Текст книги "Бабочка на ладони"

Автор книги: Катажина Грохоля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Но теперь все изменилось.

До чего же душно было под одеялом!

Когда мама закрыла дверь за тетей Иреной, Бася перевернулась на живот, обхватила руками подушку и крепко зажмурилась. Ведь мама запросто могла зайти к ней и проверить, все ли в порядке. Хорошо, не зашла. Сердце побилось-поколотилось, да и перестало. Мимо прошествовали стаи уток, переваливающихся на коротких ножках, одна из них попробовала взлететь – и не смогла. И Бася незаметно для себя уснула.

На следующий день она отказалась от завтрака.

«В доме моих врагов я не ем и не пью», – вертелось у нее в голове, пока она угрюмо наблюдала за родителями. Но мама была непривычно молчаливая, а на Басю и вовсе не обращала внимания. Отец буркнул что-то в знак приветствия и закрылся газетой. Бася посидела немного за столом, послушала, как мама гремит посудой, а потом встала и отправилась в школу.

В тот день одноклассницы смотрели на нее как-то иначе. Не как всегда. На физкультуре Басе не хотелось переодеваться, она наврала, что забыла форму дома, и весь урок просидела на лавке, присматриваясь к сверстницам. Они были тоненькие, легкие, длинноногие, у некоторых были груди. Куда ей до них.

Домой она возвращалась одна, зажав в кулачке ключи, потом сидела за письменным столом и читала «Графа Монте-Кристо», положив на книгу для маскировки толстую тетрадь по польскому языку.

– Занимаешься, дочурка? – В дверях показалась мамина голова. – Суп ела?

Мама даже не дождалась ответа на первый вопрос.

– Ела, – солгала Бася.

Во второй половине дня пришел с работы смущенный папа с букетом роз, просил у мамы прощения, что-то обещал, а граф Монте-Кристо все мстил и мстил.

Уже стемнело, когда мама с мокрыми глазами заглянула к ней в комнату.

– Басик, поужинаешь с нами?

– Нет, спасибо, – отказалась Бася. Мстительный граф добился-таки своего. Но никто ничего не заметил. Бася поняла, что все ее усилия тщетны.

На следующий день она съела на завтрак четыре куска хлеба с колбасой и солеными огурцами.

И ее вырвало.

* * *

Бася шагала меж стеллажей с книгами, и ей хотелось плакать. Ну почему жизнь такая гадкая? Хорошо еще, Юлия возвращается.

– Здорово, что ты возвращаешься, – пробормотала Бася.

Юлия появилась в их школе в шестом классе, в самом начале учебного года. Она уже тогда была красавица, и Бася знала, что уж на нее-то – серую мышку – новенькая и внимания не обратит.

– «Этот чужак»[9]9
  Повесть для детей и юношества Ирены Юргелевич (1903–2003), впервые изданная в 1962 г., в СССР выходила в 1978 г… в Польше включена в обязательную школьную программу.


[Закрыть] – потрясающая книга, я тебе дам почитать, мы ее уже проходили, – захлебывались одноклассницы. – А ты где живешь? А кем работает твой папа? Ну и джинсы у тебя – супер!

Каждая стремилась заговорить с Юлией, постоять рядом, придвинуться поближе, ведь ребята не сводили с Юлии глаз. Хоть в поле зрения попадешь, и то хорошо.

Только одинокая Бася уныло топталась в сторонке.

– Выпендрежница, – вынесли свой приговор девчонки в гардеробе. Бася пряталась за плащами, прикидываясь, что ее нет. – Дура набитая!

– В Словакию кататься на лыжах поедешь? – приставали к Юлии.

– Не знаю, – тихо отвечала та.

– Воображает, будто лучше других. Ладно, мы ей покажем, – решили разозленные школьницы.

Бася была своя в доску, от нее ничего не скрывали.

После уроков Бася последняя спустилась в гардероб. Юлия сидела возле Васиного некрасивого плаща и вытирала глаза.

– Я знаю, где девчонки спрятали твою куртку, – сказала Бася и вмиг потеряла всех приятельниц. Зато приобрела подругу.

Они не поехали с классом в Словакию.

– Мои родители разводятся, – рассказывала Юлия, – и им на меня наплевать. Будто меня нет на этом свете.

– А у моих родителей нет денег, – таинственно заявила Бася.

