Текст книги "Все это очень странно"
Автор книги: Келли Линк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
– Давай, меряй, – маленькая разбойница достает из-за пояса кинжал и принимается точить его о каменный пол. Летят искры. – Что ты будешь делать, когда найдешь его?
– Иной раз хочется просто голову ему оторвать, – отвечаешь ты. Маленькая разбойница ухмыляется и щекочет кинжалом шею оленя.
Ботинки, еще теплые от ног прежней хозяйки, всего чуть-чуть велики. Ты объясняешь ей, что тебе нельзя идти в обуви – так ты потеряешь след Кая.
– Глупости! – заявляет маленькая разбойница.
Ты спрашиваешь, как же тогда, по ее мнению, лучше искать. Если уж ты такая упертая, говорит она, – хотя Кай твой сто пудов тебя не любит и тем более не стоит того, чтобы так напрягаться, – тебе надо найти Снежную Королеву.
– А это наш Бяшка! Паршивец, обжора старый! Отвечай, задница, ты знаешь, где живет Снежная Королева?
Олень тихо и грустно говорит, что сам не в курсе, но зато его старая мама наверняка знает. Маленькая разбойница хлопает его по крупу.
– Значит, отвезешь ее к своей матери! Да смотри не филонь по дороге, дело срочное! – она оборачивается к тебе и смачно целует в губы. – Береги башмаки, они тебе очень идут. И чтоб я больше не слышала, что ты ходишь по битому стеклу! Бяшка, рогатый черт, а вдруг я буду по тебе скучать?
Она окидывает оленя задумчивым взглядом и подсаживает тебя на его костлявую спину. Потом разрезает кожаные путы и кричит:
– Хо!
Ты хватаешься за оленью холку и наклоняешься вперед, а он набирает скорость. Сначала вас догоняют разбуженные собаки, кусают оленя за ноги, но вскоре отстают – вы несетесь так быстро, что губы от ветра растягиваются в непроизвольной гримасе. Тебе даже как-то не хватает острого стекла под ногами. К утру вы выбираетесь из леса, и оленьи копыта уже взбивают снег. Иногда ты думаешь, что всё можно было сделать проще. Или всё и так становится проще, само по себе? Теперь у тебя есть ботинки и даже олень, но ты все равно не рада. Порой даже жалеешь, что не осталась дома. Ты так устала от дороги к будущему счастью, – когда еще оно обломится! – нет, лучше уж счастье сегодня, пусть и поскромнее. В кредит. Да-да, большое спасибо.
С каждым выдохом у лица появляется облачко пара, такое же вылетает из ноздрей оленя. Ветер тут же подхватывает их и уносит. Вы несетесь вперед.
Вьется легкий снежок, сам воздух становится всё плотнее и гуще. С каждым прыжком вы словно прорываетесь сквозь него, как сквозь ткань. Оборачиваясь, ты видишь за собой уходящий в бесконечность тоннель в форме вашего силуэта – девушка верхом на олене. Какая хорошая карта, думаешь ты, – бывают же не изуверские методы поиска!
– Поцелуй меня, – просит олень. Ветер едва доносит его слова, видно, как они висят в густом холодном воздухе. – На самом деле я вовсе не олень. Я заколдованный принц.
Ты вежливо отказываешься, напоминая, что вы не так уж давно знакомы, и олень в дороге куда полезнее, нежели принц.
– Всё равно он тебя не любит, – доносит ветер. – Слушай, тебе невредно сбросить пару фунтов. У меня уже спина разламывается.
Как тебя достали говорящие животные. И дорога. Эти твари ни разу еще не сказали ничего такого, чего ты и без них не знаешь. Говорящая кошка очень любила тайком от Кая вспрыгнуть к тебе на колени и шепотом сообщить, что его руки пахнут другой женщиной. С таким довольным видом, прямо тошно делалось. Ты смотреть не могла, как он гладит ее, запускает свои длинные пальцы в пушистую шерстку, а она лежит на боку, исступленно мурлыча: «Да, дорогой, вот так, о, только не останавливайся», подставляет ему пузо и машет хвостом, показывая тебе кончик розового язычка.
– Заткнись, – отвечаешь ты оленю. Он оскорбляется, но молчит. Жесткая шерсть блестит белым инеем, глаза у вас обоих слезятся от ветра, и влага тут же замерзает на щеках. Всё тело, кажется, тоже оледенело, тепло только ногам в ботинках маленькой разбойницы.
