Текст книги "Гобелен"

Автор книги: Кайли Фицпатрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Она переводила целый день, но только сейчас почувствовала, как болит шея и режет глаза. Мадлен бережно закрыла дневник и убрала его в черную шкатулку. Шкатулка с изящной резьбой по черному гагату сама по себе была ценным антикварным предметом. Быть может, она принадлежала Элизабет Бродье и в ней когда-то хранились драгоценности или же шелковые нитки для вышивания и серебряные иголки. Мадлен подумала об участии Леофгит в создании гобелена Байе и внезапно поняла, что фамильный бизнес мог родиться девятьсот лет назад. Такой временной промежуток производил ошеломляющее впечатление, и она решила пока не думать об этом.

Она встала и потянулась, чувствуя напряжение в спине и плечах. Завтра ей предстояло вернуться на работу – ей было трудно представить себя стоящей перед сотней студентов и читающей лекцию. Неужели она потеряла уверенность в себе? Разве еще совсем недавно ей не нравилась ее работа? Раньше она совсем об этом не думала, поняла Мадлен, просто преподавала, и все.

Когда Мадлен была ребенком, ей хотелось стать парикмахером. Она вспомнила, как наблюдала за Лидией, молодой и хорошенькой, которая ловко сплетала в изящное кольцо свои длинные медно-красные волосы. Мадлен мечтала войти в мир, где женщины умели делать такие вещи. Тогда ей казалось, что работа парикмахера – одна из самых важных. Наверное, надо было более серьезно подумать об этой профессии, с иронией сказала она себе.

Прошлый вечер теперь казался застывшим во временной рамке, которая грозила исчезнуть. Она, в буквальном смысле спотыкаясь, вошла в квартиру и без сил упала на кровать. Вспомнив, что до сих пор не разобрала вещи, Мадлен скорчила недовольную гримасу. Казалось, что она до сих пор находилась в мире Леофгит. Даже утренняя прогулка в воскресенье и завтрак (разве она завтракала?) перед тем, как открыть дневник, превратились в смутные воспоминания.

Мадлен бродила по квартире, курила и смотрела по сторонам, словно пытаясь припомнить, куда делись последние двадцать четыре часа. Отчетливее всего она помнила, как Николас довез ее до коттеджа Лидии. Он тревожился, что посещение Йартона всколыхнуло у Мадлен грустные воспоминания. Ее удивило такое проявление сочувствия, и она заверила Николаса, что воспоминания были счастливыми. Позднее она задумалась о восприимчивости Николаса. Мадлен никак не ожидала, что мужчина окажется на такое способен.

На полу в спальне стоял ее чемоданчик – она даже не открыла его после приезда. Постель была смята – по-видимому, она забыла ее убрать.

Пока Мадлен безуспешно искала на кухне что-нибудь съестное, она вспомнила, что после возвращения из Англии так и не прослушала сообщения на автоответчике и не просмотрела почту.

В вестибюле оказалось темно и холодно, а ее письма были собраны и аккуратно сложены в деревянный ящик на стене с номером ее квартиры. Наверняка дело рук Тобиаса. Когда Мадлен уходила на работу, она несколько раз видела, как он с преувеличенной тщательностью разбирает почту. Однако Тобиас вел себя доброжелательно и всегда охотно приветствовал Мадлен, которая относилась к нему с симпатией.

Воскресная газета так и осталась лежать на полу. Обычно газеты доставляли Тобиасу. Возможно, он уехал на выходные. Мадлен забрала почту, торчавшую из ящика, и прихватила газету, но, прежде чем успела отнести ее к себе, дверь распахнулась и на пороге квартиры появился Тобиас. Увидев Мадлен, он низко поклонился, и его почти прозрачное белое кимоно распахнулось. Мадлен отвела взгляд, а ее губы дрогнули.

– Мадлен, как вы добры! Принесли мою газету. Прошу прощения за свой наряд, я не ожидал, что встречу кого-нибудь в коридоре. Я стал ужасно ленив – обычно в это время по воскресеньям я уже встаю, но вчера очень поздно лег.

Он зевнул и изящно прикрыл рот длинными ухоженными пальцами.