У мамы глаза опять были на мокром месте, а папа приходил в хорошем настроении и делал сюрпризы. Басе хотелось вычеркнуть из памяти сцену, когда мама потрясала горным велосипедом, что принес папа, и вопила:

– Что ты ей купил, у меня нечем за квартиру платить! А есть мы что будем? Рехнулся, что ли? Немедля отнеси обратно в магазин!

В тот же день горный велосипед с бордовой рамой – красивее вещи Бася в жизни не видала – унесли. В тот вечер Бася ненавидела мать и не понимала, как можно ревновать к велосипеду.

Вот тогда-то Бася и пришла к выводу, что больше всех на свете любит Юлию.

И только они одни во всем классе знали, что Мерседес – это имя возлюбленной графа Монте-Кристо, а не марка автомобиля.

* * *

О том, что ей достался великолепный журавль с неба (а не какая-то паршивая синица), Бася узнала прекрасным солнечным днем. Она хорошо его запомнила, этот день, морозный и окутанный серебряной дымкой. Петр подъехал к ее дому на машине родителей, а она летела вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки, только бы скорее броситься ему в объятия, уже не утка, а счастливая молодая женщина, которую он выбрал и которую – страшно подумать – любил. Мысль, что она, Бася, – хуже всех, спряталась где-то в бездонных глубинах памяти.

Лучше всех она была – вот что! Самая главная, самая счастливая. С каким наслаждением вслушивалась она в его слова:

– Смотри мне, не замерзни, сегодня ночью было минус восемнадцать.

– Не торчи мне на остановке, снег идет, – Ты мне не потеряйся (не заболей, не пропади).

Словом, Петр был счастлив. И все потому, что она есть на свете.

Да тут еще это его «мне»! «Не заболей мне», «не торчи мне».

Как прекрасна была жизнь!

Петр высаживал ее перед университетом и колесил по округе в поисках, где бы приткнуть машину.

В тот день, несколько лет тому назад, Петр сделал ей предложение, подкрепленное колечком с сапфиром и теплом ладоней – целый вечер он не выпускал ее рук. Этот день она помнит во всех подробностях, минуту за минутой. Вот она сбегает вниз по лестнице – а вот сидит за столиком в кафе «Под ангелом», и Петр предлагает ей свою руку и сердце.

А было это так:

– Ну?

– Что «ну»? – спросила Бася.

– Так как?

– Ну, – кивнула Бася.

Словно это и не она училась на третьем курсе полонистики!

Домой она летела как на крыльях.

– Мамочка! Мы с Петром обручились! – закричала она с порога.

Четыре года миновало с того дня. Неполных четыре.

– Поймала журавля в небе! – обрадовалась мама, и Басе почему-то стало холодно.

Лежа в ванне, она разглядывала блестевшее в пене кольцо. Подумать только, эта рука с кольцом уже принадлежала Петру. Потом она легла в своей комнате, погасила свет и долго смотрела на тени на стене, стараясь вернуть чувство радости, охватившее ее каких-то несколько часов назад. Но что-то, видимо, случилось – радость все не приходила.

– Ей бы еще найти кого…

– Кто бы на нее позарился…

– Вот дуре счастье выпало… – Гляди-ка, что делается…

Обрадовался бы отец; если б был жив?

А такой ли уж этот Петр замечательный, коли влюбился в нее? Может, за всем его шармом кроется порок? Когда-нибудь он сообразит, что она ему неровня, некрасивая, не очень умная, не слишком добрая. И что тогда?

Хотя, может, и не сообразит, уж она постарается.

И Бася уснула, крепко прижимая к себе журавля с неба.

А что ей оставалось.

* * *

– Смотри, вот это женщина! – понизила голос проверяющая дама. – Какое лицо, какие волосы! Как ее занесло в эту библиотеку?

Но Бася, само собой, уже не слышала ее слов.

* * *

Кшиштоф пришел на службу, как всегда, на полчаса раньше положенного. Его ждала неприятная обязанность – беседа с секретаршей. Ей следовало сообщить, что бессрочный контракт фирма с ней заключать не будет. И временный тоже. И вообще ничего с ней подписывать не будут, тридцать первого кончается испытательный срок – и привет. В этом отношении его фирма действовала безжалостно, и Кшиштоф смирился с этим. Другие конторы были не лучше.