– Осталось чуть-чуть! – говорит олень после нескольких часов пути. – Чуть-чуть, и мы дома! – Вы натыкаетесь на проложенный кем-то тоннель в плотном воздухе, и олень с радостным криком сворачивает в него. – Мы уже рядом с хижиной старой лапландки, моей матушки!
– Откуда ты знаешь?
– Вижу по силуэту, который она оставила за собой! Смотри!
Да, коридор, по которому вы теперь несетесь, имеет форму низенькой грузной старушки в длиннополом пальто. В воздухе даже видно, что оно покачивалось, как колокол.
– А долго остается такой след? – спрашиваешь ты.
– Пока воздух стоит густой и морозный, мы прокладываем в нем ходы, словно черви, а потом налетает ветер и всё стирает.
Тоннель в форме старушки заканчивается маленькой красной дверцей. Олень стучит в нее рогами, царапая краску. Лапландка открывает, и ты мешком сваливаешься на снег. Следует трогательная сцена встречи матери с сыном, хотя тот здорово изменился с тех пор, как они виделись в последний раз.
Лапландка оказалась толстой и скрюченной, как личинка. Она наливает тебе чашку чая, а олень рассказывает, что вам надо найти дворец Снежной Королевы.
– Ну, вы уж недалеко, – говорит старушка. – Всего пара сотен миль, а там и дом финки. Она лучше моего вас научит, куда идти – дайте-ка я напишу ей записочку… Да не забудьте, скажите, что завтра я приду к ней на чай – она поправит тебе спину, сынок, если хорошенько попросишь.
Бумаги у лапландки нет, и она пишет на сушеной треске, плоской, как тарелка. И вы опять несетесь сквозь морозную мглу. Иногда ты дремлешь на оленьей спине, иногда и сама не знаешь, спишь или нет. В небе над вашими головами взмывают зелено-голубые шары и перья. Порой тебе кажется, что олень летит в воздухе рядом с ними, и они приветствуют его, как старые знакомые. Наконец вы добираетесь до финки и стучите в трубу, поскольку дверь в этом доме не предусмотрена.
С чего бы это, думаешь ты, здесь живет так много старушек? Может, тут коммуна для пенсионеров? Одна хижина еще куда ни шло, две – уже настораживает, но если приглядеться повнимательнее, повсюду можно заметить снежные холмики, над которыми поднимается дым. Надо смотреть, куда ставишь ногу, не то продырявишь чью-нибудь крышу. Может, старушек привлекает тишина и спокойствие, может, подледная рыбалка, а может, им просто нравится снег.
В доме финки стоит кухонный чад и пар; вам приходится прыгать в дымоход и вылезать совсем рядом с ревущим пламенем в печке. Олень шумно валится туда рогами вперед, поднимая облако сажи. Финка еще ниже и толще, чем лапландка. В длинной засаленной рубахе и переднике с надписью «Если жара не для вас – держитесь подальше» она похожа на пудинг в круглой формочке с двумя глазками-изюминами.
Твоего спутника финка узнает даже быстрее, чем его матушка-лапландка, и немудрено. Оказывается, это она превратила его в оленя, потому что мальчишкой он дразнил ее за полноту. Олень просит прощения – притворяется, видишь ты, на самом деле ему ни капельки не стыдно, – но финка только обещает подумать, как можно снять заклятие. Даже не очень его обнадеживает. Похоже, лучший метод трансформации все-таки поцелуй. Однако ты не предлагаешь свои услуги, понимая, к чему приводят такого рода лобзанья.
Финка читает письмо на сушеной треске, повернув ее к огню в печке, а потом бросает в котел. Олень рассказывает ей о Кае, о Снежной Королеве, о твоих изрезанных ногах – сама ты не можешь произнести ни слова, потому что губы примерзли друг к другу и еще не оттаяли.
– Ты такая сильная, такая мудрая, – говорит олень финке. – И жирная, – добавляет он вполголоса, но та не слышит. – Я знаю, ты можешь связать одной ниткой все четыре ветра, ты вытаскиваешь из земли стрелы молний – легко, словно перышки! Изготовь для этой девушки настой, который даст ей силу двенадцати богатырей. Тогда она одолеет Снежную Королеву и получит назад своего Кая!
