и подлецов среди них немало. Знаете, что выкрикнул Рыжий Мемед? Есть тут такой. Забрался на машину и кричит: «Товарищи, если наше требование не выполнят, бросайте работу». Многие рабочие ушли из цеха. Нам пришлось побеспокоить ваше превосходительство.

Выслушав младшего хозяина, помощник губернатора спокойно произнес:

– Наше государство призвано разрешать подобные конфликты. И рабочие – граждане… Их тоже надо выслушать. Не так ли, эфендим?

– Несомненно, у вас есть право, ваше превосходительство…

– Подумайте, а если бы, не дай бог, было, как в Европе?

– Но здесь не Европа, бей-эфенди!

– Но могло бы быть… Хорошо, что между нами разница в сто лет. Но в наш век, век самолетов и атома, эта разница может исчезнуть. Кто знает… Вспомните реформы, революцию Ататюрка! Какой головокружительный натиск'! Следовательно, наш благородный народ может ликвидировать и эту разницу… Поэтому надо привыкнуть к тому, что государство выступает в подобных спорах арбитром.

Хозяин и сын хозяина фабрики переглянулись.

– Это не значит, однако, что на недостойные действия мы будем смотреть сквозь пальцы, – продолжал помощник губернатора. – Отнюдь нет. Наше государство справедливое. Права правоимеющих не должны быть растоптаны бесправными.

В дверь постучали. Вошел комиссар:

– Привел зачинщиков, бей-эфенди!

– Где они?

– Здесь, за дверьми, под охраной, бей-эфенди!

– Прекрасно! Сейчас я позвоню в прокуратуру. Вы передадите их судебным властям! Порядок восстановлен?

– Восстановлен, эфендим!

– К работе приступили?

– Приступили, бей-эфенди! Если желаете…

– Не желаю. Отправьте их сейчас же. – Он снял телефонную трубку.

…Прокурор, человек невзрачный на вид, но с твердым и суровым взглядом, с блестящими от бриолина волосами, слегка улыбаясь, рассматривал только что приобретенную за две с половиной лиры зажигалку. Зазвонил телефон, прокурор снял трубку:

– Ал-ло-о… Да, помощник прокурора… Пожалуйста, бей-эфенди… Да, да, эфенди, известили… Отправили?.. Забастовка, говорите? Ужасно! Есть, бей-эфенди…

Положив трубку, он повернулся к товарищу, который усердно работал за соседним столом:

– Сукины дети, будто здесь Франция или Италия!

– Что случилось? – отозвался большой, с мягким взглядом человек.

– Фабричные рабочие забастовали!

– Как это?

– Очень просто. Взяли да и забастовали. Бросили машины… Хозяин сообщил в полицию, зачинщиков взяли под стражу, сейчас приведут.

– Арестуешь?

– Думаю, да… Забастовка… Звонил сам помощник губернатора. Нельзя позволять подымать головы, сразу надо пресекать. Теперь-то мы уж знаем, кто поставил Фракцию на колени.

Второй прокурор снова погрузился в бумаги, но, опасаясь, что своим молчанием он может вызвать подозрение, сказал:

– Конечно. Только меня удивляет, неужели они до сих пор не поняли, во что обходится мужество в подобных делах.

– Видимо, так… Но мы заставим их понять…

Большие стенные часы тяжело пробили четыре раза.

Деловой человек
•

Познакомились мы с ним в парке, под сенью раскидистых деревьев, в один из тех дней, когда я в который уже раз скитался без работы.

Я заметил, что с меня не сводит бойких, очень хитрых светлых глаз человек среднего роста лет сорока, с лысиной на большой голове. Видно было, что он ждет случая завести разговор. Я хотел избежать знакомства. Человек почему-то вызывал недоверие. Изрядно поношенный костюм, старые лакированные ботинки – свидетельство былого благополучия. Да и какой мне был прок от того, что я узнал бы еще об одной неудавшейся жизни? В моей папке хранилось и без того уже много грустных историй из жизни людей-горемык, и в новом материале я не нуждался. А вот в крыше над головой, в тарелке горячего супа, в писчей бумаге и в свободном от будничных забот времени – очень.

Листва деревьев, отсвечивающая синевой, была неподвижна, птицы молчали, висящее над парком августовское солнце нещадно пекло.

И вдруг наши взгляды скрестились. Он ласково погладил по головке стоявшую рядом с ним маленькую девчушку с золотыми кудрями и, как мне показалось, поспешно сказал:

– Очень милая, не правда ли?

