Текст книги "Все это очень странно"

Автор книги: Келли Линк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Келли Линк
Все это очень странно

ЛИЛИЯ, ЛИЛИЯ, РОЗА, ЖАСМИН

Дорогая Мэри (если тебя зовут Мэри),

Ты наверняка очень удивишься, получив письмо от меня. Кстати, это действительно я, хотя должен признаться – твое имя почему-то выпало у меня из головы, Лора… или Сьюзи? Одиль? – да и свое собственное я, похоже, забыл. Наверно, лучше поискать знакомые сочетания: Джо любит Лолу, Вилли любит Сьюки, Генри любит тебя, милая… Джорджи?.. хорошая моя, солнышко. Что-нибудь из этого подходит?

Всю последнюю неделю у меня было такое чувство, – знаешь, как у пчел или муравьев, – будто что-то должно произойти. Что-то вот-вот должно было случиться. Я вел занятия, шел домой, ложился спать, всю неделю ждал, что же это будет, и вот в пятницу я умер.

Среди всего прочего из памяти стерлись и обстоятельства – или лучше сказать «причина»? – моей смерти. Та же история, что и с именами. Помню, мы жили вдвоем в домике на холме, в маленьком уютном городке, жили уже девять лет, детей у нас не было, то есть почти не было, кроме одного случая, помню, что ты ужасно готовила, милая моя… Кэролайн? Корали?.. Да и я тоже, и мы всегда ели в кафе, когда были деньги. Помню, я преподавал в хорошем университете… в Принстоне? в Беркли? в Нотр-Дам?.. неплохо преподавал, студентам нравилось. Однако я не могу вспомнить название улицы, где стоит наш дом, автора последней книги, которую читал, не могу вспомнить твою фамилию – это ведь и моя фамилия тоже, – не могу вспомнить, как я умер. Забавно… Сара?.. память удержала только два реальных имени: Лули Беллоуз, так звали девочку, которая как-то раз поколотила меня в четвертом классе, и еще кличку твоего кота. Не хочу просто так писать на бумаге это слово.

Младенца мы хотели назвать Беатрисой. Только что вспомнил. В честь твоей тетки, той, которая меня недолюбливает. Недолюбливала. На похороны-то она приезжала?

Я здесь уже три дня. Стараюсь делать вид, что это только отпуск, совсем как тот, когда мы с тобой ездили на остров… Санторини? Где-то в Великобритании? Там еще были скалы. И отель с двухъярусными кроватями, а в ванной квадратики розовой туалетной бумаги, как носовые платки. Помнишь, на окне лежали морские раковины – полупрозрачные, как матовое стекло? И пахли отбеливателем? Очень приятный остров. Ни одного дерева. Ты сказала еще – хорошо бы, когда умрешь, тот свет оказался таким вот островом. А теперь я умер, и вот я здесь.

По-моему, это тоже остров. Тут есть пляж, и на пляже почтовый ящик, куда я брошу это письмо. Кроме пляжа и почтового ящика есть еще здание, где я сижу сейчас и пишу тебе. Приятный курортный отель, хотя нет ни туристов, ни дежурных в фойе, ни хозяев, ни экскурсоводов, ни горничных. Один я. На первом этаже есть телевизор, очень старой модели. Я повозился с антенной, но настроить изображение так и не смог. По экрану плывут одни помехи. Долго всматривался в них, пытаясь разглядеть картинки, людей. Казалось, оттуда мне кто-то машет.

Моя комната на втором этаже. С видом на море. Здесь все комнаты с видом на море. В моей есть стол, где лежит пачка гладкой глянцевой бумаги и стопка конвертов. Лорел? Мария? Гертруда?

Пока стараюсь не отходить далеко от отеля… Люсиль?.. – вдруг его уже не будет на прежнем месте, когда вернусь.

Всегда твой,

ты знаешь кто.

