Текст книги "Разочарованный странник"

Автор книги: Катя Стенвалль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Январь 2007 года
Old McDonald had a farm

Мы с моим другом Брайаном пошли в Гамластан, чтобы посмотреть на рождественский базар. Сколько же там всего удивительного!

Брайан говорит:

– Ой, какое всё разноцветное и новогоднее! Ёлку поставили! Фонарики горят! Какие вкусности продаются! Поросята марципановые! Интересно, а почему в Швеции поросёнок – символ Рождества?

– Поросёнок – НЕ символ Рождества. А символ – это рождественский козёл. Гномиков не так давно придумали, а в красное их нарядили из-за американской кока-колы, чтобы были как Санта-Клаус. Чёрный рождественский козёл подарки приносил, это же символ плодородия в новом году, как финский Йоулу Пукки. Он жутко страшный, обморочный просто: мужик накрывался козлиной шкурой, приматывал к башке рога и так бегал. Ты что, не знал? А поросёнка едят, потому что в Швеции свиней много.

– Нет, ну всё-таки… Почему именно поросёнок? В Америке, например, индюшка, а в Швеции поросёнок.

– Ну не знаю. Наверное, самая легкодоступная еда и мяса много.

– Не, это потому, что у Христа был поросёнок.

– С какого это перепугу? Ты чего?

– Библию не читала никогда? У каждого святого было по животному. У кого-то там была рыба, у кого-то ягнёнок, а у Христа поросёнок. Их даже на фресках изображали вместе с этими животными.

– Ага, а как тогда быть с американской индейкой?

– Ну, они там, в Америке, баптисты, у них своя интерпретация веры, они по-своему понимают. У них написано, что не поросёнок был, а индейка. У немцев написано, что утка.

– Ага, а у польских католиков в Библии написано, что у Христа был карп?

– Точно! Я же помню, что у кого-то вроде была рыба. А в православной вере считается, что это был цыплёнок.

– Интересно, с какой стати? Какой ещё цыплёнок?

– Ну, в России же едят на Рождество цыплёнка.

– Да ты и в России-то ни разу в жизни не был. И потом «цыплёнок» – не русское слою. Цыплёнок это такой маленький жёлтенький, никто его не ест, а едят курицу. И в России вовсе не обязательно едят курицу на Рождество.

– А что тогда?

– Э-э-э-э… не знаю, все по-разному. Оливье едят.

– Значит, православные считают, что у Христа был этот самый Оливье! Вот мы и договорились.

– Ну разве не странно получается? Разные веры – разные звери. А как оно на самом деле было?

– На самом деле? Наверное, Иисус ходил по городам и проповедовал, а за ним ходили все эти зверюшки. Сперва козёл, то есть мужик в шкуре, потом поросёнок, индюшка, утка, цыплёнок, карп и Оливье.

– Old McDonald had a farm, iha-iha-yo! Получается, как в сказке про лисицу, которая меняла гусочку на курочку, курочку на уточку…

– Не знаю такой сказки!

– А зачем вообще Христу нужны были все эти звери?

– По-моему, они помогали ему творить чудеса. Ну, поросёнок был волшебный или типа того. И он как бы олицетворял собой саму идею.

– Саму идею олицетворял собой как бы белый голубь, Дух Святой, а не поросёнок.

– Ну ладно, ладно, убедила. Но поросёнок умел колдовать! Он всё время превращался то в одно, то в другое. Помнишь воскрешение Лазаря? Там поросёнок наколдовал Лазаря взамен одного мёртвого мужика.

– Ты, случайно, сейчас не пересказываешь какой-нибудь диснеевский мультик? Там всегда главного героя сопровождает зверюшка, наделённая сверхъестественными способностями. Летучая мышь или кошечка…

– Это Дисней из Библии содрал!

– Откуда ты вообще это взял?

– Да я всегда знал, мне казалось, что все это знают. Ну, всё равно что Земля вертится. Ты это знаешь, но точно не помнишь откуда. Подожди, мне это кто-то сказал… Мне это брат сказал, когда я ещё ходил в первый класс, а ему было соответственно лет пять.

– Ах, даже так!

– А ему приятель во дворе сказал что-то про поросё… То есть ты имеешь в виду, что это он пошутил?!!

Февраль 2007 года
Бенке и велосипед

Слышала передачу по радио, для детей. Нужно дозвониться в студию и правильно ответить на вопрос, тогда получишь в награду велосипед. Первым дозвонился мальчик Бенке, семи лет отроду, из Сконе. Так вот, звонит Бенке, представляется. Ведущий: Итак, Бенке, сейчас ты отв…

Бенке: А что, велосипед дадите?