Предстоящая беседа будет тягостной даже не потому, что придется отстаивать позицию компании, – Кшиштоф сам не любил женщин как работников. Просто славный будет подарочек девчонке к праздникам. Хорошо бы свалить вопрос на отдел кадров… но ведь какие-то приличия тоже надо соблюдать. И Кшиштоф взял тягостный разговор на себя.

На шепоток за спиной он старался не обращать внимания. Получалось не всегда. Взять хотя бы треп, случайно подслушанный в мужском туалете на втором этаже.

Голоса он из-за двери кабинки узнал. И заведующего отделом работы с потребителями быстренько перевели в Жешов. Тот, бедняга, так и не узнал, что переменой места работы обязан исключительно Кшиштофу.

Слова были обидные, но это ладно. Главное, в кабинке кончилась бумага. Попробуйте в таком положении вести себя достойно. То есть, конечно, следовало явить свой лик подчиненным, увидеть смертельный ужас в их глазах, повернуться и спокойно удалиться. Только Кшиштоф был лишен такой возможности.

– Наш председатель – вылитый жираф, – говорил голос шефа отдела потребителей.

– Жираф? Такое спокойное животное, никому не причиняет вреда, обалдел, что ли? – Кто-то из административного отдела, Кшиштоф привык не замечать людей, которым не повезло.

– Сам посуди: шея длинная, голову держит высоко, пьет родниковую воду, и она у него до-о-лго в желудок скатывается, удовольствие растягивает, а потом сладенькие листочки жует, и они по пищеводу ме-е-едленно так перемещаются. Понимаешь, кайф какой для животины?

Две струйки зажурчали одновременно, потом раздался шум спускаемой воды, и нескольких слов Кшиштоф не расслышал. Зато окончание фразы он разобрал очень хорошо. Завотделом здорово не повезло.

– …А вот когда он блевать начнет, я первый прибегу посмотреть. Представляешь, муки какие, все выпитое и съеденное извергнуть тем же путем обратно? Долго проблевываться придется!

Откровенно говоря, Кшиштоф никогда не старался завоевать симпатию подчиненных, любят его или нет, ему было плевать. Но людей неумных он недолюбливал. А завотделом поступил неумно. Что ему стоило проверить, не прихватило ли у шефа живот и не засел ли длинношеий жираф в кабинке?

Никакой личной неприязни к секретарше Кшиштоф не испытывал, он едва помнил, как ее зовут (до нее точно была Магда, а еще раньше – Зося). Просто нанять новую с испытательным сроком (а потом еще одну, и еще) было удобнее: ни высокого оклада, ни соцпакета. А возьмешь девицу в штат, и начнется: болезни, беременности, бюллетени, всякое такое. Сэкономил компании денежки, и хорошо. Особой привязанности к людям Кшиштоф никогда не испытывал. А уж к женщинам – тем более.

Он посмотрел на часы и нажал кнопку интеркома.

– Пани Ева, прошу зайти ко мне часов в одиннадцать. – Голос его звучал холодно. – До этого времени я занят и никого не принимаю.

Ждать традиционного «Слушаюсь, шеф» он не стал и разъединился.

* * *

Войдя на кухню, Юлия по достоинству оценила старания матери: на столе чашки, рядом с тостером на блюдечке кусочки ржаного хлеба, только поджарить, на тарелке сыр, в розетке варенье, кофе уже сварен. Словно вернулись прежние воскресенья, когда она была еще девчонкой и стол накрывался для троих. А когда ушел отец, они с матерью завтракали отдельно.

– Привет, мамочка. – Юлия поцеловала мать в подставленную щеку, которая вздрогнула у нее под губами.

От отвращения?

Они не любили касаться друг друга и стеснялись этого. Ну как это – жить в одной квартире и руки друг другу не подать по утрам? Правда, сегодня – особый день, они не виделись целых два года. Только все равно получилось как-то неестественно, Юлия даже смутилась. А мать ничего – вроде так и надо.

– Садись, дочурка. Хочешь яичницу?

– Нет, спасибо.

Юлия надеялась, что совместный завтрак пройдет спокойно, вчера она сослалась на усталость и разговор не состоялся. Мать так непринужденно себя ведет – просто невыносимо. Притворяется ведь.

