Текст книги "Мстительная волшебница"

Автор книги: Кемаль Орхан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Братская доля
•

Сиверекиец[2]2
  Сиверекиец – житель городка Сиверок из вилайета Урфа на юго-западе Турции.


[Закрыть], запыхавшись, ворвался в кофейню.

– Ага! – закричал он, обращаясь к игравшему в карты хамалбаши – старшине грузчиков. – На складе работают другие грузчики!

– Не может быть, брат, – хладнокровно сказал старшина.

Сиверекиец опешил. Он был уверен, что, услышав такое, хамалбаши бросит карты и выскочит из-за стола:

– Ослепнуть мне, ага, если я вру…

– Мы же сторговались по две с половиной лиры за тонну и должны завтра утром начать работу. Откуда же появились другие грузчики?

– Не знаю, появились вот. Пойди сам посмотри!

Хамалбаши не очень-то поверил принесенному известию – сиверекиец считался бестолковым среди грузчиков. «Вряд ли Рефик-бей, хозяин склада, нарушит уговор», – решил он, но все-таки встал, надвинул на брови кепку, поправил наброшенный на плечи темно-синий пиджак и вышел из кафе.

На улице его окружили грузчики, которые уже знали о случившемся. Что же, он должен принять меры, это его, хамалбаши, обязанность подыскивать работу, торговаться, защищать интересы рабочих.

– Как же теперь быть, ага? – продолжал волноваться сиверекиец.

– Что – как быть? – старшина нахмурил брови и строго посмотрел на сиверекийца.

– Да с чужими грузчиками?

– Не беспокойтесь, – раздраженно ответил хамалбаши, – пока я жив, чужие грузчики на этом складе работать не будут. Разве мы ходим в другие кварталы, разве кому-нибудь цены сбиваем? Разве это подобает настоящим мужчинам?

– Аллах есть! Нет, не подобает… – дружно поддержали его грузчики. Их лица и руки были черны, одежда покрыта ржавчиной.

– Ну ладно, сейчас пойду разузнаю! – пообещал хамалбаши и быстро зашагал по набережной в своих желтых йемени[3]3
  Йемени – простые туфли без каблуков, с острыми, приподнятыми носками.


[Закрыть].

Пройдя метров двести, он остановился в широких воротах склада железного лома «Истикбаль». Там стояла пыль столбом. Какие-то люди наполняли железным ломом плетеные корзины, взвешивали их, затем подтаскивали к стоящей у берега барже и сваливали на нее груз.

Толстолицый, широкозадый хозяин склада, увидев в воротах хамалбаши, сразу все понял. Тот стоял, заложив руки за спину и сдвинув брови; кончики его усов нервно подергивались.

– Здорово, ага! – подошел к нему хозяин.

– Что это? Что здесь происходит? – не отвечая на приветствие, зло спросил хамалбаши.

– А что такое?

– Ты, я вижу, нанял чужих грузчиков. А как же наш уговор? Разве не мои ребята должны были работать завтра с утра за две с половиной лиры за тонну?

Рефик-бей, понимая, что ему не отделаться шуточками, взял хамалбаши под руку и повел его на склад:

– Это конечно, работать должны были вы, но…

– Что «но»? – не дал ему договорить хамалбаши.

– После вас пришли вот они и сбили цену. Ничего не поделаешь – торговля'!

– Торговля торговлей. Но разве это достойно настоящего мужчины, Рефик-бей?

– Говорю же тебе, дружочек, торговля. А достойно, не достойно – ты это брось. Эти парни на тридцать курушей взяли дешевле. А как поступил бы ты на моем месте?

Наверное, он поступил бы так же, как и Рефик-бей.

– Ты же не сдержал слова! – но сдавался старшина.

Рефик-бей, пропустив это замечание мимо ушей, сунул руку в карман желтых парусиновых брюк.

– Каждый резаный баран подвешивается за свою ногу, – изрек он и втиснул в руку хамалбаши деньги.