И я ответил:

– Да…

Затем, проводив грустным взглядом убегавшую девочку, он подошел ко мне и еще на ходу задал вопрос, люблю ли я детей. Я опять ответил утвердительно и добавил, что именно поэтому у меня их четверо.

– Ах, ах… не говорите! – воскликнул он и внезапно оживился. – Друг мой, вас удивляет перемена в моем настроении? Но я такой. Врагов не ведаю, в каждом друга вижу. Враг – это плод нашего воображения.

– Как это плод нашего воображения?

– А разве не так?

– Думаю, нет.

Он поиграл веткой эвкалипта и, недолго подумав, согласился:

– Пожалуй, правильно… Вы здешний?

– Да.

– А я измирский. Заметили, наверное, какой у меня вид? Вид человека, потерпевшего неудачу. Не так ли?

– Похоже на то.

– Я слыл самым удачливым и денежным человеком в одной из волостей Измира. А теперь…

Он ожидал расспросов, но я молчал. Им опять овладело уныние, однако через мгновение он снова оживился, извлек из кармана лист, испещренный арабской вязью, и принялся перечислять имена фабрикантов, торговцев, помещиков – разных деловых людей, в чьих руках сосредоточены источники благополучия страны. После каждого имени он делал паузу и смотрел на меня – спрашивал, знаком ли я с этой персоной. О некоторых я лишь слышал, кое-кого видел, со многими учился в школе, гонял в футбол и даже дрался.

Закончив читать, он сложил лист и спрятал его обратно в карман.

– Думаете, пойду к ним просить работу или деньги?

– А какая от них еще польза? – Он повернулся ко мне, блеснул кончик его кривого носа. – Я деловой человек, с этими господами я ворочаю дела, только… – он показал на свой костюм, – так не пойдет. Нужен новый костюм, новые ботинки, солидная трость. – Он подмигнул. Известное дело, по одежке встречают…

Вокруг нас жужжали большие мухи.

– Помните, как сказал наш поэт Намык Кемаль? «Брось нас в глубь земли, мы взорвем земной шар и выйдем оттуда!» Вот и я тоже выйду, непременно выйду. Такая уж моя судьба!

– Вы верите в судьбу?

– Все зависит от обстоятельств. Сейчас, когда я потерял кусок хлеба, когда дети мои голодают, и не верю даже в Аллаха. Но это не навсегда; починю свою сеть, и Аллах пригодится. Знаете, что однажды сказал Вольтер своему другу, который не признавал бога?

– Что?

– Если бы в вашем доме превосходно накрывался стол, вы воздержались бы от отрицания бога в присутствии слуг.

– Так и сказал?

– Ну в общем что-то вроде этого. А еще, не помню, какой именно, папа Пий соизволил молвить, что, если во рту есть кусок хлеба, роптать грех. В таком случае, покуда куска хлеба во рту нет, роптать дозволено. Кусок выпал у меня изо рта, дружок, потому – ни греха и ни Аллаха.

…Мы изредка встречались. Я видел, как с пачкой бумаг сновал он по торговым домам. Иногда мы обменивались двумя-тремя словами:

– Что нового? – интересовался я.

– Лучше не спрашивай, – отвечал он.

Но вот однажды он сообщил:

– Вот-вот починю сеть!

– Каким образом?

– Я же тебе говорил, что я деловой человек!

А в другой раз пригласил:

– Приходи ко мне на чашку кофе!

– Куда?

– В мой торговый дом.

– Молодец!

– А как же! Починил сеть!

– Ну и как, попадается кто-нибудь?

– Я же тебе говорил, что я деловой человек.

«Торговый дом» оказался просторным сырым полутемным складом, принадлежащим портному и лудильщику. Угол, где мой знакомый «чинил свою сеть», был светлым.

– Окно сделал сам, побелил стены и зацементировал пол тоже сам, – сообщил он. – Лев узнается по его логову.

– Хорошо, но чем же ты здесь занимаешься?

– Комиссионными делами.

– Что принимаешь на комиссию?

– Да что угодно! Какой ты любишь кофе?

– Очень сладкий.

– Сейчас я принимаю рис, чечевицу, картофель, овес, горох, всевозможную муку, свиную щетину, масло, зубной порошок, фенин последнего выпуска, пятновыводитель – всего около сорока названий.