Как бы не сорваться.

Юлия расположилась за столом, положила рядом со стулом матери большой пакет с надписью «Маркс и Спенсер» – там были подарки для нее – и включила тостер.

Мать села напротив, прямая, при полном параде, несмотря на раннее утро, посмотрела на дочь и спросила (как и следовало ожидать):

– И стоило все бросать, чтобы вернуться на щите?

* * *

Буба вошла в приемную Кшиштофа, небрежно помахала рукой поднявшейся со своего места секретарше и прощебетала:

– Кшисек ждет.

Пани Ева и рта не успела раскрыть, как Буба была уже у Кшиштофа в кабинете.

– Я же говорил, чтобы… – рявкнул Кшиштоф из-за компьютера и смолк.

Буба в коротенькой юбке – впервые он видел ее ноги – и в своих неубиваемых «мартенсах» подошла, наклонилась, положила правую руку Кшиштофу на плечо, слегка задрала ему голову и поцеловала в щеку.

У того зашумело в ушах. Чем это таким пахло от Бубы – сиренью, ландышами? Или ранними пионами? Ароматы как-то не сочетались с ней, Кшиштоф вообще был уверен, что Буба пользуется хозяйственным мылом.

Господин директор закоченел в своем кресле. Губы девушки касались его щеки, рыжеватые волосы щекотали кончик носа. Кшиштоф задержал дыхание, и время остановилось. Буба была перед ним или совсем другая женщина? Он сидел как зачарованный, неподвижная мишень посреди хаоса, разыгравшегося не по его вине.

– Кофе или…

Буба подняла голову, и Кшиштоф разглядел бледное лицо пани Евы, на котором явственно проступали красные пятна. Вопрос секретарши повис в воздухе. Буба и не подумала убрать руку с плеча Кшиштофа, более того, крепко обняла его. И сказала:

– Спасибо, нам ничего не надо.

Дверь за секретаршей закрылась. Кшиштоф вскочил на ноги, отпихнул Бубу и впервые за последние годы взорвался:

– Ты совсем опупела? Рехнулась? Лишилась разума?

– Это все синонимы, – невозмутимо отвечала Буба.

– Ты, ты… – заикался Кшиштоф, – ты чокнутая! Я здесь работаю! Что она подумает!

– Да плевать, – прищурилась Буба.

Какие у нее интересные глаза, зеленоватые, с коричневыми крапинками!

Кшиштоф выдохнул накопившийся в легких воздух и смолк. Он был вне себя от изумления – такой Бубы он никогда не видел. Он знал, что она может повести себя вызывающе, только в его присутствии такого никогда не случалось. Вроде бы у нее имелась масса случайных знакомых, но ни Петр, ни Роман, ни он сам никогда не видели ее мужчин. Своих любовников Буба никому не показывала.

– Я ж их не для того заимела, чтобы знакомым демонстрировать, – как-то сказала она. – У них совсем другое назначение.

Ее слова вызвали у них что-то вроде омерзения.

Ничего себе ход мысли для женщины!

– А ну перестань дурачиться, – сухо сказал Кшиштоф и передвинул стул. – Своим поведением ты компрометируешь себя.

– Я тебе фотографии принесла. Зашла к Баське, смотрю, они лежат приготовленные. Дай, думаю, загляну к тебе. Принимай решение, если уж тебе так нравится играть в Господа Бога. – Буба достала из своего объемистого рюкзака конверт и бросила на стол. – Бесплатное приложение. В виде диска.

Не поблагодарив, Кшиштоф схватился за конверт, лишь бы занять чем-то руки и не смотреть на Бубу.

Снимки были потрясающие. Петру удалось ухватить нечто такое, что сразу и не назовешь. В глазах запечатленной на фотографии женщины было все: задумчивость, страсть, радость, что ее видит любимый, приподнятые уголки губ застыли где-то между веселым оживлением и блаженством. Такое можно снять только украдкой, мельком, нарочно не получится. Фото – нечаянный свидетель – не поддавалось никаким оценкам. Доля секунды, выхваченная из жизни и зафиксированная навечно.

Женщина глядела на бабочку, которая села ей на ладонь, будто на лепесток розы, – и в любую секунду готова была взлететь. Мимолетность сцены подчеркивало необычное освещение – словно на первых фотографиях Дэвида Гамильтона, свет ниоткуда и отовсюду. Объект и фотограф слились воедино.