Затем он сонно поморгал, завязывая пояс кимоно. Под кимоно на Тобиасе ничего не было. Мадлен перевела глаза на его лицо. Тобиас непринужденно улыбнулся.

– Кофе?

– Ну, если вы… Я хочу сказать…

– Ах, перестаньте. Не нужно соблюдать этикет. Луиза совершает пробежку или занимается чем-то столь же непристойным. Эта женщина одержима.

– Я бы хотела быть одержима идеями фитнеса… – начала Мадлен.

– Да нет, речь не о фитнесе – она просто выставляет напоказ свое тело, надев минимум спортивной одежды.

Тобиас провел ее через просторную гостиную, которая перестала походить на притон. Возле высоких окон, закрытых шелковыми занавесками цвета слоновой кости, стоял рояль темного полированного дерева.

На кухне Тобиас предложил ей присесть на один из желтых металлических стульев с хромированными ножками. Стулья были изысканными, но ужасно неудобными. Она молча наблюдала, как он возится с кофейным автоматом из нержавеющей стали, насыпая в него молотый кофе.

– По утрам я пью крепкий кофе. Надеюсь, у вас хорошее сердце.

Мадлен расслабилась, несмотря на холодный металл стула. Оказалось, что у них с Тобиасом есть нечто общее. Она улыбнулась, когда он сказал «утро» – на улице уже начинало темнеть.

– Я только что вернулась из Англии, поэтому отвыкла относиться к хорошему кофе как к чему-то естественному.

– Это правда, англичане понятия не имеют, как варить кофе. У вас был отпуск?

– Моя мать умерла. Она была англичанкой.

– О, дорогая, извините. Я не знал. Но теперь мне кое-что понятно…

– Что именно?

– Аура трагедии. С вашими скорбными глазами и великолепными рыжими волосами вы похожи на «Леди из Шалот» [34]34
  «Леди из Шалот» (1888 г.) – одна из самых известных картин английского художника Джона Уильяма Уотерхауса. Посвящена поэме Альфреда Теннисона «Волшебница Шалот».


[Закрыть]. Ваша мать болела?

Мадлен пожала плечами.

– Мы ничего не знали, хотя она страдала от ужасных мигреней. Она умерла от аневризмы – так говорят врачи. Мама давно рассталась с моим отцом и уехала, чтобы преподавать в Лондоне, где она выросла. Три года назад она ушла на пенсию и перебралась в Кентербери.

Тобиас сочувственно кивнул.

– А теперь вы чувствуете вину из-за того, что вас не было рядом, когда она умерла? Но, дорогая, смерть – это очень личное переживание. Оно принадлежит лишь тому, кто умирает, хотя живым всегда кажется, что это не так. У меня имеется некоторый опыт.

На мгновение лицо Тобиаса опечалилось, а его взгляд обратился к фотографиям, висевшим на холодильнике.

– Теперь я считаю, что эго заставляет нас думать, будто смерть близкого человека имеет к нам отношение. Эго – это проклятие человечества, но оно спасает нас от посредственности…

Тобиас быстро вышел из кухни, а Мадлен посмотрела на холодильник, на дверце которого было множество фотографий Тобиаса с друзьями – многие из них были совсем юными. На двух из них Тобиас целовался с мужчинами в губы. Должно быть, подумала Мадлен, он голубой. Луиза, скорее всего, лишь друг. Затем она вспомнила, что во всех квартирах дома всего по одной спальне, а еще сообразила, что ни разу не видела Луизу. Возможно, ее попросту не существует. И писем, адресованных не Тобиасу, она не видела.

Тобиас вернулся с керамической чашей и поставил ее на стол. В чаше была марихуана и принадлежности для ее курения. Он уселся на стул. Интересно, подумала Мадлен, как он может сидеть на металлическом стуле в кимоно? Однако Тобиаса совершенно не смущал прозрачный халат. Пожалуй, эксгибиционистом был он сам, а не Луиза. Мадлен вновь отвела глаза.

Тобиас зевнул и принялся сворачивать сигарету с марихуаной.

– Я так понимаю, вы целыми днями сидите взаперти в своей мансарде и читаете о средневековой принцессе?

Он зажег сигарету и глубоко затянулся.