Улыбаясь, он принес пачку бумаги, на которой был изображен американский флаг и выведено по-английски: «Made in USA».

– А это что? – полюбопытствовал я.

– Бумага для обертки «американского» фенина и пятновыводителя.

– Пятновыводитель получаешь из Америки, а здесь расфасовываешь?

– Нет.

– Тогда как?

– Заготовляю сам бумагу…

– Потом?

– Потом упаковываю порошок пятновыводителя…

– Так.

– …и через посредника сбываю на рынок.

– Значит, из Америки привозится только порошок?

– Нет, дружок, порошок я тоже изготовляю здесь.

– Сам?

– Ну да.

– Значит, с тобой работает специалист-химик…

– Какая в нем нужда? Просто я сообразительный человек. Нельзя упускать время. В каждом деле нужно держать нос по ветру, а язык за зубами… Пакетик обычного пятновыводителя – шесть-десять курушей. Нарасхват берут, по десять-двадцать пакетиков. Упакую в бумажку с американским флагом и…

Наконец я постиг всю премудрость «дела».

– Ясно, – сказал я. – Но как ты добыл деньги?

– А много ль тут нужно? Сотня и все…

– Но ведь у тебя и этого не было.

Он рассмеялся:

– Послушай, хоть это и профессиональная тайна, но, поскольку уже устаревшая, открою ее тебе… Начал я с того, что купил почтовый ящик и дал в газету объявление такого содержания: «Солидному учреждению на должность с высоким окладом требуются пять человек, окончившие университет, пятнадцать – лицей, пятнадцать – со средним образованием и восемь – с начальным. Желающие должны немедленно направить документы и марку в пятнадцать курушей…» И как ты думаешь, сколько пришло за неделю писем? Угадай-ка!

– Сорок!

– Нет.

– Пятьдесят!

– Нет.

– Шестдесят? Семьдесят? Сто?

– Остановись. Все равно не угадаешь! Ровно две тысячи восемьсот шестьдесят пять писем и столько же марок по пятнадцать курушей.

Я сразу же прикинул, получалось… четыреста двадцать девять лир двадцать пять курушей! Да…

Принесли кофе.

– Понял?

– Понял.

– Ты, конечно, считаешь это нечестным. Так ведь?

– Так.

Немного помедлив, он тихо сказал:

– Честность не раньше Аллаха! Что человеку, лишенному хлеба, Аллах и честность?

Заметив, что я взглянул на красивую дощечку, исписанную зелеными чернилами, – это была молитва из Корана, призывающая к покорности Аллаху, – он улыбнулся: «Теперь я в этом нуждаюсь!»

…Минули годы. Однажды я проходил по Бейоглу мимо кинотеатра «Эльхамра». Вдруг около меня резко затормозил шикарный «кадиллак». Из машины вышла высокая стройная, словно газель, женщина, за ней – он. Мгновение – и он приветствует меня.

– Здравствуй!

Боже, как он располнел!

– Здравствуй.

– Как живешь?

– Хорошо… а ты?

– Как видишь…

– С божьей помощью, не так ли?

– Конечно… Ты что, прогуливаешься?

– Ищу работы. Нужно кормить семью.

– Все ищешь…

Женщина, стоявшая у огромной витрины, окликнула его:

– Исмаил!

– Супруга зовет?

– Не супруга… любовница!

И он протянул мне толстую руку, на которой сверкнул дорогой перстень…

Уличный писарь
•

Я часто проходил мимо него. Маленькое личико, всегда улыбающиеся голубые глаза, аккуратно подстриженные усы, опущенные плечи, тихий… Столом ему служил ветхий ящик. На «столе» стояла пишущая машинка времен сотворения мира. Клиенты не очень беспокоили его.

Кто он? Был ли он всю жизнь уличным писарем или служил некогда чиновником и вышел на пенсию? Есть ли у него семья, на что он живет, сколько зарабатывает? Эти вопросы возникали у меня каждый раз, когда я видел сто.

Однажды мне срочно понадобилось перепечатать кое-какие бумаги. Я пошел к нему. Он был не один. На низких плетеных скамейках сидели двое, муж и жена. Он спокойно слушал их. Я сел рядом. Женщине можно было дать лет двадцать восемь – тридцать. Она выглядела старше мужа. Щеки впалые, возле глаз морщины. Муж с трудом изъяснялся по-турецки, мешал его с греческим. Жена пыталась прийти ему на помощь. Стараясь не коверкать турецкие слова, она нервно теребила бахрому одежды.