Фото зацепило Кшиштофа, Петр предстал перед ним с неожиданной стороны.

– Улет, правда? – Буба была уже на пороге кабинета и, специально приоткрыв дверь, проблеяла сладеньким голоском: – Пока, плюшастик, пока, лапуля, вечером увидимся…

Нарочно выставляет его придурком перед секретаршей, понял Кшиштоф, но сделать ничего не успел: щуплая фигурка Бубы пропала за дверью.

* * *

Юлия выбежала из дома, хлопнув дверью, схватила только длинный плащ-дождевик. Еще слово – и она бы просто-взорвалась. Мать рыдала на кухне.

А ведь Юлия обещала себе, что постарается поговорить с ней нормально. Не получилось. Никогда не получалось.

Уже на улице Юлия осознала, что в кармане у нее лишь десять фунтов и надо бы поскорее найти обменник. Она терпеть не могла перемещаться в пространстве без гроша за душой, а путь до Розы был неблизкий. К тому же Юлии хотелось курить, целых полгода не курила. Сигареты в Англии жутко дорогие, да еще эта борьба с курильщиками…

Только Англия осталась позади.

Сейчас она обменяет деньги, купит себе хорошие, крепкие, длинные сигареты и от души затянется…

Неужели ее так вывели из себя слова матери: «Я знаю, каково тебе сейчас»?

Мать всегда все знала, и это было ужасно. Мудрые слова окутывали Юлию свинцовым туманом:

– я знаю, что ты думаешь насчет всего этого, только…

– я знаю, что тебе нехорошо, только…

– я знаю, как это в жизни бывает, только… Туман пронизывали ненавистные Юлии фразы:

– доченька, это надо:

обдумать, сделать, объяснить, забыть; или

– доченька, ты должна:

быть поумнее, меньше думать, больше делать, семь раз отмерить, один раз отрезать;

или

– помни, милая, ты – не центр Вселенной; или

– помни, милая, думать надо только о себе.

А Юлии надоели все эти «надо» и «ты должна», она не желала без конца лишь выполнять обязанности. Надо вынести мусор. Надо учиться на ошибках других. Надо закончить институт. Надо знать на уровне иностранные языки. Надо найти работу. Надо забыть об этом инциденте.

Инциденте?

Прямо сегодня она попробует снять квартиру. Это, конечно, идиотизм – снимать чужую квартиру, когда у тебя есть своя собственная, но как вернуться в помещение, которое столько помнит об их с Дэвидом романе? Вот окно, которое смотрело на них. Вот кухня, вот ванная, они полны воспоминаний. А вот соседка, которая передавала письма, и слова, которые соседка наверняка скажет (с нескрываемым триумфом):

– Как жаль, что у вас ничего не получилось, пани Юлия, вот ведь как бывает в жизни…

Перед самым отъездом Юлия свою квартиру сдала за восемьсот злотых в месяц, за два года накопилась приличная сумма. А себе она снимет однокомнатную, можно даже без кухни, ничего страшного, не барыня, только бы подальше от матери, ее упрекающих глаз, ее манеры говорить и добрых советов.

Юлия поплотнее завернулась в плащ. Наверняка с неба посыплется какая-нибудь дрянь вроде дождя со снегом, вон тучи какие, куда ни посмотри. Хоть и позакрывали все эти домны и сталеплавильни, все равно темно и мрачно. В Лондоне солнышко хоть раз в день да пробьется сквозь тучи, даже если всю дорогу лил дождь, небо живет, непрерывно меняется, туман сменяется солнцем, солнце – дождем, к вечеру лужи опять отражают голубизну, а закат выдает целую палитру красок от сине-зеленой до розовой, и хорошо взбитые облака громоздятся в высоком небе, там оно куда выше, чем здесь. Кто только выдумал, что Англия – страна туманов и дождя?

Хоть один сраный пункт обмена валюты есть в этом городе?

На глаза навернулись слезы. Не получилось у нее объяснить матери, что с Дэвидом у них уже года полтора как все кончено. Она и оглядеться-то толком не успела, как уже поняла, что ее намерение остаться навсегда восторга у любимого не вызвало. Он-то думал, она приехала на две недели.