Хамалбаши краем глаза глянул на бумажку: «Эге, неплохо».

– А что я скажу грузчикам? – спросил он хозяина склада.

– Я же тебе сказал, арслан[4]4
  Арслан – лев; мужественный человек.


[Закрыть], каждый резаный баран подвешивается за свою ногу!

– А если они будут настаивать на своем?

– Ну и что? Не убьют же тебя!

– Ну, знаешь ли, голодная собака печь разнесет.

– В таком случае волков бояться – в лес не ходить.

…Сиверекиец сидел на тротуаре перед кофейней. Кепка с погнутым козырьком сдвинута на затылок. Он был твердо уверен, что хамалбаши наведет порядок.

– Наш хамалбаши – лев, а не человек, – говорил он, обращаясь к сидящему рядом парню из Болу. – Не то что Рефик-бей…

– Лев-то лев, да хвостом иногда виляет.

– Кто хвостом виляет? – заинтересовался другой грузчик.

– Да наш хамалбаши, – ответил парень из Болу.

Кто-то невесело засмеялся. Завтра утром у них должна быть работа. А вдруг хамалбаши не сумеет договориться с хозяином склада?

– Задерживается что-то, – вздохнул парень из Болу.

– Да, задерживается…

– Может, пойдем посмотрим?

– Куда, на склад? Зачем?

– Как зачем? – возмутился сиверекиец. – Может, он из-за нас подрался с хозяином и угодил в участок!

Довод сиверекийца показался убедительным. Могло и такое случиться.

Все следом за сиверекийцем направились к складу. Там все шло своим чередом. По-прежнему столбом стояла пыль и работали чужие грузчики: они наполняли плетеные корзины, взвешивали их и относили на баржу.

У весов стоял сам хозяин склада. Он сделал вид, что не заметил пришедших грузчиков.

– Нас здесь, кажется, не узнают, – заметил парень из Болу.

Сиверекиец оглядел своих товарищей… Никто не знал, как действовать.

– Что же делать? – спросил парень из Болу.

– Пойдем спросим, – предложил сиверекиец и вышел вперед.

Грузчики, один мрачнее другого, двинулись за ним.

Работа на складе приостановилась. У весов собрались любопытные, ждали, что же будет.

Рефик-бей испугался, но старался держаться, как подобает хозяину.

– В чем дело? Что вам надо? – сурово спросил он.

– Где наш ага? – раздался голос сиверекийца.

– Кто такой ваш ага?

– Будто ты и не знаешь, Рефик-бей? Может, ты и нас не знаешь? Мало мы на тебя работали? Мало твоего груза перетаскали?

– Вас я не знаю, – отрезал Рефик-бей. – А ваш ага приходил, мы с ним обо всем переговорили.

– На чем же вы порешили?

– Это уж у него спросите. Ну, теперь давайте проваливайте, не устраивайте здесь толчею в рабочее время.

– А где он сам? – не унимался сиверекиец.

– Я у него управляющим не состою, откуда мне знать.

– Значит, завтра нам работы не будет?

– Нет.

В кофейню возвращались с опущенными плечами, словно надломленные. Казалось, дотронься – заплачут.

Никто не проронил ни слова. Сиверекиец тоже приуныл, но плакать он не станет; от слез можно и глаз лишиться. Подперев голову рукой, он запел:

 
Эх, невеста, невеста…
 

Голос у него был густой, сильный. Товарищи, обычно подбадривавшие: «Молодец, сиверекиец!», «Здорово, парень!», на этот раз не произнесли ни звука.

Сиверекиец вдруг оборвал песню. Встал. Сорвал с головы покрытую ржавчиной кепку, в сердцах выругался и шмякнул кепку о мостовую. Опять никто не проронил ни слова. Все сидели на тротуаре перед кофейней, каждый погрузившись в свои невеселые думы.