– Силу двенадцати богатырей? – поднимает редкие брови финка. – Много ли в этом толку! И потом, все равно он ее не любит.
Олень ухмыляется в твою сторону – ну, что я говорил? Если бы удалось разлепить губы, ты ответила бы, что и так прекрасно это знаешь.
– Так, живо, – говорит финка, – бери ее на спину, давай, последний раз! Высадишь у куста с красными ягодами – за ним начинается сад Снежной Королевы; да не стой там, сразу беги обратно. Парнишкой ты был ничего, я тебя сделаю вдвое краше – расклеим объявления, устроим кастинг среди девушек, которые придут тебя поцеловать. А ты, мисси, скажи Снежной Королеве, что сынок лапландки вернулся и что в следующий вторник мы придем во дворец раскинуть картишки. Как раз когда у нее будет время перекинуться в бридж.
Она подсаживает тебя на оленью спину и целует – так горячо, что твои замерзшие губы оттаивают.
– Лапландка заглянет к вам завтра на чай, – сообщаешь ты. Финка кивает, ловко подхватывает вас с оленем и проталкивает в дымоход.
Доброе утро, сударыни, поздравляю вас с началом первого тура от Снежной Королевы. Надеюсь, ночью все хорошо выспались, потому что сегодня нам предстоит одолеть весьма протяженный маршрут. У всех есть удобная обувь? Отлично, тогда сделаем перекличку по списку и представимся. Меня зовут Герда, и я очень хочу познакомиться с каждой из вас.
Наконец ты на месте – стоишь у дворца Снежной Королевы, той самой стервы, которая околдовала твоего парня и увезла его сюда в каких-то белых санях. Ты и не знаешь толком, что ей сказать. Как, впрочем, и ему. Суешь руку в карман, но список пропал. Не беда, ты почти всё помнишь наизусть, только надо сначала оценить обстановку. Может, лучше развернуться и бежать отсюда, пока не появилась Снежная Королева или Кай? Ты боишься разрыдаться или – еще хуже – признаться ему, что прошла полконтинента, ступая босыми ногами по острым осколкам, просто чтобы спросить его, почему он тебя бросил.
Парадная дверь открыта, и ты входишь без стука. Дворец-то, оказывается, не такой уж большой и роскошный. Немногим больше твоего собственного дома, в чем-то даже похож на него, только мебель другая – датский модерн из голубовато-зеленою льда. Из голубовато-зеленого льда тут всё вокруг. Скользкое место. Хорошо, что маленькая разбойница дала тебе ботинки. Надо отдать должное Снежной Королеве, она хорошая хозяйка, куда более аккуратная, чем ты. Ни ее, ни Кая нигде не видно, в каждом зале бродят только белые гуси, которые к твоему удивлению и облегчению не говорят ни слова.
– Герда!
Кай сидит за столом, собирая головоломку изо льда. Вскакивая, он смахивает несколько фигурок на пол, и они разлетаются на еще более мелкие фрагменты. Вы оба принимаетесь собирать их. Голубовато-зеленый стол, голубовато-зеленые ледышки, и сам Кай тоже голубовато-зеленый – вот почему ты его не заметила, когда вошла в залу. Гуси трутся о твои ноги, белые, мягкие, будто кошки.
– Где тебя так долго носило? – спрашивает Кай. – И откуда эти страшные башмаки?
Ты не веришь своим ушам.
– Я полконтинента прошла босая, ступая по острым осколкам, чтобы сюда попасть, – вырывается у тебя. Хорошо хоть не разрыдалась. – А ботинки мне дала маленькая разбойница.
Кай презрительно фыркает, задрав голубовато-зеленый нос.
– Солнце, это же отстой!
– Почему ты такого цвета?
– Это заклятие. Меня поцеловала Снежная Королева. И потом, ведь голубовато-зеленый – твой любимый цвет.
Твой любимый цвет всю жизнь был золотисто-желтый. Интересно, думаешь ты, Кай весь такой? По крайней мере, видимые части тела голубовато-зеленые. Значит, она его всего перецеловала? Целиком?
– Если ты меня поцелуешь, – сообщает Кай, – ты разрушишь заклятие, и мы вместе вернемся домой. Когда чары спадут, я снова полюблю тебя.
Ты решаешь не спрашивать, любил ли он тебя, когда целовал Снежную Королеву. То есть, простите, когда она целовала его.
– Что это у тебя за головоломка?
