Текст книги "Разочарованный странник"

Автор книги: Катя Стенвалль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Сентябрь 2002 года
Суровые финские праздники

Поначалу, когда я ещё только устроилась на рыбный завод, я никак не могла понять, почему мы все, я имею в виду девчонок, с которыми работала, до сих пор не познакомились. Каждый день мы трудились вместе по восемь часов, вместе упаковывали рыбу в картонные коробки, передавали лососей из рук в руки, даже касались друг друга локтями – и не знали, как кого зовут. Для меня это было дико, однако моих сослуживиц вроде бы совсем не напрягало.

В ту пятницу я не выдержала и поинтересовалась по-английски, как же их всё-таки зовут. Девчонки были похожи друг на друга: высокие, крепко сбитые блондинки, курносые, с голубыми глазами. В белых рабочих комбинезонах и жёлтых шапочках, скрывающих волосы. В таком наряде все люди кажутся совершенно одинаковыми. Их было одиннадцать человек. Я знала, что они приехали из Северной Финляндии, а до этого работали то на одном рыбном заводе, то на другом. Где есть работа – там они и живут.

Так вот, я спросила по-английски:

– Как вас зовут?

Девчонки сперва засмущались, а потом, не глядя мне в глаза, очень серьёзно стали протягивать руки для пожатия. Мозолистые ладони, как у мужчин, сложенные лодочкой:

– Анна-Лииса.

– Анна-Кайса.

– Риита-Лииса.

– Анна-Майа.

– Майа-Анна.

– Майа-Лииса.

– Майя-Леена.

– Леена-Анна.

– Анна-Леена.

– Леена-Анна.

– Леена-Майя.

– Но ты можешь нас называть просто А. Н., А. К., Р. Л., А. М. и так далее, чтобы было проще.

У меня закружилась голова. Мало того, что они выглядят как близнецы, так их ещё и зовут одинаково! Ну ладно, потом как-нибудь запомню. Я сказала, что это непорядок: мы уже месяц вместе работаем, но друг друга не знаем и было бы здорово устроить какой-нибудь день интернациональной дружбы, ну, например, неплохо бы собраться на выходных и посидеть.

На что девушки никак не отреагировали. Начали расходиться…

Я очень удивилась. Что за странное поведение: неужели они меня так не любят? Неужели трудно сказать: «Спасибо большое за приглашение, но в эти выходные мы ужасно заняты, давай как-нибудь в другой раз?» Обязательно было поворачиваться спиной и демонстративно уходить в противоположном направлении?

Но я не сдалась. Догнала самую разговорчивую девушку, Рииту-Лиису, и повторила:

– Не могли бы мы собраться у кого-нибудь на выходных и посидеть? Ну, чтобы узнать друг друга получше?

Она сказала:

– Мы же договорились! Завтра в час у меня. Не спрашивай девочек, они стесняются говорить по-английски. И я стесняюсь, так что меня тоже не спрашивай.

Договорились? Когда? Я и не заметила! Наверное, они что-то сказали по-фински, да я не поняла.

Назавтра была суббота, и я с утра начала готовиться к посиделкам. Следуя питерской привычке, побежала в магазин: нельзя ведь идти в гости с пустыми руками. Купила бутылку белого вина, бутылку красного вина, полкило винограда, упаковку ветчины, упаковку сыра, кило нектаринов и кило апельсинов. Мне думалось, что финны ничего не купят к столу.

Ну и, разумеется, я принарядилась: надела узкие джинсы и блестящую блузку со стразами, туфли на каблуке, накрасилась и уложила волосы.

Я знала, где живёт Риита-Лииса. Собственно, они все жили в квартире при заводе, на первом этаже. Квартира была полупустая, с минимумом необходимой мебели, с казёнными занавесками и искусственными геранями на подоконниках. Она предназначалась для сезонных рабочих, там было четыре комнаты, кухня и душ.

Я приехала на велосипеде, обошла здание кругом. Жутко воняло рыбой. Подумала, что, наверное, невесело жить там же, где работаешь. И днём и ночью один и тот же вид из окна на бетонные здания и трубы. В окнах было темно, из дома не доносилось ни звука. Я испугалась, решив, что приехала не туда, куда надо, или что девчонки передумали и не пришли. Позвонила, и мне открыли! Оказалось, что все уже на месте, но просто сидят очень тихо.

