Текст книги "Разочарованный странник"

Автор книги: Катя Стенвалль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Февраль 2006 года
Про шведских пьяниц

Невероятно холодно, сыро, мерзко, с неба сыплется что-то непонятное, и весь город накрыл белый ледяной туман. Стены домов покрылись изморозью, а ветки сосен превратились в пучки ледяных игл. Дороги затянуло коркой льда, и автобусы ползут с черепашьей скоростью, буксуя на поворотах. С моря дует пронизывающий ветер, уныло гудят паромы.

Отвратительно! Шла утром на работу, люди вокруг выглядели как кульки, замотанные в шарфы и платки. Скользко, на улицах ничего не убирают, снег смёрзся в какие-то комковатые волны, на которых вроде бы насыпаны камушки. Но камушки не помогают, а, наоборот, скользят вместе с ногами пешеходов. С ними даже удобнее скользить: они впиваются в подошвы сапог и делают их такими же неустойчивыми, как если бы это были коньки. Очень неприятно. Хочется никуда не идти, а лежать дома в постели с кружкой какао.

Так вот, прохожу мимо одного бара в центре, который с утремана уже открыт. Даже не бар, а скорее пивная. На тротуар вынесены столики, как летом. И уже полно народу! Сидят на улице в такой мороз: нараспашку, без шапок, курят сигареты и пьют пиво. Представляете? Девять утра, будний день, а люди уже бухают. Причём некоторые сильно поддатые. Со вчера, что ли? Или рано сегодня начали?

Не знаю, есть ли в России такой тип пьяниц? Думаю, что вряд ли. Потому что там нет подобной системы социальной помощи. В Швеции службы стараются уменьшить вред, наносимый обществу пьяницами, и предпочитают держать их на безопасном расстоянии. Выдавать им немножко денег, ровно столько, чтобы хватало на выпивку. Содержать их в специальных домах, чтобы они там бесплатно ночевали, ели, мылись, стирались, ну и вообще не теряли человеческого облика. Одежда в секонд-хэндах дешёвая, её много, на любой вкус, так что пьяницы обычно нормально одеты, в чистую непорванную одежду. И волосы у них вымыты. Хотя отпечаток тяжёлой жизни на лице, конечно, не скроешь.

Они не клянчат деньги на улице, не воруют, ничего плохого не делают (обычно), но пьют. Как я понимаю, государство даёт этим людям возможность тихо спиться как можно скорее и с наименьшим риском для общего спокойствия. Так получается дешевле и проще.

Обычный шведский пьяница – это крупный длинноволосый мужчина в кожаной куртке, кепке и футболке с каким-нибудь хардроковским мотивом. Не знаю уж, почему они все так похожи друг на друга, а может быть, просто именно такие типы сидят за уличными столиками пивных, и я их вижу, проходя мимо.

Винные магазины здесь расположены далеко друг от друга, а иногда и от всего остального. Их немного. Порой приходится долго ехать, прежде чем доберёшься до такого магазина. Спиртное стоит очень дорого (по сравнению с Россией). Во многих магазинах приходится говорить продавцу через прилавок, что тебе нужно. А продавец смотрит с укором и может даже что-нибудь сказать, вроде: «А не многовато тебе одному две бутылки вина?» Так что не всегда и решишься зайти в винный.

Но зато, если ты уж совсем пропащий человек, к тебе будет проявлено снисхождение. Шведское общество, обычно такое нетерпимое к пьянству, иногда проявляет настоящие чудеса толерантности. Например, за винным магазином обычно расположен скверик, как бы случайно. Скверик маленький, окружённый кустами, чтобы остальным не было видно. Скамеечек, урны на каждом шагу, туалет. Там, конечно же, тихо сидят алкаши. Хоть распитие спиртных напитков в общественных местах и запрещено, но в этот скверик стражи порядка тактично не суются. Или проходят насквозь, не заостряя внимания, спрашивают вполголоса: «Всё в порядке?» Алкаши хором ворчат: «Ага-ага». И их не трогают. Сидите себе на здоровье, только по улицам не шатайтесь, а уж обычные люди в этот скверик ни ногой. Так что он всецело принадлежит пьяницам. По крайней мере, всегда известно, где кого искать. По вечерам вся алкота расползается обратно в свои алко-дома, и ночной сон горожан не нарушается пьяными воплями.