– Да, конечно, но только если ты правильно отв…

– Честно дадите?

– Да, конечно! Конечно! Но сперва нужно правильно ответить на вопрос.

– Это зачем?

– Такие у нас правила, дружок. Мы тебя спросим об одной вещи, если ты правильно ответишь, то велосипед твой. А если неправильно – тогда нет. Такая у нас игра.

Бенке сопит.

– Ну спрашивайте…

– Итак, это такой зверёк. Он очень забавный. Любит прыгать по деревьям, играть с друзьями и есть бананы. Кто это?

– Э-э-э-э… Я немножко не уверен… А можно ещё?

– Хорошо, давай ещё. Он живёт в Африке. Ну?

– Э-э-э-э… А если я сейчас неправильно скажу, то велосипед, значит, не дадите?

– Нет, тогда не дадим. Нужно правильно угадать!

– Э-э-э-э-э…

– Ну, Бенке, давай! Ты наверняка знаешь, ну подумай! У этого зверька есть длинный хвост, которым удобно цепляться за ветки.

– Ччччёрт… Я, кажется, догадался, но боюсь ошибиться. Вы понимаете, я очень хочу велосипед! Ну я же первый дозвонился! Нет, что ли?

– Да, ты первый, но нужно правильно ответить на вопрос. Этот зверёк – коричневый.

Бенке расстроенно пыхтит и сопит в телефонную трубку. Ведущий раздражается:

– Я не могу тебе всё время подсказывать! Последняя попытка. Если сейчас не угадаешь, то всё. Бенке, ты был когда-нибудь в зоопарке?

– А что?..

– Ничего! Этот зверёк совершенно точно есть в зоопарке, и если ты там был, то ты его видел! Ну?

Бенке (очень осторожным голосом): А может быть, это НЕЕГЕЕР?

Тут перед ведущим явно замаячила на горизонте перспектива увольнения.

– Нет, Бенке, это не негр. Это обезьянка.

Увольнение стало стремительно приближаться к ведущему. Вдруг по радио заиграла музыка, предвещающая следующую игру. В последнюю секунду перед музыкой доносится голос Бенке:

– Ну так а велосипед?..

Апрель 2007 года
Чёрствые булочки

Я поступила в Стокгольмский университет и уже почти год проучилась на отделении литературы. Мы учимся очень странно, совсем не так, как я привыкла. Я до сих пор не знаю, кто мои одногруппники. У нас не бывает лекций, и мы редко приходим в класс. Нам очень много задают, мы читаем тонны книг. Задания выполняются в маленьких творческих группах, результат обсуждается, заносится в протокол и отправляется преподавателю по Интернету.

Сегодня вместо лекций у нас опять была работа в маленьких группах. Нужно было пересказать то, что прочитал. Берётся учебник, делится на главы, каждый читает сколько-то глав, потом вместе собираемся и друг другу пересказываем. И получается, что наша группа прочла весь учебник.

Вчера сидели по домам и читали, сегодня пошли в гости к Андершу, он живёт близко к университету. У нас в группе две красавицы (длинноногие блондинки), четыре красавца (длинноногие блондины) и я. Молодые люди пришли со своими годовалыми детьми. Ведь сегодня же воскресенье, папин день. Мамы сдают детей на руки своим супругам, а сами целый день занимаются только собой. И если в воскресенье папе хочется пойти на футбол, или к друзьям, или к одногруппникам, то ребёнка ему приходится брать с собой.

Приходим к Андершу. Квартира – как будто взяли страницу из каталога IKEA, «Комната для студента». От и до, всё включено. Чистенько, миленько, полочки, книги, компьютер, музыкальный центр. И ребёнок, конечно же, хоть они и живут раздельно с его девушкой. Остальные папы спустили своих отпрысков на пол, и те начали ползать вместе, засовывая в рот всё, что попадалось им на пути: ботинки, шнурки, лямки от рюкзаков. Дети не плакали и вроде бы отлично развлекали себя сами. Мы сели на диван и включили свои ноутбуки.

Андерш с отсутствующим видом накрыл на стол. Мол, есть-то у меня нечего, ну разве что кофе попить… не всухомятку же разговаривать… сам-то я не очень заинтересован, но если уж так принято… На столе оказались: собственноручно испечённые им булочки, сыр, ветчина, молоко, фрукты, мюсли, кефир, пироги с яблоками, селёдка в маринаде, варенье, картошка, яйца, хлеб, помидоры. Кофе, чай, сок. Гости с недоумением взирали на угощение, послышались неуверенные протесты:

– Ой, зачем же это? Я только что из-за стола.