Вот что я увидела в корпоративной квартире: все одиннадцать девчонок сидели вокруг белого икеевского стола, были там и парни с нашего завода. Я узнала их, но имён не помнила, без комбинезонов они выглядели непривычно. Все сидели молча, света не зажигали, царил осенний полумрак. Перед каждым стояла начатая бутылка дешёвой водки, вы только подумайте: у всякого – своя бутылка! Я поздоровалась, но мне никто не ответил, даже головы не повернули. Я вытащила из сумки купленные продукты и как можно бодрее сказала: «А я вот тут принесла немножко фруктов!» Никакой реакции. Положила виноград и нектарины на стол. Никто не предложил мне открыть вино, штопора рядом не было. Я спросила про штопор, но ответом мне опять было молчание.

Села. Воцарилась тишина. Время от времени кто-нибудь подносил к губам бутылку и делал глоток. Я спросила, как дела, когда они начали, почему не подождали меня и не включить ли нам музыку. В мою сторону никто даже не посмотрел. Я подождала какое-то время и попросила нож для апельсинов. Не дождавшись, я встала и подошла к кухонному столу. Нашла открывашку, открыла вино и предложила присутствующим. Один из парней обернулся в мою сторону. Он был красивым. Нет, правда, очень красивым, в моём понимании. Теперь я вспомнила, его звали Юхана. Высокий, крепкий, сильный парень, блондин с голубыми глазами. Но эти голубые глаза были как будто налиты водой, и я поняла, что он уже очень пьян. Суббота, час дня, мы ещё не начали веселиться, мои прежние друзья в Питере недавно проснулись, а перед Юханой уже стояла пустая бутылка «Коскенкорвы». Он посмотрел на меня – и не улыбнулся. Нет. Вместо этого он бросил несколько слов, как будто плюнул. Я не поняла по-фински, но почувствовала неприязнь.

Я испугалась. В Питере я общалась с людьми своего круга, с теми, кому я была приятна. У нас были одинаковые интересы, одинаковое образование, нас окружало общество похожих на нас людей. Мы выросли на одних и тех же книгах и фильмах, мы даже одевались похоже. Я с ними дружила, потому что чувствовала себя своей среди своих. И даже если мы иногда ссорились, то всё равно оставались «своими». Здесь были другие люди, другие порядки. Я поняла, что если сейчас не уберусь восвояси, то мне просто-напросто могут… начистить морду!

Сейчас я сознаю, что моё поведение было, с их точки зрения, крайне вызывающим, даже наглым. Пришла вся такая из себя, как будто королева праздника. Явилась позже всех и со своей едой: ешьте все, что я сама решила. «Думаю, вам понравится виноград». Никого не спросила, сую всем в лицо эти фрукты. Показываю, какая я богатая. Какая я крутая: все пьют без закуски, а мне подавай апельсины. «Вино красное, вино белое… Остальным и водка хороша. Водка – она и есть водка, зачем тратить деньги на вино? Чтобы показать, какая ты утончённая? А может, тебе и квартира эта не нравится? Тебе подавай дворец? Или тебе, может быть, и люди наши не по вкусу? Недостаточно изысканные для тебя? Ну так и вали отсюда, пока рыло не начистили!» – примерно так они рассуждали. Но этого всего я тогда не знала.

Юхана сидел, расставив ноги, я обратила внимание на внушительную выпуклость, обтянутую джинсами. Он был симпатичный: открытое дружелюбное лицо, веснушки, густой ёжик белокурых волос. Наверное, неплохой парень. В другой ситуации он мог бы быть весёлым и славным, но не сегодня. Он приоткрыл губы, провёл по ним языком и сказал по-английски, чтобы я поняла: «Ребята, уберите эту разговорчивую клоунессу, а то я за себя не отвечаю. Щас как двину в ухо, и не говорите потом, что я вас не предупреждал!»