– Мы приехали здесь Сивас…

– Поступил он мою фабрику.

– Один раз, один раз…

– Как это сказать, чистка… делать чистка…

Вдруг улицу огласил пронзительный детский крик. Я оглянулся. На мостовой стояла маленькая светловолосая девочка. Захлебываясь слезами, она показывала на мальчика, который не то ударил ее, не то что-то отнял. Женщина встала, взяла девочку на руки. Она даже не взглянула на мальчишку, все еще стоявшего в воинственной позе. Она была поглощена мыслью, как написать прошение.

– Вот, делал чистка… – показала женщина на перевязанную руку мужа.

– Схватила машина!

Писарь участливо посмотрел на руку.

– Что же вы хотите? – спросил он.

– Чтобы нам дали денег! – вместе произнесли супруги и уставились на писаря, с волнением ожидая, что он им на это скажет.

– А что, не дают?

– Не дают, плохо смотрел, говорят.

Рабочий, видимо, почувствовал боль в руке, сдавил запястье. Женщина нахмурилась.

– Хорошо, напишем, – сказал писарь.

Супруги с облегчением вздохнули и как будто даже повеселели. Но ведь это еще полдела… полдела…

Женщина, теребя кусок выгоревшей бязи, служившей ей платком, смущенно обратилась к писарю:

– Пожалуйста, не бери с нас много!

– Правда, – закивал мужчина и показал на больную руку, – не бери много.

Писарь достал из книжной обложки с надписью «Морское общество» чистую бумагу, заложил ее в машинку и начал печатать. Лицо его, обычно мягкое и приветливое, стало жестким. Худые руки двигались как-то вкось, буквы ложились неровно, но писарь не замечал этого. Казалось, в нем поднималась злоба против тех, кто не давал компенсацию беднякам. И он с силой ударял по клавишам старой машинки, словно этим мог защитить людей, у которых отняли их права…

Прежнего тихого человека с опущенными плечами как не бывало. Передо мной сидел вдохновенный художник, уверенно держащий в руках кисть.

Быстрым движением он вытянул из машинки бумагу, достал из внутреннего кармана пиджака тонкую тетрадь в потрепанном переплете, открыл ее, взял марку в шестнадцать курушей, лежащую рядом с грязной бумажкой в две с половиной лиры, и наклеил ее на прошение.

– Поставь здесь свою подпись!

Рабочий не мог взять перо больной рукой, а женщина была, видимо, неграмотной.

– Не беда, – подбодрил мужчину писарь, – давай палец, приложи-ка его сюда. Вот так… готово…

Он сложил прошение вдвое и подал его рабочему.

– Сейчас же, – сказал писарь, – ступай в прокуратуру. Я написал все, чего вы просите. Добивайтесь своего. Как это так, не дают?!

Он повернулся ко мне.

– Вы?..

Я подал бумаги.

Рабочий и его жена не уходили. Они громко спорили о чем-то на непонятном нам языке. Кажется, женщина не хотела отдавать деньги, зажатые в кулаке, а мужчина взывал к ее совести: «Постыдилась бы. Отдай!»

Женщина готова была расплакаться. С неохотой она протянула деньги писарю. А тот словно уж и забыл о просителях. Наконец он поднял голову и посмотрел на деньги. Одна монета в двадцать пять курушей, две по десять и одна в пять курушей… И, взяв с ладони женщины монету в пять курушей, писарь дал ее светловолосой девочке.

– Возьми, доченька. Мне денег не надо, а вам, глядишь, пригодятся.

Просители от неожиданности растерялись, потом весело переглянулись и обратили на писаря взгляды, полные благодарности.

Он ничего не заметил.

Радость
•

Когда пароход, шедший от Эюба, покинул пристань Фенер и взял курс на Касымпаша[9]9
  Эюб, Касымпаша – пристани в заливе Золотой Рог.


[Закрыть], в прокуренный салон второго класса вошла девочка лет семи-восьми и тоненьким голоском сказала:

– Уважаемые пассажиры, внимание! – Она оперлась ладошками о пол, сделала стойку и стала легко передвигаться на руках, подметая рыжими волосами грязный пол. Пройдя из конца в конец салона, малышка ловко вскочила и поклонилась публике.

На ней были большие, не по росту шаровары, натянутые до самой груди и туго перехваченные узеньким ремешком. Сквозь дыры проглядывало голос тело.