– Разве можно столько есть? Мне потом на тренировку надо.

– А я не ем белый хлеб. Это молоко – обезжиренное, я надеюсь?

– Нет-нет, спасибо, я ем только дома.

– Ты что, думаешь, мы к тебе в гости пришли? Мы пришли обсуждать научные книги, а не жрать!

Мне стало жалко Андерша: человек старался, готовил, а они…

Сидим, беседуем на полном серьёзе, все такие с компьютерами, технологии просто космические. Одна девушка представила свой проект в программе «Powerpoint» и показывала нам диаграмму того, с какой скоростью она прочла положенные двадцать страниц. Двое парней затеяли спор, как поделить оставшийся текст, ведь нас семеро, а страниц осталось всего шесть. Высчитывалось всё, вплоть до количества слов, текст измерялся линейкой. Вообще шведские студенты очень ответственно подходят к процессу обучения и ценят любые затраченные ими усилия на вес золота. Дискутируем, записываем нашу беседу на диктофон. Никто не ест. Андерш говорит:

– Да вы булочки-то берите. Берите, не стесняйтесь! Они всё равно уже чёрствые, им сто лет, я их выкину, если вы не съедите. Сыр тоже пора выкидывать. Я плесень срезал, думал, что можно его как-то доесть… У меня тут по-простому, ничего особенного в холодильнике не бывает, так, ерунда всякая несъедобная.

Тут молодой папа, которого звали Мартин, очень смущённо сказал:

– Чёрствые булочки тоже можно как-то использовать. Можно их в кофемолке размолоть и сделать панировку для рыбы. Но если ты не собираешься делать панировку…

Второй молодой папа, которого звали Хенке, добавил:

– Ну, если ты всё равно хотел булочки выкидывать… Ну, можно тогда одну и взять…

И Анна тоже сказала:

– Только чтобы доесть, чтобы зря место в шкафу не занимали. Просто как-то нехорошо выкидывать еду, когда она могла бы кому-то пригодиться….

И тут! Все как налетят! И пошло такое обжиралово! Как будто никто со вчерашнего дня не ел. Потом третий молодой папа, которого звали Конни, вдруг вытащил из сумки целый пакет еды для детей. Надо же, принёс кучу продуктов и стеснялся предложить, ждал удобного момента. Так что малыши получили по банке бананового пюре и измазались с ног до головы.

В общем, съели всё, что было на столе, выпили по пакету молока и засобирались домой, про научный диспут больше не вспоминали. Прямо как Винни-Пух в гостях у Кролика: «Ну, если вы больше ничего не хотите…» – «А что, разве ещё что-нибудь осталось?!» Когда мы одевались в коридоре, квартирка Андерша больше всего напоминала поле боя: везде стояли и лежали тарелки, валялись объедки, шкурки, обёртки, пустые пакеты и грязные чашки. Пол и мебель были густо намазаны банановым пюре, корзина для мусора битком набита памперсами. А мы все – сытые и довольные – обсуждали, к кому пойдём в следующий раз и что там такого вкусненького можно будет съесть.

Июнь 2007 года
Летнее

Вроде бы сплю, а вроде бы и нет, потому что спать невозможно. Три часа ночи, но комната залита светом. На окнах спущены жалюзи, задёрнуты синие занавески, и всё равно светло как днём. Конечно, я насмотрелась белых ночей, когда ещё жила в Петербурге, меня ими не удивишь. Но в Питере они другие: светло-серые, прозрачные, загадочные, прохладные, даже холодные. И чаще всего сырые. А в Стокгольме белые ночи – ослепительные. Когда на синем небе ни облачка, вовсю сияет солнце и даже начинает припекать. Но на улице почему-то никого нет, только по этому признаку и понимаешь, что сейчас ночь. Белые ночи в Стокгольме – это просто праздник какой-то! И всё лето целиком – тоже праздник. Но так или иначе, утром нужно вставать, однако вот уже три часа, а я ещё даже не заснула. Может быть, стоит перевернуть подушку?.. Или попить воды?.. А может быть, если я чуть-чуть почитаю, совсем немножко, то сон придёт быстрее?