Мертвец лежит навзничь на гостиничной кровати, беспокойно шаря ладонями по телу, будто оно принадлежало когда-то вовсе не ему. Одна рука накрывает яички, вторая крепко обхватывает торчащий пенис. Ноги упираются в матрас, глаза открыты, рот тоже. Силится произнести вслух чье-то имя.

Небо за окном очень низкое – какое-то свинцово-бежевое вещество, неохотно пропускающее свет. Мертвец заметил, что на острове не темнеет и не рассветает, но иногда воздух будто сгущается, и небесное вещество падает на землю – рыхлые сероватые комья размером с кулак. Валятся, пока не закроют весь пляж, а потом начинают растворяться в песке. Первый небопад застал мертвеца на улице. Теперь он сидит в отеле и ждет, когда комья уйдут в песок. Иногда смотрит телевизор, хотя тот почти не ловит сигнал.

Море набегает на пляж, ходит вверх-вниз, шипя и сворачиваясь пенным кольцом вокруг почтового ящика. Что-то в этом шипении не нравится мертвецу. Нет соленого запаха, какой должен быть у моря.

Кара? Жаклин? Пахнет то ли сырой обивкой от старого дивана, то ли жженым мехом.

Дорогая… Мэй? Эйприл? Ианта?

Кровать у меня в комнате с тонким шелковым бельем, а над ней любительский рисунок красками – женщина под деревом. У нее красивые груди, но очень странное выражение лица, странное для картины над кроватью. Даже в таком отеле, как этот. Она будто чем-то очень недовольна.

Еще у меня есть ванная с горячей и холодной водой, полотенцами и зеркалом. Долго в него смотрел, но лицо не показалось знакомым. Впервые я так внимательно рассматривал умершего. У меня темные волосы, редеющие на висках, карие глаза и хорошие зубы, белые, ровные и не очень крупные. На плече небольшой синяк… Селеста? – помнишь, там, где ты меня укусила, когда мы в последний раз занимались любовью? У тебя тогда не шевельнулось предчувствие, что это в последний раз? Ты была грустная и, кажется, злая. Твой взгляд так и стоит перед глазами… Элиза?.. ты смотрела на меня в упор, не мигая, и когда кончила, выдохнула мое имя – хотя я забыл его… Кэтрин?.. но помню, что ты произнесла его с ненавистью. Кажется, перед этим мы очень долго не занимались любовью.

Рост у меня примерно пять футов одиннадцать дюймов, и хотя вид не отталкивающий, выражение лица какое-то озабоченное, застывшее. Видимо, в силу обстоятельств.

Интересно, меня зовут случайно не Роджер, Тимоти или Чарльз? Помню, когда мы ездили в отпуск, был такой же кавардак с именами, правда, не с нашими. Имя подбирали ей, Беатрисе. Римма, Петруччия, Соланж? Мы писали имена на песке – посмотреть, как они выглядят. Начали с самых простых, вроде Джейн, Сьюзан или Лора. Потом попробовали практичные имена типа Полли, Мередит, Хоуп, и ударились в экстравагантность. Водили прутиком по песку, изображая целый выводок хмурых девчонок по имени Гадран, Иезавель, Иерусалим, Зедеения, Зерилла. «Как насчет Лули? – спросил я. – В нашей школе была девочка по имени Лули Беллоуз». У тебя растрепались волосы, жесткие и вьющиеся от морской соли. На лице целые галактики веснушек. Ты так хохотала, что повалилась на бок и сломала прутик. Наверняка вот так же выдумали, сказала ты.

С любовью,

ты знаешь кто.

Мертвец пытается вести себя так, будто просто отдыхает здесь, на острове. Пытается жить как обычно, соответственно месту. Насколько это вообще возможно. Старается быть хорошим туристом.