Помню, как это вдруг поразило: а ведь меня, оказывается, могут не любить, причём очень не любить, без каких-либо (видимых для меня) причин. Я хотела как лучше, я стремилась всем понравиться, со всеми подружиться! Хотела показать, что отношусь к ним хорошо. Но, получается, некоторым не надо, как лучше, им надо, чтобы я ушла отсюда и перестала всем портить вечер. По законам их мира в их понимании я вела себя невоспитанно, агрессивно, просто мерзко.

Я тогда ушла, спешно натянув в коридоре туфли. Меня не провожали, ничего не объясняли, не извинялись. Было очень странно чувствовать себя лишней, такого я никогда прежде не испытывала. Меня ни разу в жизни не выгоняли, наоборот. Раньше меня всегда наперебой приглашали, хотели видеть, радовались, когда я приходила. Это был первый, но отнюдь не последний случай, когда меня не желали, не любили и не понимали.

В понедельник мне не хотелось идти на работу, видеть те же лица. Но никто не сказал ни слова, как будто ничего не произошло. Со мной больше не здоровались. Наверное, я просто умерла в их глазах.

Октябрь 2002 года
Oktoberfest

Я лежу на синтетических разноцветных шариках в детской комнате. Стены и потолок то поднимаются, то опускаются, вызывая новый приступ тошноты. Всё плывёт, всё двигается вверх и вниз. Вокруг скачут дети, а мне кажется, что я умираю. Моя бедная голова лежит на коленях у Рииты-Лиисы, она гладит меня по волосам.

Сегодня Октоберфест, пивной фестиваль в конце октября. На работе решили устроить какое-нибудь развлечение для сотрудников, корпоративную вечеринку. Но какие вечеринки могут быть на Аландских островах? Разве что очень печальные. Поэтому нам всем заказали билеты на паромный круиз. Паромы бывают разные. Обычно при слове «паром» представляют себе «Силья Лайн» или «Викинг Лайн», этакий плавучий небоскрёб, сияющий всеми огнями, бескомпромиссно рассекающий волны Балтийского моря. Такой паром незыблем, как сама земная твердь. Он идёт в Турку или в Хельсинки много часов подряд, он специально движется медленно, чтобы пассажиры успели насладиться пребыванием в оффшорной зоне. Можно снять каюту и спать. Можно пойти в ресторан, в кабаре, в казино, в магазин тэкс-фри, на дискотеку, в сауну, да куда угодно.

Мало кто знает, что существует ещё масса всяких разных других паромов. Например, есть паромчик, который называется «Оландс Фэрьян», маленькая старая посудина, вмещающая максимум двести человек. Он ходит кратчайшим путём: два с половиной часа до шведского берега и столько же обратно. Там тоже есть тэкс-фри, и ресторан, и дискотека, и казино. Но всё такое тесное, и невзрачное, и чуть-чуть грязненькое, и скучное, и какое-то прошлогоднее. Этот паром не известен туристам, на нём ездят только те, кому надо кратчайшим путём попасть на материк. Билеты на паром совсем дешёвые, а для жителей Аландских островов они практически бесплатные. Два евро при наличии «Оландскарт» – карточки постоянно проживающего. Для справки: билет на автобус в Стокгольме стоит пять евро.

И вот наш завод расщедрился и купил всем сотрудникам билеты на такой паромчик. Цель этого путешествия – напиться в море, купить всяких товаров без наценки, покуролесить и в тот же день вернуться домой. Поездка займёт пять часов. Мы причалим в Швеции, далеко от всех возможных городов. Просто голая земля, и всё, не на что смотреть. На берег сходить не будем, а сразу развернёмся и поплывём назад.

Сказали, что будет дискотека. Ну, я и оделась, как на дискотеку. Я надела:

– узкие блестящие тянущиеся брюки, расклёшенные книзу:

– полупрозрачную летящую блузку из белого шифона с чёрными цветами;

– остроносые туфли на каблуках.

А ещё я накрасилась, причесалась и надушилась.