– А, это, – вздыхает он. – Это еще один способ разрушить заклятие. Если я сложу их в правильное слово, то буду свободен, но первый способ проще. И куда приятнее! Ты что, не хочешь целоваться?
Голубовато-зеленые губы, голубовато-зеленое лицо. Ты стараешься вспомнить, хорошо ли он целовался.
– Помнишь нашу белую кошку? – спрашиваешь ты. – На самом деле она не убегала. Это я отнесла ее в лес.
– Можно купить другую.
– Я отнесла ее в лес, потому что она говорила мне разные гадости.
– Можно купить нормальную кошку, не говорящую. Герда, на фиг было идти через полконтинента по битому стеклу, если ты даже не хочешь поцеловать меня и разрушить заклятие? – надувается голубовато-зеленый Кай.
– Может, я просто хотела посмотреть мир. Познакомиться с интересными людьми.
О твои ноги трутся гуси. Ты гладишь их, и они в ответ легонько щиплют тебя за пальцы.
– Давай быстрее. Решай, будешь ты меня целовать или нет. Она дома.
Ты оборачиваешься и видишь ее – она улыбается, словно только тебя и ждала.
В Снежной Королеве нет почти ничего от той дамы, которую ты ожидала увидеть. Ты думала, она очень высокая, но она ниже тебя ростом. Конечно, красавица, понятно, почему Кай ее поцеловал (хотя ты уже начинаешь задаваться вопросом, почему она поцеловала его), но глаза у нее черные и ласковые, что уж вовсе невероятно. Она даже не смотрит на Кая, только на тебя.
– На твоем месте я бы этого не делала, – говорит Снежная Королева.
– Да вы что! – взвизгивает Кай. – Пощадите меня, сударыня! Конечно, приятно побывать у вас в гостях, но не буду же я вечно болтаться в этой морозилке – зачем я вам тут? Пусть Герда меня поцелует, мы с ней вернемся домой и будем жить долго и счастливо. В сказке должен быть счастливый конец!
– Хорошие у тебя ботинки, – замечает Снежная Королева.
– Вы очень красивая, – сообщаешь ей ты.
– Да что ж это такое! – Кай лупит голубовато-зеленым кулаком по голубовато-зеленому столу, подбрасывая в воздух ледяные фигурки. Они падают на спины белых гусей, как стекляшки цвета ясного зимнего неба. Угол стола разлетается на несколько кусков, и ты прикидываешь, будет ли теперь починка стола входить в условия освобождения.
– Ты его любишь?
Ты смотришь на Снежную Королеву, потом на Кая.
– Извини, – говоришь ты ему и протягиваешь руку на прощанье – вдруг твой бывший парень захочет ее пожать.
– «Извини!» – передразнивает он. – Извиняется еще! На фиг мне нужны твои извинения!
– Ну, что будем делать? – спрашиваешь ты Снежную Королеву.
– Тебе решать. Наверно, ты устала от путешествий. Устала, да?
– Не знаю. Кажется, я наконец начинаю входить во вкус.
– В таком случае, – говорит Снежная Королева, – у меня к тебе деловое предложение.
– Эй! – снова встревает Кай. – Как же я? Меня что, так никто и не будет целовать?
Ты помогаешь ему собрать ледяные фигурки.
– Герда, сделай для меня хотя бы одну малость, – просит он. – Пожалуйста, ради всего хорошего, что у нас было. Шепни обо мне кому-нибудь, расскажи паре-тройке одиноких принцесс, как я тут торчу. Хотелось бы в ближайшие сто лет выбраться из этой морозилки. Спасибо огромное. Я тебя не забуду. Знаешь, мы ведь неплохо жили с тобой.
Твои израненные ноги теперь в ботинках маленькой разбойницы. Шрамы стали картой пройденного маршрута. Иногда зеркала становятся картами, иногда карты – зеркалами. Сейчас о твоих приключениях повествуют только шрамы, но может быть, настанет день, когда ты сама расскажешь о них любимому человеку. Теперь эта история записана на твоих стопах, блестящих от въевшихся осколков волшебного зеркала. Если снять подаренные ботинки, в одной зеркально-гладкой ступне ты увидишь принцессу Шиповничек, которая отмечает медовый месяц на гигантской кровати с балдахином. К этой кровати приделали колеса и запрягли двадцать белых лошадей.
Приятно, когда женщины осваивают альтернативные способы путешествий.