Тобиас предложил сделать затяжку и ей, но Мадлен отказалась. Конечно, ей хотелось хотя бы на время отрешиться от проблем, но сейчас ей требовались все клеточки ее серого вещества. Мадлен решила, что упоминание Тобиаса о средневековой принцессе носило скорее общий, чем определенный, характер и у нее нет оснований для подозрений.

– Мне понравился ваш приятель, – продолжил Тобиас, делая очередную затяжку. – Я видел его на прошлой неделе на концерте в Париже. Мы не разговаривали, я просто заметил его издалека. Трудно пропустить эти нордические широкие скулы! К тому же он вращается в нужных кругах.

– Он вовсе не мой приятель… я его едва знаю.

– В таком случае нет смысла ничего утаивать – он был с роскошной блондинкой.

Мадлен скрыла свое разочарование, спросив:

– А что значит – вращается в нужных кругах?

– Он был с Рене Девро – крупным коллекционером антиквариата. Говорят, что в списке его клиентов значится Ватикан…

Громко зашумел кофе в автомате, имеющем форму пули, и Тобиас встал, чтобы разлить его по чашкам. При этом его кимоно вновь распахнулось, обнажив белые стройные ноги и бедра, как будто созданные для шелковых чулок. Без тени смущения Тобиас снова завязал пояс и налил кипящую черную жидкость в две треугольные чашки из нержавеющей стали.

– Молоко? Сахар?

Мадлен отвлеклась. Связь Карла с Рене Девро встревожила ее.

– Нет, черный, пожалуйста.

Все дело в том, что он случайно видел дневник, сказала она себе. Из того, что Карл знаком с одним из самых знаменитых коллекционеров Франции, еще не следует, что он разбирается в антиквариате. Однако тревога не проходила, и она едва слушала Тобиаса, который описывал собрание «красивых людей» на парижском концерте.

Вернувшись к себе, Мадлен почувствовала, как забилось сердце – то ли из-за крепкого кофе, сваренного Тобиасом, то ли из-за его откровений о Карле. Возможно, сердцебиение было вызвано обеими причинами.

На автоответчике было несколько сообщений, в том числе два от Питера, который напрочь забыл, что она уехала в Кентербери. Впрочем, этого следовало ожидать – Мадлен привыкла, что она не является значительным фактором в его занятой жизни. Это, а также заявление Тобиаса о том, что он видел Карла с роскошной блондинкой, окончательно испортило ей настроение. Если он действительно связан с миром антиквариата, то его телефонный звонок с предложением встретиться был исключительно профессиональным интересом.

Жан позвонил, чтобы пригласить Мадлен на ужин в Париже в среду вечером. Это было неудобно, но Мадлен ничего другого и не ожидала. Она вздохнула. Есть скорый поезд, а в четверг первая лекция у нее начинается довольно поздно… Мадлен оставила ему сообщение о своем согласии. Может, отец завел новую любовницу? Этим объяснялось бы его желание заранее договориться о встрече. Ей постоянно напоминали, что лишь она не способна вступить в успешные отношения с мужчиной.

Мадлен тряхнула головой, стараясь избавиться от глупых мыслей. Хватит себя жалеть! В крови бурлил кофеин, и она решила, что можно вернуться к переводу. Она завтра подумает о том, как построить отношения с Карлом. Роза поможет – ей это всегда удавалось.

2 ноября 1064 года

Целых две недели Одерикус почти ежедневно приходит в башню, чтобы встретиться с королевой. Под западным окном поставили стол для разрезания ткани, на котором разложили холст. Как предложил Одерикус, Эдита начала рисовать на холсте брата и его свиту, покидающих дворец, и короля Эдуарда. Миледи рисовала фигуры твердой умелой рукой, и история о посещении Гарольдом Годвинсоном Нормандии, о которой монаху запретили рассказывать, постепенно начала превращаться в гобелен.

Теперь к исходному изображению Эдуарда, сидящего на троне под аркой, прибавились две новые фигуры, расположенные слева от короля, где прежде был пустой холст. Одна из фигур была Гарольдом, поскольку у эрла Уэссекса были длинные черные усы, что позволяло легко его узнать. Гарольд сообщал королю, что у него есть важное дело за границей. Эти фигуры были нарисованы на ткани серебряным карандашом каменщика, и я начала вышивать их желтой и коричневой шерстью. У меня была и другая работа, но миледи предложила отсылать ее в лондонскую мастерскую. Кроме того, она попросила меня найти причину не пускать в комнату в башне других женщин, пока не будет закончена работа над гобеленом.