А что, им неплохо живётся. Они так привыкли, им так лучше. У них там свои друзья, такие же точно, свои подруги-красавицы. Они чувствуют себя своими среди своих, уважаемыми людьми. Я лично не понимаю, как можно жить одним сегодняшним днём, без планов на будущее, без амбиций, без стремления достичь, догнать и перегнать. Но пьяницам, конечно, наплевать, чего я там не понимаю. Их вообще, наверное, ничьё мнение не интересует.

Сегодня видела картину: мороз, пар валит из пивной, а двое в куртках нараспашку чокаются кружками пива, смеются. Обоим примерно лет по пятьдесят. Увидели через дорогу тётку в джинсовой дублёнке, с романтическими длинными осветлёнными волосами. Такую же синячку, как они сами, и того же возраста. Один свистнул в два пальца, та обернулась, тогда они заорали: «Гунилла! Гунилла, чёрт тебя дери!» Она помахала им и побежала через дорогу, улыбаясь и уже протягивая навстречу руки. И вот они все вместе обнялись и стали прыгать, к ним присоединились ещё несколько пьянчуг. Все обнимали эту страшенную синюю Гуниллу, а потом они побежали в бар, крича: «Шампанского даме!» А Гунилла щебетала: «Ой, сейчас девчонки придут. Я позвонила Бритте и Кикки. Ой, они с собой приведут одну малышку, она такая классная!»

Я подумала, что этим алкашам гораздо веселее, чем многим трезвенникам. Им всё ещё интересно жить, хотя, казалось бы, хуже и быть не может. Пока общество ждёт их скорейшей смерти, пьяницы живут в своё удовольствие. Никому ничего не должны и плевать на всех хотели с десятого этажа. Хотя лично я ни за какие коврижки не согласилась бы так жить.

Март 2006 года
Мама, проснись!

Еду из бассейна вечером, на метро. В вагон влетают с шумом и вознёй двое мальчишек, лет шести от роду. Оба такие распаренные, щёки горят, глаза горят, мокрые волосы торчком, видно, что с тренировки. Первый просунул одну руку в рукав куртки, а другой рукав так болтается. Второй мальчик вообще весь расстёгнутый, взмыленный и, кажется, ничего перед собой не видит. Оба волочат по полу большие матерчатые мешки с формой и каким-то спортивным инвентарём, из них что-то торчит наружу, волочится сзади, падает, теряется. Выпадают кеды, вываливается хоккейная маска, но ребята этого не замечают. Они бегут, толкаясь, в мою сторону и плюхаются с разбегу на сиденья напротив, при этом стукают меня по коленкам мешками, головами и вообще всем, что только у них есть.

Мальчишки эти то ли близнецы, то ли просто братья. Оба рыжие, синеглазые, с крупными белоснежными зубами. Лица все в веснушках, щёки горят.

У одного на лбу шишка, у другого синяк. Господи, таких детей только в журнале «Ералаш» показывать!

За ними плетётся их мама… Женщина моего, наверное, возраста, но очень-очень-очень усталая, лицо просто серое, и морщины от носа к уголкам рта.

Одета по-простому, с огромной хозяйственной сумкой, волосы в хвостик завязаны. Видимо, после работы повезла своих обормотов в спортивную секцию, прождала их часа три, заставила кое-как одеться, утащила от весёлых друзей, а теперь вот везёт домой.

Мама шла по вагону и безропотно подбирала спортивный инвентарь, выпавший из сумок её сорванцов.