Со второй зеркально-гладкой ступни тебе улыбается маленькая разбойница, в чьих ботинках ты сейчас ходишь. Она едет на поиски северного оленя, чтобы расколдовать его поцелуем и привести обратно к себе.
Ты не берешься ни отговаривать, ни обнадеживать ее, но очень надеешься, что она обзавелась другой парой прочных ботинок в дорогу.
Может быть, однажды какая-нибудь девушка доберется до дворца Снежной Королевы и поцелует Кая в голубовато-зеленые губы. Может быть, ей удастся даже организовать семейное счастье. Хоть на какое-то время.
Ты стоишь на санях в своих высоких черных ботинках, а впереди гогочут и машут крыльями белые гуси Снежной Королевы. Ты начинаешь понемногу понимать их язык. Они ворчат на тяжелые сани, на плохую погоду, на неумелые рывки поводьев в твоих руках. Но это добродушное ворчанье. Ты рассказываешь гусям, что твои стопы – это одновременно и карты, и зеркала. Однако не надо забывать, что стопы годятся еще и для ходьбы по земле. Ноги для этого дела вообще отлично подходят.
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
Три человека сидят в лодке. Она закрывает глаза и видит эту картину почти как наяву. Мужчина, женщина и девочка в зеленой лодке на зеленой воде. Мама писала, что вода была фантастического зеленого цвета, и она представляет ее ярко-салатовой, как пластмассовые тарелки на кухне Хармонов. Но лодка – какая? Тоже зеленая? Ну почему мама ничего про нее не написала?!
Лодка никак не хочет спокойно стоять на воде. Вертится и скользит по ярко-зеленой глади, как дождевая капля по стеклу. У этой лодки нет ни киля, ни парусов, ни весел. Спасательных жилетов тоже нет (во всяком случае, она о них не знает). Ничего не подозревающие мужчина и женщина улыбаются друг другу над головой девочки. А девочка изо всех сил ухватилась за борта и выравнивает лодку, не давая ей зачерпнуть беспокойной воды цвета пластмассовых тарелок.
Она вдруг понимает: в письмо не попала не только лодка. После такой долгой разлуки вряд ли стоит надеяться, что мужчина и женщина в ней похожи на тех родителей, которых она помнит. Океан непреодолим для лодок, писем и воспоминаний – ни одно событие они не могут донести до нее так, чтобы она успеха вставить в него себя. Вот в чем трагедия.
Девочка выпадает из лодки в ярко-зеленую воду. Холодную? Тоже неизвестно.
Хильдегарда и Майрон подглядывают за Дженни Роуз, двоюродной сестрой Хильдегарды. Это четверг, пятое октября 1970 года, Дженни Роуз лежит на кровати в их с Хилди комнате. За те пятнадцать минут, что они смотрят на нее, Дженни Роуз ни разу не шевельнулась. Хилди сама толком не знает, зачем подглядывает за сестрой. Дженни Роуз не делает ничего интересного – не ковыряет в носу, не плачет украдкой. Чаще всего она лежит на кровати с закрытыми глазами, но не спит. Дженни Роуз ровесница Хилди – обеим по десять лет – и очень странная девочка.
– Может, она умерла? – предполагает Майрон, и Хилди фыркает.
– Нет, я же вижу, дышит, – она протягивает ему бинокль.
– Ну, спит тогда.
– Вряд ли. По-моему, она просто выключается. Как телевизор.
Они сидят в высокой застекленной беседке, которую прошлым летом построил Джеймс, старший брат Хилди. За год беседка успела стать обшарпанной и уютной. Белая краска рассохлась, над головами в теплом воздухе летают пчелы. Одолжив у друзей бинокль, отсюда можно наблюдать за комнатой девочек, за Дженни Роуз. Хилди отколупывает со стены краску и смотрит, не идет ли Джеймс, который считает беседку своей неприкосновенной собственностью.
Три фигурки в лодке на ярко-зеленой воде. Необязательно, чтобы это были люди, и необязательно в лодке. Они могут быть тремя узелками на шнурке, тремя тюбиками помады в ящике у Хилди, тремя ломтиками банана, тремя апельсинами в синей вазе возле кровати.
Главное – трое, триада, вот чего ей так не хватало, – спасительный треугольник с полным комплектом углов, устойчивый и прочный. Лежа на кровати, она представляет эту картину: три человека в лодке на ярко-зеленой воде. Как хорошо!