Мы встретились в холле терминала за пятнадцать минут до отхода парома. Я волновалась, придут ли остальные сотрудники вовремя, всё-таки пятнадцать минут – это не так уж много, надо было назначить время с запасом. Тем не менее все появились ровно в восемь сорок пять: только что совсем никого не было, и вот уже целая толпа. Ждать никого не стали, пошли к пропускному пункту. Всем заправляла наша husmor по имени Гунилла, о ней я уже рассказывала вам раньше.

Мы зашли на паром, разделись. Народу было очень мало, такое чувство, что Октоберфест собирались отмечать только мы одни. Паром затарахтел и отчалил. Мы прошли в ресторан.

Ой, какое всё вкусное, и как много! Если кто не знает, то скажу, что ресторан на пароме представляет собой «шведский стол»: это когда посередине зала стоит длинный металлический стол со всевозможными яствами и каждый может накладывать себе, сколько хочет. К обеду прилагается бесплатное вино и пиво (конечно, самое простое). Ой, как же у меня разыгрался аппетит! Креветки, раки, крабы, оливки, ветчина, пиво – я хочу всё сразу и прямо сейчас!

И тут паром вышел из гавани Мариехамна в открытое море, и началась качка. Вдруг оказалось, что на море высокие волны и шквальный ветер. Ну, а что вы ожидали? Конец октября, дожди, шторм! Наш паромчик кидало, как спичечный коробок, вверх и вниз, справа налево, и пассажиры падали, валялись по полу, ползли, пытались встать, держась за перила. Я видела, как один наш сотрудник набрал целую тарелку креветок и другой еды, но не дошёл до своего стола. Его вдруг резко качнуло в сторону, он сперва побежал, а потом упал, рассыпав всё содержимое тарелки. Тут же мой сосед справа начал неудержимо блевать на синий ковёр, матерясь по-фински: «Перкеле, перкеле сатан!» Япочувствовала, что сейчас со мной произойдёт то же самое. Паром крутило и вертело, как берестяную лодочку.

Я доползла до информационной стойки, держась за стены. За стойкой во весь рот зло улыбались две финки. Их не штормило. Я спросила, нет ли каких таблеток от укачивания и не могу ли я где-нибудь полежать. Они посмотрели на меня, как будто впервые видели человека, страдающего морской болезнью, и ответили, что таблетки пить поздно, раз мне уже плохо, а полежать нигде нельзя. Никакого желания помочь с их стороны не обнаружилось.

Тут я заметила детскую комнату и поплелась туда, стараясь по дороге не блевать. Легла на разноцветные шарики в «бассейне» и закрыла глаза. Мне показалось, что комната вертится. Открыла глаза и увидела, что комната действительно вертится. Дети, которым любая качка нипочём, скакали и плясали вокруг меня. Эти шарики были специально сделаны для них, чтобы плавать, как будто ты в бассейне. Я понимала, что моё тело не даёт детям плавать так, как бы им хотелось. Ну, уж извините, как вышло, так и вышло. К тому же они всё равно плавали, то и дело задевая меня ногами.

Я смотрела в потолок, однако и это не помогало. Мне почему-то вспомнились моя питерская жизнь и мои питерские друзья. Хотя я и давала себе зарок не думать об этом. Ну какой смысл думать? Нас разделяют километры, мы в разных городах и даже в разных странах. Когда-то меня любили, меня ждали, без меня не начинали вечеринки. Хотели меня видеть. Радовались, когда я приходила. И если бы сейчас дело происходило в Питере, я бы не оказалась одна в детской комнате на пароме. Начать хотя бы с того, что я не поехала бы в одиночестве. Поездка означала бы праздник, приключение, чей-то день рождения, весёлую компанию. Меня бы пожалели, мне бы помогли, рядом со мной сейчас бы сидели друзья. Люди, которым я не безразлична. Тёплые, свои, знакомые люди. Меня бы кто-нибудь держал за руку, разговаривал бы со мной, пытался бы шутить. И уж, конечно, нашлись бы какие-нибудь таблетки, в России всегда от всего есть таблетки. Я была бы не одна. А здесь я лежу, позабытая, и никому нет дела. Да про меня, наверное, так никто и не вспомнит. Какая разница? Что я есть, что меня нет. Они даже имени моего не знают. Зачем я им?