Она села рядом со мной, напротив детей, закрыла глаза и стала клевать носом. То есть она вроде бы на сыновей поглядывала, но при этом дремала.

Не разлепляя глаз, она дала каждому из детей по большой булочке и пакету молока. Те надорвали пакеты зубами, разбрызгивая молоко в радиусе двух метров, и стали жадно пить, обливая и себя и вагон, и запихивать в рот огромные куски булки. Я бы, наверное, подавилась. Еда и питьё отнимали у них массу сил! Они с таким восторгом вгрызались в булочки, с таким наслаждением пили молоко, что, наверное, в процессе еды сожгли ровно столько же калорий, сколько и получили. Словом, счёт ноль – ноль. Мальчишки чавкали, хлебали молоко, шумно переводили дыхание, выкрикивая что-то вроде:

– Вот это да! Ну и булочка! Вкуснотища! Круто!

А у меня больше! А если так откусить, то получится восьмёрка! А так – шестёрка! Не получится! Получится! У меня вкуснее! Ты дурак! Заткнись! Я сейчас ещё молока выпью! А я тебе за шиворот молока налью!

Мама при этом покачивалась в такт движению поезда и иногда клонилась в сторону. Когда её голова касалась моего плеча, она испуганно выпрямлялась, но тут же снова засыпала. Иногда на выкрики своих сорванцов она бормотала: «Хорошо. Угу, я вижу. Хорошо, Калле. Угу. Очень хорошо, Пелле». Так я узнала, как их зовут. Карл и Пер, по всей видимости.

Потом мальчишки переглянулись и начали играть в такую игру. Один сказал:

– Мама, проснись, Калле булочкой подавился!

– Хорошо…

– Мам, проснись, Пелле мне молока в ухо налил.

– Угу…

– Мам, Калле не на той станции вышел!

– Хорошо, я слышу…

Потом вдруг мама как вскочит:

– Мы же свою станцию проехали!!!

И она начала хаотически собирать сумки, пакеты, булки, яблоки, детей – и тащить это всё к выходу, ронять, подбирать, опять тащить. Двери захлопнулись, зажав подол куртки Калле, он выдернул его и побежал дальше. После их ухода в вагоне остались следующие вещи: пустой пакет из-под лакричных конфеток, шапка, трое носков, игрушечный человек-паук, собачьи галеты и даже мамины ключи от квартиры!

Август 2006 года
Шоколадка для Кая

Сижу в кафе, читаю. Рядом усаживается молодой папа с сыном лет шести. Ставит перед собой чашку кофе и говорит:

– Кай, хочешь шоколадку?

Тот, конечно, хочет. Быстро засовывает шоколадку в рот и с упоением жуёт. Я тем временем разглядываю папу. Красивый высокий спортсмен в белой футболке и джинсовом приталенном пиджаке, коротко подстрижен, а по краям лица как бы лёгкая небритость. Он сидит и читает книгу, как и я.

Тут Кай доел шоколадку, открыл рот и стал распевать:

– А я без трусов! А я без трусов! А я без трусов!

Минуту, две, три. Он и тихо это говорил, и громко, и быстро, и медленно, и низким голосом, и высоким, и тонким, и толстым, и пел, и орал, и шептал. На самом деле, думаю, ему было интересно слушать, как звучит его голос в помещении с такими высокими потолками. Посетители кафе, наверное, уже стали сходить с ума. Папа невозмутимо читал.

– А папа без трусов! А мама без трусов! А я без трусов!

Мальчик столько раз повторил эту фразу, что она потеряла всякий смысл и стала каким-то набором звуков. Ему было всё смешнее и смешнее, и он уже чуть не падал со стула от смеха. Я представила, как в Питере бы всё кафе набросилось на папу: «Мужчина, мужчина, успокойте своего ребёнка!» И через какое-то время мне и самой захотелось, чтобы папа успокоил ребёнка. Посетители кафе мужественно терпели. Ведь не может же это продолжаться вечно, когда-нибудь сорванцу надоест. Но нет, мальчик продолжал блажить:

– А я без трусов! А кофе без трусов! А булочка без трусов! А все без трусов!