В кровати никак не уснуть, хотя картину он повернул к стене. Он не уверен, что кровать действительно кровать. Когда закрываешь глаза, там уже будто и не кровать вовсе. И мертвец перебирается на пол – пол в комнате как-то больше похож на пол, чем кровать на кровать. Он лежит на полу без одеяла и представляет, что не умер. Что спит дома рядом с женой и видит сон. Очень интересный сон – о том, как забыл имена всех гостей и хозяев на чьем-то дне рождения. Мертвец ощупывает свое тело. Потом встает и смотрит, как выпавшие сероватые комья на пляже впитываются в песок, собираются у почтового ящика – рыхлые, легкие, как пена.

Дорогая… Эльсбет? Дебора? Фредерика?

Тут становится все более неуютно. Если б вспомнить наконец, как тебя зовут, стало бы лучше, я знаю.

Я писал тебе, что попал на остров, но сейчас сам не уверен в этом. Отель и кровать тоже вызывают сомнения. Даже небо и море меня беспокоят. Я точно помню названия вещей и предметов, но не уверен, что они – это действительно они, понимаешь… Мэлори? К тому же я не уверен, что дышу. Когда я об этом думаю, дышу исправно. А думаю я об этом только потому, что, когда не дышу, становится слишком тихо. Знаешь… Элисон?.. в тех горах – в Беркшире? – на большой высоте даже реальные, живые люди начинают забывать дышать. Есть такое явление. Только как оно называется, я забыл.

Но если кровать – не кровать, а пляж не пляж, тогда что же это такое? Когда я смотрю на горизонт, там даже вроде бы прорисовываются углы. А когда лежу на кровати, ее углы удаляются и расплываются, как горизонт.

С почтой тоже неразбериха. Вчера я просто положил письмо в чистый конверт и прямо так, без адреса, опустил в ящик. Утром письма там не было, а когда я сунул в ящик руку, стенки оказались сырые и липкие. Я осмотрел ящик – створка сзади была приоткрыта. Когда начинается прилив, письма уносит в море. Не знаю, доходят ли они до тебя… Памела?.. или вообще хоть до кого-нибудь?

Попробовал перетащить ящик подальше от моря. Оно тут же зашипело и плюнуло в меня, волна шлепнулась на ногу – черная, пенная, холодная, – и я отступил. Что ж, придется довериться местной системе связи.

С надеждой, что письмо скоро дойдет,

ты знаешь кто.

Мертвец идет на прогулку вдоль пляжа. Море соблюдает дистанцию, но отель все время остается на одном и том же расстоянии, будто идет за ним. Мертвец замечает, что волна отскакивает, когда он делает шаг к воде. Это хорошо. Не хочется мочить ноги. Интересно, если зайти в море, оно расступится перед ним, как перед тем библейским персонажем… перед Онаном?

На нем один из лучших костюмов, тот, что он надевал на собеседования и на свадьбы. Наверно, он умер в этом костюме, или жена похоронила его в нем. Мертвец носит его с тех пор, как проснулся на острове – растрепанный и вспотевший; пиджак, рубашка, брюки были так измяты, словно он ходил в них уже несколько дней. Он снимает одежду и обувь только у себя в комнате. Когда выходит, надевает опять. Сейчас он идет прогуляться по пляжу. На брюках расстегнулась молния.

Мелкие волны шлепаются на песок рядом с мертвецом. Чуть дальше, в стеклянных черных стенах больших волн, под каждым пенным гребешком видны зубы. Он прошел уже порядочное расстояние, время от времени останавливаясь передохнуть. Усталость теперь быстро одолевает его. Следующая дюна, еще одна, он держит направление. Плечи поникли, голова клонится на грудь. Когда небо начинает менять цвет, мертвец оборачивается. Отель стоит прямо у него за спиной. Это уже совершенно не удивляет. Пока он шел, все время казалось, что за следующей дюной его кто-то ждет. Может быть, жена, надеется он, – но с другой стороны, если это жена, то она тоже должна была умереть, а если бы она умерла, он вспомнил бы, как ее зовут.

Дорогая… Матильда? Айви? Алисия?