Что ж, две недели в домике на Брамин-стрит пролетели счастливым мигом. А потом оказалось, что домик принадлежит не Дэвиду, а его знакомым. Когда Юлия сказала, что остается, галантный кавалер переменился в лице и долго объяснял, что они с женой официально не разведены, хотя давно живут порознь, а Юлия убеждала себя, что он не желал сделать ей больно, вот и не сказал об этом раньше. Дэвид помог ей снять комнату, устроил на работу в бар быстрого обслуживания за восемь фунтов в час и укатил в Ланкастер в длительную командировку. Работа в баре проходила под бдительным надзором англичан, которые никак не могли уразуметь, что это иностранцев так тянет в Британию? Воровать, что ли, приезжают? Так уж лучше пусть украдет коренной британец.

Работала Юлия, само собой, нелегально, и шеф бара вечно трясся, что кто-нибудь донесет. Ничего, обошлось. Она работала и ждала. Работала по двенадцать часов в день и ждала телефонных звонков.

Oh, ту love. Это он про дочку, которую обожает. Ситуация просто безвыходная. Ведь ту daughter – его единственная love. Ну правда, Юлия еще.

А потом заявилась Мэнди. Тут-то и выяснилось, что английский у Юлии – не такой уж плохой, ведь она поняла почти все. Мэнди и Дэвид женаты уже десять лет. Мэнди прекрасно понимает, что одной женщины (ее самой) Дэвиду мало, и они с мужем условились, что легкие необременительные интрижки как бы в порядке вещей при условии, что семья не окажется под угрозой. Крошка Айрис должна нормально развиваться, а для этого необходима полноценная счастливая семья. А тут их союз вдруг затрещал! И еще как! Хотя она, Мэнди, такая терпеливая.

Так вот, пусть Юлия знает, что хотя Мэнди ничего и не имеет против нее personally, но честно предупреждает, что в случае нарушения договора последствия будут самые неприятные. И это не на руку Дэвиду.

Ой, не на руку, уп-с-с-с!

Понятно?

Она ведь не первая иностранка, которой Мэнди довелось разъяснять поведение Дэвида. Если Юлии интересно, пусть наведет справки. До нее была очень приятная словенка по имени Мария, студентка политехнического института, тоже совсем юная девушка. Very рассудительная и усердная.

Дэвид тогда очень увлекся, бедняжка!

А когда он работал по контракту во Франции, то познакомился с Франсуазой, very special lady, Мэнди с ней до сих пор дружит. И ей, Юлии, она тоже готова помочь. И она very sorry about David.

You have to understand – он ведь этакий мальчик в коротких штанишках, который обязательно во что-нибудь вляпается. И тогда Мэнди приходится вмешиваться и выручать его из беды.

Но она хорошо понимает Юлию и хочет быть helpful насколько возможно.

При воспоминании об этом разговоре Юлию пробрала дрожь. Это ж надо так обмишуриться! Так обмануться в человеке! Как только Мэнди – кстати, очень любезная и симпатичная женщина (и нестарая, чуть за тридцать) – удалилась, Юлия поклялась, что ни за что не вернется к матери.

Только бы не слышать сакраментальное:

– А что я говорила? Мне все было ясно с самого начала.

А вот Юлии с самого начала было ясно только то, что она без памяти влюбилась. Потеряла голову.

– А ведь в любви как раз и нужно иметь голову на плечах!

Хорошо хоть Юлия вернулась не с пустыми руками. Шесть тысяч фунтов – это больше тридцати тысяч злотых, есть с чего начать новую жизнь.

Только теперь она будет осторожнее.

И не потому, что так велит мать.

Просто она уже никому не позволит себя бросить.

* * *

Разбросанные фотографии так и остались лежать на столе, Кшиштоф не стал их убирать. Где-то глубоко в мозгу наклевывался замысел, как использовать снимки в рекламной кампании, совершенно оригинальной, небывалой. Кшиштоф знал: придет время – и мозг сработает четко, родит внятную мысль, которую не стыдно будет представить на заседании правления. Не только рекламная политика предстанет в новом свете, но и – кто знает – сам имидж фирмы изменится.

Как же Петр любит эту женщину, если сделал такое фото! Кшиштоф даже позавидовал ему.

Правда, нехорошее чувство угасло в зародыше. В кабинет с потухшим лицом вошла пани Ева, с которой он каких-то два часа тому назад не хотел подписывать договора найма.