И вдруг он замолчал.

Я отчётливо услышала рядом с собой несколько вздохов облегчения. С улицы доносились всякие городские звуки: шум машин, пение птичек, голоса. Телевизор бормотал в соседнем помещении. Ложечка звякала о стакан с чаем. Ветерок шелестел в занавесках.

Молодой папа, не отрываясь от книги, сказал:

– Кай, хочешь шоколадку?

– Хочу!

Зашуршала обёртка, Кай принялся жевать, и через две минуты раздалось:

– А я без трусов! А я без трусов! А я без трусов!

Думаю, шоколад для него был всё равно что бензин для автомобиля. А папа, наверное, мог спокойно читать только при условии, что мальчик будет распевать свои песни. Если Кай кричит где-то около уха, значит, он жив, здоров и никуда не убежал.

Сентябрь 2006 года
Футболистка

Я ждала автобус на остановке возле школы и футбольного поля. Смотрела на футболистов. Играли мальчики и девочки младшего школьного возраста, лет семи-восьми, с несколькими тренерами. Игра шла полным ходом, только одна девочка плакала у забора. И сразу было видно, что она плакала не от боли, не от обиды, а от злости. У неё было такое злое, просто яростное лицо! Она даже не плакала, а ревела, не капризно, не по-девчоночьи, а как разъярённая женщина, чьему терпению пришёл конец. Будь у неё в руках камень, я бы не решилась стоять рядом с забором.

К ней подошёл тренер:

– Улла, почему ты плачешь? Что с тобой?

– Я злая!

– Почему злая?

– На тебя злая!

– На меня?

– Ты идиот!

– Я идиот, о’кей. Но почему же я идиот? Что я сделал?

– Ты идиот! Ты чёртов идиот!

– Улла, ты сама прекрасно знаешь, что ты заступила за линию, а оттуда подавать нельзя. Правила не я приду…

– Захлопни пасть, идиот!

– Улла, все видели, что ты заступила за белую линию, спроси любого. Я не назло тебе это говорю, спроси у ребят.

– Вы все идиоты! Черти! Я не буду играть в твой футбол!

– Улла, мы все тебя любим, мы хотим с тобой играть.

Тут девочка не просто закричала, а взревела, как пожарная сирена:

– Я НЕ БУДУ ИГРАТЬ В ТВОЙ ФУТБОЛ!!! Я! НИКОГДА! НЕ БУДУ! ИГРАТЬ! В ИДИОТСКИЙ! ЧЁРТОВ! ФУТБОЛ!

Она пнула фонарный столб и быстро пошла прочь, широко шагая и размахивая руками. По дороге она продолжала зло всхлипывать. Вдруг остановилась, посмотрела назад, сорвала с себя сине-жёлтую футболку с надписью «SVERIGE», швырнула её в кусты. Потом, ещё через пару метров, в канаву полетели шорты и кеды. Таким образом Улла и взбиралась по тропинке к калитке своего дома: в трусах и носках, по спине били тоненькие беленькие косички.

Тренер крикнул:

– Улла, если ты вдруг захочешь поиграть в футбол, мы всегда здесь!

Та повернулась и плюнула в направлении футбольного поля:

– Чёрт футбольный!

– С пяти до восьми каждый день! Мы будем тебя очень ждать!

Улла хлопнула деревянной калиткой так, что яблоки посыпались с дерева, и взбежала на крыльцо. Со ступенек соскочила кошка. В следующую минуту я увидела рассерженное личико над перилами: Улла плакала и смотрела, как другие ребята играют в футбол.

Октябрь 2006 года
Братья-лебеди

Я ехала в метро и вязала. Напротив меня сидели мама с маленькой дочкой. Девочка спросила:

– Мам, а чего она?