Сиверекиец поднял кепку, надел ее, небрежно сдвинул на затылок и медленно зашагал вдоль улицы.

На Тахтакале он смешался с толпой и остановился у входа на рынок Мысыр-чаршисы. «Неплохо было бы, если бы какая-нибудь работенка подвернулась». Увидев очередь за кофе, он подумал: «Этим городским господь бог разума не дал. Словно родились в кафе. А по мне так хоть сорок лет пусть кофе не будет, и не вспомню о нем. Выпью – хорошо, нет – плакать не стану: от слез можно и глаз лишиться».

Тут к нему подошел какой-то господин:

– У меня небольшой груз. Поднеси до Чакмакчылар.

Сумеешь?

– Посмотрим.

Груз как груз, килограммов этак на сто шестьдесят. Взвалил на плечи и двинулся вслед за господином.

Возвратившись из Тахтакале, он зашел в духанчик, съел миску фасоли, немножко плова. Вытер рот тыльной стороной руки и вышел. Не мешало бы еще закурить. Пошарил в кармане, нашел помятую дешевую сигарету, прикурил у прохожего и присел у входа на рынок. Ох, и хорошо же! Заправился на целые сутки. Глаза его скользнули по стройным ногам женщины, стоявшей в очереди за кофе…

…Вечером он застал своих товарищей в кофейне. Они что-то возбужденно обсуждали. Подошел поближе, прислушался. Эге! Вот оно что! Хамалбаши гуляет в пивной на Балата. Может, болтовня? Что же получается?

– Ох, чтоб ему подавиться! – кричал парень из Болу. – Вместо того чтобы защищать наши интересы, он, верно, сговорился с хозяином склада…

– Стало быть, завтрашняя работенка попела.

– Чтоб ему сдохнуть, собаке. Взял, должно быть, подачку от хозяина и уступил работу чужим.

– А-а-а! – вдруг дошло до сиверекийца.

– Что «а-а-а»? – На него смотрели гневные, налитые кровью глаза товарищей.

Сдвинув брови, он оглядел взволнованные лица. Конечно, может, он и не самый умный, но почему они торчат здесь и ничего не предпринимают?

– Что мы должны делать?

– Добраться до этого выродка, встряхнуть его как следует и потребовать ответа.

– Чего же сам-то стоишь? Пойди и потребуй, – проворчал старик из Сюрмене.

И сиверекиец, хотя был и не самый умный, заложив руки за спину, направился в пивную на Балата. Остальные молча пошли за ним. Пойти-то пошли, но мысль, что этот мерзавец хамалбаши десять лет отсидел за убийство, не оставляла их. Знали: как придет в ярость, сразу за нож схватится.

…Сильно захмелевший хамалбаши, увидев сиверекийца, рассвирепел. Как осмеливается этот урод в сдвинутой на затылок кепке, с заложенными за спину руками спрашивать у него отчет?

– Что тебе надо, парень? – угрожающе процедил он.

– Выйди, потолкуем, – сказал в ответ сиверекиец.

– О чем?

– Выйди на минутку, дорогой…

Взгляд хамалбаши скользнул к дверям пивной. «Они» были там… Одежда покрыта ржавчиной, лица и руки черны… Наверное, посетители уже смекнули в чем дело. То-то уставились на старшину. Все его тут знают и уважают. Он ведь завсегдатай этой пивной – не меньше ста раз здесь был. Одних чаевых сколько роздал.

– А ну, пошел вон отсюда, скотина! – закричал он.

Шум в пивной стих.

Может, сиверекиец и не самый умный среди своих товарищей, зато терпения ему не занимать. Он протянул руку к хамалбаши, схватил его за ворот, вытащил из-за стола и поволок на улицу.

Этого хамалбаши никак не ожидал. Он ударил сиверекийца по руке:

– А ну, отпусти!

Но рука была сильной и держала крепко.

– Отпусти, говорю!

– Скажи, правда, что ты взял подачку?