Мы живём в студенческом общежитии, точнее, даже в студенческом доме. Общежития, как такового, нет. Я имею в виду, нет огромных общих комнат на тридцать человек с рядами коек и кухней в конце коридора. У каждого студента своя отдельная квартирка с кухней, ванной, Интернетом и всеми удобствами. Окна выходят во двор, где растут подсолнухи и акация. Подсолнухи ещё не созрели, ведь сейчас июнь, а вот акация вовсю цветёт и выглядит как белый водопад. «Белой акации гроздья душистые»… А как она пахнет! Особенно по ночам.

Напротив нашего дома – другой такой же дом. Деревянный, с рядом окон и длинной крытой верандой. Из моих окон прекрасно видно, что делается в квартирах напротив, всё как на ладони. Хотя ничего интересного не показывают. Несмотря на то что здесь живут одни студенты, никаких разнузданных оргий не происходит. В окнах напротив я вижу одинаковые спины, согнутые над компьютерами.

Если кто-нибудь идёт через двор, его шаги разносятся эхом по всему студенческому городку. Это очень раздражает, особенно летними ночами, когда нужно спать. За домами блестит море. Плеска волн и шума прибоя, к сожалению, не слышно, зато слышно чаек, которые летают над нашей помойкой и вопят во всю глотку. Я каждый день хожу купаться, хотя вода ещё холодная и, кроме меня, никто больше не купается.

Я лежу, закрыв глаза, но даже так чувствую солнечные блики на веках. Стараюсь считать до ста, а потом ещё до ста, и ещё; наконец мысли начинают путаться и я вроде бы куда-то уплываю. И тут – опять двадцать пять – во дворе раздаются голоса, усиленные и удвоенные эхом. Ну кому ещё не спится? И не стыдно им перед людьми?

– Слышь? Слышь, урод? Эй ты! Ты! Я к тебе обращаюсь! Открой окно!

Свист. Звук такой, как когда в стекло кидают пригоршню гравия. Опять свист.

– Слышь, придурок! Оглох, что ли? Открой окно!

Ну высуни ты своё хлебало на секунду!

Придурок окно не открыл, но зато я открыла своё. Отодвинула занавески, подняла жалюзи. Ну, думаю, сейчас ты у меня получишь, полуночник чёртов.

Тоже мне, «Неспящие в Сиэтле». Сейчас я тебе всё выскажу. Смотрю в окно, а там – мальчик… Такой, как бы вам описать, чтобы вы лучше поняли? Такой лет двадцати, загорелый, где-то метр семьдесят пять, тренированный, но не перекачанный. Тёмный блондин, коротко подстрижен, как школьник. Ноги стройные, а попка круглая, обтянутая красными трикотажными шортиками. Как это называется? Кальсоны? Боксёрки? Я почему про попку пишу – потому что очень уж она была примечательная своей округлостью. У меня квартира на первом этаже, и когда я выглянула в окно, его задница оказалась как раз на уровне моих глаз. Забыла сказать, мальчик был одет в одни только эти красные шортики, и больше ничего на нём не было. Разве что кеды на ногах.

Почему он оказался на улице в такой час полуголый, без штанов и без сумки? Непонятно. Но он стоял и кричал кому-то вверх:

– Эй, ты, пидорас! Ну, кому говорю? Открывай!

У него была такая светло-шоколадная спинка, с выступающими позвонками посередине, с аккуратными лопатками. Стройные ровные ножки, покрытые золотистым пушком. Такой трогательный стриженый затылок со светлым завитком на шее. Такая гладкая бархатная кожа на руках. Плечи, обгоревшие на солнце. Я стояла в ночной рубашке, как тать в ночи, и подсматривала. Тут распахнулось окно на втором этаже в доме напротив и на подоконник сел другой мальчик. Такого же примерно возраста, такой же комплекции, только рыжий. Он вроде бы не замечал этого, внизу. Сел и закурил, романтически глядя в небо. Солнечный свет заливал его всего, и от этого он казался ещё более рыжим. Я его вспомнила, видела на автобусной остановке и в прачечной. Он мне показался, скорее, застенчивым. Мальчик в кальсонах крикнул ему:

– Эй, кому говорю! Оглох, что ли?

Рыжий удивлённо посмотрел вниз:

– Это ты мне? А, ты ещё здесь?

– Здесь! Все ж ещё? Слышь, кинь мне мою одежду!

– Что?

– Что слышал!

– Одежду?

– Да, одежду. Джинсы мои кинь!

– Не буду я тебе ничего кидать. Урод ты и придурок! И без джинсов обойдёшься.