Это было нетрудно, поскольку женщины приходили помогать мне только тогда, когда это было нужно. Большинство из них жили в Лондоне, где легко могли найти другую работу.

Одерикус сказал, что рисунки Эдиты столь же хороши, как и в книгах псалмов из библиотеки Святого Августина. Она ответила, что именно в библиотеке видела изображение сидящего на троне святого Бенедикта, которое ей очень понравилось. После этого она и задумала изобразить Эдуарда на троне в такой же позе. Одерикус бросил на нее странный взгляд и спросил, в каком именно псалтыре она видела изображение святого Бенедикта. Когда она назвала манускрипт, монах сказал, что эту картину рисовал он.

Королева Эдита изучала грамоту в Уилтоне. Кроме того, как и многих благородных дам, ее обучали изящным искусствам. Но рука, способная рисовать, – это редкий дар даже среди братьев монастыря Святого Августина. Я видела, с каким уважением Одерикус смотрит на королеву. Золотые волосы, белая кожа и прекрасное телосложение, доставшиеся ей от скандинавских предков, оказались далеко не главными ее достоинствами, и монах стал не первым мужчиной, покоренным ее очарованием. Но ни один человек не осмеливается искать любви жены короля, да и саму миледи не интересуют мужские объятия, губы и так далее.

5 ноября 1064 года

Сегодня Эдита нарисовала черные контуры лошадей с всадниками, которых ведет за собой ее черноусый брат. На запястье у Гарольда сидит охотничий сокол. Впереди бегут пять охотничьих псов, ведущих отряд от дворца к побережью. У церкви в Бошаме Гарольд молится на коленях, и я знаю, что не только меня интересует, о чем он просил тогда Господа. Затем пир.

Одерикус склонился над холстом, наблюдая, как рисует миледи, прядь ее золотых волос спустилась на стол. Я видела, как дрожит рука Одерикуса, давшего обет целомудрия, когда он протянул ее, чтобы нежно убрать эту прядь с ее лица. Миледи ничего не сказала, даже не посмотрела в сторону монаха, продолжая рисовать распятие над крышей церкви в Бошаме.

Между всадниками, собаками и зданием церкви находится дерево, которое останавливает рассказ так же резко, как и перевернутая страница. Ветви дерева переплелись, словно прутья корзины, но они такие же тонкие, как виноградная лоза, идущая по краю. В композиции можно уловить датское происхождение миледи. Скандинавские символы часто используют каменщики в каменной кладке и писцы в рукописях. Ее рисунки церкви в Бошаме, залы, где проходила трапеза, получились не слишком нарядными, однако в них чувствуется изящество женской руки и любовь к деталям.

Вскоре стало ясно, что Одерикус не сможет изложить всю историю путешествия Гарольда в Нормандию на одном гобелене. Потребуется еще один, который будет в два раза длиннее, чем первый. С такой большой вышивкой мне одной не справиться. Когда сделан рисунок для гобелена, который должен закрыть всю стену, за работу иногда берутся сразу двадцать женщин. Но этот гобелен в мастерскую отправить мы не могли.

Для гобелена мы выбрали необычную форму. Высота холста составляла лишь полтора фута, а длина – целых двадцать. Полтора фута ткани нужно, чтобы сделать корсаж платья, например, или рукав. Пользы от такого гобелена будет немного – ведь он не сможет покрыть всю стену, чтобы сохранять в комнате тепло. Но цель у Эдиты совсем другая. Одерикус нашел способ продолжать свою летопись, не делая записей. Если ткань будет обнаружена, Гарольд почти наверняка постарается ее уничтожить. А если Гарольд узнает, что сестра и священник занимались этой работой вместе, то может расправиться с обоими.