– Может, и правда, а тебе какое дело? Ты что, самый умный, что ли? Отпусти, слышишь'!

Он вырвался и влепил пощечину «бестолковому парню». А тот и глазом не повел, только погнутый козырек кепки съехал назад. Сиверекиец, как огромная глыба, двинулся на хамалбаши. Старшина подался назад, щелкнул складной нож. Сиверекиец медленно приближался. Вдруг ловким движением он схватил руку хамалбаши и сдавил ее. Нож выпал. Лицо хамалбаши перекосилось от боли, он согнулся в три погибели, рухнул на колени и захрипел, как раненый бык.

Он был побежден и теперь извивался у ног сиверекийца и его товарищей. Сиверекиец нагнулся, поднял нож, переломил его и протянул бывшему старшине.

– Держи, – презрительно бросил он и повернулся к товарищам. – Этот предатель нам больше не нужен, ребята! Будем обходиться сами! Что заработаем, разделим по-братски. Идет?

– Идет, идет!

Заложив руки за спину, накинув на плечи пиджак, сдвинув на затылок повернутую козырьком назад кепку, он не спеша зашагал впереди своих товарищей по освещенной электрическим светом улице.

Довод
•

Иссиня-черная длинная борода, подведенные сурьмой глаза. Боже, он ли это? В сопровождении жандармов с кандалами на руках он входил в здание суда.

При жизни отца он часто посещал наш дом. Сложив перед собою руки, он покорно выслушивал его, затем извергал фонтан вежливых слов: «Господин мой», «маэстро», «почтеннейший». А когда ему предлагали кофе или папиросы, рассыпался в пространных благодарностях.

Спустя много лет после смерти отца мы встретились в маленькой кофейне. Все такой же: иссяня-черная борода, подведенные сурьмой глаза, темный берет – свидетельство протеста против закона, по которому упразднялась феска и вводилась европейская шляпа.

Помню, он подошел ко мне и завел разговор, который останется в моей памяти на всю жизнь.

– Вай, ты здесь?

Я постарался быть вежливым, предложил сесть и заказал кофе.

С некоторым опозданием он вспомнил о смерти моего отца.

– Да… Он в земле, а ты… да продлит Аллах тебе жизнь на долгие годы, пусть будет в здравии твоя голова. Те, кто остался…

И он застрочил, словно пулемет:

– Разве в наших силах противиться воле божьей? Ты не горюй, не страдай. Все должно идти своим чередом…

Мы уже свыклись как-то со смертью отца, переживания остались позади, а мой собеседник не унимался.

– Рано или поздно все там будем. Судьба… Воля божья… Но достойный уважения был человек. И сам честный, и слово его правильное. Отцом всех бедных был, не так ли?

– Возможно.

– Не возможно, а бесспорно. Оставил он вам хоть что-нибудь?

– Чего?

– Барахлишко, домишко, землицы…

– Нет.

– Как нет?

– Нет.

– А деньги?

Трудно было удержаться, чтобы не вспылить:

– Незначительные.

– У вас же были дом, земля?

– Отец еще при жизни продал.

– Продал? Почему продал?

– Должно быть, так захотел.

Человек покраснел от возмущения:

– Возможно ли? Как это захотел? Наверно, была причина, даже определенно была. Разве собственность продают?

– ?..

– Или он был недоволен вами? Тобой, братьями, матерью? Вы живете с матерью, конечно?

– Нет, отдельно.

– Отдельно? Подобает ли? Что люди скажут? Допустимо ли такое отношение к старой женщине? Разве человек может жить отдельно от матери?

– Но мы не в ссоре.

– Не хватало еще этого! Они не в ссоре! Послушайте, что он говорит! Отец, мать… О чем гласит Коран?.. Ты хотя бы навещаешь мать, принимаешь ее благословение?

– ?..

– Ты можешь сказать, конечно: «Помилуйте, какое отношение могут иметь к нам, безбожникам, эти тонкости морали?» Эх-х, где те времена, когда мы не то что пить да курить в присутствии старших… от одного их взгляда краснели до самых ушей?!