Представляю, как мои письма плывут к тебе по этим зубастым волнам, плывут, как белые кораблики. Милая моя читательница… Берил?.. Ферн?.. наверно, ты удивляешься, почему же я так уверен, что мои письма доходят до тебя. Тебя всегда раздражало, что я слишком многое принимаю на веру. Но я знаю, что ты читаешь эти строки – точно так же как знаю, что мертв, хотя гуляю по пляжу и дышу (когда не забываю дышать). Я уверен, что письма до тебя доходят, помятые, промокшие, но читаемые. Если бы они приходили обычной почтой, ты скорее всего не поверила бы, что они от меня.

Сегодня я вспомнил еще одно имя, Элвис Пресли. Певцом был, да? Синие туфли, пухлые губы, приторный голос? Мертвый, да? Как я. И Мэрилин Монро тоже, – та, в белом платье, надувшемся, как парус? – а еще Ганди, Авраам Линкольн, Лули Беллоуз (помнишь?), которая жила по соседству, когда мне было одиннадцать. У нее вечно был жалкий вид – весь учебный год ее мучили головные боли. Эта Лули никому не нравилась, мы не знали, что она больна. И когда узнали, тоже не нравилась. Однажды она разбила мне нос, когда я на спор сдернул с нее парик. Потом у нее из головы вырезали опухоль с куриное яйцо, но она все равно умерла.

Когда я сдернул парик, она не заплакала. На лысой голове пробивалась ломкая серая щетина, лицо опухло – сплошные отеки, будто пчелы искусали. Совсем не детское лицо, какое-то старушечье. Она сказала мне, что когда умрет, будет преследовать меня, и после ее смерти я стал представлять, будто в деревьях прячется даже не только Лули, а целый рой маленьких толстых, лысых, бледных опухших призраков. Мы с друзьями придумали такую злую игру. Изобретали правила, как спастись от призраков (мы их называли «лули»): особенная походка, диета только из белых продуктов – зефир, рис, катышки белого хлеба. Когда лули надоедали, мы избавлялись от них. Для этого надо было украсить ее могилу, посыпать крошками от сдобы и пончиков с сахарной пудрой, которые наши подозрительные матери в конце концов отказались покупать.

А ты украшаешь мою могилу… Фелисити? Гэй? Ты уже забыла меня? Уже завела нового кота, нового любовника? Или все еще горюешь? Господи, как я хочу тебя, Лилия? Лилия? Роза? Жасмин? Видимо, это такая некрофилия наоборот – когда мертвец хочет еще хоть один раз лечь в постель со своей женой. Но тебя нет здесь, и даже если бы ты здесь была… Камилла?.. легла бы ты со мной в постель?

Правой рукой я пишу тебе письма, а левой занимаюсь тем, к чему прибегал с четырнадцати лет, если ничего другого не оставалось. Когда мне было четырнадцать, это был единственный вариант. И я представляю, как прижимаюсь к тебе, как ты трогаешь меня, представляю тебя без одежды – ты смотришь мне в глаза, и твое имя вот-вот должно сорваться с губ, и я кончаю, но имя на губах оказывается именем очередной умершей женщины или просто каким-нибудь выдуманным.

Тебе это неприятно… Линда? Донна? Пентесилия? Хочешь самое отвратительное? Минуту назад я тыкался в подушку, ерзал на ней, представляя, что это ты подо мной… Стейси?.. черт, до чего это было классно, прямо как при жизни. Кончая, я выговорил: «Беатриса». И вспомнил, как забирал тебя из больницы после выкидыша.

Я тогда многое хотел сказать тебе. О том, что ни ты, ни я не были твердо уверены в своем желании иметь ребенка, и что-то во мне было даже радо избавлению – уже не надо учиться быть отцом. Но было и другое, жаль, что я не сказал. Как много я тебе не сказал.

Ты знаешь кто.