Хилди никогда не видела таких тихих и бесцветных людей, как Дженни Роуз. Никаких красок, словно в стакане снятого молока или в куске жеваной веревки. Прямые волосы неопределенной длины, кожа не белая и не загорелая, бесцветные водянистые глаза. Дженни Роуз не высокая и не коротышка, не толстая и не худая. От нее пахнет чем-то странным, тоскливым, тревожным – так пахнет асфальт под дождем. Похожа ли она на родителей? Хилди трудно судить, но на своих дядю и тетю Дженни Роуз точно не похожа. Мать Хилди – высокая эффектная женщина с рыжими волосами, она служит пастором в пресвитерианской церкви. А отец преподает в университете.
Брат и невестка Преподобной Молли Хармон уехали миссионерами в Индонезию задолго до рождения Хилди и Дженни Роуз. Для маленькой Хилди рассказы о приключениях двоюродной сестры были чудесными сказками на ночь. Она всегда ей завидовала.
В 1965 году, когда в Индонезии произошел государственный переворот, дядя и тетя Хилди вместе с Дженни Роуз несколько месяцев скрывались, а потом ненадолго попали в тюрьму по подозрению в пособничестве коммунистам. Приходили вести: они прячутся в селении Убуд, в доме мужчины по имени Ньоман, они сидят в тюрьме в Джакарте, их освободили, они мирно живут в Сингапуре. Хилди не сомневалась, что у Дженни Роуз все будет хорошо. В сказках должен быть счастливый конец. Хилди до сих пор в это верит.
Дженни Роуз прожила в Сингапуре еще четыре с половиной года. Потом ее родители собрались обратно в Индонезию, а дочь решили отправить в Америку к Хармонам – получать среднее образование. Хилди помогла матери подготовиться к приезду двоюродной сестры. Взяла в библиотеке книгу про Индонезию, выбрала в магазине вторую кровать, второй стол, белье, одежду, вешалки для гардероба. Перед самым приездом Дженни Роуз Хилди взяла линейку и провела по полу черту, разделив свою комнату на две равные части.
В аэропорту Хилди обняла Дженни Роуз, вдохнула ее странный холодно-горячий запах. Сама донесла до машины багаж сестры, спросила ее: «Ну, как там, в Индонезии?» – «Жарко», – ответила Дженни Роуз. Потом она закрыла глаза, откинулась на сиденье и за следующие три недели не сказала ничего длиннее одного слова. Самая длинная и осмысленная фраза, которую Хилди за это время услышала от сестры, была: «Кажется, у меня постель мокрая».
– Подожди, дай ей освоиться, – объясняла Хилди мать, складывая простыни в стиральную машину. – Видишь, она скучает по дому.
– По какому дому? – удивилась Хилди. – Она же нигде не жила дольше года.
– По родителям скучает, – вздохнула Мать Молли. – Они всегда ездили втроем, ни разу не жили отдельно. Как бы ты себя чувствовала, если бы я отправила тебя на другой конец света?
– Я бы не стала тупым тормозом, из которого слова не вытянешь, – сказала Хилди. И все-таки в чем-то она понимала сестру, читая библиотечную книгу. Кто променял бы изумрудные джунгли Бали на пригород Хьюстона, мистический танец кукол ваянг кулит за белой ширмой театра теней на дешевое кино, наси горенг с креветками и ананасами на гамбургер из Макдональдса?
Хилди и Майрон идут в дом выпить горячий шоколад и поиграть в пинг-понг, но сперва заходят в комнату девочек. Майрон подходит к кровати и пытается разговорить Дженни Роуз.
– Эй, спящая красавица, что ты делаешь?
– Ничего.
– Пошли с нами играть в пинг-понг!
– Нет, – она даже не открывает глаза.
На прикроватном столике стоит ваза с апельсинами. Майрон берет один и поддевает ногтем кожуру.
Дженни Роуз тут же открывает глаза и садится в кровати.
– Это мои апельсины, – говорит она. Хилди ни разу не слышала, чтобы сестра так громко разговаривала.
– Ты чего?! – Майрон от неожиданности отступает на шаг. Хилди вдруг понимает, что он боится Дженни Роуз. – Это ж просто апельсин! Я есть хочу.
– В холодильнике полно апельсинов, – дипломатично вмешивается Хилди. – Можно взять другой.