Между тем в королевской семье продолжает нарастать напряжение. Тостиг остался при дворе короля и постоянно вступал в споры с Гарольдом. На этот раз они разошлись во мнениях из-за слишком маленьких налогов, которые установил младший брат. Хорошо известно, что налоги северного графства намного ниже, чем в остальных частях королевства. Именно по этой причине многие отправлялись в долгое путешествие на север, чтобы поселиться там. Гарольд потребовал, чтобы налоги в Нортумбрии не отличались от налогов на юге. Тостиг отказался, заявив, что это приведет к тому, что очень многие люди его покинут, а на севере беспокойно и без увеличения налогов. Братья, переставшие быть друзьями или соратниками, больше не разговаривают друг с другом. Теперь Гарольд проводит гораздо больше времени с двумя другими братьями, Гиртом и Леофвином, и открытая рана семейного раздора гноится все сильнее.

Будучи в Вестминстере, Тостиг постоянно сопровождает Эдгара Этелинга, продолжая учить его стрельбе из лука и фехтованию, и их часто видят вместе. Даже Джон признает, что Эдгар стреляет из лука ничуть не хуже любого опытного лучника, хотя еще не полностью вошел в силу. А для Гарольда это еще одна из причин ненавидеть брата.

20 ноября 1064 года

Эскиз закончен. Должна признать, что никогда прежде я не видела подобного гобелена. История Одерикуса показана в картинках, начиная от встречи с королем Эдуардом и высадки отряда Гарольда на земле Нормандии вплоть до его пленения графом Ги де Понтье и освобождения Вильгельмом Нормандским. Потом следовали переговоры Гарольда с Вильгельмом, а даже было нечто невразумительное, хотя теперь я все поняла.

В ночь, когда Одерикус и королева Эдита закончили рисовать эскиз гобелена, я допоздна не ложилась спать, вышивая лошадей отряда Гарольда. Я едва успела закончить двух скакунов. Работа продвигалась медленно, а с наступлением ночи, когда единственным источником света становились свечи, приходилось напрягать глаза.

Я покинула башню, пожелав спокойной ночи королеве и монаху, которые продолжали обсуждать работу. Выйдя из ворот дворца, я вспомнила, что оставила в башне платье, которое шила для Мэри. Назавтра у нее был день рождения, и я решила вернуться.

Я подошла к комнате. За дверью царила тишина, и я подумала, что никого нет. И все же, прежде чем войти, я по привычке заглянула внутрь. Королева смотрела на дверь, и в мерцающем свете свечи я увидела ее накидку, лежащую на полу. Волосы королевы были распущены, и я увидела, как Одерикус потянул ленту, которой спереди завязывалось ее платье. Движения его рук были неловкими, но нежными, как будто королева – тонкая фарфоровая статуэтка, которую он боялся разбить. Ее руки гораздо быстрее справились с веревкой, опоясывающей грубую монашескую рясу. Я быстро отвернулась.

Покинув дворец, я зашагала к дому, чувствуя себя виноватой в том, что видела их вместе. Я страстно жалела, что стала свидетельницей этой сцены, и с радостью вернулась домой, где меня встретили крики маленького Джона и жалобы старшего Джона, позволившие мне на время забыть о королеве и монахе. Мэри разожгла огонь в камине и приготовила ужин – хлеб и похлебку. Она стала уже взрослой девушкой, с которой я могу разговаривать и на которую могу положиться, но увиденное сегодня вечером я не доверю ни одной живой душе.

Теперь мне понятна та часть гобелена, где изображена леди под аркой, украшенной двумя головами драконов-саксов. У входа в арку стоит священник и протягивает руку, чтобы коснуться лица леди. Это знак того, что они стали любовниками. На предыдущем рисунке Гарольд и Вильгельм ведут переговоры, а рука Гарольда указывает в сторону леди и священника. Мужчины обсуждают нечто тайное, но королева Эдита нарисовала другую руку Гарольда так, будто он прикрывает ею рот, когда рассказывает о том, что сестра угрожает их планам. И то, что Одерикус стоит перед стенами, за которыми скрывается Эдита, и протягивает к ней руку, ясно открывает то, что происходит между ними. Их разделяют многие стены, среди них и то, что в жилах монаха не течет ни капли саксонской крови – а значит, он предан лишь королеве.