Я начала плакать. Ну и что? Полежу и поплачу, никто не узнает. До возвращения в Мариехамн осталось два часа. Уж как-нибудь перекантуюсь, не умру. А через два часа я сойду с этого чёртова парома и отправлюсь домой, и всё будет нормально: больше никакой качки, земля под ногами перестанет двигаться, и всё будет хорошо. «Ну и что, что до тебя никому нет дела? А ты чего ждала? Что тебя все тут же сильно полюбят? С чего бы? Разве ты сама их сильно любишь? Нет. Ты их не понимаешь и не хочешь понимать. Так какая разница? Нужно потерпеть и подождать, и всё образуется. Давай, соберись, лежи и страдай, жди своего часа. Это не смертельно, это пройдёт, как и всё остальное. Всё проходит, всё течёт, всё плывёт, всё идёт в никуда».

Вдруг передо мной выросла фигура в тёмном. Риита-Лииса! Чего ей надо? Я так хорошо лежу. Она села рядом со мной на разноцветные шарики. Её окружили другие тёмные фигуры. Анна-Майа и Лииса-Анна (если я не перепутала имена). Девушка зачем-то взяла в ладони мою голову. Говорит что-то по-фински злым голосом, я не понимаю. Хотя, нет, я понимаю: « Перкеле».Она подносит к моим губам бутылку водки. Я пью, а она утирает мне губы рукавом куртки. Куртка чёрная, синтетическая, дешёвая. От неё пахнет сигаретами и улицей. Риита-Лииса что-то злобно кричит своим приятельницам, я разбираю: – «Идите на фиг, идите отсюда!» Такие слова я уже знаю.

И вот оно длится, и длится, и длится. «А волны и стонут, и плачут, и бьются о борт корабля…» За окном темно, не видно никаких ориентиров. Как в космосе. Дети скачут повсюду. Комната качается вверх и вниз. Моя голова лежит на коленях у Рииты-Лиисы. Она гладит меня по волосам. Иногда её рука касается моего лба, и тогда я чувствую мозоли на пальцах.

Оказывается, алкоголь – самое верное средство борьбы с морской болезнью. Я этого раньше не знала, но теперь чувствую внезапное улучшение. Мне больше не плохо. От выпитой водки я становлюсь сентиментальной. Беру Рииту-Лиису за руку. Она видит, что я ожила. Встаёт. Я вижу (как будто раньше не видела, а теперь прозрела), что она одета в мужскую чёрную куртку и джинсы. Она высокая, плотная, вроде бы и не худая, но без женских округлостей. Издалека её можно принять за мужчину. Риита-Лииса протягивает мне руку, и я подчиняюсь, встаю и иду туда, куда она меня ведёт.

Мы выходим на палубу. Шквальный ветер вырывает шарф у меня из рук. Вокруг всё черно, волны захлёстывают палубу, я еле стою на ногах, меня сдувает. Вокруг ничего не видно. Мёрзлая пустота, насколько хватает глаз. Если сейчас упасть в воду, смерть наступит мгновенно. Низенький поребрик отделяет нас от ревущей бездны. Риита-Лииса вытаскивает сигарету и зажигалку. Дешёвая чёрная куртка, коротко стриженная белокурая голова, упрямый неумный взгляд. Я не выдерживаю (я вообще слабая и впечатлительная девушка) и снова беру её за руку.

Мы вернулись к свету, к теплу, к разноцветным шарикам в детской комнате, к рекламе мартини и «Армани». Вокруг валялись и блевали наши сотрудники. Октоберфест не удался, по полу были рассыпаны креветки и раки. Несколько в стельку пьяных парней пытались играть на игровых автоматах, но не находили кнопку «пуск».

Паром плавно вошёл в гавань Мариехамна. Иногда волны здесь настолько высокие, что паром не может причалить, и тогда он дрейфует день, а то и два, если не три, пока погода не устаканится. Люди не могут попасть на работу или домой, оказываются в заложниках, а кают на пароме нет. Народ спит на полу в коридоре и ест засохшие булки с майонезом. Но на этот раз нам повезло: всё закончилось хорошо, паром вошёл в гавань, и скоро, очень скоро все мы будем дома.