– Я хотела этот, – уже тише говорит Дженни Роуз.
– Что в нем такого особенного? – спрашивает Майрон. Дженни Роуз молчит. Хилди смотрит на нее, а Дженни Роуз смотрит – без всякого выражения – на апельсин у Майрона в руке. Хлопает входная дверь: пришли Джеймс, Мать Молли Хармон и мисс Орцибел.
Мерси Орцибел, мать Майрона, – профессор филологии, старый друг семьи. Она в разводе, преподает на вечернем отделении, и Майрон много времени проводит у Хармонов под опекой Матери Молли.
В церкви сегодня было венчание, и М.М. еще не успела снять белое облачение. Они с Мерси Орцибел в светлом летнем платье похожи на ангелов или двух белых гусей.
Джеймс ходит в черном. Ему почти семнадцать, и родители с сестрой его раздражают. Ну и ладно. Хилди до него тоже дела нет. Брат пришел надутый, будто чем-то обижен, но это его обычное выражение лица. Нестриженые волосы отрастают, рыжие, как у матери. Почему мне не достались рыжие волосы, думает Хилди.
Изо рта Преподобной Матери Молли торчит сигарета. Они с Хилди договорились: не больше двух сигарет в будние дни, четыре в субботу, а в воскресенье ни одной. Хилди тошнит от запаха, но ей нравится, как закатный свет рассеивается в дыму вокруг точеного лица матери.
– У нас есть еще апельсины? – спрашивает Хилди. – Майрон съел апельсин Дженни Роуз.
В холодильнике лежит несколько штук, Хилди выбирает самый маленький и вялый. Бедный апельсин, думает она. Что-то с ним будут делать? Хорошие апельсины люди едят, а этот достанется Дженни Роуз. Двоюродная сестра тоже пришла на кухню и остановилась в дверях.
– О, Дженни! – улыбается Мать Молли, будто не ожидала увидеть племянницу здесь, у себя в кухне. – Как твои дела, солнышко?
Дженни Роуз что-то еле слышно отвечает, забирая у Хилди апельсин, но М.М. уже отвернулась стряхнуть пепел в раковину. Хилди вытаскивает из холодильника еще три апельсина и жонглирует ими, высоко подбрасывая.
– Эй, смотрите!
Джеймс презрительно закатывает глаза, Майрон и обе матери старательно аплодируют. Хилди на секунду отрывает взгляд от апельсинов – Дженни Роуз уже ушла.
По вечерам Хилди играет в пинг-понг с отцом, непризнанным чемпионом мира в этом виде спорта. Подавая, он всегда задает какой-нибудь дурацкий вопрос, чтобы Хилди пропустила мяч.
– Ну, быстро – большое, белое, четыре буквы, последняя – «а»? Луна!
Хилди стонет от досады, а он подмигивает.
– Можешь ничего не говорить, по глазам вижу! – заявляет он. – Я знаю, ты думаешь, что я самый красивый, самый веселый, самый интересный человек во всем мире!
– Ага, конечно, – ворчит Хилди. Глядя через стол на его улыбку, белые зубы, круглое лицо, она вдруг чувствует укол острой грусти, будто уезжает куда-то очень далеко, оставляя отца под тяжелейшим грузом тысяч километров. – Глупый ты, – Хилди посылает через сетку крученый мяч.
– Точно. Все женщины мне это говорят. Самый глупый на свете – это я.
Нижняя комната с телевизором и столом для пинг-понга стала любимой комнатой Хилди, когда в ее спальне поселилась Дженни Роуз. Стены здесь выкрашены в веселый желтый цвет, с потолка свешиваются кашпо из макраме и ползучие растения, будто зеленые змеи. Иногда в кашпо попадают мячики для пинг-понга – достать их сложно, и по вечерам, когда Хармоны смотрят телевизор, белые мячики лежат там, отражая экранный свет, как маленькие луны или спутники.
В следующей игре Хилди уступает. Отец идет наверх, а она ныряет под стол. Туда забираются, когда надо спокойно посидеть и подумать. Там они с Майроном делают уроки, удобно устроившись между ножек. Как в пещере. У Майрона лучше получается обществознание, а у Хилди математика. Шпионить за Дженни Роуз у нее тоже получается лучше, думает Хилди, ерзая на холодном полу. И прятаться она умеет лучше, чем двоюродная сестра. Здесь, под столом, за тобой никто не может подглядывать, ты невидима для всех, а сама видишь всякого, кто входит в комнату.