В среду днем движение в районе железнодорожного вокзала в Кане было довольно напряженным. Роза была за рулем маленького красного «рено», и ей пришлось отчаянно сигналить, чтобы не раздавить подростка на мотороллере.

Мадлен подождала, когда Роза опустит стекла, чтобы наградить водителя мотороллера отборной бранью, после чего поведала подруге о том, что Тобиас видел Карла с Рене Девро.

Роза нахмурилась.

– Пожалуй, это делает твое объяснение о реквизите для фильма не слишком убедительным.

Мадлен покачала головой.

– Даже не знаю. Я до сих пор не могу поверить, что оставила дневник на кофейном столике…

– Вряд ли он понял, что именно увидел, – даже если дружит с Рене. Перестань тревожиться, постарайся расслабиться и провести приятный вечер с отцом. – Роза искоса посмотрела на Мадлен, покусывающую нижнюю губу. – Сколько же губной помады ты съела, Мэдди! Послушай, предоставь это мне, хорошо? Я найду способ выследить мерзкого типа! У меня есть друзья, которые запросто смогут узнать, чем он занимается.

«Рено» остановился возле вокзала, Роза быстро обняла Мадлен и умчалась, помахав на прощание рукой.

Неясные образы деревьев и городов, церковных шпилей и электрических проводов между Каном и Парижем в окне скорого поезда отражали скачущие мысли Мадлен. В какой-то момент у нее в памяти всплыла статья про гобелен Байе, прочитанная ею в археологическом журнале. Там упоминалась женщина по имени Эльфгифа и излагались различные теории о том, кем могла быть эта женщина и почему священник протягивает руку к арке и касается ее лица. Имя было довольно распространенным для того времени, и предположений получилось много. Однако имя королевы Эдиты не называлось ни разу. И если эта женщина была королевой Эдитой, тогда почему она получила другое имя?

Когда поезд прибыл на Gare du Nord [35]35
  Северный вокзал (фр.).


[Закрыть], Мадлен облегченно вздохнула – теперь можно было отвлечься от своего утомительного анализа и подумать об отце.

Они договорились встретиться в Итальянском квартале, в ресторане, который пользовался популярностью еще в те времена, когда Мадлен училась в университете.

Она шла по знакомым улицам. Теперь изысканные француженки потягивали кальвадос и эспрессо в стильных кафе, которые в прежние времена были более дешевыми и имели далеко не безупречную репутацию. Но хотя прошло десять лет после того, как она в последний раз была в этой части города и здесь появилось множество новых баров и ресторанов, Мадлен по-прежнему уверенно тут ориентировалась.

На улицах было много народу. Париж жил ночной жизнью, стараясь удовлетворить любые желания горожан. Мадлен вдруг поняла, что больше не чувствует себя уютно даже в знакомых кварталах города, хотя именно здесь она родилась, а Париж продолжал поражать своим изяществом и магией, оставаясь магнитом, влекущим сюда туристов со всего мира. Мадлен поймала себя на том, что размышляет о коттедже Лидии и том умиротворении, которое испытала, когда объезжала с Николасом пригороды Кентербери. Вероятно, Лидия чувствовала нечто похожее, вернувшись в Англию. Эта мысль заставила Мадлен остановиться, и человек, шагавший позади, налетел на нее. Извинившись, он бросил на нее удивленный взгляд и пошел дальше. Очевидно, Лидию сильно тянуло домой, но только теперь Мадлен сумела понять ее.

Она сообразила, что стоит посреди тротуара, словно остров в море, и людям приходится ее обходить. Мадлен снова зашагала вперед и вскоре наткнулась на толпу, собравшуюся вокруг мускулистого уличного артиста. Одетый лишь в узкие стринги, он возвышался над всеми на велосипеде с одним колесом и жонглировал пылающими мечами. Мадлен смотрела на то, как он выступает, пока горечь не отступила. Наконец, бросив последний взгляд на обнаженный торс, она застегнула верхнюю пуговицу куртки, защищаясь от холодного февральского воздуха. В следующий раз, когда начну жалеть о выборе профессии, нужно будет напомнить себе, что существуют куда более трудные способы зарабатывать на жизнь, подумала Мадлен.