Кшиштоф откинулся на спинку кресла и указал ей на стул. Пани Ева примостилась на самом краешке. Пан директор набрал в грудь побольше воздуха, и… время опять остановилось.

Странные, непривычные мысли завертелись у Кшиштофа в голове (и почему-то вспомнилась Буба). Ну уволит он эту женщину. «Все из-за того, что я застала директора в неловком положении», – решит та. Кшиштоф сжал зубы от злости. Но ему-то какое дело, тем более что ноги этой Евы здесь больше не будет. Кшиштофа никогда не волновало, кто что подумает, он всегда поступал, как считал правильным, в соответствии со своими интересами или интересами компании, они обычно совпадали. Что же он тогда медлит? А вот в том-то и штука, что он сам не уверен, как будет правильно. Сейчас он объяснит секретарше, что Буба ни при чем. Просто директор давно уже принял решение и отступать от него не намерен.

Почему же тогда его так оскорбляют эти опущенные глаза и напряженные мышцы, словно у зверюшки, готовой спастись бегством?

Кшиштоф кашлянул.

– Пани Ева, в сложившихся обстоятельствах…

– Пан директор, ваша личная жизнь меня совершенно не касается. Вы не подумайте, я никому никогда ни словечка о том, что здесь слышала или видела. Только я и так знаю, что вы меня увольняете.

Говорила она решительно и громко, и это до того не соответствовало униженной позе, что Кшиштоф (не успев даже подумать – это все из-за Бубы, проклятая Буба!) неожиданно для самого себя промямлил:

– Я не собираюсь вас увольнять… то есть, вообще-то… я хочу подписать с вами постоянный договор… если вы готовы со мной работать.

Их глаза на секундочку встретились, и ее нескрываемая радость передалась ему. Продолжительная улыбка осветила лицо Кшиштофа.

Отулыбавшись, он сказал уже официальным тоном:

– Проект договора у вас в компьютере, заполните данные и оставьте пробел в графе «оклад». Я сам заполню. И вот еще что: меня совершенно не интересует, что вы думаете обо мне и о той девушке, как и то, будете вы обо мне сплетничать или нет. Надеюсь, вы не пропустите ни одного рабочего дня без очень серьезных на то причин: мы не можем себе такого позволить. Надеюсь также, что рожать вы не планируете, – вырвалось у него, и всю спину так и обдало жаром.

Неловким жестом Кшиштоф вручил секретарше подписанные утром бумаги:

– Возьмите и немедленно отправьте юрисконсульту.

Пани Ева взяла документы и встала со стула. Кшиштоф спрятался за монитором в ожидании, когда она удалится. Но секретарша не двигалась с места.

И что торчит зря? Какого дьявола? Может, он ей мысль подал своими неосторожными словами насчет ребенка?

Пан директор поднял глаза. Девушка как завороженная смотрела на фотографии.

– Отлично, правда?

Он – и разговаривает с секретаршей? Неслыханное дело!

– Это… это ведь… – собралась наконец с духом пани Ева, – впервые вижу, чтобы кому-нибудь удалось снять… мечту.

Вот оно! Во главу рекламной кампании надо ставить не продукт, а мечту!

Насколько сильнее, чем их продукция, воздействует на подсознание лицо женщины, любящей и любимой, с надеждой глядящей в будущее! Какие возможности влияния на потребителя! Он уже видел огромные плакаты с этим лицом. И больше ничего не надо, только название фирмы в правом верхнем углу.

Кшиштоф довольно усмехнулся и даже не заметил, как остался в кабинете один.

* * *

– Петр на месте? – раздался в телефонной трубке низкий голос Бубы. – Бася, дай мне Петра.

– Подожди, посмотрю, дома ли он, – ответила Бася.

– Минуточку! – заорали в трубке. – Бася?

– Я это, я, подожди, гляну, вернулся он или нет, – произнесла Бася нервно – очень уж у Бубы тон переменился.

– Обойдемся и без него.

– Что случилось? – встревожилась Бася. Тревога была какая-то особенная. Непривычная, что ли.

– Я тебе кое-что скажу, ладно?