Мертвец хочет сориентироваться на острове. После первой его вылазки отель в какой-то момент снова тихонько вернулся на прежнее место, и мертвец в своей комнате смотрит в зеркало – лицо сосредоточенное, бок касается холодного кафеля. Эта плоть мертва. Она не должна подниматься. Она поднимается. Отель теперь снова стоит рядом с почтовым ящиком. Мертвец спускается к нему, ящик пуст.

Центр острова – пустынные голые камни. Ни одного дерева, с облегчением отмечает мертвец. Он проходит немного в сторону, не больше двух миль, по его расчетам, и попадает на другой берег. Перед ним широкая водная гладь, свернутый по краям горизонт. Когда оборачиваешься на отель, издалека он кажется грустным и заброшенным. Но если смотреть искоса, боковым зрением, зыбкие тени на веранде становятся группой людей – все смотрят на него. Его руки засунуты в штаны, копошатся там. Мертвец вынимает руки и поворачивается к веранде спиной.

Он продолжает идти вдоль берега. Потом поворачивает, спускается по песчаной дюне, по длинному склону холма. Собирается сделать круг и вернуться обратно. Хочет незаметно подкрасться к отелю, если удастся, – хотя как можно незаметно подкрасться к тому, что все время пытается незаметно подкрасться к тебе? Вскоре, уже довольно далеко от воды, он натыкается на потухший костер – круг из гладких полупрозрачных камней, в котором лежат обгорелые деревянные обломки, видимо, прибитые когда-то к берегу. Земля истоптана, будто вокруг костра стояли люди и чего-то ждали, переминались с ноги на ногу. На вертеле осталось что-то ободранное, размером с кота. Мертвец особенно не присматривается.

Он обходит вокруг костра. Вот следы, показывающие, куда ушли люди, которые жарили кота. Сбиться практически невозможно. Они уходили все вместе, спешно взбираясь на дюну, босые и явно грузные – носки подошв глубоко погружались в песок, а пятки едва касались его. Отпечатки направлены в сторону отеля. Мертвец идет по ним и видит поодаль одинокую линию своих собственных следов, которая тянется вдоль берега и спускается к костру. Труппа людей шла по верху холма тоже вдоль берега, параллельно его маршруту, но он никого не заметил. Обратно они шагали спокойнее – отпечатки на песке стали ровнее.

Вон там начинаются его собственные следы. Рядом с почтовым ящиком, где он вышел из отеля. Но самого отеля там уже нет. Он переместился немного в сторону, и отпечатки других ведут туда. Мертвец возвращается в отель – пол на первом этаже весь в песке, телевизор включен. Приемная стойка тоже как будто немного ожила. Но никого нет, хотя он заглянул в каждую комнату. Мертвец смотрит с веранды на берег, на дюны, представляя, что вдалеке стоят люди и машут ему. Вот-вот снова выпадет небо.

Дорогая… Араминта? Кики?

Лолита? Звук все время получается не тот, правда? Сьюки? Людмила? Уинифред?

Мне снова приснился тот не-сон о вечеринке на факультете. И она опять там была, только на этот раз ты узнала ее, а я все пытался вспомнить, как ее зовут, вспомнить, кто из них она. Вон та высокая блондинка с аппетитной задницей или другая блондинка, маленькая, коротко стриженная, у которой все время приоткрыт рот, будто она постоянно улыбается? У нее был такой вид, будто она знает что-то важное для меня, но и ты тоже так выглядела. Забавно, да? Я так долго скрывал от тебя, кто она, а теперь сам не могу вспомнить. Но ты все равно знала с самого начала, даже если думала, что не знаешь. Я почти уверен – когда ты спрашивала меня, ты спрашивала именно об этой маленькой блондинке.