В Итальянском квартале воздух был наполнен звоном бокалов и постукиванием столовых приборов, которые доносились из ресторанчиков, мимо которых проходила Мадлен. Ароматы чеснока, помидоров и свежего базилика заставили ее вспомнить, что она голодна.

В ресторане, где они с отцом должны были встретиться, жаровни стояли на тротуарах, а накрахмаленные скатерти на столах сияли белизной. Мадлен заказала бутылку мерло и хлеб и стала наблюдать за прохожими.

Когда появился Жан, она вгляделась ему в лицо, опасаясь увидеть след запущенной болезни. Однако он хорошо выглядел, и Мадлен испытала облегчение. Она боялась, что смерть Лидии окажется для него серьезным ударом.

Жан сохранял прежнюю уверенность невероятно красивого человека. Она присутствовала в посадке его головы и взгляде. Хотя жесткая линия волевого подбородка слегка смягчилась, а кожа на лице потеряла прежнюю безупречность, он оставался красивым мужчиной и вел себя соответствующим образом.

Он наклонился, чтобы расцеловать дочь в обе щеки, и Мадлен сразу же поняла, что у него появилась новая любовница. Для встречи со старыми любовницами – и с дочерью – он не стал бы пользоваться одеколоном.

– Как ты, Мэдди? Как все… прошло?

Не глядя на нее, Жан подлил вина в ее бокал, потом налил себе.

Прежде они никогда не говорили о Лидии. Иногда Жан спрашивал о ней, но подробности его не интересовали. Между отцом и дочерью существовала молчаливая договоренность.

Мадлен глубоко вздохнула и коротко рассказала о похоронах. Жан откинулся на спинку стула и сделал глоток вина.

– Ты ничего не должна мне рассказывать прямо сейчас, если не хочешь. Я уверен, что все это тебе очень… трудно. Я не стану на тебя давить.

В этих словах прозвучало очень многое. Мадлен достаточно хорошо знала отца, чтобы понять – сейчас он хотел услышать все, что она могла ему сказать. Смерть меняет людей, открывая новые изменения не только для умерших, но и для живых. Стал ли Жан чувствовать себя ближе к Лидии после ее смерти, чем в последние годы их брака? И вновь Мадлен ощутила давление непролитых слез. Но сейчас не время плакать – от беспомощности Жана ей станет еще труднее.

Она вздохнула и сделала еще глоток вина, понимая, что отец хочет услышать, как все произошло.

– Она жила в очень милом викторианском коттедже с садом, выходящим на канал… Постоянно была занята. Мне кажется, она была счастлива.

– Во всяком случае, счастливее, чем когда мы жили вместе, – кивнув, сказал Жан. – Я не смог сделать ее счастливой.

Он провел рукой по гриве густых каштановых волос, в которых проглядывала седина.

Мадлен не нашлась что сказать. Это была правда. Жан пожал плечами.

– Я плохо понимаю женское подсознание, Мадлен. Твоя мать сказала однажды, что я людям предпочитаю тайны галактик, а я ответил, что действительно больше люблю иметь дело с наукой. Наука не подвержена влиянию эмоций, она подчиняется универсальным законам пространства и времени…

Прежде чем Жан успел погрузиться в философию физики, Мадлен положила ладонь на руку отца и сжала ее. Он посмотрел на нее и слабо улыбнулся. Иногда ей нравилось обсуждать с ним его «великие» идеи – как он когда-то делал это с Лидией, – но только не сегодня.

Хорошенькая юная официантка приняла у них заказ, и Жан оживился, вернувшись к более знакомому образу стареющего Казановы.

Официантка ушла, и он принялся задумчиво вертеть в руке ножку бокала.

– Когда мы с твоей матерью были молоды и вместе отправились в Англию, мне подумалось, что Лидия поступила правильно, оставив там свою душу. У меня это вызывало клаустрофобию – всем все известно, вплоть до размера твоей обуви. Но теперь я понимаю, что Лидии этого не хватало. Там был ее дом.

– Очень красивый дом, – добавила Мадлен.

– Но не такой красивый, как все это! – воскликнул Жан, показывая на блистающие улицы Парижа.

– Да, там все иначе, – ответила Мадлен.

Жан задумчиво кивнул, словно только теперь начал понимать.