Пристань. Первый снег. Пустой терминал в два часа ночи в среду. Не работают эскалаторы. Полупьяные похмельные люди тащат ящики с пивом, которые они купили на пароме.

Мы с Риитой-Лиисой не смотрим друг на друга. Мы идём вниз по неработающим эскалаторам: я по одному, а она по другому. Внутри у меня всё замерло: я жду, я надеюсь. Во мне растёт что-то замечательное, я счастлива, я жива! И всё во мне радуется и летит вверх. Какой восторг! Вы все дураки, вы ничего не понимаете! И никогда-никогда не поймёте! А у меня всё просто здорово, и всегда будет здорово, и мне будет всё лучше, и лучше, и лучше!

Ноябрь 2002 года
Заболеть за границей

Стоял ноябрь, самое начало, но было так тепло, так солнечно! И такое всё вокруг было праздничное, как на открытке. Мороженое в разноцветных киосках, красные байдарки, туристы в белых штанах. Огромные жёлтые розы на клумбах. Я знала, что в Санкт-Петербурге люди уже переоделись в зимние пуховики с капюшоном, а Мариехамн всё ещё напоминал праздник середины лета. И вдруг в один день всё закончилось. Небо заволокло плотными серыми тучами, подул ветер, и стало так холодно, что впору доставать китайский пуховик.

А вот этого у меня как раз и не было: пуховика или какой-нибудь другой тёплой одежды. Когда я уезжала из дому, стоял невероятно жаркий июль. Не тащить же с собой всё то, что годами лежит на антресолях: шубу, валенки, плащ-палатку, «седло большое, ковёр и телевизор». Я подумала, что всю эту скучную зимнюю ерунду можно будет купить когда-нибудь потом, в следующей жизни, а пока что не стоит этим заморачиваться.

И вот он наступил. Холод. В то утро я посмотрела в окно и не поверила своим глазам. Синее море стало сиренево-чёрным, а вокруг мотались на ветру растрёпанные серые ясени. Я надела три свитера и пошла на работу.

Самое неприятное за границей – это заболеть. Особенно, когда ещё только приехал и ничего не знаешь. Заурядная осенняя простуда оборачивается вдруг настоящей бедой, а помощи ждать неоткуда. Что делает человек у себя дома, если он, не дай бог, простудился? Он звонит на работу и говорит, что завтра не придёт. Потом ложится на диван, складывает под спину три-четыре большие подушки, заворачивается в плед и лежит. Он надевает шерстяные носки, заматывает горло пушистым шарфом, берёт с полки несколько книжек с картинками. Кто-нибудь приносит ему горячий чай с малиной или молоко с мёдом, а также аспирин или ещё какое-нибудь чудодейственное средство. Да, во-о-он ту маленькую баночку, в которой осталось совсем на донышке, которая ещё с семьдесят третьего года стоит! Можно намазать грудь остатками мази, и всё к утру как рукой снимет.

И вот лежит себе человек, читает, звонит друзьям, болтает с ними простуженным басом, потом засыпает, а на утро он опять жив-здоров, но на работу не ходит ещё дней пять и блаженствует на своём диванчике.

Со мной же было всё не так. Утром я проснулась с ужасной головной болью, глаза щипало, в горле как будто кошки скреблись, меня мутило, и ноги были ватными. Однако не пойти на работу было просто нельзя. Совсем недавно устроилась, и сразу болеть? А если меня уволят? Поэтому я кое-как оделась и двинулась по направлению к заводу. Мало что помню из событий этого дня. На работе пользы от меня никакой не было, я даже не очень понимала, где нахожусь. Начальник, увидев, в каком я состоянии, велел мне идти домой, и я отправилась в обратный путь, точно так же ничего не замечая по сторонам. Дома я упала на кровать и проспала до вечера.