Я не спросил «почему» – это вызвало бы его гнев.

– Мать навещай каждый день, целуй руку, принимай благословение. Сейчас ей тяжело, рана в ее сердце еще не затянулась. Ходи на базар, покупай что надо.

– Она сама ходит за покупками, для нее это большое удовольствие.

– Нельзя! Недопустимо, чтобы старая женщина толкалась по базару. И жалко, и грешно. На том свете ты ответишь за все свои грехи, понесешь наказание. Бойся судного дня…

Мне нечего было опасаться ответа за свои грехи.

– Значит, вам ничего не осталось от покойного? – не унимался он. – Странно. А мы считали его умным человеком. Можно ли оставить семью ни с чем?

– А мы не жалуемся.

– Да разве в этом дело? Люди оцениваются имуществом, кредитами в банке. Разве можно считать человеком того, кто не имеет собственной крыши над головой? На мой взгляд, такой, если даже птичку ртом поймает, все равно ничто. Бездомным и безземельным имя – ничтожество!

Я схватил стул и пересел в другой угол кафе, потому что пришел сюда отдохнуть, а не выслушивать наставления и оскорбления.

Но вскоре он снова загудел над моей головой.

– Что ты хочешь этим сказать?

Тут я окончательно взбесился.

– Не хочу больше терпеть ваши оскорбления'!

– Мои оскорбления! Я тебя оскорбил? Да кто ты такой, чтобы я тебя оскорбил? Человек, которого я удостою оскорбления, должен иметь, по крайней мере, дом и землю. А ты кто? Какая тебе цена?

Вокруг нас стали собираться люди, но он не унимался:

– …Ох, время! Пропади оно пропадом за то, что покончило с уважением к беям. Эй, честной народ, послушай! Оказывается, я оскорбил его! Я оскорбил'!

Минули годы. Он входил в здание суда. На руках кандалы. Я прошел следом. Не заметить меня он не мог. Было любопытно узнать, за что арестован и закован в железо этот «кладезь совести», взращенный на религиозной почве былого времени и сокрушавшийся о его забвении.

Узнал. Он мошеннически выманил и прикарманил деньги паломников, которых сопровождал в святые места.

Начальники и подчиненные
•

Председатель Общества с серьезной официальностью нажал кнопку звонка и приказал вошедшему служителю:

– Позови-ка мне Хайдара-эфенди!

Телефонный аппарат, наводящий тоску, черный чернильный прибор, две авторучки, вентилятор и прочее обратились в слух. Цифра двадцать пять на листке стенного календаря подмигнула букве «а» в слове «Август». Разрезая неподвижный воздух, пролетела огромная муха. Она опустилась на крахмальный воротник председателя.

Стукнула дверь, вошел секретарь Общества.

– Приказывали явиться вашему покорному слуге, эфенди?

Председатель не сразу обратил на него внимание. Крахмальный воротник смерил вошедшего взглядом. Телефонный аппарат, авторучки, вентилятор и прочее, застыв в неподвижности, ждали, что изрекут председательские уста. Наконец раздалось:

– Пойди в муниципалитет, передай привет и уважение, попроси, чтобы они продиктовали и отправили письмо, которое должно быть послано в адрес Правления нашего Общества.

Секретарь, самый тощий из тощих людей, начал было повторять:

– Пойду в муниципалитет, эфенди…

– Не забудь привет и уважение…

– После того как передам привет и уважение, эфенди, скажу, чтобы написали в адрес нашего Общества…

– Сначала привет и уважение, а потом письмо в адрес не нашего Общества, а в адрес Правления нашего Общества, и не написали, а продиктовали…

– Да, эфенди, чтобы написали в адрес Правления нашего Общества…

– Продиктовали…

– Продиктовали, эфенди, письмо и отправили…

– Послали…

Стекла пенсне, сжимавшего председательский нос, заискрились, словно капельки ртути.