Вспоминаю, какой ты была, когда мы с тобой в первый раз переспали. Я целомудренно поцеловал тебя в щеку у дома твоей матери, ты пошла к двери, но обернулась и посмотрела на меня. На меня никто никогда так не смотрел. Никаких слов было не нужно. Я подождал, пока твоя мать погасит свет внизу, перебрался через ограду и полез на большой сикомор рядом с твоим окном. Ты выглянула оттуда, глядя, как я карабкаюсь, и сняла блузку. Я чуть не свалился с дерева. Потом ты сняла джинсы, и на трусиках у тебя был вышит день недели… Холидэй?.. их ты тоже сняла. Кудри у тебя были окрашены в рыжий с красными прядками, но волосы на лобке оказались черными и мягкими на ощупь.

Мы легли на кровать, и когда я попал, ты снова посмотрела на меня тем взглядом. Это не было недовольство, но что-то очень похожее на него, будто ты ждала чего-то другого или хотела немедленно чего-то добиться. А потом улыбнулась, вздохнула и как-то выгнулась подо мной. Как-то плавно и сильно подалась вверх, будто собиралась взлететь прямо с кровати, увлекая с собой меня, и я чуть не сделал тебе ребенка – в первый же раз! Мы никогда не умели как следует предохраняться, да, Элиан? Розмэри? А потом твоя мать во дворе, прямо под сикомором, по которому я влез в окно, закричала: «Сикомор! Сикомор!»

Я решил, что она видела, как я к тебе карабкаюсь. Выглянул в окно и увидел ее прямо внизу, она стояла, уперев руки в бока. Первое, что я заметил – ее груди, выпирающие из ночнушки, крупные и выпуклые в лунном свете, почти такой же красивой формы, как твои, только больше. Странно, подумалось мне, неужели я из тех, кто способен влюбиться в девушку – глубоко, по-настоящему влюбиться, я уже знал, что это навсегда, – и в то же время обращать внимание на груди почти уже пожилой женщины. На груди твоей матери. Это была вторая мысль. Третья – что твоя мать не смотрит на меня. «Сикомор!» – крикнула она еще раз, судя по всему, в бешенстве.

Ладно, подумал я, наверно, сумасшедшая. Оказалось, есть еще кое-что, о чем я не подумал, кое-что насчет имен. Я не сразу понял. И до сих пор сомневаюсь, чего именно я не понял… Айна? Джуэл? Кейтлин? но, по крайней мере, я хочу понять. Ведь я пока здесь, правда?

Жаль, что тебя здесь нет.

Ты знаешь кто.

Немного позже мертвец спускается к почтовому ящику. Вода сегодня совсем не похожа на воду. На поверхности бархатистый ворс, будто шерсть. Волны принимают странные, почти узнаваемые формы.

Море по-прежнему боится его и ненавидит, ненавидит, ненавидит. Оно всегда его ненавидело, всегда. «Трусишка-котишка, трусишка-котишка», – дразнится мертвец.

Когда он возвращается в отель, там сидят лули. Сидят и смотрят телевизор в фойе. Они гораздо больше, чем были в детстве.

Дорогая Синди, Синтия, Сенфенилла,

теперь здесь живет вместе со мной целая группа людей. То ли я попал в их место – если это место принадлежит им, – то ли сам принес их сюда, как багаж. Возможно, и то и другое отчасти правда. Это люди… то есть один человек, которого я знал в детстве. Наверно, какое-то время они исподтишка наблюдали за мной – они застенчивые. Неразговорчивые существа.

Трудно представиться, если забыл свое собственное имя. Когда я увидел их, я был поражен. Сел прямо на пол в фойе. Ноги стали как вода. Накатила эмоциональная волна, такой силы, что я даже не понял, что это. Это могло быть огорчение. Или облегчение. Но скорее всего – узнавание. Они подошли и встали вокруг меня, глядя сверху вниз. «Я вас знаю, – сказал я, – вы лули».