– Не обойдусь!

– Только что замечательно обходился.

– Хватит тебе! Ты, мудофил, кинь мне мои штаны! Ну не будь таким уродом, ну надо же совесть иметь!

– Это какие штаны? Вот эти?

– Нет, не эти! Ты прекрасно помнишь какие.

А чьи это джинсы у тебя валяются?

– Неважно чьи. Тебя не касается. Эти?

– Нет, не эти! Серые джинсы, урод, серые! Узкие!

С кожаным ремнём.

– Ах, серые… Эти, что ли? Ну на, держи!

– Теперь майку мою найди, придурок! Объясняю для тупых: белая майка без рисунка.

– Эта, что ли?

– Нет! Я же говорю, белая!

– Эта? Фу, как она воняет! Ты вообще моешься хоть иногда? Мне до неё дотронуться противно.

– Не твоё дело! Хватит нюхать мою майку, давай кидай её вниз.

Вот и майка полетела во двор вслед за джинсами. Мальчик не стал надевать ни того, ни другого, перекинул вещи через плечо и пошёл прочь. Крикнул напоследок:

– Слышь ты, шлюха! Грязная дырка! Что б ты сдох!

Рыжий на окне махнул рукой, и что-то зазвенело об асфальт двора. Мальчик в красных кальсонах бросился назад, быстро нагнулся и поднял ключи.

Рыжий кинул вниз окурок.

– Так ты придёшь сегодня или нет?

– Приду, урод! И завтра! И если ты, мудофил, только попробуешь не найти мою кепку!..

Мальчик пошёл к остановке автобуса, минуя клумбы с настурциями, над которыми уже вились пчёлы. Шлёпая кедами по асфальту, размахивая своей мятой одеждой, свёрнутой в жгут. Было лето, июньская белая ночь, рядом плескалось море. Впереди был жаркий, блаженный, пустой день. Я снова задвинула шторы и теперь уже заснула по-настоящему.

Июль 2007 года
Русские бактерии

Я сижу в больничной палате на подоконнике, а моя подруга Оля лежит в кровати. Это не я болею, а она.

Каждый год летом я приезжаю в Мариехамн, чтобы ещё раз посмотреть, как мы здесь раньше жили. Так сказать, по местам боевой славы. Этим летом поездка оказалась невесёлой: заболела моя подруга и попала в больницу. Все неприятности уже позади, операция прошла успешно, но домой Оля вернётся только через несколько дней.

Здание больницы стоит на окраине города, то есть в пятнадцати минутах ходьбы от центра. Сам дом – весёленький, светло-бежевый – напоминает скорее дом отдыха где-нибудь на Карельском перешейке. И природа вокруг похожая: сосны, кусты можжевельника, гранитные скалы. Вокруг посажены цветочки.

Я пришла в больницу, не зная, когда у них приёмные часы, и боялась, что меня не пустят. Насколько я помню, в больницах с этим очень строго. Но двери были открыты, я вошла и не увидела никого, похожего на вахтёршу. Фойе было вообще пустым: ни больных, ни посетителей, ни персонала. Чисто, светло, больницей не пахнет. Похоже, скорее, на какой-нибудь небольшой театр или дом культуры. У дверей стоял автомат с цветами, я кинула в щёлку четыре евро и нажала на кнопку: мне достался букет роз малинового цвета. С цветами в руках я прошла по всему первому этажу, поднялась на третий. Опять никого! Как же мне найти свою подружку? Я побродила по коридорам, открыла несколько дверей, позаглядывалав пару комнат. Хоть бы найти какую-нибудь регистратуру, или как это у них называется? О, наконец-то появилась медсестра в голубом халате. Но на меня она не обратила ни малейшего внимания. Я сама её догнала и спросила, как мне найти свою подругу. Сестра поинтересовалась, как Оля выглядит. Я говорю, такая рыженькая, русская.

– А, русская! Это там! Палата номер три.

Палата у Оли замечательная! Две большие кровати, но лежит она одна. Телевизор, холодильник, душ с туалетом, всё есть. Похоже на номер в отеле. На окнах белые занавески, которые смягчают свет, и кажется, будто на улице идёт снег. Зашёл медбрат Эрик и привёз тележку с едой. Две порции, потому что я ведь, наверное, тоже голодная! При этом он сказал, что для меня обед бесплатный, потому что я «член семьи или близкий человек, поддерживающий пациента после перенесённой операции». Также медбрат попросил меня не ходить по коридорам, потому что я могу заразить пациентов какой-нибудь русской болезнью, к которой у местных нет иммунитета. Он закрыл за собой дверь, и вскоре мы услышали, как в коридоре моют пол.