Секретарь вышел. Комната снова погрузилась в тишину.

…В этот день бухгалтер муниципалитета, невзрачный человек с лицом, изрытым оспой, задыхался от работы. Вот он бежит к груде старых тетрадей, в беспорядке сваленных на маленьком столике, что-то быстро листает, вздыхает, вытирает пот, потом мчится к этажерке, от этажерки летит к шкафу, от шкафа к пишущей машинке – там тоже навалена куча бумаг, снова вздыхает и вытирает пот. Его взгляд бессмысленно скользит по какой-то неподвижной человекоподобной тени, внезапно возникшей перед ним. Секретаря он не замечает:

– …ревизоры, что мне делать, где найти?.. Пусть накажет господь этих тахсильдаров[5]5
  Тахсильдар – сборщик податей.


[Закрыть]! Ревизоры требуют счета, баланс не готов, скопились счета бойни, двух тахсильдаров нет на месте, еще напишут в Управление безопасности…

И он снова бежит к столу, где навалены бумаги, торопливо листает тетради, потом кидается к этажерке, от этажерки – к шкафу, от шкафа – к пишущей машинке. Пот ручьями катит по его худому лицу. Он охает, вздыхает, сетует.

Но вот на глаза ему снова попадается секретарь Общества.

– …нету, эфенди, нету… Не лишат же меня за это головы! Нет и все. Дома больная жена, дочь… сын…

Вошел служитель:

– Ваккас-эфенди, инспекторы…

Указав на секретаря, бухгалтер пролепетал:

– Спроси у него, ведь ищу, не в бирюльки играю.

Служитель подмигнул секретарю:

– Так что же, так и сказать, что ты не играешь, а ищешь?

Бухгалтер закрыл глаза. Служитель снова подмигнул секретарю:

– Ну так как же, Ваккас-эфенди?

– Иди и говори, что хочешь… или подожди. Реджаи, голубчик, ради Аллаха, не болтай лишнего…

Раздался звонок. Служитель вышел и сейчас же вернулся.

– Зовут, дядюшка!

– Кто зовет?

– Инспекторы…

– Скажи… идет, идет… Ищет или стой, стой… Послушай-ка, Реджаи, сынок…

Служитель выскочил из комнаты, бухгалтер бросился к секретарю.

– Будьте благодетелем, пожалуйста. Если бы вы были на моем месте…

Секретарь, решив, что пришел не вовремя, умолчал о цели своего визита и тихонько вышел.

…Председатель Общества, в пенсне, в крахмальном воротнике вокруг багрово-красной шеи, промолвил:

– Слушаю!

– Ходил я, эфенди. Видел господина бухгалтера. Прибыли господа ревизоры. Господин бухгалтер очень взволнованы, все время ищут какую-то тетрадь и никак не могут найти, поэтому еще больше волнуются. Говорить в это время…

Муха, только что севшая на крахмальный воротник председателя, подмигнула и стала ждать, что соизволит молвить начальство. Телефон, авторучки, календарь насторожились. Карандаш в руках председателя начал легонько постукивать по столу. Председатель, покраснев до ушей, прервал:

– Первое условие успеха в жизни… обязанности… долг, автоматизм… каждый человек должен об этом думать. Что из того, что у бухгалтера работы через край!

Два круглых блестящих стекла уставились на секретаря, желая узнать, какое впечатление произвели сказанные слова.

– Ну что?

– Вы правы, эфенди…

– В таком случае ступай снова и, невзирая ни на что, выполни мое распоряжение!

Секретарь вышел.

…Бухгалтера муниципалитета на месте не было. Секретарь только теперь почувствовал запах мазута в кабинете приемной, только сейчас заметил босоногую женщину в помятой одежде, мужчину, ребенка.