Они кивнули. Некоторые заулыбались. Такие бледные, такие опухшие! Когда улыбаются, глаза совсем исчезают. Но босые ступни у них маленькие и мягкие, прямо детские. «А ты мертвец», – сказал один из них. Тонкий мелодичный голосок. Мы начали разговаривать. Половина из того, что они говорят, полная бессмыслица. Они не знают, как я сюда попал. Они не помнят Лули Беллоуз. И смерти тоже не помнят. Сперва они боялись меня – пугливые, но любопытные.

Лули спросили, как меня зовут. Поскольку я не знал, они стали подбирать подходящее имя. Предложили Уолтера, но тут же отвергли. Я оказался «неуолтеристый». Сэмюэл, потом Милоу, потом Руперт. Некоторым из них нравился Альфонс, но память моя никак не откликалась на Альфонса. «Сикомор», – сказал вдруг кто-то из них.

Сикомору я никогда не нравился. Помню, как твоя мать стояла тогда под согнутыми зелеными ветвями, плавно метущими землю, как юбка. Это был такой сикомор! Самый красивый сикомор в моей жизни. На одной из ветвей, глядя прямо на меня, сидел крупный черный кот с длинными усами и щегольской белой манишкой. Ты оттащила меня от окна, уже успев накинуть футболку. Высунулась наружу. «Мам, я сейчас поймаю его, – сказала ты женщине под деревом. – Ложись спать, мам. Сикомор, киска, иди сюда!»

Сикомор пошел к окну по одной из веток, той самой, толстой, которая привела меня к тебе. Ты… Ариадна? Томасина?.. сняла кота с подоконника и закрыла окно. Опустила его на кровать, он свернулся в ногах и уютно заурчал. Но когда я проснулся ночью – снилось, что я тону, – он лежал у меня на лице, прижимаясь ко рту тяжелым бархатным брюхом.

Я всегда считал, что Сикомор – дурацкое имя для кота. Даже когда он состарился и стал ночевать в саду, он не стал похож ни на какой сикомор. Кот как кот. Он выскочил на дорогу прямо перед моей машиной, я успел заметить его, и ты видела, что я его заметил. Я понимал, это будет последней каплей – выкидыш, роман твоего мужа со студенткой, да еще и раздавленный кот, – и пытался свернуть, объехать его. Кажется, все-таки я его раздавил. Я не хотел, моя радость, моя любимая… Перл? Пэтси? Портия?

Ты знаешь кто.

Мертвец смотрит телевизор вместе с лули. Мыльная опера. Лули умеют так ловко сгибать антенну, что изображение становится вполне сносным, но звука по-прежнему нет. Один лули стоит рядом с телевизором и держит антенну в нужном положении. Мыльная опера какая-то странная, актеры одеты старомодно – так одевались дедушки и бабушки мертвеца. Женщины в шляпах «колокол», с густо накрашенными глазами.

Показывают свадьбу. Потом показывают похороны, хотя мертвец так и не понял, кто умер. Потом главные герои идут на пляж. Женщина одета в черно-белый купальный костюм, полосатый, закрывающий ее от шеи до середины бедер. У мужнины на брюках расстегнута молния. Они не держатся за руки. Кули вполголоса обсуждают фильм.

– Слишком мрачная, – говорит один о женщине на экране.

– Пока живая, – отвечает другой.

– Какой тощий, – еще кто-то показывает на мужнину. – Надо больше есть. А то ветром сдует.

– В море.

– В Сикомора.

Лули смотрят на мертвеца. Он идет к себе в комнату. Запирает дверь. Пенис встает торчком, твердый, как дерево. Тащит мертвеца через всю комнату, прямо к кровати. Человек умер, но тело еще не знает об этом. Телу до сих пор кажется, что оно живо. Мертвец начинает произносить вслух все имена, которые знает, – обычные, красивые, глупые, нелепые. Лули тихонько подкрадываются к двери. Стоят и слушают поток имен.

Дорогая Бобби? Билли?

Как я хотел бы получить ответ от тебя!

Ты знаешь кто.