Пассажирам уже порядком надоели продавцы таблеток, разноцветных лезвий, всевозможных кремов, святых печатей, талисманов, и потому они, зная заранее, что дело и на этот раз касается кармана, не обращали на девочку внимания. А та и не ждала его. Она делала одно упражнение за другим и после каждого номера старательно кланялась. Вот и последний акробатический трюк. Девочка села, положила на плечи сначала левую, потом правую ногу, вывернулась, просунула голову меж ног и, уподобившись странному одноглазому зверьку, пошла по кругу мимо пассажиров.

На нее по-прежнему не обращали внимания. Вдруг девочка вскочила на ноги, распрямилась, словно внезапно высвободившаяся пружинка, и снова поклонилась. Вот теперь можно и деньги собирать. Детская ручонка, которой следовало бы держать перо, потянулась за копейками… Девочка, казалось, равнодушно обходила пассажиров, но замечая или делая вид, что не замечает тех, кто ее ругал. Лишь резкое движение головы, которым она отбрасывала волосы со лба, выдавало ее волнение. Дойдя до меня, малышка остановилась, уставилась своим единственным голубым искрящимся глазом.

– Подойдешь ко мне, когда обойдешь всех, – сказал я.

Она продолжала смотреть на меня. Я достал монету в двадцать пять курушей.

– Получишь вот это.

Она удивленно пожала худыми плечиками.

– Я не Несрин…

– А кто такая Несрин?

– Ты не знаешь?

– Нет.

– Тогда почему ты даешь мне так много?

– За твое выступление.

– За это никто не дает двадцать пять курушей.

– Я дам.

– Правда?

– Правда.

Она смерила меня недоверчивым взглядом, сложила губки и сказала:

– Давай!

– Когда обойдешь других.

– Дай сейчас. Чего зря тянуть время.

– Почему зря?

– Все равно много не дадут. Посмотри, – она раскрыла ладошку, в ней лежали три желтые монеты, – вот так каждый день. Стараешься, зарабатываешь, а потом дома и это отберут.

– Кто отберет?

– Отец с матерью.

– Чем же занимается твой отец?

– Он акробат.

– А мать?

– Тоже… мы все акробаты. У нас даже шатер есть, проволока, снаряды, но…

– Что «но»?

– Отец водку пьет, и мать с ним, гони им двадцать пять курушей, и все тут.

– Эту тоже отдашь им? – я показал монету.

– Нет.

– Почему?

– На деньги, которые я зарабатываю до обеда, я как следует ем – раз, хожу в кино – два, пью лимонад – три. В Касымпаша сегодня такой фильм идет…

Ее единственный глаз вспыхнул голубым огоньком. Я достал еще двадцать пять курушей.

– И это тебе дам.

Голубой глаз засветился ярче.

– Правда? Ты хочешь дать мне двадцать пять курушей? За что? Мне никогда не дают так много.

Она села рядом. Болтая ножками и жестикулируя красивыми руками, принялась рассказывать об отце, матери, Невин, Несрин.

– Невин старше меня на два года, Несрин – на семь лет. Невин – та очень глупая, все, что зарабатывает, до копеечки отдает отцу, и ей же еще и достается. А вот Несрин – бестия. Она такое подстроила сыну чувячника… Однажды ночью они гуляли по Боздоган и нарвались на сторожа. Тот отвел их в полицейский участок. Там доктор был. То, со… в общем, упекли парня в тюрьму, потому что Несрин еще маленькая. А Несрин все нарочно подстроила. У… это такая бестия, не то что Невин, та глупая, все до копеечки отцу отдает, еще и колотушки получает…

– А что у тебя с глазом?

Оживление ее сразу исчезло:

– Отец… как-то ночью пьяный палкой ударил. Положили в больницу, доктор ножом вырезал.

– Очень было больно?

– Ничего не чувствовала. Когда очнулась, в постели лежала, как настоящая ханым. Одна хорошая тетя молоком поила, а доктор большую шоколадку принес… Я очень люблю шоколад. Ты знаешь, как его делают?

Я рассказал, она внимательно выслушала.

– Если бы у меня была лира, я бы всю на шоколад потратила. Ела бы и ела.

Она умолкла, задумалась. Пароход подходил к Касымпаша. Девочка вдруг вскочила.

– Гони монету! – Ее красивый голубой глаз засветился радостью.

Схватив деньги, она убежала.