«Пациент, перенёсший операцию» чувствует себя нормально. Мы сидим на кровати и едим салат и варёную рыбу с картошкой. За окном то и дело взлетает или приземляется маленький красный вертолётик. Стеклопакеты в окнах не пропускают шум, и мы не слышим звук пропеллеров. Окно закрыто, но в комнате не душно, потому что вовсю работает вентиляция.

Снова взлетел вертолётик, это значит, кого-то срочно повезли на материк. В Мариехамне больница совсем небольшая, местные врачи могут многое, но далеко не всё. Не хватает аппаратуры, персонала, определённых специалистов. Поэтому, если нужно, человека немедленно транспортируют на Большую землю. Через двадцать минут вертолёт приземлится на крыше больницы в Турку. Хорошо, что взлётную площадку сделали прямо во дворе, куда выходят окна. Интересно смотреть, как это всё происходит. Мы машем вертолёту руками: «Лети-лети! Поправляйся скорей и возвращайся здоровым!»

Тут снова заходит медбрат Эрик и спрашивает, не хотим ли мы успокоительных капель. Ольге не нужно, а вот мне бы он порекомендовал. Потому что я ведь «близкий человек, поддерживающий пациента после перенесённой операции»: я переживаю, и мне не мешало бы успокоиться. Я говорю, что отлично себя чувствую, однако Эрик не сдаётся.

– Это ты сейчас так думаешь, а через пару часов у тебя может сильно подскочить давление.

Я даю себя уговорить и послушно выпиваю капли. Эрик просит меня вымыть руки с антисептиком и спрашивает, до чего я дотрагивалась, пока искала Олину палату. Он старательно протирает дверную ручку, косяк и даже плинтус, хотя его я не трогала. Мы шутим на этот счёт. Вот смешно: оказывается, я – жутко заразная монструозная русская Матрёшка. Матрёшка-убийца, которая бродит по коридорам больницы и оставляет после себя горы трупов.

Тут снова входит Эрик! Давненько не виделись! Он просит меня надеть на голову пластиковую шапочку и убрать под неё волосы. Меня начинают раздражать этот медбрат и само отношение ко мне. Не очень-то приятно, когда тебя считают разносчиком заразы только потому, что ты приехал из России.

Видите ли, мои русские бациллы могут повредить нежному аландскому организму. Да ему ничего не повредит, этому организму, на аландцах пахать можно! Обращаются со мной, как с зачумлённой. Причём соображают медленно, как истинные «тормоза». Если мои бациллы перепрыгнули на дверную ручку, то они это уже давно сделали. Я ведь здесь сижу целых четыре часа! У меня была масса шансов устроить эпидемию страшного русского гриппа, от которого остров вообще вымрет и перестанет существовать как автономная провинция Финляндии! Чего теперь гоношиться и заставлять меня напяливать на голову пластиковую шапочку? Вы меня ещё в целлофан заверните, чтобы уж точно!

Но медбрат Эрик не унимается. На этот раз он привёз нам ужин: блины с вареньем и чай. Он вручает мне одноразовую пижаму в вакуумной упаковке, так как, по его мнению, я остаюсь ночевать около больной подруги. Я об этом ещё не думала, но почему бы и нет? Он сам расстилает мне постель. Вообще Эрик умело сочетает метод кнута с методом пряника. За блинами с пижамой следует бутылка какой-то моющей жидкости. Он просит, чтобы я сперва помылась в душе с этим средством, а потом уже ложилась спать. Чтобы русские бациллы не перебрались в кровать.

Я раздражённо спрашиваю: а не боится ли он сам бацилл? Он с нами общался целый день и мог уже сто раз заразиться. Ведь его организм так же не имеет иммунитета к восточнославянским болезням, как и организмы его пациентов. Эрик смотрит на меня очень серьёзно и говорит с непередаваемым пафосом:

– Когда мне вручали диплом медика, я поклялся помогать людям в любых ситуациях, невзирая ни на какой риск. Мы, доктора, не имеем права бояться за свою жизнь, если жизнь другого человека в опасности! Не хотите ещё чаю?

На этот раз он исчезает до утра. А мы ещё какое-то время лежим и жуём блины при свете настольной лампы. За окном периодически взлетает красный вертолётик, унося какого-нибудь больного, а также приземляется другой похожий вертолётик, принося уже здорового.