Проснулась. Я не люблю и не умею спать днём, и стараюсь никогда так не делать, но если это всё же случается, то потом чувствую себя как с перепою. Разбитая, голова дурная, и всё вокруг какое-то мерзкое. Так вот, когда я проснулась, в квартире было темно и тихо. Я тогда жила в доме, принадлежащем нашему заводу. Мне сдали полупустую квартиру для сезонных рабочих. Там было чисто, но уныло: стены оклеены бежевыми обоями, окна без занавесок. Кровать в спальне имелась, но не более того. У меня не было ни телевизора, ни радио, ни компьютера, ни книг. Не было тёплых шерстяных носков и малинового варенья. А главное, мне совершенно некому было позвонить!

Лампы в спальне тоже не оказалось, я зажгла свет в коридоре. Он был одновременно и тусклым, и резким. Резким, потому что лампочка без плафона, а тусклым – поскольку всего сорок ватт. Эта лампочка ничего не освещала, но свет её отвратительно бил в глаза.

Я отвернулась к стене, и мне стало казаться, что я сплю на вокзальной скамейке под фонарём. В комнате было тихо, и с улицы тоже не доносилось никаких звуков.

Мне было очень плохо: то жарко, то холодно. Я надела на себя все тёплые вещи, завернулась в полотенца. Второго одеяла (а тем более клетчатого пледа) у меня не было. И не было никаких таблеток.

За стеной вдруг кто-то тоненько заплакал. Причём оказалось, что стены в доме как бумага: слышимость была такая, будто плакали прямо у меня под кроватью. Я лежала, стучала зубами от холода и думала, что если я, например, сейчас помру, то пройдёт ещё немало дней, прежде чем меня найдут. Даже не знаю, что должно случиться, чтобы меня хватились. Чтобы стали искать, заявили в полицию, взломали дверь, и всё такое. Наверное, когда за неуплату квартира достанется другому жильцу, только тогда кто-нибудь придёт. Я тоже стала плакать вместе с соседом, и мы оба так и уснули.

Наутро я позвонила на работу и поинтересовалась, как мне обратиться к врачу, на что секретарша буркнула: «Не знаю» – и повесила трубку. Я взяла справочник «Жёлтые страницы» и позвонила в больницу. Меня спросили, может ли больной сам дышать и не прислать ли «скорую помощь». Узнав, что «больной» – это я, сама звоню и разговариваю, девушка-диспетчер велела мне не валять дурака и приходить на приём в клинику. Записаться на приём можно через три недели. Я попыталась выяснить, не может ли участковый врач зайти сегодня меня посмотреть и заодно принести каких-нибудь лекарств, но девушка не поняла, кто такой участковый терапевт. Насчёт лекарств она сообщила, что таковые покупаются в аптеке.

В том же справочнике я нашла адрес аптеки. Она была в городе всего одна, в самом центре, и работала пять дней в неделю с одиннадцати до двух. Во вторник аптека не работала, а на дворе как раз стоял вторник. Поэтому день прошёл в слонянии по дому. Я ложилась, засыпала, опять просыпалась, разбитая дневным сном и обессиленная высокой температурой, шла пить чай на кухню, потом снова спала.

На следующий день с утра я надела на себя все свитера, платки и тренировочные штаны, села на велосипед и поехала в город. В аптеке на меня смотрели огромными глазами. Оказалось, что лекарств от простуды не существует в природе!

– Есть антибиотики, но их прописывает врач. Имеется ипрен от головной боли, вот он без рецепта. Хотите ипрен?

– Но у меня не болит голова, у меня жуткая температура. Нельзя ли её сбить?

– Нет, температуру нельзя сбивать.

– Как нельзя?! Но я всю жизнь это делала!

– Не может быть, нельзя сбивать температуру.

Ну, нельзя так нельзя. Я купила ипрен от головной боли (надо же хоть как-то лечиться) и поехала домой. По дороге купила банку малинового варенья и толстые носки. Дома при ближайшем рассмотрении выяснилось, что носки синтетические и совершенно не греют. А варенье больше напоминало красного цвета кисель с желатином.

Я сидела на кровати в голой комнате, освещённой серым светом, падающим из окна. Ковыряла ложкой безвкусное варенье. Голова у меня совсем не болела после ипрена. За стеной опять начали плакать. И тут в какой-то момент я вдруг почувствовала, что у меня вообще больше ничего не болит и завтра я пойду на работу. Постучала кулаком в стену, и там заткнулись.