– Тётя вяжет.

– Сама вижу. Чего она так быстро вяжет?

– Не знаю, спроси у неё.

Девочка тронула меня за руку:

– Чего ты так быстро вяжешь?

– Мне надо успеть… – Я хотела сказать: «успеть до наступления холодов», но девочка меня перебила:

– …До полуночи? Мам, ей надо успеть связать до полуночи, а то её братья навсегда останутся лебедями.

Декабрь 2006 года
Рождество на севере Швеции

Мы на севере Швеции, в гостях у старшего брата моего мужа. Вокруг всё белое днём и чёрное ночью. Повсюду лежит глубокий снег, темнеет уже в два, солнце совсем не показывается. Небо в одиннадцать утра чуть-чуть зеленеет, потом розовеет, потом голубеет, и снова опускается мгла. На улице холодно, минус двадцать пять, но обещают потепление.

Сегодня Рождество, светлый праздник. Я с самого утра твёрдо решила не устраивать сцен, не плакать, не ждать несбыточного и ничего не сравнивать. Хотя, конечно, сравниваю.

Вспоминаю рождественский, а точнее, новогодний Питер, тридцать первое декабря. Украшенные ёлки на каждом углу, лампочки, свечки, гирлянды. Ёлочные базары, шарики, дождик, ватные деды-морозы. Безалаберная толчея, запруженный Невский, переполненный Гостиный двор. Все бегут, спешно скупают блестящие игрушки. Осталось всего несколько часов! Дома режутся салаты, жарятся курицы, ожидаются гости. В середине дня надо лечь поспать, потом нарядиться, накраситься, встретить гостей, а в одиннадцать уже сесть за стол и проводить уходящий год. По телевизору станут крутить замечательные старые фильмы, мы будем резать салаты и смотреть одним глазом «Иронию судьбы». А в полночь мы (уже подвыпившие) с удовольствием прослушаем речь президента (уже подвыпившего).

В России Новый год отмечается гораздо шире и с большим размахом, чем Рождество. А в Швеции всё наоборот. Рождество – это праздник, а Новый год – просто дата. У меня же в голове эти два праздника слились в один.

В Швеции Рождество знаменует не только факт рождения Христа или переход из одного года в другой. Это, я бы сказала, зимний фестиваль. Он начинается в ноябре и заканчивается в феврале. Вся зима, все самые тёмные и холодные месяцы заняты Рождеством. Рождество по-шведски будет Юль. И в моём понимании Юль – это время года, сезон, а не отдельный праздник. Время, когда семья собирается по вечерам на диване, все пьют что-нибудь сладкое и едят что-нибудь сладкое, смотрят телевизор. Зависит от семьи, конечно. Для некоторых Рождество символизирует единение с родными, походы в церковь, приготовление определённых блюд, визиты гостей. Но это в идеале, а обычно ничего из этого не соблюдается. Покупается красный амариллис в горшке (это цветок вроде огромной красной лилии), зажигаются свечи, вся семья сидит перед телевизором, пьёт глёгг и ест перцовые пряники. И так в течение четырёх месяцев. В один из таких вечеров тихо наступает Рождество…

Так вот, мы приехали в гости. Утром вся семья встала, как обычно, в восемь. Мужнин брат Ёран, его жена Урсула и четверо их детей. Позавтракали, как будто и нет сегодня никакого Рождества. Дети побежали смотреть телевизор, а взрослые отправились досыпать. По телевизору не показывали ничего про Новый год или Рождество, как будто сегодня был самый обычный день.

Взрослые дрыхли до двух, ничего не готовили, вообще ничего не делали. В доме было так тихо, как будто все умерли. В три тридцать начались мультики. Это традиция: вместо фильма «Здравствуйте, я ваша тётя» в Швеции каждое Рождество в три тридцать показывают одни и те же диснеевские мультики. Все обитатели дома бросаются к телевизору. Дети с воплем восторга, взрослые с ностальгическим воплем.