Часы в приемной муниципалитета тяжело пробили одиннадцать, потом четверть, потом половину двенадцатого. Бухгалтер не появлялся. Секретарь подождал еще пятнадцать минут и вернулся в Общество.

Снова комната председателя и ожидающее ответа пенсне.

– До сих пор все ждал, эфенди. Нет их в кабинете…

– Куда ушел?

– Не знаю, эфенди…

– Не спросил?

Секретарь понял, что допустил ошибку.

Карандаш в руке председателя начал нервно постукивать. Муха покинула телефонную трубку, преодолела пространство, в котором витали звуки постукивавшего карандаша, и опустилась на нос секретаря. Секретарь, боясь проявить неуважение, не дерзнул согнать муху и потому не шелохнулся, а только легонько подвигал носом.

Телефонный аппарат, авторучки, календарь и прочее, заметив странное подергивание огромного красного секретарского носа, еле сдерживали душивший их смех. Крахмальный воротник окинул суровым взглядом муху, нос, телефонный аппарат, авторучки и календарь. Одна из авторучек, не удержавшись, показала воротнику язык.

Секретарь же, двигая носом, старался избавиться от мучительного зуда. Часы на столе председателя показывали без трех минут двенадцать. Карандаш продолжал постукивать. Прошла еще минута. Наконец председатель посмотрел на секретаря и вымолвил:

– Не спросил…

Секретарь забыл про нос.

– …потому что не сообразил, потому что думаешь о чем угодно, только не о деле.

Глаза секретаря не отрываясь следят за секундной стрелкой часов. Стрелки, словно отяжелев, двигаются все медленнее, иногда будто и совсем замирают, а нос так чешется, так чешется…

– …Пойдешь после перерыва!

До двенадцати остается ровно пять секунд. Часы наконец стали освобождаться от тоскливого напряжения. Тут же резкий звонок разорвал гнетущую тишину. Муха слетела с секретарского носа, телефонная трубка подскочила вверх, цифра двадцать пять заткнула уши, авторучки задрожали мелкой дрожью.

…После перерыва секретарь снова направился в муниципалитет.

Бухгалтер сидел за столом, важно облокотись о спинку стула. Насупив брови, он строго спросил вошедшего:

– Что вы хотите?

Секретарь растерялся и очень путано изложил вопрос о письме, которое должно быть не написано, а продиктовано в адрес не Общества, а Правления Общества.

– Почему ты вошел не постучавшись?

Секретарь огляделся, собираясь выйти.

– Здесь официальное учреждение, а не конюшня…

– Что вы, эфенди, конечно, официальное учреждение, эфенди…

– Выйди, зайдешь после того как постучишь.

Секретарь вышел. Постучал и вошел лишь после того, как ему ответили «Входи!». Поздоровавшись с бухгалтером, он остановился в ожидании. Бухгалтер назидательно промолвил:

– Вот так входят в официальное учреждение. Теперь говори быстрее, что тебе надо?

Секретарь снова повторил поручение.

– A-а… значит, ты служащий Общества. Ваш председатель господин N, не так ли? Почему же ты не сказал, что ты служащий? Вай, вай… Не взыщи, сынок… Разве человеку следует скрывать, что он служащий? Обиделся, да?

– Что вы, эфенди!

– Ваш председатель весьма почтенная личность. Я заочно питаю к нему глубокое уважение. Разве человеку следует скрывать, что он служащий?..

– Ничего страшного не случилось, эфенди.

– Не можем голову поднять от бухгалтерских счетов – и вдруг нагрянули ревизоры. Узнал я, что двух тахсильдаров нет на месте, улизнули. Одним словом, голова пошла кругом… Значит, по поводу письма… Хорошо, сынок, сделаю, напишу…

– Продиктуете, эфенди.

– Что?

– Продиктуете…

– А что это значит?

– Не знаю, эфенди. Так сказал председатель.

Бухгалтер сделал пометку «продиктовать».

Секретарь точно избавился от тяжкого груза. Он попрощался и вышел.