Сидя здесь, Хилди научилась различать людей по ногам: коричневый вельвет – отец, синие джинсы – Джеймс или Майрон. У мамы очень маленькие, изящные ступни. М.М. всегда ходит по дому босиком, и ногти у нее на ногах темно-красные, как десять вишенок. Ноги Дженни Роуз запоминать незачем, ее легко узнать по одной бесшумной поступи. Эти ноги могут в любой момент появиться перед столом, бледные и полупрозрачные, как два призрачных деревца. Хилди тогда выпрыгнет из своего укрытия с жутким криком, и испуганная Дженни Роуз, конечно, ее увидит. Но увидит ли она Дженни Роуз?
Вчера за ужином М.М. поставила на стол четыре тарелки: синюю для Джеймса, красную для Хилди, оранжевую для мужа и фиолетовую для себя. М.М. любит порядок, и семья к этому привыкла. Никто не стал бы есть из тарелки другого цвета – у еды тогда, конечно, был бы не тот вкус.
Хилди поставила на стол пятую тарелку, желтую, для Дженни Роуз, и принесла из кабинета матери еще один стул (с шатающейся ножкой). Все это она сделала молча, ей и в голову не пришло говорить что-нибудь М.М., которая все равно не заметила ни своей оплошности, ни того, что ее исправили. За ужином Дженни Роуз молчала. Она и ела-то чисто символически. Ни мистер Хармон, ни М.М. ни разу к ней не обратились – кажется, они ее даже не заметили. Сестра была невидима, прямо как Хилди сейчас, когда сидит под зеленой крышей стола для пинг-понга. Ей чуть не стало жалко Дженни Роуз.
Родители Дженни Роуз пишут ей каждую неделю. Хилди знает об этом, потому что сестра всякий раз отдает марку в коллекцию мистера Хармона. Сейчас у него уже восемнадцать марок, аккуратно вырезанных из конвертов. Лежат на столе в нижней комнате.
Сами письма тоненькие и помятые, будто старые бальные перчатки. Листки с какими-то прожилками, как перья, очень светлые, и Дженни Роуз читает их без всякого выражения на лице. Письма куда-то исчезают, а когда М.М. или мистер Хармон спрашивают Дженни Роуз, как дела у родителей, она отвечает: «Нормально», и больше ничего.
10 октября 1970
Дорогая Дженни,
Мы уже три недели живем в Убуде, при церкви Ньомана. Когда мы ложимся спать, вокруг стрекочут ящерицы, будто стрелочки на карманных часах, а по утрам Ньоман приносит нам лепешки с медом. Помнишь Ньомана? А ящериц помнишь – маленьких, размером с твой мизинец? Зелененькие такие. Смотришь на них, а они на тебя. И никогда не моргают.
Ньоман спрашивал, как ты поживаешь в Америке. Они с женой ждут второго ребеночка. Попросили нас стать его крестными и выбрать христианское имя. Хочешь, если будет девочка, крестим ее Роуз, как тебя?
Здесь ужасная жара, и мы ходим гулять в Обезьяний лес, где сидит та старуха с бананами и метлой, чтобы отгонять обезьян. Помнишь, как они кричат, удирая вверх по деревьям?
Тетя Молли пишет, что ты тихая, как мышка, но я тебя понимаю – такая шумная семья!
С любовью,
Мама и папа
Хилди тихонько стучится в кабинет матери. Открыв дверь, она замечает еще тлеющую сигарету, наспех сунутую в пепельницу.
– Это только вторая, – машинально оправдывается М. М.
– Да кури сколько хочешь, – пожимает плечами Хилди. – Мам, мне нужно съездить в библиотеку. Ты меня отвезешь? Я уже спрашивала Дженни Роуз, ей туда не надо.
М.М. тут же бледнеет. Нахмурившись, тащит из пачки еще одну сигарету.
– Третья. Обещаю, это последняя, ладно? Господи, она такая тихая, можно просто забыть о ней, если б не мокрые простыни. Мне, наверно, нельзя доверять чужих детей – вчера звонила учительница, но как только я положила трубку, все вылетело из головы. Дженни Роуз не сдает домашнюю работу, и они беспокоятся, не слишком ли велика нагрузка. Как по-твоему, она хорошо себя чувствует?