Мы посмотрели мультфильмы, которые не показались мне ни капли интересными. Потом без всякого перехода вдруг стали дарить подарки. Подарков была целая куча, такое чувство, что они покупались в течение всего года. Их было так много, что внимание детей скоро иссякло: они устали и уже не могли радоваться каждому новому сюрпризу. Часов в пять Урсула вяло прошаркала к холодильнику и достала оттуда сыр, ветчину, картошку, хлеб, готовые мясные тефтельки, горчицу и конфеты. Поставила на стол. Дети с восторгом побежали в кухню. Мы поели картошки с тефтельками и кетчупом. Про праздник ничего сказано не было, и вообще всё проходило в тишине. Тут я заметила, что дети начали засыпать прямо за столом. Перевозбудились, бедняжки. Родители перенесли их на руках в спальню.

Мы остались одни, без детей. По телевизору шёл какой-то тупой американский боевик. В камине горели покупные дрова. Мы сидели на диване перед телевизором и молчали, было семь часов вечера. Беннин брат Ёран тяжело встал и прошёл к буфету. Оттуда появилась бутылка шнапса. Разлили в микроскопические рюмочки. Выпили. Разлили ещё раз и убрали бутылку обратно в шкаф. Ёран сел в кресло – с рюмкой в руке – и вытянул ноги к огню. Через пару минут он сказал:

– Да-а-а-а-а…

Ещё через пару минут его жена откликнулась:

– Ага-а-а…

Я посмотрела на своего мужа, и меня поразило выражение его лица. Что-то в нём было светлое, сентиментальное. Он сказал:

– Рождество. Всё как в детстве. Как будто и не было всех этих лет…

Я схватила шапку и выбежала на улицу, просто чтобы никому не портить праздник. Деревянные красные домики стояли глухи и немы. Даже свет в окнах не горел. Эй, люди! Ну где вы все? Сегодня же Рождество, это бывает лишь раз в году! Вылезайте! Ну неужели вам весело сидеть в своих норах и даже света не зажигать? Вам это нравится? Почему? Что в этом хорошего?

Я почти бежала по улице между двух рядов тёмных окон. Во дворах светились гномики и козлики, но в окнах света не было. Не было там и человеческих фигур. С одной стороны синел сосновый лес, с другой светлело замёрзшее озеро. Я бежала в сторону центра городка. Может быть, там всё движение? Жизнь, люди, человеческие голоса, фейерверк, праздник? Может быть, поэтому и нет света в окнах? Может быть, все ушли на главную площадь и свет дома выключили? Мне не пришлось бежать слишком долго. Минут через пять показался центр города. Главная улица, никак не украшенная, тёмный магазин. Я ошиблась, здесь никого не было. Ни праздника, ни фейерверка. Центр города был так же пуст и глух, как и окраины.

Низкая церковь со шпилем, окружённая могилами. Сноп овса перед входом, рождественский подарок для птиц. Для бездомных душ.

Я почувствовала, что потеплело, воздух стал сырым, хлопьями повалил снег. На церковном шпиле сидела чайка – и орала: «Кра! Кра! Кра!» Большая белая птица хлопала крыльями, её перья топорщились от влажного ветра. Я прислонилась к каменному кладбищенскому забору и злобно заплакала.

В эту ночь родился Христос, чтобы всех спасти.

Чтобы отдать свою жизнь за всех нас – и за тех, и за этих. За тех, кто весело отмечает праздник, наряжает ёлку, режет салаты, зовёт гостей. И за тех, кто сидит на диване с рюмкой в руке. Всем обещан мир. Над городами, сияющими электричеством, над небоскрёбами, над деревянными домишками, над сосновым лесом, над замёрзшими озёрами – летит благая весть.

Как в детстве, и как будто не было всех этих лет.