– Говори, – разрешила Бася, проследовала на кухню, достала из духовки тефлоновую сковородку, поставила на газ, кинула кусочек масла и вынула жареную рыбу. Рыба с овощами, соединяем; мясо с овощами, соединяем; овощи с картошкой (но без мяса) – до кучи – такая вот раздельная диета у Баси получалась.

– Сколько у вас квартира метров? – осведомилась Буба.

Бася зажала трубку между плечом и подбородком.

– Ты что, спятила? Звонишь нам и спрашиваешь насчет метража?

– Сколько?

Судя по ее тону, отвечать следовало немедленно.

– Да не знаю я. Метров семьдесят, наверное. С балконом или без? Петр знает, он здесь с рождения живет.

Бася увернула газ и спрыснула рыбу водой. Сковородка закачалась, пришлось придержать ее рукой, чтобы не упала.

– Ты, Басенька, живешь в одной семидесятиметровой квартире с мужем и не знаешь, дома ли человек, которого поклялась любить до самой смерти, в радости, в горе и в страдании?

Голос Бубы сменился гудком. Трубка выскользнула у Баси. Ее-то она успела поймать, зато сковородка опять накренилась, и рыба оказалась на плите. Бася фыркнула, выключила газ, повесила трубку и села за кухонный стол.

Какое Буба имеет право выступать с такими заявлениями? Нет, на этот раз она точно хватила через край, Бася чувствовала это всеми порами тела. Никто не смеет ее поучать, о чем бы речь ни шла – о Петре или о чем другом. Кому какое дело, что она старается вызнать о муже, где тот находится каждую минуту и чем занят. Взять вот вчерашний день. Она проверила, и оказалось, что Петр в редакции не появлялся, хоть и сказал, что едет именно туда. Получается, в Брехалове обретался. Не знал, что подруга знакомой работает в редакции секретарем.

А Бася узнала, что Петра в редакции не было. И совершенно неважно, где он сейчас, у компьютера, в ванной или вышел купить газету. Она ведь не следит за каждым его шагом, она взяла себя в руки, не расклеилась, не расплакалась. Петр просто показывает свое истинное обличье, так пусть явит себя без прикрас. Вот тогда она поймет, как поступить. Она ведь самодостаточная личность, а вовсе не дополнение к Петру.

А Буба – просто дура. На сегодняшних посиделках Бася выскажет ей это прямо в глаза! Пусть не лезет!

Ловко, голубушки, устроились: то Роза Басю ругает, что Петр у нее под колпаком, то Буба выступает – где, мол, твой муж!

Бася встала из-за стола и прошла в комнату. Петра не было, на экране монитора пульсировали, сплетались и пропадали разноцветные линии. Значит, муж отлучился ненадолго. Бася села у экрана, и рука сама потянулась к мышке. Посмотреть краешком глаза, над чем Петр работал, и больше ни-ни!

– Что ты делаешь? – раздался за спиной голос мужа. Бася даже подпрыгнула.

– Не пугай меня так! – вот и все, что пришло ей в голову.

– Бася, когда я работаю, пожалуйста, не трогай ничего. Я сейчас снимки отправляю. Соединение прервется, и начинай сначала.

– Я хотела выключить, думала, ты забыл. – Бася встала от компьютера. В голос ее закрался упрек.

Он что, специально прятался, чтобы застукать ее?

– Я не забыл. – Петр сел на место Баси. – Если тебе нужен компьютер…

– Не нужен мне твой компьютер.

Как глупо она себя ведет! Упрек превратился в обиду.

– Есть сейчас будешь или позже?

– Позже, – рассеянно ответил Петр, но тут же добавил: – Если хочешь, могу и сейчас.

– Не хочу я ничего, я ведь не твой желудок.

– Тогда немного погодя.

Бася молча вышла из комнаты.

Всегда пожалуйста. Позже так позже. Правда, ведущие социологи уже давно установили, что совместные трапезы укрепляют семью… Ну и черт с ними! И одна поест, ничего страшного. Укрепится душевно. А потом отправится к Розе и, может, даже заночует у нее. Интересно, забеспокоится ли Петр, что она не вернулась? А теперь она отведает рыбы, выпьет бокал белого вина и почитает газету. Хотя нет, читать она не будет, еще попадется статья, из чего состоит рыба. Просветилась уже как-то за едой, из чего состоят гамбургеры. Молотые свиные уши чуть не оказались обратно на тарелке.