Когда небо меняет цвет, лули выходят на пляж. Мертвец смотрит, как они подбирают с песка комья странного серовато-бежевого вещества. Тщательно прожевывают, сосредоточенно поглощают. Покончив с одним комком, подбирают следующий. Мертвец тоже выходит из отеля. Подбирает с песка комок. Ангельские пирожные? Манна? Мертвец нюхает серовато-бежевый шарик. Он пахнет цветами: лилией, лилией, розой, жасмином. Мертвец отщипывает кусочек и кладет в рот. Абсолютно никакого вкуса. Мертвец разочарованно кривится в сторону почтового ящика.

Дорогая Дафна?.. Прозерпина?.. Рапунцель?

Кажется, есть такая сказка, где маленький человечек делает то же самое, что я сейчас – пытается угадать имя женщины. Я придумываю себе разные варианты смерти. Одна смерть, например, такая: я спускаюсь в метро, сильный порыв ветра, и скульптура рядом со станцией, та, что поворачивается, как флюгер, вдруг слетает и падает на меня. Или другая смерть: мы с тобой летим в какую-то другую страну… в Канаду? Билеты с трудом удалось купить, самолет забит пассажирами, и тебе досталось место в ряду передо мной. Раздается жуткий треск, и самолет разламывается надвое, как соломинка. Та половина, где ты сидишь, взмывает еще выше, а моя половина падает. Ты оборачиваешься и смотришь на меня, я тяну к тебе руки. В воздухе носятся стаканы с чаем, газеты, клочья одежды. Небо горит. А может быть, я попал под поезд. Или ехал на велосипеде, а кто-то открыл на ходу дверцу машины. Или я катался на лодке и утонул?

Нет, вот что точно. Я куда-то ехал. Да, этот вариант кажется мне самым правдоподобным. Мы были в постели, вместе, ты и я, а потом ты встала и посмотрела мне в глаза. Я думал, ты меня простила, и жизнь наша теперь снова наладится и пойдет, как раньше. «Бернис? – сказала ты. – Глория? Патрисия? Джейн? Розмэри? Лора? Лора? Хэрриет? Джослин? Нора? Ровена? Антея?»

Я встал с постели. Оделся и вышел из комнаты. Ты шла за мной. «Мэрли? Женевьева? Карла? Кити? Милдред? Марни? Линли? Тереза?» – ты бросала имена стаккато, одно за другим, будто била ножом. Я не смотрел на тебя – схватил ключи от машины и вышел из дому. Ты стояла в дверях и смотрела, как я сажусь на водительское сиденье. Губы у тебя шевелились, но я ничего не слышал.

Сикомор выскочил на дорогу, я увидел его и резко вывернул руль. Скорость была приличная, половину дорожки я уже проехал. Я придавил его к почтовому ящику, машина вильнула и въехала в большой сиреневый куст. Взлетело облако белых лепестков. Ты закричала. Что было дальше, я не помню.

Может быть, так я и умер, а может, и нет. Может быть, я умирал не один раз, но в конце концов это случилось. И вот я здесь. Думаю, никакой это не остров. Думаю, я мертвец, запертый в деревянном ящике. Если лежать тихо и не дышать, я почти слышу, как другие мертвецы царапают стенки своих ящиков.

А может, я призрак. Может быть, волны, напоминающие кошачью шкурку, действительно кошачья шкурка, а вода, которая шипит и плюется в меня, и правда твой кот – кот ведь тоже может стать призраком.

Может быть, я здесь для того, чтобы что-то понять, заслужить прощение. Лули меня простили. Может быть, и ты простишь тоже. Когда море само подойдет к моим ногам и уютно заурчит, это будет значить, что ты простила меня за то, что я сделал. За то, что ушел от тебя после этого.

Или я просто турист, торчащий на этом острове с лули, пока не придет время возвращаться домой, пока ты не приедешь и не заберешь меня… Ирис?.. Ирэн?.. Долорес?.. вот почему я так надеюсь, что ты получишь это письмо.

Ты знаешь кто.